Бизерта. Последняя стоянка. Отрывок из главы 13

 Мы публикуем новый отрывок из книги Анастасии Александровны Ширинской-Манштейн  «Бизерта. Последняя стоянка».

Отрывок из ГЛАВЫ XIII

КРЫМСКАЯ ЭВАКУАЦИЯ
 
ИСХОД РУССКОГО ФЛОТА
 
Несмотря на то, что возможность эвакуации обсуждалась, действительность поразила всех своей внезапностью. Когда 28 октября   (10 ноября по новому стилю) 1920 года в 4 часа утра вышел приказ по флоту об эвакуации Крыма, большинство людей не хотели этому верить.
Конечно, для главного командования эвакуация не была неожиданностью. Еще 4 апреля 1920 года были приняты меры для переправки, в случае необходимости, Белой армии в Константинополь. При этом определялись пункты погрузки и численное распределение войск по портам.
Должно оценить по заслугам труды командующих Черноморским  флотом вице-адмиралов Саблина и Ненюкова; начальника штаба контр-адмирала Николя; начальника Морского управления вице-адмирала Герасимова; флагмана инженер-механика Берга; инженер-механика генерал-лейтенанта Ермакова; контр-адмирала Евдокимова и подчиненных им лиц. Благодаря их предварительной работе эвакуация Крыма пройдет в образцовом порядке.
12 октября 1920 года командующим Черноморским флотом и начальником Морского управления был назначен контр-адмирал Кедров,  заменивший больного и через несколько дней скончавшегося вице-адмирала Саблина, а начальником штаба одновременно был назначен контр-адмирал Н. Н. Машуков.
27 октября 1920 года были назначены в порты погрузки старшие морские начальники, коим были даны соответствующие инструкции на случай эвакуации. В Евпаторию был назначен контр-адмирал Клыков, Ялту - контр-адмирал Левитский, в Феодосию - капитан I ранга Федяевский и в Керчь - контр-адмирал М. А. Беренс.
30 октября Кедров телеграфом оповестил командиров полков, что пароходы для войск поставлены по портам согласно директивам главкома. Эвакуация может быть обеспечена, только если на Севастополь выступят Первый и Второй корпуса, на Ялту - конный корпус, на Феодосию - кубанцы и на Керчь - донцы. Кедров настаивал на точном исполнении плана дислокации. Таким образом, в два-три дня флот смог спасти почти 150 000 человек.
Даже для большинства моряков падение Перекопа было неожиданностью: фронт был короткий и считался хорошо укрепленным. Действительность же была совершенно иная. Еще 13 июля 1920 года начальник Перекоп-Сивашского района генерал-лейтенант Макеев докладывал в обширном рапорте о всех недостатках обороны Перекопского перешейка.
«Как могли мы до такой степени не знать правды?» - вопрос, который так часто задают себе свидетели великих потрясений, когда все уже кончено!
И как забыть сильную личность Врангеля, который не мог не знать положения? В начале сентября 1920 года он еще надеялся спасти Крым. Было ли это возможно?
Врангель знал цену защитникам Перекопа. Но в каких условиях они боролись!
К моменту катастрофы на Перекопе не было укреплений, способных противостоять огню неприятельских батарей: работы по постройке были постановлены за недостатком материалов. Большую часть артиллерии намечалось ввести в действие в последний момент, так как свободных тяжелых орудий в запасе в Крыму не было. Строительство железной дороги от Юшуня, бесконечно необходимой для подвоза к Перекопу снарядов и снабжения, к осени не закончили. В то время, когда на Севастопольском рейде наконец появился транспорт «Рион», доставивший из-за границы обмундирование, оплаченное золотом адмиралом Колчаком, армия уже замерзала.
Но в сентябре 1920 года Врангель мог еще надеяться на помощь союзников. Генеральный штаб возлагал большие надежды на приезд иностранных делегаций: представителей Америки (адмирал Маккелли и полковник Кокс); Франции (майор Этьеван); Сербии (поручик Стефанович); Польши (поручик Михальский); Японии (майор Такахаси); Англии (полковник Уолд и капитан Вудворд). (…)
Удалось ли спасти положение? Увы! Уже не раз могло главное командование удостовериться, что при военных неудачах не следует рассчитывать на помощь союзников. Поэтому нельзя было допустить, чтобы они почувствовали слабость Белой армии. Вот почему иностранцам были показаны хорошо укрепленные позиции у Таганаша, а не знаменитый Перекопский перешеек, который, скорее всего, должен был сделаться ареной боев.
Врангель возложил все надежды на людей.
Как объяснить иначе этот воистину блестящий парад корниловцев на площади Колонии Кронсфельд 1 сентября 1920 года? Люди, дравшиеся почти без передышки с 23 мая, вывезенные потихоньку на тачанках специально для парада прямо из окопов и через полчаса отправленные в те же окопы!
Диву даешься, не знаешь, - сон это или явь. Марсово поле или плац немецкой колонии? Еще минута, и начинается церемониальный марш.
«Без конца стройными рядами проходит пехота, проходят люди, идущие в атаку под бешеным пулеметным огнем; по традиции, с винтовкой на ремне, с папиросой в зубах мчится на рысях кавалерия, грохочут батареи в конской запряжке и на мулах...
Старые русские полки!.. Да, это старая русская гвардия, если бы... если бы не эта пестрота мундиров... Вот один прошел в розовой ситцевой рубахе с полотняными погонами, другой - в голубой, вот правофланговый без обмоток  -  серые английские чулки снаружи облегают концы брюк... На мгновение делается больно, обидно. Но стыда, о, стыда нет! Пусть! Пусть весь мир знает, в каких условиях дерется русский солдат. Пусть щелкают затворы камер! Пусть!» (А. А. Валентинов, 1921 г.)
Старый раненый корниловец, не участвующий в параде, устремил свой взор на элегантных людей в иностранных мундирах.
Бог их знает, что хотели сказать его глаза. Адмирал Маккелли и майор Такахаси - на лицах напряженное внимание - возятся с фотоаппаратами. Знают ли они, что уже сегодня вечером эти люди вернутся под огонь неприятеля, чтобы сопротивляться ему голыми руками. (…)
Представители шести государств Европы и Америки, побывавшие в первых числах сентября на фронте, с любопытством смотрели на солдат и офицеров русской армии, но страшной трагедии, которую они переживали, не почувствовали.
 
КТО ЗНАЕТ ПЕРЕКОП?
 
Всему миру известны Ватерлоо и Бородино. Все французские школьники читали Виктора Гюго, все русские солдаты пели стихи Лермонтова. Но кто знает Перекоп? (…)
В октябре 1920 года события приняли решающий поворот. После заключения мира с Польшей Красная армия могла сосредоточить все свои силы на крымском перешейке. Пять армий, тяжелая артиллерия  -  200 пушек на короткий фронт, - интернациональные коммунистические бригады латышей, китайцев, венгров бросились на Перекоп. Шайки армии Махно присоединились к нападающим. Подавляющее численное превосходство, сильная артиллерия, неожиданно замерзшие воды Сиваша, что позволило красным частям перейти его вброд, - все это окончательно вывело из строя армию, которая, по словам самого Врангеля, «раздетая, обмороженная, полубольная, истекающая кровью отстаивала последнюю пядь родной земли».
Неравный бой начался ночью 27 октября и продолжался три дня (по новому стилю 9-11 ноября). Пробиваясь по направлению к Юшуню, корниловские и дроздовские дивизии, кавалерия донских казаков под командой Калинина шли в беспощадный бой, заранее проигранный.
«Большое поле, покрытое окровавленными трупами, походило на какое-то страшное, бежево-красное озеро. Со стороны добровольцев сами генералы вели свои полки в атаку. Некоторые были убиты, многие ранены. 29-го позиции пали в руки неприятеля, лучшие полки были истреблены» (Д. Новик. «Нищие рыцари»).
В бой была брошена кавалерия, чтобы задержать наступление неприятеля и дать время войскам и гражданскому населению погрузиться в портах. Флот выполнил свой долг, позволив эвакуировать Крым в два-три дня, без паники и беспорядков.
Все ли, кто хотел покинуть Крым, смогли уехать? Генерал Врангель предупреждал отъезжающих, что он не располагает материальными средствами, чтобы обеспечить их будущее:
«(…) В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.
По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.
Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.
Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье. Генерал Врангель»
 (…)В Севастополе тревога росла с каждым часом. Кавалерия не могла долго сдерживать наступление красных. Город нельзя было узнать. По запруженным народом улицам все стремились к пристани на погрузку. Большинство магазинов были закрыты, а двери покинутых домов распахнуты настежь. Город пустел. Много беженцев было на дорогах, ведущих к Севастополю. Группа учеников Морского корпуса, бывших в отпуску, пришла пешком из Симферополя.
Чтобы позволить всем погрузиться, еще 1 ноября армия защищала окрестности города по линии фортификаций 1855 года: генерал Скалон - северную часть, от моря до линии железной дороги; генерал Кутепов - от железной дороги до вокзала и дальше к морю. Флоту был дан приказ погрузить эти последние заставы в 12 часов и выйти на рейд в 13 часов.
Генерал Врангель лично наблюдал, чтобы никто из тех, кто должен уехать, не был забыт. Эвакуация госпиталей была особенно тяжелой задачей. Транспорт «Ялта», предназначенный для раненых, был перегружен, но их оставалось еще много.
Генерал Шатилов пришел с рапортом: «Англичане обещали взять пятьдесят раненых, но это капля в море; во всяком случае невозможно увезти всех...»
Врангель нетерпеливо его прервал: «Раненые должны быть вывезены все, и они будут вывезены... и пока они не будут вывезены, я не уеду».
2 ноября Врангель удостоверился, что все войска погружены, что сейчас грузятся последние заставы. Тогда только появилась на Графской пристани его высокая фигура в серой офицерской шинели и фуражке корниловского полка. Почти у самого берега он повернулся к северу, в направлении к Москве, и, сняв фуражку, перекрестился и низко поклонился Родине в последний раз.
В 14 часов 40 минут катер отчалил от пристани и, медленно обогнув с носа крейсер «Корнилов», приблизился к правому борту. У Андреевского флага видна высокая фигура в серой шинели. Похудевшее, осунувшееся лицо, образ железного рыцаря средневековой легенды.
Эвакуация Севастополя закончена.
Находясь в постоянной связи с французским адмиралом Дюменилем (Dumesnul), Врангель удостоверится, что эвакуация Ялты, Керчи и Феодосии прошла благополучно. Только тогда отдаст он приказ № 4771:
«Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150000 человек. Сохранена грозная русская военная сила. От лица службы приношу глубокую благодарность за выдающуюся работу по эвакуации командующему флотом вице-адмиралу Кедрову, генералам Кутепову, Абрамову, Скалону, Стогову, Барбовичу, Драценко и всем чинам доблестного флота и армии, честно выполнявшим работу в тяжелые дни эвакуации. Генерал Врангель»
Эти 120 судов составляли армаду, в которую, кроме военных кораблей Черноморского флота, входили транспорты, пассажирские и торговые корабли, яхты, баржи и даже плавучий маяк на буксире. Спасать население пришли также суда из Варны, Константинополя, Батуми и даже, по счастливой случайности, из Архангельска и Владивостока.
Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Константинополь, спеша на  помощь Крыму. Он получил от Жоржа Лейга (Georges Leygues), председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции, следующую телеграмму:
«Я одобряю принятые Вами меры. Французское правительство не может оставить без помощи правительство Юга России, находящееся в критическом положении. Позиция полного нейтралитета, принятая Англией, не позволяет русским рассчитывать на кого другого, кроме нас! Франция не может бросить на верную смерть тысячи людей, ничего не предприняв для их спасения...»
Жорж Лейг, Дюмениль, де Бон (de Bon), позже адмирал Эксельманс (Ехеlmans) и некоторые другие... СПАСИБО!
Выражение их симпатии и уважения тем более ценно, что в будущем унижения не будут редкостью. Некого будет даже за это винить; просто вы становитесь беженцами, и люди как-то незаметно для самих себя считают себя вправе говорить с вами по-другому.
Интересно, что мог думать генерал Врангель, читая письмо представителя Франции де Мартеля от 1 ноября. Первого ноября он еще не покинул родную землю и исполнял свои обязанности по отношению к тысячам людей, которые еще не отказались от борьбы за Родину. Он только что получил рапорт генерала Кусонского о погрузке казаков в Керчи. Кусонский старался убедить главнокомандующего: «Ваше превосходительство! Вы не можете себе представить, какое доброе настроение царит среди донцов. С такими солдатами мы можем чудеса делать. Ни один казак не сложил оружия».
Конечно, сам Врангель думал о возможности перевести вооруженные русские силы на Западный фронт и писал об этом де Мартелю; писал о возможности сотрудничества русских сил с Международной комиссией по контролю проливов. С какой горечью должен был он убедиться тщетности своих усилий, читая 1 ноября ответ представителя Франции: «Де Мартель предполагает пока, как единственно возможное, русским офицерам, преимущественно специалистам, перейти на французскую службу, для чего придется принять и... французское подданство».
Проще говоря, не потеряв еще свою родину, искать выгодную замену! Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота под бронзовым взглядом Нахимова, Корнилова и Лазарева?!
 
Вспоминая об этих последних севастопольских днях, я, как на большой картине, вижу толпы людей, куда-то озабоченно стремящихся. Не помню ни паники, ни страха. Может быть, оттого, что мама умела в самые драматические минуты сохранять и передавать нам, детям, свое спокойствие. А скорее всего, она умела скрывать собственный страх. До последней минуты мы не знали, как уедем. «Жаркий» стоял  в доках с разобранными машинами. Папа получил приказ его покинуть и перевести экипаж на «Звонкий». Папиному возмущению не было конца: «И не говорите, что я потерял рассудок! Я моряк! Я не могу бросить свой корабль в городе, в который входит неприятель!»
Пока все грузились, мы сидели дома, а папа упорно добивался в штабе, чтобы миноносец был взят на буксир. На все аргументы у него был ответ:
«Машины разобраны, а мы уходим через три дня? Я остаюсь без механиков, которые не хотят покинуть Севастополь? Я найду людей, мы сами соберем машины в дороге. Я прошу только, чтобы меня взяли на буксир».
После разговора с Кедровым он добился своего. Вернувшись на «Жаркий», не теряя времени, он послал людей вернуть с заводов отдельные части разобранных машин. Это было самое спешное. Надо было также снабдить корабль самым необходимым: хлебом, консервами, нефтью... Надо было брать все, что возможно, в портовых магазинах, так как в дороге ничего нельзя будет купить: бумажные деньги окончательно теряли свою стоимость.
30 октября мы узнали, что «Жаркий» будет взят на буксир «Кронштадтом», большим кораблем-мастерской. Оставалось только надеяться, что после долгой стоянки он сможет поднять якорь, давно заржавевший и покрытый морской травой.
31  октября к вечеру почти все корабли были на внешнем рейде, и мы с облегчением увидели, что и «Кронштадт», грузно переваливаясь на волнах, тоже направляется к ним. Миноносцы, стоявшие у пристани около «Жаркого», в свою очередь двинулись в путь. Вскоре мы остались совершенно одни.
Прошло 72 года, но я ничего не забыла.
Помню последние часы на Корабельной стороне.
Багажа у нас почти не было. Вещи собрали быстро. Все самое дорогое из знаменитой корзины не вынималось: иконы, старые фотографии и рукопись Манштейна. Мама бережно хранила в ней белое крестильное платье своей маленькой Киры и как-то неожиданно выкроенный, но так никогда и не сшитый корсаж из золотистого атласа, усеянный бархатистыми розами.
Было что-то сказочное в этом куске материи, и годами, открывая везде переезжавшую с нами корзину, вспоминала я принцессу в ослиной шкуре, только ночью становившуюся ослепительно красивой в бальном наряде цвета солнца.
Конечно, первым делом надо было подумать о еде. Ульяна Федоровна помогла маме приготовить провизию в дорогу, а ее муж пошел в курятник, желая подарить нам куриное жаркое. По ошибке он убил мою серенькую курочку. Первый раз в жизни я в лицо увидела смерть: жалкая горсточка перьев и мысль, что я никогда больше не увижу ласковый и доверчивый взгляд моей «серенькой».
Видя мое горе, добрый человек не знал, что делать. Он готов был подарить мне всех своих кур; и его самого мне тоже было жалко.
Ульяна Федоровна, ее муж, их шестеро детей... Что стало с ними после нашего отъезда? Они решили остаться. Позже мы узнали, что ни честная бедность, ни даже принадлежность к пролетариату не были достаточными основаниями, чтобы избежать расправы Бела Куна. Как хотели бы мы знать, что стало с этими хорошими людьми!
Последнее горестное воспоминание: молодой кавалерист успел нас известить, что он видел, как погиб папин брат Сергей Манштейн. Раненый, он упал с лошади и был сразу же зарублен. Ему не было еще и 25 лет.
 
В ЧЕРНОМ МОРЕ
 
Мы простояли два дня у пристани, ожидая, чтобы нас взяли на буксир. Все вокруг нас было в движении; никогда, вероятно, не видел севастопольский порт такого скопления судов и людей.
Перегруженные войсками транспорты, глубоко осев в воду, направлялись к внешнему рейду. Помосты у пристани дрожали под тяжелыми шагами грузившихся полков. Казаки расставались со своими лошадьми.
К вечеру 31 октября (13 ноября по новому стилю) небо над городом озарилось красным заревом пожара - горели склады американского Красного Креста, обосновавшегося в большом здании около вокзала. Долго еще отблески пожара освещали небо, и траурный звон колоколов севастопольских соборов сопровождал отбывающих.
В этом безудержном движении мы были приговорены к полной неподвижности: «Жаркий» со своими разобранными машинами и пассажиры, тесно расположившиеся в узком пространстве маленького миноносца, - около тридцати женщин и детей со своим скромным багажом. Устраивались, как могли, на палубе, в кают-компании, на койках кают и в кубрике.
В маленькой папиной каюте мы могли спокойно расположиться на одеялах на полу, не боясь, что на нас наступят. Мы были «у себя», и, несмотря на голые, серой краской выкрашенные металлические переборки, несмотря на тесноту, я почувствовала себя в полной безопасности. Вероятно, оттого, что здесь, более чем где-либо, мы были «у папы».
На маленькой письменной доске перед иллюминатором стояла фотография Государя Николая Александровича в белой морской форме; над койкой - большая икона Спасителя. У этой иконы своя, уже длинная, богатая пережитым история.
Папа спас ее с тонувшей баржи при эвакуации Одессы. Золотой венчик с нее был содран каким-то «воинствующим безбожником», который, не находя в ней больше ничего интересного, бросил ее в море.
Пройдут года... Другие войны... Другие переезды... Икона останется в семье.
В сей день я пишу об этих далеких временах в спокойной семейной обстановке, и прошлое в моей памяти тесно сплетается с настоящим, и годы, прожитые на чужой земле, смягчили мою боль.
Прошло время, когда после острого горя потери близких, с которым так трудно смириться, снова оживают их лица в «тихом пристанище духовного спокойствия».
Кто знает? Может, когда-нибудь перед Образом Спасителя при тихом свете лампады кто-нибудь подумает обо мне?.. Так передается память. Может быть, даже полюбит он дорогие мне слова Жуковского:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской - их нет.
Но с благодарностию - были.
16 февраля 1821 года
Переход по Черному морю оказался исключительно тяжелым. Но, как это ни странно, мне кажется, что именно с этих пор зародилась во мне любовь к морю. Никогда не казался мне Божий мир таким беспредельным, как в те далекие дни на маленьком, переполненном народом «Жарком», когда, переступив высокий железный порог каюты, я поднималась по крутому трапу, чтобы взглянуть на кусочек голубого неба.
В кают-компании, на кушетке около двери, устроилась бездетная пара: пожилой доктор с женой, которые были со всеми знакомы. Спокойные, приветливые, они запечатлелись у меня в памяти, хотя я не запомнила их имена и впоследствии никогда их больше не встречала. И все же они послужили для меня примером, как можно оставаться самим собою даже в трудные минуты, когда наша судьба от нас не зависит.
Я помню, как Сергей Терещенко, который позже опишет наши скитания в своей книге «Нищие рыцари», иногда останавливался, чтобы поговорить с доктором и его женой; помню его высокую фигуру и тот сказочный апельсин, который он вынул из своего мешка, чтобы дать его мне.
Обычно нас кормили рисом с обжаренным в луке корнбифом, синие цилиндрические коробки которого виднелись везде. Не знаю, откуда пошли слухи, что на самом деле все это обезьянье мясо, что очень волновало деликатные воображения.
Мама объясняла, что, принимая в учет огромное количество этих консервов и их малую стоимость, аргентинский крупный рогатый скот гораздо больше соответствует их производству, чем африканские обезьяны. Но эти полные логики доводы ничего не изменили, и прозвище «обезьяна» так и осталось за ними. Вместо хлеба утром пекли лепешки к чаю, очень вкусные, как мне казалось.
С 1 ноября (14-го по новому стилю) мы были в море. В этот день около полудня, когда мы были еще  у пристани, за нами пришел буксир и повел нас на внешний рейд, чтобы пришвартоваться к «Кронштадту». Так как «Жаркий» шел на буксире, папа и его старший офицер получили распоряжение вести какое-то другое судно, но все это мы узнали много позже, и казалось, что они покинуты где-то в Севастополе.
Вечером мы вышли в море - огромный «Кронштадт», тащивший «Жаркий», а за ним два подводных истребителя и парусную яхту; эти последние без экипажа. «Жаркий» без командира и без старшего офицера оказался под командованием инженер-механика Бантыш-Каменского. С самого начала чувствовалось, что трудностей не избежать. Ночь была темная - на «Жарком» не было электричества, и бумажные бело-красно-зеленые фонари не могли заменить бортовые огни. Еще потеряннее казались мы в сравнении с огромной освещенной массой «Кронштадта» перед нами.
Пассажиры, измученные этим бесконечным днем, устраивались на ночь. В нашей каюте, прижимая Бусю к себе, я начала засыпать. Мама все время наклонялась к Люше и Шуре, изнемогавшим от приступов кашля. Вдруг страшный удар, от которого весь корабль, казалось, встал на дыбы, разбудил всех. В одну минуту все вскочили. Через открытую дверь на верху трапа я увидела море в огнях, обметаемое лучами прожекторов; доносились крики утопающих и резкие приказы.
Как произошло столкновение, никто точно никогда не узнает. Болгарское судно «Борис», водоизмещением около двух тысяч тонн, рискнув на неожиданный маневр, в последнюю минуту встало прямо перед носом «Кронштадта». Как эти хорошо освещенные корабли не увидел друг друга?
Теперь «Борис» тонул. Моряки с «Жаркого» тщетно старались предупредить
«Кронштадт», который, дав задний ход, наседал на «Жаркий», продолжавший свой бег вперед... Матросы старались сдержать удар чем могли... В несколько мгновений радиоантенна и рея большой мачты рухнули, шлюпки были раздавлены, рубка помята.
Видела ли я или нет, как шлюпки подбирали тонувших? Позже я узнала, что французский буксир «Coq» принял «SОS». Наша первая ночь в море чуть не стала для нас последней, как и для «Жаркого». Но наши мыканья на этом не кончились. Погода портилась. На другой день разразилась буря....
С восходом солнца заметили, что парусная яхта исчезла. Шторм оторвал и истребителей, но так как людей на них не было, их и не стали искать. Но самое страшное ожидало нас впереди. Старый боцман Демиан Логинович Чмель первым заметил, что один из двух буксирных тросов лопнул.
- Выдержит ли второй? - заволновался Бантыш.
- Возможно, что выдержит... Возможно, что не выдержит...
Старый моряк знал, что в море никогда нельзя ни в чем быть уверенным.
Второй трос лопнул! Мы это сразу почувствовали. Невозможно было стоять. Мебель, вещи катались в беспорядочной качке... Мама пережила это со своими тремя детьми, лежа на полу каюты со стальными серыми переборками. А «Жаркий», без действующих машин, без света, беспомощный, остался один в разбушевавшемся море, в то время как громада «Кронштадта» удалялась в темноте ночи...
Когда он заметит, что мы потеряны? Моряки, стараясь удержаться на скользкой палубе, кричали «Кронштадту» вслед. Старший гардемарин Хович звал на помощь, с трудом удерживая рупор. Ветер уносил их отчаянные крики...
И - о чудо! «Кронштадт» нас заметил!
Он возвращался медленно, грузно, разыскивая в бушующих волнах суденышко - маленький миноносец, освещенный только полудюжиной свечек: трудный маневр в штормовую темную ночь, особенно для транспорта его размеров. Старому боцману потребовалось много умения и терпения, чтобы снова завести концы. Несмотря на свой возраст - 70 лет, крепко и прямо держась на ногах, исчезая иногда из глаз в пенистых брызгах, он упорно снова и снова заводил буксирные тросы.
К несчастью, буря продолжалась.
Четыре раза рвались концы, и каждый раз надо было снова искать тонувший «Жаркий».
 «Кронштадт» перевозил 3000 человек, и очень ограниченное количество угля позволяло ему дойти только до Константинополя. Он не мог терять время. Был отдан приказ переправить экипаж, пассажиров и ценные вещи с «Жаркого» на «Кронштадт». Навсегда запомнилась мне эта пересадка.
Малюсенький «Жаркий», пришвартованный к огромному «Кронштадту». Веревочные штормтрапы, болтающиеся над бушующим морем. Казалось, буря все сорвет, все унесет. Женщины и дети с трудом удерживались на качающейся, залитой водой палубе. Надо было подниматься по высокой вертикальной поверхности борта «Кронштадта».
Ясно вижу еще лица и руки людей, которые сверху, низко склонясь через фальшборт, тянулись, чтобы принять детей из рук поднимавших их моряков. Чудо, что никто из ребят не упал в воду! Зато узлы с последними пожитками исчезли в волнах.
Но кто мог о них думать в такой момент? Мы были живы и здоровы на устойчивой палубе «Кронштадта», забыв уже пережитое около мамы, которая прятала в своей меховой муфте маленькую, тихонькую Бусю.
Скоро мы нашли уголок, где пристроиться; часть семьи Кононовичей была на борту «Кронштадта», и они разделили с нами большую койку. Тогда же мы узнали, как они беспокоились о судьбе «Жаркого», следя за ним днем и ночью. Теперь, когда мы были в безопасности, за ним следил Демиан Логинович Чмель.
В то время как все были заняты пересадкой, ему на пятый раз удалось завести концы. Он знал, что на этот раз, в случае если они не выдержат, миноносец будет брошен. Для него теперь оставалось только одно: молиться святому Николаю Угоднику, не покидая своего наблюдательного поста. Он даже, по когда-то данному ему его предком Максимом совету, бросил в море на веревке икону святого покровителя моряков.
Последний трос выдержал!
«Кронштадт» - после «Жаркого» во время бури - не мог мне казаться кораблем. Это был какой-то громадный улей, переполненный разнородной публикой, кочующей по палубе, по коридорам, разговаривающей на трапах и в которой можно было даже потеряться. Лучше было не покидать нашего уголка на койке, и день тянулся очень долго, а вечером большие крысы, примостившись под подволоком, смотрели нам в глаза.
Как сильно переживают иногда дети тяжесть людского горя! Мне было тогда только восемь лет, но самым горьким воспоминанием из пережитого в эти сумрачные дни осталось в моей памяти измученное лицо старого военного, жена и сын которого, психически больные, путешествовали запертыми в отдельном помещении. Иногда их смутные силуэты виднелись через тусклое стекло.
 
КОНСТАНТИНОПОЛЬ
(С момента прибытия эскадры в Константинополь даты в книге будут соответствовать григорианскому календарю, принятому на Западе)
Переход через Черное море продлился менее недели, хотя мне казалось, что мы месяцами боролись с бурями.
Константинополь - Истанбул - сказочное, яркое, цветистое воспоминание! После бурных ночей Черного моря бухта Мода при входе в Мраморное море представилась неожиданной картиной спокойных глубоких вод, залитых солнцем. Это скопище кораблей всех размеров, от броненосцев до моторных катеров, от больших пассажирских кораблей до барж, было настоящим плавучим городом.
По сведениям, представленным капитаном I ранга Н. Р. Путаном и опубликованным в «Histoire de laTunisie», известны точные цифры:
«Благодаря исключительной организации Врангель смог в одну неделю от 12 до 18 ноября 1920 года перевезти 145 693 человека, из которых 6628 раненых или больных, на 138 военных и торговых судах, русских или иностранных».
За исключением миноносца «Живого», близнеца «Жаркого», потерянного в Черном море, которого, несмотря на поиски, никогда не нашли, все корабли собрались в бухте Мода - сборище, не имевшее примера в истории.
Папа, прибывший в Константинополь раньше нас, снова был на борту «Жаркого», и мы с ним чувствовали себя снова «дома». Буся словно поняла, что ей не надо больше прятаться; Люша и Шура почти перестали кашлять. Мне даже удалось объесться сладкими, на бараньем жире приготовленными турецкими пирожными. Несмотря на то, что на большинстве судов был уже поднят желтый карантинный флаг, папа с мамой смогли побывать в городе.
Они вернулись оживленные, почти веселые, и мама рассказывала, смеясь, как папа потерял одну из мягких туфлей, которые выдают посетителям при осмотре Айя-Софии. Он стоял на одной ноге, стараясь до нее дотянуться и не решаясь дотронуться до пола необутой ногой из боязни оскорбить мусульманские обычаи. Они были еще под впечатлением от этого города, который для русских всегда был сказочной Византией, а теперь полностью находился во власти союзников, которые жестоко давали чувствовать свою победу туркам, нашим вчерашним врагам, а сегодня -  нашим сотоварищам по несчастью, которые встречали нас с сочувствием и готовностью помочь.
Оживленный, многонациональный восточный город, блестящие военные мундиры, элегантные туалеты на террасах Перы и Палаты, посольства, эскадры французская, английская, американская - всесильные в водах Босфора... и рядом столько нищеты!..
На углу одной из улиц родители встретили Серафиму Павловну Раден: она продавала ковер, на покупку которого так долго копила деньги еще на берегах Балтики.
Эта стоянка в Константинополе позволила «Жаркому» обрести свой привычный вид. Все пассажиры с него сошли, и папа с экипажем работал над сборкой машин. Нам оставалось только ждать; не нами решалась наша судьба. Но каким тяжким было ожидание для тех, кто на перегруженных кораблях был лишен самого элементарного удобства! Как размещались они на «Владимире», большом пассажирском дальневосточном транспорте, который, будучи рассчитан на 3000 человек, имел на борту 12 000?!
Голод, отсутствие гигиены, начинающиеся эпидемии не позволяли долго ждать.
Французское правительство отдавало себе в этом отчет и признавало свои обязательства по отношению к правительству Юга России. Еще до эвакуации, 6 ноября 1920 года, французский морской министр предупреждал адмирала де Бона, командующего французскими морскими силами в Константинополе: «Поскольку вы не располагаете достаточными средствами, договоритесь с адмиралом де Робеком о британском содействии».
Но 12 ноября главный комиссар Франции в Константинополе Дефранс дал знать своему правительству, что Лондон предписал адмиралу де Робеку... полную нейтральность. Он это подтвердил немного позже: «По словам английского главного комиссара, представительство Его Величества не хочет принять никакую ответственность в этом деле. Что касается судьбы беженцев, он заявил, что вся ответственность ложится на Францию, которая признала правительство Врангеля».
Франция не отказалась от своих обязательств. Переговоры с представителями Балканских стран позволили высадить армию и штатских: вскоре узнали, что добровольцы будут интернированы в Галлиполи, донские казаки - в Чатальдже около Константинополя, кубанцы - на Лемносе.
Турция, Сербия, Болгария, Румыния и Греция соглашались принять гражданское население. Оставался флот. Адмиралы Дюмениль и де Бон предлагали послать флот в Бизерту (Тунис), но, по мнению министра иностранных дел Жоржа Лейга, «отправка русских в Тунис или же на какую другую часть французской территории сопряжена с непреодолимыми трудностями».
Не надо забывать, что военный французский порт Бизерта существовал только с 1895 года. Франция, несмотря на установленный в 1881 году в Тунисе протекторат, долго не решалась приступить к его постройке, опасаясь международных осложнений, главным образом с Англией и Италией. В 1919 году вопрос обострился с приходом в Бизерту австрийской эскадры. В 1920 году положение по-прежнему было сложное, но, не находя другого выхода, Совет министров Франции согласился 1 декабря направить Черноморский флот в Бизерту.
Переход через Средиземное море от Константинополя до Бизерты оказался для нас неожиданной и приятной переменой обстановки. «Великий князь Константин», принадлежавший компании РОПиТ, небольшой, но очень комфортабельный пассажирский пароход, вышел в море одним из первых, погрузив семьи моряков и персонал морского ведомства.
Мы разделяли просторную каюту с женой и маленьким ребенком Бантыш-Каменского. Наконец можно было гулять по палубе, сидеть в удобных креслах под тентом, есть в настоящей столовой. Вечером в большом зале под ярким светом хрустальной люстры собирались кружки любителей музыки, пения, шахматной игры. Днем везде царили дети.
Кто знает, может, и по сей день живут еще где-нибудь мои сверстники, которые, как и я, не забыли этот переход на «Константине»?! Может быть, даже кто-нибудь из них вспомнит маленькую худенькую девочку с короткими светлыми кудряшками, неразлучную с черненьким тойтерьером, как и я вспоминаю девочку лет семи с хорошенькой мордашкой, обрамленной густыми темными локонами. Мы смотрели друг на друга, не решаясь заговорить, рисуя пальцем узоры на мутном стекле люка.
Мы познакомились позже... подруга на всю жизнь - Валя Рыкова.
Каждый раз, когда я встречалась с незнакомыми детьми, то невольно пыталась найти среди новых лиц моего маленького друга Сережу. Что с ним стало? Где он теперь? Даже по сей день я чувствую, что он меня не забыл...
«Константин» хорошим ходом пересекал Эгейское море, сказочно глубокое. Множество островков, где у самого берега белые дома походили издалека на большие белые камни под солнцем. Яркая картина архипелага!
Мы плыли к стране древнего Карфагена. Эней когда-то плыл той же дорогой, и Одиссей доплыл до Джербы, острова лотофагов. Все это впоследствии будет для меня тесно связано с историей Туниса, куда так неожиданно занесла нас судьба.
Иногда «Константин» заходил в порт. Мгновенно множество лодок окружало пароход. Горы халвы, апельсинов, сухого инжира, рахат-лукума, очень белого, - чего только в них не было! Трудно было устоять! Некоторые дамы, у которых оставались еще драгоценности, спускали на веревочке кольцо или браслет, чтобы поднять... килограмм апельсинов.
Через десятки лет можно было еще найти в лавчонках Истанбула вышедшие из моды драгоценности, от которых так веяло старой Россией!
Исключительно хорошая погода! Но в декабре это не могло долго продолжаться. Ветер стал свежеть, когда мы вошли в Наваринскую бухту. Я не помню этой стоянки, но знать, что я там была, мне очень дорого. Здесь почти сто лет тому назад произошел знаменитый Наваринский бой против турецкого флота. Встреча с Наварином, встреча с великим, славным прошлым переживалась всеми особенно обостренно в эти дни изгнания Андреевского стяга, салюта которому больше не полагалось даже от союзников.
Да и теперь еще трудно читать без волнения, как вспоминает капитан II ранга Лукин эту историческую встречу:
«Вечер... Взрослые, с трудом уложив ошалевших от моря, воздуха и простора ребят, долго не расходились, строя и обсуждая всевозможные планы, вспоминая прошлое и наслаждаясь ночной панорамой берега, где один за другим угасали городские огни. Наконец разошлись и они.
Наварин и одиноко стоявший в его бухте русский корабль погрузились в сон. Вахтенный начальник поднялся на мостик. Наползал легкий предрассветный туман. Офицер вошел в рубку, сел на диванчик и закурил. Полная тишина, мир, давно неиспытанный покой. Пальцы разжались, выронили папиросу. Лейтенант задремал…
Вдруг он вздрогнул. По рейду явственно прокатился гул пушечного выстрела.
Лейтенант выбежал на мостик. Что за дьявол?! Бухты не узнать... В глубине лес мачт в красных полотнищах, вспышки залповых огней. Офицер схватился за бинокль. С противоположной стороны, с моря, прямо на него одна за другой выплывали из тумана колонны кораблей. Вот отчетливо обозначился головной подветренной колонны. На мачтах стеньговые Андреевские флаги, на бизани - контр-адмиральский флаг.
Лейтенант узнал его: «Азов»!!! На мостике адмирал. Машет рукой.
- Караул и музыканты наверх! - успела только мелькнуть мысль, как вздутые паруса пронесли величественный силуэт.
Из мглы выплыл новый - «Гангут»! За ним - «Иезекиил», «Александр Невский», «Елена», «Проворный», «Константин», «Кастор». Бушприты задних на корме передних. Колонна пронеслась словно видение и исчезла в тумане.
Удаляющиеся аккорды «Славься», бой барабанов смешались с грохотом пальбы...
Дрогнул колокол Исаакия, загудели колокола Казанского собора. Перезвон всех санкт-петербургских, московских и всея Руси соборов и церквей. Россия получила весть о Наваринской победе.
Торжественный благовест…
Настойчивый, пронизывающий, резкий металлический звон одного из колоколов разбудил вахтенного начальника. Он пришел в себя и прислушался. Судовой колокол отбивал семь часов утра. Лейтенант вышел на мостик. Та же пустыня бухты, руины старых укреплений, остров Сфактари, когда-то защищавший вход...»
 
Редко кто из побывавших в Наварине мог забыть эту встречу с родной историей.
Ученики Морского корпуса, проходя на «Алексееве», посетили маленькое кладбище; а десятки лет спустя ученики-курсанты Морского училища имени Фрунзе, в плавании на «Перекопе», еще под красным флагом, слушали на рейде в Бизерте мои воспоминания о тех далеких временах, и у всех нас перед глазами стояла одна и та же картина. Был среди них молодой художник, и есть теперь в Петербурге большое полотно, на котором Андреевский стяг высоко развевается над Наваринским сражением.
Когда мы покидали Наварин, погода стала портиться. Небольшой пассажирский пароход начало сильно качать. Советы молодых офицеров дамам - «побольше харчить» - не имели никакого успеха. Но мама, как жена моряка, твердо уверовала в данный ей совет, и надо сказать, что она действительно никогда не страдала морской болезнью и что нас, детей, тоже никогда не укачивало.
...«Нервы разошлись» - выражение, которое я услышала, кажется, в первый раз на «Константине» и которое осталось для меня навсегда связано с более легкой жизнью и отсутствием настоящих забот.
Надо знать, что в Константинополе любящим парам долго раздумывать не приходилось: за моряками, уходящими в Бизерту, могли следовать только лица, принадлежащие к их семье. Надо было расставаться или венчаться, и в эти несколько дней на эскадре сыграли много свадеб. Молодоженов сразу же разлучили. В то время как мужья оставались на военных судах, их молоденькие жены были посажены на «Константин». У них-то «нервы и разошлись». Бурное море, густой туман, богатая фантазия и несдержанность молодости!
Кто-то закричал, что «Дерзкий» несется прямо на нас, а кто-то «исправил», что турки идут на нас войной, - как видно, под впечатлением стоянки в Наварине. Поднялся шум, крики, кто-то громко зарыдал...
- Молчать! Кликуши по каютам!
Неожиданный окрик капитана мгновенно разогнал взволнованную толпу. Бедный, всегда такой вежливый капитан! На другой день он сконфуженно просил извинения.
Утром редкие пассажиры показались на палубе. С солнцем жизнь казалась светлее, лица оживленнее, и даже губная помада передавалась из рук в руки. Плохая погода не сразу прекратилась, но, кажется, остальная часть пути прошла для нас спокойно.
Нельзя было этого сказать про переход других кораблей. Старый линейный корабль «Георгий Победоносец» чудом не разбился о скалы Сицилии. Маленькие миноносцы «Жаркий» и «Звонкий» чуть не потонули и, поскольку машины отказывались служить, пытались идти под парусами. Конвоирующее второй отряд русских кораблей французское судно «Бар ле Дюк» затонуло в ночь с 14 на 15 декабря 1920 года у мыса Доро.
Почему же корабли покидали надежное убежище в порту, несмотря на штормовую погоду? Почему второй отряд, состоящий из маленьких миноносцев, вынужден был покинуть Константинополь, чтобы той же ночью встретить циклон в Эгейском море?
Сказочные имена Кефалонии, Аргостоли, Доро останутся для меня навсегда связанными со стихийным неистовством неба и моря.
Как не затонул «Жаркий» в эту страшную ночь?! На буксире у «Голланда», у которого самого машина была не в порядке, он вдруг лег на левый борт, и один из буксирных тросов оказался у него под кормой. Огромные волны, прокатываясь по палубе, сносили все, что было возможно: бочки с нефтью, вспомогательную динамо-машину, сорвали прожектор с мостика. Пожар бушевал в кают-компании. «Голланд» не двигался с места.
И в эти безысходные минуты... зловещий, срываемый бурей, призыв о помощи: «SOS»; «SOS»- ничего больше...
Это были последние позывные французского авизо «Бар ле Дюк»...
Всем было известно, каким опасностям подвергается Черноморский флот, который по прибытии в Константинополь был переименован в Русскую эскадру под командованием вице-адмирала Кедрова. Переход, который ее ожидал, был много сложнее, чем поход в Бизерту австрийского флота в 1919 году: путь длиннее, кораблей намного больше, к тому же все в плохом состоянии и без опытного экипажа. Переход совершался в самое ненастное время года, и надо было ожидать неизбежных бурь. Но ввиду сложившихся обстоятельств выбора не было.
Для Русской эскадры - немногим больше 30 кораблей - Константинополь мог послужить только временной стоянкой.
Как давал знать адмирал де Бон 28 ноября: «Военный флот, имея на борту приблизительно 6000 офицеров и членов экипажа, не может здесь оставаться. Я прошу разрешения немедленно направить его в Бизерту».
Как только Бизерта была определена французским правительством как окончательная база стоянки, надо было выходить в море. Эскадра, не принадлежавшая больше никакому государству и находящаяся под покровительством Франции, должна была идти под конвоем французских кораблей. Андреевские стяги реяли за кормой, но на грот-мачтах взвивались французские флаги. Первый конвой, вышедший из Константинополя в декабре 1920 года, с заходом в гавань в Наварине и Аргостоли, находился под начальством командира французского крейсера «Эдгар Кине» («Edgar Quinet») и состоял из четырех дивизионов.
Второй конвой состоял только из двух дивизионов. Покинув Константинополь в январе 1921 года, разбросанные бурей корабли дошли до Бизерты между 14 и 17 февраля.
Запасы угля были очень ограничены, а так как вход в иностранные порты запрещался, необходимо было выработать точный календарь встреч - мест и чисел - для загрузки топливом. Все эти сложные задачи были разработаны общим франко-русским командованием, которое установило точный план маршрута: его требовалось придерживаться, несмотря ни на какие обстоятельства.
Редкие исключения имели чисто технические причины. Так, например, адмирал был вынужден разрешить второму дивизиону вернуться на одну ночь в Аргостоли: застигнутые ураганом при выходе из этого порта «Звонкий», «Зоркий», «Алмаз», «Якут» и «Страж» получили серьезные повреждения и посылали сигналы о помощи.
«Жаркий» покинул Аргостоли через четыре дня: вторая машина была собрана, и он мог двинуться в путь своим ходом.
Что все корабли дошли до места назначения, кажется чудом! Чудом, которым мы обязаны нашим морякам и деятельной помощи французского флота.