Сергей

Утра уже не было.
- Как просто! Как просто! - думал он, меряя шагами гостиничный номер,- почему не раньше?! Ах, дурень я, дурень.
В возбуждении подобно ветру носился он из угла в угол, хватался за вещи, сворачивал стулья на пути.
- А ведь жил! - кричал- Жил!! Пил, да, было. А с кем не было?! Зачем жить, если не пить?!
Отчаянный человек.
Помню, как пьяный, с этой истошной русской веселостью, терзал гармонь в комнате и жена оттаскивала от окон, куда кричал он, треся золотой головой:
"Мрази!..Продали!!! Где страна?! Где?!!"
 Да,жена.
Любила,ох как любила и ему следовало бы, хоть в ответ, хоть в отместку ей, суке.
-Простит.- шептал. - Бог простит. Здесь не простить нечего. Выборов то нет.
 Нет выборов!- засмеялся страшно.
Каламбур.
Был выбор. Жена в Америку. Мог бы...
Смешно. Америка. Лучше так, чем туда. Лучше здесь.
- Кому я там?- спросил, вывалившись наполовину из окна в тот столько раз спетый и испитый город. Молчали улицы с укоризной блестя асфальтом.
Чтоб тебя.
Сел на пол перед диваном.
А если не простит? Если вообще не смотрит? Если по факту судит.
Страшно.
Бога всегда боялся, как в семье учили. Того Бога, о котором еще дед перед сном думал, а не этого, нового, лысого. В кепке.
Божок.
Тьфу!
Плюнул на пол.
И ведь пытался! "Капитал" читал.... Не выдержал. Бросил.
Зарычал и повалился, обхватив колени.
А потом вдруг будто весь просветлел, как снегом умылся, выпрямился, поднялся, сел к столу.
Решено.
Перо мне!
Перо?! К чертям перо!! К чертям старое, прошлое, гори оно все! Не гоже на пере сознаваться....
И начал строку чем то красным и мысли светились в темноте как огни.
     До свиданья, друг мой, до свиданья...
Нет тоски. Только случаи, случаи, случаи.
 И гордиться-то нечем, и стыдиться-то нечего, все по совести старался, все по любви.
Любил ведь, любил. Сильно, до дрожи. Водку любил, женщин, гармонь и страну.
 И продолжал сейчас любить, палец макая в страшные свои чернила.
      Предназначенное расставанье обещает встречу впереди
- Не будет этого!! - крикнул, вскочил и отбросил рыдая омертвевшую руку.
"Будет. Будет" - спокойно ответила темнота знакомым голосом.
"Ты пиши, пиши."
И писал. Потому что больше ничего не умел. Потому что молчать не мог.
Не мог.
 И поставив последнюю, жаркую ярко-красную точку, заплакал, голову уронив в ладони.
Почему не расстреляли.
Должны были.
Престиж не хотели ронять, сукины дети, крестьянский поэт, понимаешь, новая власть на крестьянстве стоит.
Не будем стрелять.
Как будто тогда и сам не будет. Как будто обязательно выстрелить, чтоб убить.
 Крестьянство.... Какое еще, в душу его мать?!!!
 "Продали Россию."- повторял сквозь всхлипы.- "Продали, черти. И меня вместе м ней, собаку продали..."
      В этой жизни умирать не ново. Но и жить, конечно, не новей.
- Есенин! Не дурите! Откройте!! - кричали за дверью, барабаня, когда он уже болтался в петле.