Смерть деда и моя смерть

То, что случается с нами в жизни, постигается не сразу и не вдруг, а лишь позднее, со временем. Но первое впечатление подкупает своей так сказать непосредственностью, не-надуманностью, да и когда было бы надумывать, ведь вот оно всё ещё происходит на наших глазах, мы не спим от этого, тревога ещё не ушла из сердца, и отчего-то хочется перестать жить, словно жизнь это некая тягота, некая крестная ноша, и ничего хорошего и радостного в ней и не было. Первое впечатление обладает известной славой и почти авторитетом, оно всем известный  глашатай первой "любви" и первого взгляда, некоего мгновенного и не-анализирующего, а сразу, скопом и навеки, конечно, постигнутого факта, что вот "оно", свершилось, я нашёл, открыл, обрёл и точка.

Первое впечатление как бы освобождает от вторых и последующих впечатлений, они не в счёт, они есть только углубление, вариация, разработка и повторение первого, решающего.


Есть и другой способ мировосприятия -  всё воспринимать как отрицание первого впечатления. Эта стратегия отвергает мгновенное озарение и отдаёт предпочтение анализу. Надо докопаться - говорят сторонники этой стратегии, надо понять, что это всё означает, ибо за всем этим что-то есть.

Это обыкновенно говорят мрачные люди со склонностью подозревать во всех своих действиях и поступках второй, скрытый, символический ряд. Это люди, не могущие жить без глубины и подтекста, без скрытой, иронии и самоанализа, словом это романтические люди, ничего не воспринимающие таким как оно есть...


Я представляю из себя наверно какой-то третий вариант восприятия событий в собственной жизни. Они всегда поражают меня и как непосредственно данное и как начало длинного символического ряда, как почву для толкований и само-мистификаций. Словом, я так сказать эклектик.

Получилось так, что деду моему, у которого (точнее у него и у бабушки) я вырос, пришлось помирать в грязной и противной  местечковой (нечто промежуточное между городом и деревней) больнице. Эта смерть, вернее её близость, не была неожиданной, и я был предупреждён о ней самой бабушкой по телефону. Я, не долго думая, помчался туда, на Украину, чтобы "спасать" деда. Деда я не спас и через неделю после моего отъезда он умер. Было ему лет порядочно и собственно сама эта смерть не была тем, что принято называть скоропостижной, неестественной. Неестественным было моё поведение, а ещё не-естественней образ мыслей, который меня тогда преследовал. До этого никто из моих близких не умирал и я не задумывался  о своей роли, о своём предназначении в связи со смертью близкого человека, а это, как оказалось, не такое простое дело - поставить себя, живого, во всяком случае  п о к а  живого, возле умирающего, возле мёртвого. Тут конечно есть спасительный ряд бытовой мифологии, как-то "все там будем", "поживём и помирать пора" и.т.д. Но для меня этот спасительный ряд не то что не функционировал - нет, я всё время себе повторял, что всё это нормально, что надо позаботиться о похоронах, о деньгах и пр. (во всём этом я принимал посильное участие, словно всю жизнь только и делал, что хоронил), но вместе с тем меня не оставляла мысль о том, что, во-первых это определённо знак мне  о т т у д а  , из высших сфер, что, мол, держись и привыкай, а во-вторых, чувство вины за то, что я ещё живу. Вот с этим чувством вины никак мне было не справиться. Мне было жаль деда, я впервые в те дни понял, что я его оказывается любил (раньше, при жизни, это мне не приходило в голову), но виноват я перед ним, если рассуждать по-человечески, никак не был, и письма писал, и приезжал и старался помогать, словом душа что говорится чиста. И всё же меня что-то глодало и глодало, как будто я мог что-то сделать и спасти деда от смерти.

В Москву я возвращался самолётом. Изрядно нагрузившись самогонкой, я залез в этот самолётик. Лететь надо было всего часа полтора. Помню, что постоянно приходилось преодолевать известную, самогонкой усиленную потребность, всегда ощущаемую теми, кто летает на кукурузнике, как его называют. Потребность потребностью, но почему-то очень хотелось, чтобы самолёт упал. В тот раз я впервые как бы лишился обычно сильного во мне инстинкта самосохранения. Мне вдруг стало всё равно, что жить, что не жить. Не то что бы это было равнодушие к жизни, но к её системе ценностей наверняка. Словом, я испытал весь тот ряд ощущений, которые испытывает каждый, или почти каждый и которыми хвастаться или гордиться было бы преувеличением, а описывать как описал я достаточно банально, если бы эта смерть деда не проложила бы других следов в моей жизни, а осталась бы тем первым и наиболее сильным впечатлением, о котором я говорил.

    Мне предстало, что смерть деда прочертила грань между тем периодом жизни, который часто определяется как юность, молодость или - обширнее - детство и сразу,без дополнительной подготовки выбросила меня в новую должность - быть взрослым, а мои хлопоты и забота о деде и бабушке - попыткой продлить,законсервировать своё детство, в котором обязательно есть дедушки и бабушки (если они не поумирали ещё до развития сознания). Это была не осознаваемая конечно модель "большой семьи", с которой есть представители "всех"  поколений, что являет собой некую умилительную картину, с дедами и правнуками на их коленях, и несёт с собой немудрящую мудрость, вносимую временем. Мне хотелось ощущать себя подольше частью большого целого, верить в то, что и я повторю уже пройденное , в частности доживу до преклонных лет, как оба моих деда, буду иметь хорошее потомство, верную жену, не покидающую до смертного часа, словом я жаждал подобия, я жаждал быть зеркалом и чтобы во мне отразилась жизнь уже пройденных поколений. В таком случае мои поступки, размышления, ошибки, глупости - всё заранее реабилитировалось уже загаданным конечным результатом - патриархальностью, преданностью родственников, заботой невесток и зятьёв, местная, локальная популярность в кругу семьи и т.д. Я даже не подозревал, насколько это заимствование глубоко укоренилось во мне. В детстве такая мысль мне никогда не приходила, поскольку способность видеть себя со стороны пришла гораздо позже.

Дед был частью меня, эту часть я и хоронил, мало зная о деде как о человеке, которым он был на самом деле - о человеке-для-себя, а не -для-меня.