День рождения деда василия

У деда Василия был день рождения. Я узнал об этом уже ближе к вечеру, вдруг, ни с того ни с сего, мать заявила, что есть такой дед, и надо пойти и его поздравить.  Дед был мне не родной, а так какой-то, сбоку-припеку, то ли дядюшка моего настоящего деда, то ли его двоюродный брат, что-то в этом роде. Кем я ему в таком случае приходился вообще не поймешь, но, как выяснилось, он меня знает и, к тому же, кроме него, других родственников среди старшего поколения у нас нет. Родители долго спорили, сколько ему исполнилось, и согласились на компромиссном варианте: где-то под восемьдесят. После короткого совещания оказалось, что пойти поздравить деда Василия должен я. Папа занят ремонтом автомобиля в гараже. Мама взяла на дом срочную работу. А я, вообще, лоботряс и, к тому же, на деда очень похож, а, следовательно, спорить бессмысленно. «Черт с ними, – подумал я. – Идти к дряхлому деду на именины, конечно, не ахти какое развлечение, но так уж складывался этот день, что ранее задуманные мною планы на этот вечер разрушились, а других я не успел соорудить, поэтому все равно где болтаться, лишь бы дома с родителями не сидеть.

Сказано – сделано, на том и порешили. Мать пошла выбирать старику подарок среди старых ненужных вещей. А отец раскопал пожелтевшую фотографию и предъявил ее мне.
- Вот он. Зайцев Василий Егорович.
Бравый, выбритый, в шляпе, плаще и пенсне.  Широкоплечий и стройный, он и дедом-то вовсе не выглядел. Добрый молодец прошлого века. Мы покопались еще в поисках более поздних снимков, но ничего такого, как я ожидал, дремучего пня, заросшего седой растительностью не обнаружили. В это время в комнате появилась мама, неся на вытянутой руке дедов подарок.
- Вот, это лучшее, что я обнаружила, посмотрите.
Мы удивленно уставились на подарок, и подарок тоже, не будь дурак, вытаращился на нас, потому что он тоже был с глазами, да еще поглавнее, чем наши.
- По-моему, ничего, проговорила мама, поворачивая подарок в руке. Оригинально, не скучно и очень мило.
Папа как-то двусмысленно промычал и удалился. Я ничего не сказал, взял осьминога у нее из рук и нежно погладил его по голове. Он был совсем, как настоящий, только, конечно, маленький, размером с обычный чайник. Отец как-то привез его из Швеции десять лет назад. С тех пор он жил у нас в доме. То сидел на телевизоре, внимательно разглядывая присутствующих в комнате, то валялся где-нибудь на шкафу, свесив длинные белые ноги. Сделан был осьминог из какого-то мягкого, но упругого материала, так что, если держать его, например, за голову, казалось, что он произвольно шевелит щупальцами. Это его чудесное свойство я с большим успехом использовал в школе, еще когда учился в младших классах. Положишь его, бывало так незаметно в портфель или в парту, а потом неожиданно достанешь оттуда за голову у девчонок на виду. Визгу было как на пожаре. Мальчишки рвали его у меня на части. Ну, и, естественно, потрепали изрядно. Одну лапу совсем оторвали. Стал он уже не осьминог, а семиног. Мать ее, правда, потом как-то пришила, но шевелить ею так же, как другими, он уже не мог. Однако, самое характерное в этом осьминоге, были все-таки, даже не щупальца, а глаза. Большие, круглые, несколько вынесенные на тонких усиках вперед. Сделаны они были из прозрачного стекла и поблескивали весьма натурально. Казалось, они способны вращаться на все 360 градусов, и как бы ты не поворачивал осьминога, они всегда смотрели на тебя. Вот такую ценную игрушку мы и приготовили в подарок деду Василию.
- Он же любит животных, - убеждала мама отца, - ему, наверняка, понравится.
Отец так ничего вразумительного и не сказал. Он помычал, покрякал и скрылся совсем в дальней комнате. Я тоже не стал возражать. Мне все равно, что дарить осьминога или носорога. Конечно, сам я не понимаю подарков, которые не имеют практического применения, но взрослые – люди более искушенные. К тому же, спорить с ними, как правило, бесполезно. Я сгреб осьминога в охапку, сунул за пазуху и вскоре отправился в путь.

Закат загорелся на небе, но солнце еще не село. В лицо дуло вечерней прохладой, и настроение, в целом, было спокойное. Со мной такое редко бывает и потому, наверное, я особенно отмечаю подобное состояние духа. Этакое уверенное равновесие и умиротворение. Сердце не тянет, не рвет на части. Мысли не угнетены размышлениями, и глаза от того, как-то особенно внимательно, можно сказать участливо, рассматривают окружающее. Словом, комфорт.

Прокатил на автобусе несколько остановок, вышел, пересел на трамвай. Еще немного потрясся. Остановка. Прошел через садик, срезал дворами по сокращенной дороге, и вскоре оказался на месте. Деревянный дом с запахом прошлого века. Калитка, палисадник, какая-то лохматая шавка надрывается сама для себя. Все чин чинарем, как положено у стариков. Подхожу к двери, стучу.
- Кто там?
- Это Слава.
- Ах, Славик, заходи, детка.
Тетя Клава, жена и подруга деда Василия облобызала меня и пригласила в дом. Я ее вспомнил с первого взгляда, хотя не видел довольно давно. В детстве, если родители уезжали или куда-нибудь уходили, меня оставляли на попечение тети Клавы. Она была строгая, но справедливая. Я ее побаивался и уважал. Теперь она грузно топает впереди, а я плетусь чуть поодаль сзади. Оба мы равномерно скрипим ступенями.
- А мама-то с папой где? – вдруг ни с того, ни с сего спохватилась она, обернулась и уставилась на меня.
 Я тотчас узнал этот взгляд. Прежде, помнится, я частенько вот так вот стоял перед нею с опущенной головой, ежился и дрожал от ее проницательного взгляда. Казалось, она все равно все узнает. Бессмысленно врать, и я раскрывался. Это было давно. А теперь я соврал. Мне не было просто произносить эту дежурную ложь. Я внутренне съежился и промямлил, наверное, очень ненатурально
- Мама взяла на дом срочную работу, а папа уехал в командировку.
И тут же не делая паузы, чтобы как-то замять свою неловкость, я спросил тетю Клаву про ее здоровье. Но она не расслышала моего вопроса, или просто не сочла необходимым мне отвечать.
- Так что же, они не придут? – Внезапно спросила она, и снова уставилась на меня.
- Нет, наверное, - отозвался я, в душе досадуя на родителей, за то, что они подставили меня в такую дурацкую ситуацию.
Глаза мои заметались по лестнице, руки нервно задергались. У меня зачесались вдруг, как-то сразу спина, затылок и нос. И в довершении всего, подарочный осьминог неудобно скомкался за пазухой. Пришлось его тоже поправить.
- Тю – как-то   протяжно выдохнула тетя Клава и, словно сдулась прямо на моих глазах, точно воздушный шарик. Взгляд ее погас, лицо осунулось и даже полная грудь, будто бы, провалилась. Мгновение она куда-то смотрела мимо меня, и губы ее при этом беззвучно шептали. Затем снова вспомнила обо мне и спохватилась.
- Ну, что же ты стоишь, пойдем.
Мы поднялись по лестнице и вошли в дом.
- Вася, они не придут, - с порога громко отрапортовала в пустоту тетя Клава, едва отворив входную дверь. – Вот только Славика прислали.
При этом она протянула руку в мою сторону, как на сцене представляют вновь появившегося артиста. Я появился следом за ней, объявленный таким образом и остановился в прихожей.

Дед Василий сидел в противоположном конце комнаты на мягком диване, крепко вцепившись в его подушки широко расставленными руками. Пластмассовые очки как-то несуразно висели на его лице, зацепившись одной дужкой за левое ухо, а другой, сползая на подбородок. «Как у пьяного профессора» - подумал я. Он, конечно, хотел их поправить и даже встряхивал головой, но руки от дивана отцеплять боялся, очевидно, опасаясь упасть. Рубашка и брюки на нем были расстегнуты, и под ними виднелось дряблое тело. Его, наверное, наряжали к празднику, но мой неожиданный приход прервал это занятие. Мне сделалось очень неловко при виде такого беспомощного и жалкого именинника. Спина опять зачесалась под одеждой, и осьминог неудобно заерзал за пазухой. Я незаметно укладывал его одной рукой, неожиданно отмечая про себя их поразительное сходство с дедом. Словно подтверждая мои мысли, дед Василий зашевелил плечами, затряс головой, поворачивая ею из стороны в сторону и при этом, издавая какие-то нечленораздельные звуки. Однако, тело его по-прежнему оставалось прикованным крепко вцепившимися в мягкий диван руками. Издали он действительно напоминал осьминога, поймавшего добычу и не желающего ее отпустить.

- Дед, ну что же ты сидишь в таком виде перед гостями, - запричитала над стариком тетя Клава, застегивая на нем рубашку и штаны.
Она поправила ему очки. Повязала галстук и принялась приглаживать пучок оставшихся почему-то рыжих волос. Она уложила их сначала в одну сторону, потом в другую. Но ей все как-то не нравилось. Отходила в сторону, любуясь своей работой, и вновь возилась над стариком. Долго одергивала и подтягивала пиджак. Сдувала с него несуществующие пылинки, запихивала в нагрудный карман платок. Она игралась с ним, точно с куклой, при этом приговаривая, что сегодня он должен быть особенно торжественным и красивым. Все  продолжалось до тех пор, пока, наконец, деду это надоело, и он начал слабо отстраняться от нее. Очевидно, он стеснялся посторонних, он пытался что-то возразить, но у него получались нечленораздельные хрюкающие звуки, при этом слюна текла по подбородку и скатывалась на новый галстук.
- Он ведь у нас больной, - обиженно оправдывалась за него тетя Клава, - вот щеку парализовало, говорить теперь не может. Ну, хватит, хватит, - обращалась она укоризненно уже к нему. - Как ты себя ведешь перед гостями. Новый галстук заляпал, сегодня, на день рожденья ему подарила.

Деду повязали поверх нового галстука детский слюнтяйчик и посадили к столу. Он не хотел расставаться с диваном, пытался сопротивляться, но властная тетя Клава силой и уговорами переволокла его и усадила на стул. К моему удивлению, он нормально сидел и не падал.
- Просто трусит, как все мужчины, – пояснила мне тетя Клава.

Торжественная церемония началась. Клавдия Михайловна достала бутылку «Кагора», початую, не исключено, что еще с позапрошлых именин и разлила вино в три старинные рюмки.
- Раз больше никого нет, - провозгласила она, - будем праздновать сегодня втроем, правильно дед?

Дедушка, кажется, не расслышал сказанного, но посмотрел на нее сквозь толстые очки и тотчас примирительно закивал, протягивая дрожащую руку к рюмке. Наступила неловкая пауза. Я почувствовал, что пора мне сказать тост, поздравить деда и вручить ему подарок. При воспоминании о подарке, сердце мое испуганно забилось, щеки запылали огнем. Мне было стыдно дарить старую потрепанную игрушку в виде осьминога, да еще, как нарочно, похожего на деда. Я снова тайком сунул руку за пазуху, желая смять осьминога в малюсенький ком, чтоб,  не дай бог, кто-нибудь не заметил, как он выпирает оттуда.

В это время слово взяла тетя Клава. Она произнесла тост, из которого я узнал, что деду Василию стукнуло не семьдесят девять, как мы дома предполагали, а восемьдесят два года. Что он заслуженный и почетный член множества различных обществ, обладатель всевозможных призов и наград, Кавалер множества орденов и, вообще, весьма замечательный и выдающийся человек. Я удивленно таращился на деда и пытался мысленно облачить его во все эти бесчисленные достоинства и заслуги. Он сидел молча и скромно, внимательно слушая, лишь временами поглядывая то на тетю Клаву, то на меня через толстые линзы очков. Это были скорее не линзы, а самые настоящие лупы, и дедовы глаза через них выглядели настолько неестественно большими, как будто отнесены на целый метр вперед от лица, точно они вот здесь у тебя на тарелке, а все остальное лицо, маленький рот, нос и уши, где-то там, вдалеке. Ну, вылитый мой осьминог. Первый раз, когда он так на меня посмотрел, я едва не закричал от неожиданности, потом опешил, и сам вытаращился на него, как сумасшедший. Дед заметил мое прикованное к нему внимание и как-то лукаво, по-осьминожьи, мне подмигнул. Даже чмокнул от удовольствия языком и протянул руку с рюмкой для чоканья. Тетя Клава как раз закончила свой длинный тост, и мы дружно выпили сладкое густое вино.

Тетя Клава суетливо хлопотала по хозяйству, методично подкладывала в мою быстро пустующую тарелку все новой снеди. Я послушно ее подметал к восторгу и радости хозяйки, пока понял, что этому все равно не будет конца, и отвалился.

Прошло еще какое-то время, прежде чем тетя Клава в очередной раз появилась с кухни, снова разлила по рюмкам вино и предоставила мне слово для поздравления. Я поднял рюмку и стал лихорадочно думать, глядя на деда, что же ему пожелать. В голове носились обычные именинные штампы, типа здоровья, успехов и долгих лет жизни. Иногда добавляют что-то про счастье, но все это казалось глупым и неуместным. Если вдуматься, счастье – это любовь и семейная жизнь. Какая любовь в его годы? Успехов.  В чем? В перемещении от стола до дивана? Здоровья? Тут, в общем-то, можно даже обидеться. Ведь всем известно, что парализованные части тела не восстанавливаются. Это звучало бы как издевательство: желать здоровья безнадежно больному, заранее зная, что это не сбудется никогда. Вконец измученный, я ничего таки умнее не придумал, как произнести эту заведомую светскую ложь про здоровье и долгие лета. А сам почему-то представил, как через много лет, дед окончательно растает и оплавится, будто свеча. И останутся от него только два выпученных осьминожьих глаза, будут лежать где-нибудь на телевизоре, изучая внимательно приходящих и всякий раз лукаво подмигивать мне.

Тетя Клава еще раз прокричала деду в самое ухо то, что я произнес. Он удовлетворенно захрюкал, закивал, и потянулся ко мне через стол, зачем-то выставляя вперед правую руку. «Наверное, надо дарить подарок», - подумал я, вспомнил про осьминога с оторванной лапой и замешкался на мгновение. Дед все тянулся ко мне рукой и перебирал в воздухе пальцами, точно щупальцами. Вот сейчас как вытащу ему точно такого же брата, как они уставятся друг на друга, как обнимутся старыми дряхлыми щупальцами, - подумал я, и не решился оскорбить старика. Дед, между тем, кряхтя, продолжал тянуться, и я не мог сообразить чего же он хочет.

- Подай ему руку, - подсказала тетя Клава, - он благодарит тебя за добрые слова и хочет пожать тебе руку.
Однако, прежде, чем я успел сориентироваться, дед уже плюхнулся животом в тарелку с салатом и медленно сполз обратно на стул. Тетя Клава встревожено закудахтала вокруг него, словно курица вокруг упавшего в воду цыпленка. Она помогла ему подняться со стула и потащила в ванную комнату замывать рубашку на животе.

Я остался в комнате один. Достал, наконец, проклятого осьминога и внимательно присмотрелся к нему. Вылитый дед. Руки и ноги беспомощно болтаются, выпученные стеклянные глаза глупо таращатся на меня. Я окончательно решил не дарить осьминога и засунул его поглубже в карман.

Вскоре привели именинника в детском слюнтяйчике с застиранным мокрым пятном на выпученном животе. Он как-то обиженно вырывался, хотел показать, что еще сам хоть куда. Но цепкие руки тети Клавы крепко держали его под мышки. «Точно ребенка» - подумал я. – Вот сейчас дать ему игрушку и посадить на горшок, прямо здесь, посреди комнаты. Но деда не посадили на горшок, хотя и к столу тоже больше не допустили. Его поместили на диван и обложили подушками, чтоб не упал. Для развлечения тетя Клава включила ему телевизор. Шла передача «спокойной ночи малыши». Дед вплотную уставился в телевизор и забыл обо всем.
- Смотрит с утра до вечера, все программы, - сокрушенно произнесла тетя Клава. – Единственное развлечение. Да спит еще. Старый стал.
Последней фразой, похоже, она сделала для себя открытие.
- Раньше, бывало, друзья его собирались по праздникам. Теперь все они умерли. Он один остался. Еще не знает об этом. Все ждет, что зайдет кто-нибудь из друзей. Я уж ему не говорю.
Эти слова тетя Клава произнесла на удивление спокойно и безразлично. Мы еще выпили с тетей Клавой по рюмочке за несуществующее здоровье деда Василия. А ему самому она принесла из кухни окурок сигареты.
- Пусть покурит в честь праздничка, - сказала она, - сегодня можно. Он это любит. Вчера насилу отобрала. Где-то нашел в кармане старого пиджака, заперся в туалете, как мальчишка и курит. Я слышу, кашляет, задыхается, думаю: что такое? Потом чувствую, дым…

Она продолжала рассказывать историю окурка, размахивая им в воздухе, а дед заметил, оторвался от телевизора и уставился осьминожьими глазами на тетю Клаву. Он издал нечленораздельный звук, брызгая слюной и протягивая руку к окурку, что означало, наверное, дай закурить.
- На, на, покури, - тетя Клава запалила ему окурок.
Дед блаженно затянулся и молодцевато подмигнул мне.
- Всю жизнь курил, - произнесла тетя Клава, - потом кашель начал душить, пришлось бросить. А вот, видно, привычка осталась, потягивает.
Дед сиял, окутываясь сизым дымом. «Вот он, настоящий праздник, - подумал я. – Нарядили во все белое, выпить дали, покурить, теперь и умирать не страшно».

 Бабушка убрала со стола тарелки и достала лото. Старинные карты с цифрами и деревянные боченки в мешке. Деда тоже усадили за стол и привлекли к игре. Ему дали три карты, как всем. Бабушка выкрикивала номера, но он почему-то смотрел не себе в карты, а к ней. Она помогала отыскивать и закрывать цифры себе и ему. Я тоже безропотно изучал впервые мною увиденную игру. Дед выиграл конфету, и его снова усадили на диван. По телевизору началась его любимая программа «Время».
- Следит за всеми новостями в мире, - посетовала не без гордости тетя Клава. – Даже газеты пытается читать. Устает, правде, быстро от мелкого шрифта, то засыпает, то просыпается и снова читает.
По экрану поползли комбайны, зашевелились тяжелые краны. Рабочие в грязных спецовках о чем-то бойко рапортовали. Тетя Клава сходила на кухню и, вернувшись оттуда с полным подносом всякой еды, вновь принялась фаршировать меня разной снедью. Осоловелыми от обжорства глазами, я оглядывался по сторонам. Смотрел фотографии маленькой мамы, и пытался представить, как она ходила пешком под этот вот самый стол, за которым я теперь едва умещаю колени. Где-то в самый разгар боев на Ирано-Иракской границе, дед Василий заснул. Ничего в его положении и осанке не изменилось. Как сидел против экрана, так и замер. Даже глаза не закрыл. Только зрачки закатились, и губы на выдохе испускали звук, как будто ямщик останавливает лошадь.
- Умаялся, - посочувствовала тетя Клава и, глянув в кровоточащее жерло телеэкрана, добавила, - навоевался.
Деда Василия раздели и уложили тут же на диване, где он всегда и спал. Таким образом, странствия его дневные, как всегда оказались не очень длинными. Пару раз дойдет от дивана до туалета. Да изредка в хорошую погоду, ему помогали спуститься во двор, посидеть на скамеечке у крыльца.

 Я еще погостил немного и стал собираться домой. Вечер был теплый и ласковый, почти прозрачный. Звезды искрились в глубоком небе. Я шел уверенно и ровно. Спокойствие снова вернулось ко мне. Жизнь вдруг, явилась мне вся, точно теннисный шар на ладони. Она не казалась уже бескрайним неведомым океаном, но только просторным озером, на противоположном краю которого, мне вдруг удалось побывать. Словно огромная черная птица, меня выловила из озера, подняла высоко, показала далекий берег и бросила в воду опять. И я, снова плыву, теперь уже ясно зная куда. Но мне не делается грустно, от представления этого безрадостного конца, скорее наоборот, я ощутил в душе праздник, что-то на подобии дня рождения, точно я внезапно прозрел. Я сунул руку за пазуху и выволок на свет божий злосчастного осьминога. Он по-прежнему глупо таращился на меня. Я хотел его выбросить, но в последний момент передумал. Пусть живет, напоминает о деде Василии и о том, каким стану когда-нибудь я. Сколько дел впереди, сколько надо успеть, пока не превратился в осьминога. Я сунул игрушку в карман и решительно двинулся прочь