Пастушка и трубочист

ПАСТУШКА и ТРУБОЧИСТ

   Нет, конечно, Ганс Христиан Андерсен не был отчаянным пьяницей. Ну, выпивали они, случалось, с Фригидом Нильсеном. Ну, время от времени, встречались с Оле Куусиненом. Так, иногда, тоже с Ганусом или Гвидо Ревзом. А уж с Брюккененом и вовсе виделись редко. Только когда у того жена уезжала в город. Как в этот раз, например.  И столкнулись-то они на почте случайно, да и выпивать крепко вовсе не собирались. Так, если только по рюмочке ради встречи в харчевне у Томаса, да еще по стаканчику в таверне у Толстой Марги. Да уж потом, когда пошли к Брюккенену домой, попробовали черпачок-другой светлой яблочной бражки нового урожая. Вот, собственно и все, что мог вспомнить Ганс, сидя утром в собственной кухне за чашкой кофе и недоумевая, почему, собственно, его так мутит и подташнивает из глубины.
            “Наверное, Брюкенен не того мне чего-то налил”, - решил он.
          С этими мыслями Ганс Андерсен сел к своему письменному столу, надеясь развеяться в чем-то приятном, волшебном и сказочном.  “Сейчас улечу из этого материального мира, и все сразу пройдет”, - подумал он.
         Великий сказочник подточил свой непременный карандаш, почесал по привычке, за ухом, посидел еще, задумавшись, и неторопливо вывел:
        “Вы видали когда-нибудь настоящий старинный шкаф, украшенный затейливой резьбой, завитушками и листьями…”
       Не успел он закончить фразу, как тотчас за его спиной образовался описываемый шкаф. И покачнулся даже, как бы переминаясь с ножки на ножку.
“Он весь, сверху донизу покрыт был резьбой – розами, тюльпанами и самыми удивительными завитушками”, продолжал Ганс, и вновь, все описываемое тотчас появилось на шкафе.  Вдруг, в животе у писателя забурлило и вздрогнуло. К горлу опять поднялась тошнота. Он икнул, поморщился и продолжал уже более мрачно:
          “Из завитушек высовывались оленьи морды с ветвистыми рогами, а на самой середине шкафа был вырезан стоймя человечек, который скалил зубы. У него были козлиные ножки, рожки на лбу и длинная тощая бородка…”.
- Вылитый Брюккенен, - пробормотал в сердцах Ганс, - напоил меня вчера какой-то дрянью, козел. На вот, тебе, получай!
      “Дети прозвали его обер-унтер-генерал-командир-сержант Козлоног”.
    Поставив точку, Андерсен уронил голову на стол и забылся. Сказывалась усталость беспокойной ночи.
- Что это за чучело? – Неожиданно раздался голос из шкафа, который образовался за спиной Андерсена.
- Козлоног кокой-то, ты же слышал.   
        Это переговаривались между собой оленьи головы, вырезанные на шкафе, разглядывая, последний появившийся персонаж.
- Сам ты Козлоног, - огрызнулся тот, кого называли Козлоногом, и на всякий случай сам критически осмотрел свои принадлежности. - Да, такое только с большого похмелья может примерещиться.
        Он подрыгал козлиными ножками, затем ощупал рукою бороду и рога.
 - Ну и ну, - продолжал сокрушаться над собственным видом Козлоног. – Надо же до таких чертиков напиваться, а еще детский писатель.
- Обер-унтер-генерал… - хихикали оленьи головы.
- - Ну. вы там, тоже не очень-то, - усмирил их Козлоног. – Козлиные ноги все-таки лучше, чем вовсе никаких.  Жуйте-ка  лучше там розы свои да листья, пока не очнулся папаша и чего-нибудь хуже не отчудил.      Видишь. Как его сегодня куманит
           Ганса действительно, била легкая дрожь. Он с трудом поднял голову и пробежал глазами написанное ранее. Затем отхлебнул тут же стоящий холодный кофе и, взяв опять карандаш, продолжал:
       “Рядом со шкафом на подзеркальном столике стояла прелестная фарфоровая Пастушка…”
- Отпустило немного знать, - язвительно комментировал Козлоног, - на прелестненькое потянуло. А мы, стало быть, так и останемся жертвами икоты.
            Ганс этого, естественно, не слышал и продолжал, как ни в чем не бывало:
           “Позолоченные башмачки, юбочка, грациозно подколотая пунцовой розой, золотая шляпка на голове и посох в руке – разве не прелесть?”
            По мере того как карандаш Ганса выводил на бумаге слова, в ту же минуту непосредственно  за его спиной в воздухе появлялись  все описываемые предметы. Возникла из небытия и прелестная Пастушка. Встрепенулась всем тельцем и добавила чуть слышно:
- Рубиновые сережки и бриллиантовая диадема на голове.
      Похоже, Ганс не расслышал подсказку. Однако, он остановил описание и прислушался. Даже голову вполоборота назад повернул. Только Пастушка, видимо, оробела и не посмела более повторить свою просьбу, а потому ничего из желаемого ею самой не возникло в пространстве чудесным образом.    
         Андерсен слепо пошарил рукой упавший на стол карандаш, звучно шмыгнул вороньим носом и продолжал:
        “Рядом с нею стоял Трубочист, черный как уголь”.
            Тотчас рядом с Пастушкой возник здоровенный негр и свирепо зыркнул белками глаз. Пастушка взвизгнула и плюхнулась в обморок. Козлоног перестал улыбаться и постучал рогами оленьим мордам.
- Наш-то глядите чего творит.  Эдакого монстра изобразил.
- Вот мы и глядим. А чего еще мы можем сделать? Только башками ворочать туда-сюда. Ты-то хоть на ногах, подойди, врежь ему в ухо, может, уймется.
           Козлоног нерешительно замялся. Но тут, Ганс, похоже, сам спохватился. Он прочитал последнюю фразу и зачеркнул. Негр, который уже нагло рылся в пастушкиных юбках, вмиг испарился.
         “…черный как уголь, но, впрочем, тоже фарфоровый”, - исправился Ганс. – “Вообще-то он был чистенький и хорошенький, как любая фарфоровая фигурка: он ведь только изображал Трубочиста, мастер мог бы с таким же успехом сделать его хоть принцем, если бы на то пошло”.
- Ну и почему же на то не пошло, - с досадою в голосе произнес проявившийся в воздухе Трубочист?
             Он стоял действительно чистенький и белый, только совершенно голый и обеими руками стыдливо прикрывал библейское место.
- Это вот, что, весь мой прикид? – поинтересовался он, разглядывая себя в рядом стоящее зеркало.
           “Он премило держался рядом со своей лесенкой…”- продолжал, как ни в чем не бывало, писатель.
              Тут же на спину голому парню свалилась тяжелая лестница.
- Папа, штаны! – Только и успел выкрикнуть придавленный лестницей Трубочист.
             Но “папа” не унимался:
“личико у него было  белое, нежное и румяное, как у барышни…”
- Только груди не надо… - испуганно взмолился голый парень с женским лицом. Отчаявшись дождаться от оголтелого “папы” штанов.
              “Стоял он рядом с Пастушкой, как их поставили. Стоял-стоял, да и обручился с нею…”
- Эй, ты, хватит валяться, вставай, сейчас в ЗАГС побежим, - тормошил Трубочист Пастушку.
          Девушка, едва очнувшись от вида гориллообразного негра, сонно глянула, увидела голого транссексуала с лестницей на голове и снова плюхнулась без чувств.
- Вот еще дура, - досадовал Трубочист. – Лучше бы хоть одну из своих юбок мне одолжила.
“Они были такие прелестные” ,- умилялся писатель, - “такие хорошенькие. Оба молодые, оба из одинакового фарфора, и оба одинаково хрупкие”.
- И одинаково одетые, - добавил Трубочист-транссексуал, сдирая с обморочной пастушки верхнюю юбку, ту самую, подколотую пунцовой розой. – хорошо хоть еще размер одинаково хрупкий.
- Юбка пришлась ему в самую пору.
                “Тут же на подзеркальном столике стояла еще одна кукла…”, - продолжал повествование писатель, - “втрое крупнее прежних. Старый китаец с кивающей головой”.
                Появился и эпилептический китаец. По сравнению с другими персонажами, он напоминал египетскую пирамиду.
- Инь яо вао бань,- представился трясущийся китаец на родном ему китайском языке.
                Никто ничего не понял, но все притихли.
               Трубочист в это время пытался привести в чувства Пастушку. Он хлопал ее по щекам, и время от времени делал зачем-то искусственное дыхание.
- Лучше оставь ее в покое. Если она очнется и увидит нового треэтажного дедушку, у нее будет инфаркт, - резонно посоветовал Козлоног.
             “У Козлонога все полки в шкафу завалены серебром, не говоря уже о ящиках…” – самозабвенно выводил Ганс. – “А еще, говорят, у него там одиннадцать фарфоровых жен”.
           При этих словах писателя, Козлоног пулей рванул в шкаф.
     “Ты будешь двенадцатой женой Козлонога ,- проговорил старый Китаец. – Сегодня ночью, как только старый шкаф закряхтит, сыграем вашу свадьбу…” – дописав это, Андерсен отложил карандаш и отлучился на кухню.
            Китаец послушно завернул какую-то длинную тираду на родном китайском языке. Все внимательно выслушали, но, кажется, многие недопоняли.
- Что он сказал?
- Что ты слышал!
- Я же не Мао Цзе Дун. Ты там поближе, вытяни голову, посмотри как у папы написано, - переговаривались между собой оленьи головы.                Одна из них действительно, изловчилась, вытянулась, что было сил и прочитала:
- Ты будешь двенадцатой женой Носорога..
- Какого еще Носорога. Чего ты болтаешь?
- Ничего. Посмотри сам, у него так написано.
   Другая голова, проделав усилие, заглянула в текст рукописи и прочитала последнюю строчку:
- Ты будешь двенадцатой женой Козлорога!
- Это буква “К” у него такая.
- Это “К”?
- Там почерк вообще сегодня такой, что без стакана не разберешь.
- А кто женой-то будет?
- Ты…
- Я! -  недоуменно воскликнула одна из голов.
- Ну а кто же?  Там четко написано: “ты”.
- Эй, там, наверху, -  спросил Трубочист, - выяснили наконец кто из вас будет женой Козлорога?
- Ты, - хором отрезали оленьи головы.
- Все ясно, - заключил Трубочист. – надо короче отсюда сваливать. Иначе, если он сейчас на кухне еще немного хлебнет, мы все тут станем чьими-нибудь женами.
- Сваливать хорошо тем, у кого есть хоть какие-нибудь ноги, - резонно заметила одна из оленьих голов, - а на  рогах далеко не уйдешь.
- Эй, вставай! – Трубочист продолжал дергать за руку обморочную Пастушку.
              Она чуть приподняла голову и осоловело водила глазами по сторонам.
-Фу, накурили.
- Это не мы. Это папа. Слышишь, вставай, нужно уходить отсюда скорее, пока его нет.
               Пастушка нерешительно поднялась на ноги.
- Как же мы спрыгнем с высокого подзеркального столика? – Спросила она.
- А это зачем я таскаю вместо пальто, - Трубочист показал ей на лестницу.
           Они осторожно стали спускаться на пол.
            Козлорог тем временем рылся в шкафу в поисках серебра и одиннадцати фарфоровых жен, но не найдя ничего, вылез оттуда раздосадованный, весь в пыли и клочках паутины.
            В комнате появился Ганс Христиан Андерсен. Он снова плюхнулся в кресло. Закрыл глаза и вскинул голову к потолку. Фигурки настороженно притихли, только чуть слышался приглушенный шепот Пастушки:
- Сними меня отсюда, слышишь.
              Она зацепилась юбкой за гвоздь на ножке стула и висела теперь на ней вниз головой, готовая вот-вот упасть.
Андерсен прочитал написанное прежде, и, немного помедлив, продолжал:
                “Китаец кивнул головой и заснул”.
             Китаец мгновенно вырубился.
                “Пастушка и Трубочист стали спускаться со столика”.
- Опомнился, мы уже давно спустились.
- Значит, мы все правильно сделали? – Спросила Пастушка, снятая, наконец, с гвоздя.
- Значит, он все правильно написал!
               “Козлоног высоко подпрыгнул кверху и крикнул старому Китайцу: Они убегают” – написал на бумаге Ганс.
                Козлоног  тут же послушно подскочил на месте, но тотчас воткнулся рогами в резную перекладину, расположенную над головой и повис.
- Блин, я зацепился!
- Они убегают! – суфлировали ему оленьи головы. – ты должен кричать: “они убегают!”
- Они убегают, - послушно заорал Козлоного.
                Ему все равно теперь было что именно орать. Настроение образовалось прескверное: с серебром обманули, с женами тоже.
 – А я зацепился, - добавил он в сердцах от себя.
               “…беглецы испугались и прыгнули в подоконный шкафчик…” – игрался со своими фигурками сказочник.
-Прыгай!
-Сам прыгай. Там темно и пыльно.
               “…Там лежали разрозненные колоды карт и кукольный театр… На сцене шло представление…”
    Пастушка все-таки прыгнула, вляпалась в какую-то дрянь, поскользнулась и больно шлепнулась.
 - Я больше не могу, уйдем отсюда, - сказала она так громко, что даже Андерсен обернулся.
             Он как-то хитро посмотрел в пустоту. Ухмыльнулся сам себе и продолжал:
            “…Они бросились бежать через дымовую трубу…”
- Этого только еще не хватало, - сокрушенно запричитала девушка, - это в золотых-то башмачках! Он что, извращенец?
- Подумать только, а ведь какой-нибудь лишний стакан, и я мог бы быть принцем, - посетовал ее спутник.
- Может еще не поздно, налей, - порекомендовала Пастушка.
- Ладно, уж, полезли в трубу. Куда от судьбы денешься. Он пока  Китайцем занялся.
                «…Старый китаец бросился догонять беглецов. Он раскачивался всем туловищем, ведь внутри у него перекатывался свинцовый шарик».
                Китаец сделал глотательное движение и подавился. Он вытаращил глаза, и лицо его налилось кровью.
- Сейчас задохнется старик, - посочувствовал Козлорог, болтая в воздухе копытами.
                Он все еще висел, воткнувшись рогами в перекладину, а олени изо всех сил вытягивали морды, пытаясь зубами потянуть его за ноги, чтобы помочь освободиться.
- Кхе-кхе-кхе, - закашлялся китаец, проглатывая свинцовый шарик.             По лицу его катились крупные слезы. От сильного кашля он так раскачивался, что постепенно перемещался к краю подзеркального столика. Наконец упал с него на пол и разбился на куски.
- Ну вот, мы и в трубе, - сказал Трубочист Пастушке одновременно с карандашом Ганса Андерсена, - а вон, смотри! Прямо над нами сияет чудесная звездочка!”.
                Андерсен улыбнулся, довольный красивой фразой.
- Карр! – Громко сказала “звездочка”, которая оказалась сверкающим в темноте вороньим глазом, и улетела.
                Пастушка снова едва не потеряла сознание.
                “…Наконец они добрались до самого верха и присели отдохнуть на край трубы. Они так устали – и не мудрено…”
- Держись, слышишь, что пишет, сейчас отдохнем, - прокомментировал Трубочист.
                “…Небо, усеянное звездами, было над ними…” – соловьем заливался Ганс.
                В действительности, едва выбравшись из трубы, они увидели стаю здоровенных ворон, которые по сравнению с ними в размерах, были скорее похожи на птеродактилей. Пастушка шумно вздохнула и рухнула вниз. Парень в юбке поспешил за ней.
- Это уж слишком, - взмолилась Пастушка, приходя в себя. – Этого мне не вынести!
                На сей раз она упала на кучу золы и не сильно ушиблась, но перепачкалась изрядно, а это для женщины, сами понимаете, гораздо хуже. Оба они теперь стали черные как негритята. Трубочист, в своей рваной юбке определенно походил на вождя африканского племени.
                «…Это уж слишком», - послушно записал Андерсен, - “…этого мне не вынести”.
- Слышишь, теперь он записывает за нами, кажется, выдохся, бедолага. Самое время ему помогать вершить нашу судьбу. Давай вернемся обратно.
                Они подошли к ножкам подзеркального столика и увидели разбитого Китайца.
- Какой ужас! – Громко воскликнула Пастушка. – Старый дедушка из-за нас разбился на куски. Я этого не переживу!
                Писатель все это послушно записывал в рукопись.
- Не волнуйся, его еще можно починить, ответил ей Трубочист, - Его можно отлично починить. Сейчас его склеят и вобьют в затылок заклепку. Он опять будет как новый, к тому же перестанет трясти головой.
              Ганс записал и это. В следующее мгновение дедушка-Китаец очутился на своем месте, склеенный с заклепкой в затылке. Окрыленные тем, что они теперь могут управлять событиями, персонажи заволновались.
- Эй, Трубочист, где там мои одиннадцать жен, - завопил Козлоног.
- Должны быть в шкафу на горах серебра.
- Но там ничего нет…
- Сейчас сделаем, - подбодрил его Трубочист.-Только погоди немного, не все сразу.
- Нет сразу, - не захотел долго ждать Козлоног, - и сам закричал, что есть мочи:
- У Козлонога одиннадцать жен и гора серебра!
- Четыре ноги и копыта, - пытались перекричать оленьи головы.
                В поднявшемся тарараме, Андерсен ничего не сумел разобрать. Он опешил.
- Погодите же, не все сразу, - осадил компанию Трубочист, - вы только испортите все дело. Сейчас он окончательно собьется и наворочает вам таких каракулей.
                Фигурки несколько остепенились и продолжали передавать Трубочисту свои просьбы уже вполголоса. Но Трубочист, почему-то начал с себя.
- Голый Трубочист, - громко, словно диктуя, произнес он, - превратился в прекрасно одетого Принца.
               Сказочник действительно начал послушно выводить буквы. Он так старался, что на слове “принца” его карандаш, к несчастью, сломался.
-Тьфу, раздосадовался парень, так и оставшийся Трубочистом, правда, уже в цилиндре и смокинге.
- А Пастушка, - не выдержала девушка…
- Погоди, он еще карандаш не подточил.
- Про одиннадцать жен не забудьте, -  подсказывал Козлоног.
- Куда тебе столько, - возмущались олени. – Лучше ноги нам, слышите, сделайте нам ноги.
- Сейчас. Наберитесь терпения, все вам будет, - увещевал приятелей Трубочист-денди.
                Но ничего не было, потому что пришел Брюккенен и принес огромную бутыль с мутной жидкостью.
- Слышишь Ганс, здесь еще осталось. А жена приехала, поэтому давай посидим у тебя.
- Привет Брюкинен, - отозвался Ганс Андерсен. Он уже как раз подточил карандаш и готовился продолжать  работу.
- А Пастушка… - громко опять начала свою просьбу девушка, но Трубочист-денди предусмотрительно заткнул ей рот рукой.
- Тише, зашипели на нее все фигурки, видя как Брюккенен протягивает Гансу стакан, - лучше стащите кто-нибудь у него карандаш, а то он сейчас выпьет и таких чертей наворочает, вовек не отмоешься.
- Пожалуй, и правда, согласился Трубочист в смокинге.
           Фигурки сбились на столике в кучку и замерли. Андерсен выпил стакан и, почему-то закусил тем самым карандашом. Потом опомнился, выплюнул огрызок, а заодно швырнул на пол и обломок.
- Вот и ладно, - подхватил Трубочист, запинывая остатки карандаша для верности под диван. - На сегодня приключений достаточно, а там видно будет. Там где-то, я помню, картишки были, пойдемте перекинемся, - обратился он к друзьям.
- Тут половина безногих, как же мы пойдем, тащи карты сюда.
                Трубочист и Пастушка сбегали за картами, поднялись снова на подзеркальный столик и вскоре вся дружная сказочная компания  принялась играть в дурака.
1997 г.