Плывущие в памяти...

        Эти картины возникают время от времени неизвестно отчего. Нет, не вспоминала, нет, не думала об этом... и вдруг. Алюминиевая кастрюлька, в ней несколько нарезанных на дольки картофелин мокнут в воде. Это на завтра мама замочила почищенный картофель для моего старшего брата. Утром он встанет, поставит на плиту кастрюльку, сварит картошку и поедет в техникум. А мама  ещё полчаса поспит, ведь на ночь легла совсем поздно... А я теперь думаю, ведь картошка у нас сейчас служит гарниром, к ней полагается приложить котлету или кусок мяса, рыбы. А тогда это было самостоятельным блюдом, картофельное пюре с кусочком масла...

                * * *
        В другой раз почему-то всплывает картина, когда мы с мамой и братом несём по высокой крутой лестнице на четвёртый этаж дрова из подвала. Мама, прихрамывая, несёт вязанку дров на верёвке, переброшенной через плечо, брат тащит несколько полешек, поддерживая верхнее  подбородком, а мне дали только две деревяшки с берёзовой корочкой, когда я очень попросила... Мы несём это к печке, облицованной  белыми кафельными плиточками. Когда печка насытится,  гладенькие плиточки станут такими тёплыми...  Нас вселили в эти две комнатки по одиннадцать  метров каждая после войны, не возвратили семье уцелевшее  жильё, где мама жила с нами и с отцом в прежней жизни, где отец ещё был жив. Нас  четверо. Мама, бабушка и мы с братом... Но топить печку пришлось недолго, пришли рабочие, печь сломали, вынесли гору кирпича, установили железные гармошки-батареи... А мне было жалко печь. Мама же причитала, что «меня некому защитить, был бы жив Миша,  нам  отдали бы нашу квартиру и мебель»...
                * * *
        И такое вдруг вспомнилось... Мама ругает бабушку. «Ты съела весь паштет, а это же для всей семьи. Тебе будет от этого плохо, что столько сразу съела, ведь это целая тарелка паштета. Мне не жалко, понимаешь, но нельзя было столько сразу есть». Бабушка виновато молчит,  мне её жалко, но и я молчу. У меня нет права голоса. Я маленькая...

                * * *
       Посмотрела на свои запущенные ногти и всплыло: маме делают маникюр в парикмахерской. Я стою рядом, наблюдаю, я уже знаю, что сначала вымачивают пальцы в тёплой водичке с жидким мылом и содой, потом тонкими ножничками обрезают кожицу возле лунки, а потом самый прекрасный момент – наносят на ногти лак, бледно-розовый, поверх него – бесцветный...
                * * *
        Я на даче у подруги Аллы, со мной внучка Катенька. Мы огибаем маленький прудик, вокруг которого жирная чёрная земля. Катя боится запачкать туфельки и носки, я сажаю «Катушечку»  себе на закорки и сама же приговариваю: «тащи, бабушка». И Катя повторяет, немного шепелявя: «тащи, бабафка»...
                * * *
        Я уходила, Юлия Абрамовна провожала меня, я вызвала лифт, открылась дверца, я вошла, а она всё стояла на пороге своей квартиры и смотрела на меня, уже начавшую спускаться вниз сквозь сетку, ограждающую лифт... Эти светло-голубые глаза, полные тоски и печали. Она прощалась безмолвно не только со мной, спускающейся вниз, а со всем белым светом, с жизнью, с людьми... Я пришла проведать больную медсестру, поняла, что она испытывает страшные боли.
       – Ты сможешь уколоть меня? – спросила Юлия Абрамовна.
       – Да, смогу.
          Она, медсестра, знала, что я не врач и не сестра, работаю воспитателем с детками, но не было другого выхода, только спасительный укол. Хоть на час-полтора отпустит боль. Я уколола морфий, и увидела, как Юлия Абрамовна вздохнула через некоторое время и распрямила спину. Она, всегда высокая, аккуратная, справедливая. Никогда она не кричала на детей, а на собрании, где я сорвалась и стала возмущаться другими сёстрами, ловя на себе ненавидящие, враждебные взгляды, но уже не могла остановиться, только она вступилась и сказала, что ведь я права, «она говорит правду»... Но пришла смерть, и уходящая жизнь прощалась со мной сквозь сетку лифта... И мне было так больно, что по прошествии многих и многих лет помню...
                * * *
           Я очень плохо ела, до двадцати лет страдала отсутствием аппетита. Но как-то моя бабушка спекла «пирожки-кнышики», они были похожи на плоские мешочки со сборками сверху, а начинкой служила пшонная каша. Сухонькие такие  кнышики, но мне понравилось, было вкусно... мне всегда готовили отдельно вареники с картошкой или пирожки, моя порция без лука, вот пирожки, три штучки без лука – мои, персональные, и к удивлению близких, я их съела...
                * * *
         Буквально вчера. Решила лечь пораньше. Поставила телефон рядом с кроватью на стул. Только задремала. Конечно, звонок.
       – Люба, у тебя дрель есть?
       – Нет, у меня нет дрели, – начинаю замерзать.
        – Ты понимаешь, я считаю, что в каждом доме должна быть дрель. Мало ли что! Нужно что-то прибить, повесить, просверлить.
         Героически молчу, пытаюсь как-то улечься с трубкой в руке... Не получилось, телефон падает. Благополучно... Оттуда доносится тот же голос.
       – Я своему племяннику ещё в четырнадцать лет купила в подарок дрель.
        – А я купила коньки с ботинками. И что же? Я собралась лечь спать вообще-то, устала я, и нога болит.
       – Ну, такое скажешь, ещё и восьми вечера нет. Кто ложится так рано?
       – Я ложусь тогда, когда хочу...  Прошу прощения. – Вешаю трубку. Звонок.
       – Ты что, обиделась?! – Телефон падает на пол снова.
         А я умею ругаться матом. Пусть мысленно, но умею!
        И опять всплывает картинка: когда-то давно я иногда ругалась, а моя подруга по прозвищу «Зайчик» как-то по пути нагребла в руку снега и стала натирать мне морду, чтобы не выражалась. Она натирает, я вырываюсь, проходит мимо мужчина, он и не думает помогать мне, он подбадривает Зайца: «Так её, так её!»
           Жаль, что тут снега нет! С каким бы удовольствием я вместо беседы о дрели натёрла бы морду тот самой звонильщице.
                * * *
          Скоро Новый год. И снова картинка... Морозный день, мы с братом ходим возле красивых, расписных палаток на «ёлочном базаре» где-то возле площади им. Богдана Хмельницкого. (Герой Украины! Теперь много таких героев!) А в палатках масса красивых игрушек, но у нас с братом мало денег. Мы бродим и бродим, выбираем. Изо рта пар идёт. В палатки как-то провели подсветку, продавцы хлопают руками, чтобы согреться... А нам выбор сделать так трудно, чтобы хватило мелочи. Я люблю игрушки, сделанные из бус, а брат хочет какой-то огромный шар с нарисованной рыбой. Голодные и холодные возвращаемся домой с небольшим кулёчком удовольствия... Мама обещала купить ёлку, если отметки будут в табеле хорошими. Грозится, что если будут плохие отметки, не купит ёлку...  Когда всё же даст деньги, брат со мной пойдёт выбирать ёлку, вернее сосенку, ёлка быстро осыпается, а маленькая сосенка простоит все каникулы. Ведь скоро каникулы, десять дней гулять! Ах, ёлка! Не всегда в доме пахнет мандаринами, но наряжать ёлочку разрешают мне. А что может быть лучше!