О войне не хочется вспоминать

Война почти всегда – неосознанный героизм простых людей,  затменный  глупостью и лицемерием властей.  Конечно, сегодня я готов поверить, что президент Снегур искренне раскаивается  в том, что не смог вовремя остановить  кровопролитный конфликт на Днестре. Бог, может, простит его. Время, возможно, смягчит сердце обездоленных матерей. Но останется навсегда глупость политического руководства, которое не смогло избежать очевидной провокации и послало сотни парней на верную смерть, бравируя при этом характерной для любой кровавой драки демагогической риторикой и идеологическими штампами защитников отечества высоких кресел.

Я прошёл всю эту войну как журналист и доволен тем, что остался верен своей профессии, не притронулся к автомату, даже тогда, когда мог сделать это безнаказанно. Помню ночью в кочиерской школе, где базировалась наша полиция, нас подняли по ложной тревоге, а потом в окопах, на передовой журналистам предложили пулять из современного оружия в сторону гвардейцев.  Конечно, мои сотоварищи по перу знали, что, скорее всего, стреляют в небо, но всё-таки… Я сказал, что доволен тем, что не нарушил заповеди репортера, но не горжусь этим. У меня неплохая подготовка для войны в Афганистане, хоть я никогда не воевал. Рядом со мной погибали мои сверстники, мои друзья. Мои призванные товарищи и коллеги по работе и мой брат-полицейский были все эти три месяца конфликта лицом к лицу со смертью.

О войне не хочется вспоминать…  Я почти заставил себя написать эти строчки, и к этому меня побудил телевизионный пафосный и пустой слог, который, может, по неведению,  реверберировался в день памяти,  2-го марта,  а также лицемерие властей, которые выступали вчера на Мемориале Славы. Для  журналистов-невежд и правителей-врунов я должен ещё раз, на всякий случай, подтвердить факт, оправдывающий появление данного текста:  почти не было дня войны, в которой я со своими товарищами – журналистами Фиделом Галайко и Михаем Молодым не были бы на передовой.

Вечером 1 марта 1992 года я прощался в Дубэсарском комиссариате полиции с нашими омоновцами, молодыми ребятами. Окна забивались мешками с песком, были розданы оставшиеся  патроны. Так получилось, что последний, кому я протянул руку был мой односельчанин, молодой офицер, я помню отчетливо его растерянную улыбку  и его большой титановый шлем. Газик гвардейцев проводил нашу редакционную «Волгу» до черты города. К счастью, почти все или даже все ребята, которые в ту ночь выдержали атаку казаков в сожженном комиссариате, остались целы, хотя я никак не мог в ту ночь прогнать из моих мыслей отголоски и тени персонажей знакомых мне военных фильмов, переживал, что простился со своим односельчанином навсегда и корил себя, что ничем не смог помочь.

Последним днём войны стало для меня июльское выступление перед парламентом волонтёров, покинувших окопы и требовавших от властей ясности, за кого они воюют и во имя чего. Мы были в шаге от военного переворота. На встрече с представителями протестовавших Мирча Снегур, бледный и безвольный,  заявил, что готов подать в отставку. Знакомый сибовец предупредил меня держаться подальше от толпы, так как требовавшие справедливости воины постоянно находились под прицелом снайперов, засевших на крышах главных административных учреждений в центре столицы.

Война была на Днестре и в сердцах тех, у кого родственники воевали. Были ещё сочувствовавшие, которые разными путями, в обход власти, помогали воюющим. Даже среди мелких торговцев находились ребята, которые на своих «Жигулях» доставляли продовольствие для волонтёров до Днестра, а потом нанимали частные лодки и переправляли его в Маловату и Кочиерь. В Кишинёве и в госучреждениях войны не было. На столичных улицах допоздна звучала музыка, в барах и ресторанах веселились, отдыхали и пили люди.  Власти, предприниматели и бандиты были вовлечены в другую войну,  на годы старше настоящей, но привлекательней своими трофеями, войну по имени рыночная экономика.

Так вот, молодые люди от журналистики и зарвавшиеся правители! Никто, абсолютно никто в первые дни непонятного для простых людей конфликта, не поднимался с оружием в руках на защиту независимости и целостности нашей молодой республики!  По той простой причине, что для  народа не было никакого хотя бы очертания врага, не было еще понятия отдельного государства, а тем более его целостности, мы, по сути, жили ещё в Советском Союзе. Начало так называемой войны за независимость в реальности означало особое задание спецподразделений полиции для обеспечения конституционного порядка в стране. Задание было почти невыполнимым. На левом берегу, под прикрытием российской 14-й армии, это, правда, незаконные вооруженные формирования устанавливали и узаконивали сепаратистский режим. Этот конфликт полиции с незаконными приднестровскими военными формированиями начался ещё в 1990 году. Первое столкновение на Дубэсарском мосту привело к первой жертве, при  втором, 13 декабря 1991 года, на том же мосту погибло 7 гвардейцев и 6 молдавских омоновцев. Я видел их тела в Криуленском морге. Гвардейцы, помнится, стреляли запрещенными международной конвенцией пулями со смещенным центром, и одна из них убила парня при попадании в бедро, незащищенное от бронежилета место.

У конфликта было бы другое лицо и другая суть. Если тогдашнему политическому руководству хватило мозгов не ввязываться в военную авантюру, не поддаваться на провокацию и сохранить конфликт в её первоначальных рамках,  полицейской операции, пусть и безуспешной. Все ведь знали, что за этим конфликтом стоят спецслужбы Москвы и в критический момент 14-ая армия выступит на сторону сепаратистов. Как и догадывались многие, среди молдавских политических и военных начальников есть люди, которые вели свою операцию – по сдаче Приднестровья и объединению с Румынией. В кошницких окопах нам жаловались, что румыны поставляют нашим бойцам плохие автоматы, дуло при стрельбе накаливалось докрасна и пули выплевывались в нескольких шагах от стрелявшего.

Так вот, полиция была втянута в выполнение несвойственных ей военных операций. Не было надлежащей подготовки и соответствующего оружия. Военным резервистам было особенно некогда объяснять, куда и зачем идут воевать. Примерно то же, если не считать 14-ой армии, происходило и с приднестровской стороны. Поэтому уже через месяц после начала конфликта полевые командиры с одной и с другой стороны брали ситуацию в свои руки и под свою ответственность братались с врагом. Проще говоря, брали трёхлитровую банку вина или самогона и встречались на нейтральной полосе, чтобы договариваться не стрелять друг в друга и не убивать зазря. Насколько я знаю, во время этого конфликта и после не было ни одного осуждения за  предательство ни с одной ни с другой стороны.

Это никак не умаляет геройство воинов. На войне как на войне. После бендерской бойни, помню, Михай Молодой случайно поднял какую-то вещь с поля боя, и, оказалось, что это напрочь прожженная челюсть неизвестного солдата. Мы долго и упорно пили вечером того июньского денёчка. Боженька сохранил жизни нам троим – мне, Фиделу и Мишке. Сохранил нам даже здоровье хотя, перед передовой и сразу после в автомобиле мы выпивали по бутылке вина или по стакану водки на каждого, чтобы как-то преодолеть страх и стресс. И так каждый божий день конфликта.

Осталось сказать самое горькое. Правительство не помогало нашим воинам на передовой, будь-то военные, полицейские или волонтёры. Нет, какая-то имитация военных действий и снабжения с тыла проводилась, но уже после первого месяца так называемой войны наше политическое руководство не  могло ответить населению на самые простые вопросы, зачем и во имя чего этот конфликт? Нашим то приказывали занимать с огромными потерями важные стратегические позиции, то на следующей же неделе с такими же потерями легко уступать их противнику.  У нас один день был за Москву и другой за Бухарест. Солдаты спали в разложившейся соломе, на бойцах спецподразделений гнили на ногах портянки. Правительство бросило свою армию на произвол.

Наши правители стали махать кулаками после боя.  И вся эта фальшивая песня о том, как мы поднимались защищать свою независимость и целостность,  всего лишь попытка оправдать беспомощность и идиотизм тогдашнего руководства. Да, в итоге, может быть, так и получилось. Мы защитили себя. Мы защитили своё достоинство. Но заплатили за это слишком высокую цену. И добились не своих целей, а целей Москвы и Бухареста.

Вчера на Мемориале Славы в речах наших новых правителей слышалась та же фальшивая, до боли узнаваемая песенка. И  не совсем искренняя просьба президента Снегура простить его, звучала жалко и неубедительно.