sisters

особенно высококультурные, чувствительные и нежные - вас предупредили
---
Раз.
Через одну минуту я умру.
Мне шестьдесят пять, и я лежу недвижимо, безмолвно смотрю в потолок, а перед лицом у меня проносятся картины моей неудавшейся, прожитой зря жизни, каждую минуту которой я не могла решиться, не сделала выбор – ни в одну из сторон.
Минута. Иногда я задумывалась о том, сколь много и сколь мало заключается в ней. Шестьдесят секунд. Шестьдесят тысяч мгновений, каждое из которых можно отмерить быстрым движением крыльев бабочки, вспышкой дешевого фотоаппарата, чьей-то любовью… и чьей-то смертью. Я никогда не думала, что проживу шестьдесят пять лет, а вся жизнь после шестнадцати кажется мне фальшивкой. Кажется, что Р. держит меня за руку, но я не чувствую тепла ее пальцев, и, сказать честно, мне все равно. Я думаю о времени и о своей сестре.
Одна минута и вечность. Моя жизнь и твоя.
Знаешь, сейчас мне бы хотелось увидеть твое лицо в реальности, а не на потолке собственной (ах, нет  - нашей с Р. уже около полувека) спальни. Я вижу твои искореженные черты, и рот у тебя не такой, и губы не такие, и вообще тебе уже почти семьдесят, но на импровизированном экране выглядишь ты до сих пор как семнадцатилетняя девушка, высокая и сногсшибательно красивая.  К твоим ногам бы упали многие, если бы тебе это было нужно, но тебе ведь не нужно, так?
Я, наверное, улыбаюсь. Пусть Р. думает, что это из-за ее присутствия, но сейчас мне так противно, что хочется столкнуть ее с кровати, но я не делаю этого. Во-первых, потому что не осталось сил, а во-вторых, потому что она так любит меня, что терпит даже совсем высохшей – и внутри и снаружи. В-третьих, ты бы не одобрила, любовь моя.
Но мне жалко, почти. Не жалко, что я прожила не свою жизнь. Это, кстати, неправда: не проносится перед глазами вся жизнь, а только действительно важные и значимые для меня события. Только ты.
Шестьдесят секунд. Все отведенное мне время. Каждое время, что отведено тебя, деленное на вечность. Наверное, не стоит бояться, ведь я когда-то еще встречу своего ангела, не так ли?
Умирая, я жалею лишь о том, что слишком часто признавалась тебе в любви в мыслях, и слишком редко – вслух.
Два.
Сегодня праздник в нашем доме для моей сестры.
Мне семь лет, и я забилась в угол, лелея в руках символ своего чертового эгоизма. Я (по настоянию мамы, конечно, отчего же еще) купила тебе на день рождения большого шоколадного кролика – специально его, ведь знал же маленький мерзавец во мне, что ты терпеть их не можешь, а мне бы хотелось замесить ложку дегтя в твоей убогой по всем параметрам фляжке с медом, что хотелось почесать отмирающую фибру души – но руки не дотягивались.
Это было обиженное выражение лица, всего лишь детская прихоть,  а через некоторое время я слышу, как копошатся внизу (я забралась на чердак) многочисленные муравьишки-гости, и чувствую мрачное удовлетворение, что даже теперь все внимание обращено на меня.
А вот я зайцев люблю. И шоколадных, и пушистых. А дома мы держим только чертового Хани, который затопил своими слюнями все, начиная от моих домашних тапочек и заканчивая домашней работой по английскому. А ты вот спишь с ним в одной кровати, чем вызываешь слюнявое умиление у наших родителей. Ненавижу собак. Ненавижу родителей. Ненавижу тебя.
Нет, на самом деле я сказала так только для красоты. Я люблю тебя. Мне нравится, когда ты читаешь мне на ночь, нравится отвлекать тебя от литературы, нравится прятаться под твоей кроватью. Я люблю смотреть на твою улыбку, но, думаю, стоит признать, что я все-таки очень эгоистично тебя люблю.
Не знаю, сколько там времени уже прошло, но скрип открывающейся двери звучит для меня, как набат. Я представляю, что сделают родители, увидев мое разодранное платье, мое лицо, перепачканное шоколадом, предназначавшимся тебе.
Но это ты.  И сейчас я так невозможно рада, что это ты, что дарю тебе единственное, что имеет значение.
Два. В левую и правую щеку.
Три.
Мне пятнадцать, и ты делаешь мне очередное одолжение.
Я чувствую на себе этот жалостливый взгляд всегда: когда я сплю или сижу на твоих коленках.
Они разные от освещения и от настроения, как бы это банально не звучало. То светло-зеленые, как обои в прихожей, когда ты смотришь на них = пытаешься прожечь дыру в стене? Темно-серые = ты думаешь, прозрачно голубые = хорошая погода = ты вдохновлена. Я не вдохновляюсь ими, а, как мне иногда кажется, писаешься кипятком от людей. И тогда я хочу, чтобы на этой планете исчезли все, кроме тебя, меня и наших друзей.
Я чувствую себя долбанным Принцем: и из сказки про Лиса, и из сказки про Белоснежку. Я пытаюсь растопить твой сон мельчайшим прикосновением, нежными взглядами. Я вкладываю столько огня в поцелуи, что становится трудно дышать.
Проблема в том, что камни растопить нельзя.
Эти глупые мотыльки постоянно летят на огонек. Как будто не знают, к чему это приведет. Как будто не знают, что это влечет за собой неуемно яркую смерть. Но их существование, наверное, столь жалкое и так их тяготит, что не перемнут они сброситься в обрыв тонких душевных переживаний, который сделают по настоящему живыми = мертвыми.
Тебе_меня_жалко, а в этом весь ответ.
И я целую тебя. Целую так, будто это самое важное занятие в моей жизни, будто разрываю свое жалкое сердце на мириады потухших лоскутных звезд. Мы сами сделали ее такой грязной, а убить так и не смогли. Ты меня, а я в себе. И я жду, впервые смотрю в твои глаза. Вблизи мне кажется, что они в крапинку. Странно? = Мне так нужна правда, чтобы вновь ощутить себя целым, а не разрозненными частями жалкости.
Раз, два, три. И ничего не происходит.
Четыре.
Мне двадцать четыре, и я работаю аналитиком. Вроде, работа и хороша, но прихоть моих родителей угробила во мне какое бы то ни было желание, а ведь с детства я мечтала и стремилась лишь к одному. Мне нравится анализировать, как бы я не грешила на чертового босса и двинутую Элис, которая не может ровно пронести чашку кофе, не разлив на мой квартальный отчет.
Но статистика и цифры мне нравятся отнюдь не столь банальные, как расчет очередных затрат нашей гниющей фирмочки, а нечто более социальное.
Если принять во внимание три миллиарда женщин на свете, то каждая сотая из них могла бы сойти за девушку вашей мечты. Каждая десятая осчастливила бы вас на годы вперед, а каждая четвертая составила бы с вами неплохую пару.
И уже больше десятка лет я подсчитываю, пардон, сколько утраченных возможностей и сколько гипотетических «couple» я пропустила, остановившись на повороте и не повернувшись ни назад, ни налево. Вроде, развитие происходит, когда движешься вперед, но, может, ты стоишь на месте, а все окружающее, в противовес, движется назад.
Сейчас я провожаю Шестнадцатую из своей постели на кухню, оттуда, поцеловав на прощание, улыбнувшись нежно, словно чувствую нарастающую с каждым ударом сердца любовь (на самом-то деле я ничего не чувствую), на улицу, а затем подхожу к окну и стеклянным взором смотрю, как она удаляется, изредка оборачиваясь и посылая мне обожествляющие улыбки. И я улыбаюсь в ответ. Я вообще люблю отвечать, а за любые решения собственноручно браться не готова.
Шестнадцать. Каждая четвертая из них могла бы пронзить мое скромное жилище собой, перенаселив мое одиночество. Шест-над-цать. Шесть после десяти. В шестнадцать раз меньше, чем один.
Чем ты одна.
Да пошло оно все.
Пять.
Мне тридцать два, а сегодня пятое апреля. К чему такая точность? Сегодня, как говорят мне вокруг, особенный день, особенен он моей свадьбой, происходящей с другим человеком и в другой реальности, где этот человек и Р. безумно влюблены друг в друга. А я стою в недоумении перед зеркалом, на мне несуразное (когда казавшееся прекрасным) свадебное (когда она мне казалась спасением) платье. Я жалею, или нет, или рада, либо тоже нет – я не знаю.
Мы все с Р. продумали до мельчайших деталей, и я вижу ее смеющиеся глаза, чувствую мягкость ее губ, держу ее вечно холодные ладошки, когда она счастливо смеется, опрокидывая в себя очередной безалкогольный коктейль. И я вижу смысл, и мне нравится дарить кому-то счастье. Мне нравится видеть радость Р., мне нравится видеть твою радость. Мне нравится видеть тебя, моя радость.
А потом ты оборачиваешься, и мои глаза скользят по твоему взгляду, но я не успеваю подумать ни о чем, кроме как об утраченной возможности. Вдруг бы у меня получилось? Вдруг мне просто не хватило терпения? Вдруг бы ты смогла, смогла меня полюбить? Хоть чуть-чуть, хоть престала вечно притягивать-отталкивать, и мне не пришлось бы находить запчасти к своей растраханной душе? Но вся нить моих рассуждений теряется, как только ты отворачиваешься.
И, кажется, я только что умерла.