Сэмюэль Клеменс

     Не так давно Сашу приняли в комсомол, и тогда же осенью 1962 г., в начале учёбы в восьмом классе избрали в комитет комсомола школы. Раз в неделю после занятий и обеда в кабинете секретаря школы, комсорга Лены Дубровской, проходило заседание этого комитета. Лена была высокая полная девушка с пышными волосами, школьная форма, казалось, была ей мала, а на лице написано выражение готовности отстаивать высокие идеалы комсомола, и быть верной помощницей нашей партии. Кроме Саши в числе членов комитета было ещё пять человек, всего комитет состоял из нечётного числа, семи человек, включая комсорга. Это естественным образом исключало патовые ситуации при голосовании. На заседаниях всегда присутствовал парторг школы, учитель географии Михаил Арсентьевич, спокойный и надёжный человек, всегда расположенный к ученикам. Он проводил уроки географии без суеты, чётко и спокойно, не отклоняясь от темы, и класс у него всегда работал, даже отстающие по другим предметам стремились у него отличиться. Так же он вёл себя и на заседаниях комитета, спокойно, не повышая голоса, лишь как советчик, а не грозная партийная сила, что готова кулаком грохнуть по столу, если дела в комитете идут не так. А частенько шло не так, как хотелось формалистке Лене: провести быстренько заседаньице, всем единогласно проголосовать, и разойтись.

     Вот и сегодня, тёплым сентябрьским днём, членов комитета комсомола пригласили по школьному радио прийти на заседание после уроков. Объявление это уверенным дикторским голосом прочитала Света, которая уже целый год участвовала в передачах школьного радио. Её голос ещё не устоялся, но было очевидно, что она может стать настоящим диктором радио или телевидения. Саше её голос нравился, да и сама она была ладная, аккуратная, настоящая офицерская дочь. Обычно старшеклассники не обращают внимания на мелюзгу, но из-за передач по радио Саша обратил на неё, семиклассницу, внимание. Света обычно ходила в окружении двух девочек-одноклассниц, Люды и Тани, и все три были красивые, всегда опрятные, ходили они, как солдаты в строю: три правые ноги одновременно стучат каблуками по полу, затем три левые, снова правые, и снова левые. Саша не раз видел, как эти три девочки, идя в ногу, почти одновременно, как солдатики, проходя мимо признанной красавицы школы Милочки Крайс, поворачивали головы в её сторону. Чего-то, видно, недоставало этим офицерским дочкам, раз они с завистью смотрели на рано заневестившуюся Милочку, почти постоянно окружённую стайкой мальчиков-одногодков, да и постарше тоже. Саша был слегка близорук, и он не мог издали рассмотреть Милу, а подходить ближе робел. Да и ухажёров у красавицы хватало, а себя Саша высоко не ценил, так, на троечку. Потому и старался он отводить глаза от красивых девочек, но к Милочке взор его тянулся невольно сам, тут он ничего не мог с собой поделать.

     После уроков Саша не стал идти домой обедать, могло не хватить получаса, оставшегося до заседания, спустился в новый вестибюль, со стороны улицы Артёма, прислонился к стене, и стал наблюдать за выходящими учениками. Увидел он дикторшу Свету в привычном окружении Люды и Тани, строго вышагивавших, ноги они аккуратно ставили  на ступеньки, и гордо держали тщательно причёсанные головы. Озорники-мальчишки, преследовавшие других девочек, их обтекали на почтительном расстоянии, отпуганные их чопорностью и решимостью не замечать никого окрест. А вот и Милочка Крайс, около неё крутится его приятель Труха, но и Мила никого не замечает, и чем-то расстроена. Ах, да, их же принимают в комсомол, и у Милы могут быть недруги, много недругов, первые – эта троица Света-Люда-Таня. А ей нужны рекомендации от уже принятых в комсомол. Прошёл мимо Женька Харченко с головой, покрытой светлыми курчавыми волосами, тут же воровато вынул сигареты из кармана, и на  улице закурил. Раньше он частенько приставал к младшеклассникам, вымогал у них мелочь: «Дай десять копеек!», и рядом с ним стояла ещё пара ребят из его класса молчаливым усилением. Саша видел это сам несколько раз, и считал Женьку хулиганом. Раньше в школе было больше хулиганов: Сердюк, Журавлёв, Колбин, но потом их по одному убрали из школы за неуспеваемость и плохое поведение, теперь при входе и выходе из школы они уже не торчали со своими приставаниями к малышам. Женька Харченко не был, конечно, отпетым хулиганом, но кулаками мог орудовать исправно. Впрочем, Саша этого не видел. Но он боялся, что его могут побить хулиганы, ещё жили его детские воспоминания о том, как он жил на окраине города, и хулиганы не давали ему прохода, так как он жил там недавно, и был всем незнаком, без друзей. Этот страх с возрастом не уходил, но Саша научился его подавлять, или прикрывать под маской равнодушия. Поэтому-то он остро чувствовал, как из обычного нахального пацана, живущего рядом, с годами иногда вырабатывается неспособный к добру насильник, который примыкает к банде таких же, как и он, сорвиголов, и пытается кроить свой порядок в тех местах, где чаще всего бывает: в своём дворе, и в школе. И уже успел заметить новых «талантов» той же масти, Женьку Харченко и Юрку Гришко, вне школы ходивших, как Драко Малфой, в сопровождении.

     Вестибюль опустел, и Саша понял, что пора подниматься на второй этаж в комитет комсомола. В небольшой комнатке стоял длинный стол торцом к окну и входной двери, за столом уже сидели Лена, комсорг школы, и Михаил Арсентьевич, Лена спиной к окну, учитель спиной к двери, и четыре члена комитета, три девочки и один мальчик. Свободных мест ещё хватало, и Саша уселся недалеко от учителя. Открылась дверь, и вошёл последний участник заседания, тоже ученик восьмого, параллельного класса. Учитель посмотрел на Лену, и та послушно встала, и зачитала повестку дня. Это был приём в члены ВЛКСМ нескольких учеников седьмых классов, а также двух учеников из восьмых классов, «опоздавших» вовремя вступить в комсомол со всеми учениками из их класса. Все ученики седьмых классов имели рекомендации, ждали своей очереди за дверью, и сидевший рядом с Михаилом Арсентьевичем серьёзный девятиклассник пригласил первую кандидатуру. Девочка-семиклассница, волнуясь, стандартно ответила на вопрос комсорга о том, почему она хочет вступить в комсомольскую организацию, что она хочет быть в первых рядах строителей коммунизма. Далее она правильно ответила на вопросы о международном положении, и все проголосовали единогласно за её приём в ряды комсомольцев.

     Саша впервые был на таком заседании, и страшно волновался, вопросов не задавал, а думал, что бы такое спросить у очередного вступающего. В голове у него было абсолютно пусто, никаких нетривиальных вопросов у него не рождалось, а ему хотелось чем-нибудь блеснуть, показать, что он тоже достоин сидеть рядом с такими «старыми» комсомольцами, как комсорг школы десятиклассница Лена, взрослые ребята девяти- и десятиклассники, которые носили комсомольский значок уже по два-три года. Между тем, почти все семиклассники прошли, а Саша и рта не раскрыл. И когда уже последний мальчик из седьмого класса стоял рядом с учителем, отвечая на обычные вопросы, и уже к составу комитета был обращён вопрос Лены Дубровской

-У кого ещё есть вопросы к вступающему?-,

Сашу вдруг подняла какая-то сила, он разлепил пересохшие губы, и задал свой вопрос: 

-А какая настоящая фамилия автора книги «Приключения Тома Сойера» Марка Твена?-

При этом он почувствовал, как правильный ответ «Сэмюэль Клеменс», который он знал очень хорошо, и гордился этим, мелькнул у него, и при последних словах его вопроса вдруг исчез, как блеск молнии, тающий в ослеплённых ею глазах. Тут он испугался, что вступающий в комсомол может не знать этого вопроса, он не обязан знать его, это не решающий вопрос, на который, если ответил правильно, то ты принят, а если неправильно, то не принят. А будущий комсомолец молчал, молчание длилось по внутренним часам Саши что-то уж непозволительно долго, наконец он поднял голову, посмотрел в глаза Саше, и ответил, что он не знает ответ на его вопрос. Саша уже предчувствовал, что наступает минута позора, так как слова «Сэмюэль Клеменс» в данный момент отсутствовали в его голове окончательно и бесповоротно. Без посторонней помощи выхода у него не было. Учитель взглянул на Сашу, и обращаясь к нему, сказал:

-Хорошо, назовите это имя сами, Саша.-

Саша, зная, что его уже ничто не спасёт, имя и фамилия детского писателя Америки не желало появляться в памяти, и он окончательно сел в лужу, ответил:

-Я знал, и вдруг забыл.-

Учитель Михаил Арсентьевич посмотрел на Сашу, и в его взгляде Саша не увидел ни презрения к нему за его необдуманный вопрос, ни торжества, лишь лёгкое сожаление, мол, что ж ты так ляпнул, не подумав, уж лучше бы на бумажке сначала вопрос написал. Потом из его взгляда исчезло и это сожаление, и тихим голосом он сказал:

-Настоящая фамилия Марка Твена – Сэмюэль Клеменс. Лена, я полагаю, что этому вступающему задали достаточно много вопросов, и Вам теперь слово.-

Лена призвала проголосовать за этого кандидата. Голосование для него оказалось благоприятным, вновь принятый комсомолец вышел. Саша чувствовал себя так же, как в детстве, когда он просыпался, и отец приподнимал его одеяло, чтобы проверить, не плавал ли он по морям, по волнам, а он плавал, да ещё как! И стыд, и раскаяние, и «я больше не буду». Но здесь, на комитете комсомола всё оказалось ещё страшнее. Он сам оказался недостоин чести быть в составе комитета комсомола. Он опростоволосился, обгадился, «намочил постель», и ему остался только вечный позор и стыд. Да, стыд и позор. Товарищи незаметно отодвинулись от него со стульями, или чуть отклонились от него.

     Два последних вступающих в комсомол стояли за дверью. И первым был его приятель Юра Труха. Он вошёл прямой, натянутый, как струна. Юра был в гимнастической секции, недавно он сдал норматив на второй юношеский разряд, а сейчас готовился сдавать на первый юношеский. Саша тоже был в секции спортивной гимнастики, и не мог сдать ни на какой разряд, гимнастика была не его коньком, и он посмотрел на товарища, как на божество. Саше стало легче, как будто бы Юра снял груз с души только своим появлением. Боясь нового конфуза, Саша молчал, а Юра правильно ответил на обычные вопросы своими словами, и все проголосовали единогласно за его принятие в комсомол. Вызвали второго кандидата, и в комнату вошёл… Женька Харченко! Саша, который дал себе слово молчать, что бы ни случилось, не вмешиваться в прения, а только поднимать и опускать руку при голосовании, был возмущён, и чувствовал, что он должен высказаться. Но на обычные вопросы Женька ответил правильно, как требовалось. У Саши язык прилип к гортани, вопросы Женьке он не задавал, хотя кипел негодованием. И вот подошли к голосованию, на котором было два голоса против, Сашин, и девочки из восьмого класса, видимо, знавшей Женьку. Михаил Арсентьевич попросил Сашу объяснить, почему он против. Саша мог бы много рассказать о «подвигах» этого героя, но у него опять сковало язык, и всё, что он смог выдавить из себя, были слова:

-Женя Харченко курит, и маленьких обижает. Он недостоин быть в комсомоле.-

   Девочка из восьмого класса поддержала Сашу:

-Правильно, он не должен стать комсомольцем!-

Комсорг Лена встала, не зная, что сказать, и посмотрела на парторга школы. А тот мягко произнёс:

-Ну что ж, раз есть отводы, значит, причина основательная. Что скажут члены комитета?-

И он обвёл взглядом всех по очереди, подбодряюще кивнув Саше, уважительно посмотрел на восьмиклассницу, а в конце на Лену Дубровскую. Та молча стояла, не зная, что ей сказать, это было непривычно, голосование состоялось, всего два против, пять за, формально Харченко мог быть принят в комсомол, но… Молчание продолжалось, и тогда Женька всё решил сам, произнеся:

-Ну, не хотите принимать, и не надо, плакать не стану.-

Повернувшись, он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Нормально закрыл, не хлопал дверью. И тихо ушёл, не топал сердито ногами, не ворчал, не кричал, не горевал. Всё шло у него, как надо. Не приняли в комсомол, значит, ему это не нужно.

     Заседание подошло к концу. Саша на нём и опростоволосился, и переборол свой страх, проголосовал, как подсказывала совесть. Члены комитета подписались под протоколом  и разошлись. Саше всё ещё было стыдно за свой первый вопрос, но на сердце стало полегче, и он шел домой, не думая о Женьке Харченко, о том, что тот может его подстеречь где-нибудь, и отомстить… А на следующий день Женька Харченко сам подошёл к Саше. Первыми его словами были:

-Ты не думай, я тебя не буду бить. Мне и самому этот комсомол не нужен. Так что живи спокойно.-

Женька ушёл, и больше ни Сашу, ни малышей не тревожил. Может быть, взялся за ум?

21 декабря 2010 г.