Два шрама и два рождения
На ослепительный бал Бургундского двора, ещё не засушенного суровостью этикета, ещё не тронутого, как сукно серой молью, иезуитской моралью аскезы.
Я сомневаюсь.
А я там был.
Распахиваются массивные резные двери.
И вхожу я. «Plus ultra!»
Всё гремит и вибрирует, сверкает и слепит, кружится и переливается всеми цветами радуги. И голова тоже кружится от волнения, восхищения и радости, и сердце трепещет и поёт.
На мне ослепительно-белая шёлковая сорочка-камиса с кружевными манжетами, поверх неё узкий чёрный бархатный колет, к нему пристёгнуты парчовые рукава-буфф, ноги обтягивают шёлковые чулки-трико чёрного цвета и сверху короткие шарообразные черного бархата штаны, голову заставляет держать в гордом положении белый гофрированный накрахмаленный воротник – грангола или фреза (тот, что позднее в приступе тщеславия увеличился до гротескных размеров и стал называться Muhlsteinkragen), на голове тёмно-зелёный бархатный берет со страусиным пером. На боку шпага с золотым эфесом. А через левое плечо завязан накинутый на плечи короткий испанский плащ – чёрный снаружи и тёмно-зелёный изнутри. На ногах чёрные туфли с золотыми пряжками.
Не сам ли это Карл V? Да, это я!
Фурор. Возгласы восхищения и вздохи зависти.
Надо ли говорить, что мой королевский костюм взял главный приз на Новогоднем празднике.
Мама постаралась. Всё, включая шпагу, было сделано с усердием и любовью её руками.
С гордостью смотрела она на своего маленького короля из угла школьного актового зала, где дожидались своих веселящихся детей родители.
Было это в … пятьсот лет назад. Я учился в четвёртом классе.
А в пятый класс я пошел совсем в другой школе на Севере, за три тысячи километров от первой.
И снова Новый год, и снова я представляю на новом балу костюм короля…
Нет.
Я уже юноша.
- Не буду я одевать бабские чулки и эти смешные шаро-вары, не буду! Рубашку, жилетку, плащ и берет так и быть одену, а чулки и штанишки эти дурацкие не буду! Просто в брюках пойду! Отстань, тебе говорю!
Больно вспоминать мамины умоляющие грустные глаза.
А потом прошло много-много лет, нет, не пятьсот, конечно, но тоже порядочно.
Я начинал семейную жизнь.
Угла своего, естественно, не было, жили у меня, вернее, в «моей» комнате в квартире моих родителей.
Отношения с невесткой и, соответственно, - обратные, скоро испортились, как это часто бывает в нашем мире. Жена плакала, родители с ней общались сквозь зубы, а на меня дулись и смотрели, как на предателя. А я метался между двух огней. И никто из них не хотел понимать, что мне было вдвойне труднее, чем кому-либо.
А тут кто-то из подружек жены поведал о замечательном и выгодном размене родительской квартиры, и она завела об этом осторожный разговор с мамой и сестрой. А отец в это время как раз уехал ухаживать за больной бабушкой.
Мама, а особенно сестра, встретили это предложение, что называется, в штыки, обругали скверную невестку нехорошими словами за алчную попытку урвать чужое. А потом вечером ещё наорали в два горла на меня, мало не избили, но кулаками перед моим носом потрясли, таков был тон разговора. Я сказал: «Пошли вы в жопу!» - хлопнул дверью и нажрался с горя.
Рассобачились насмерть. Противоборствующие стороны перестали здороваться, столоваться стали отдельно, а молодая семья начала срочно искать съёмную квартиру. Поиски проходили довольно бесплодно, время было застойное и в этом вопросе тоже.
Тут сестра уехала на постоянное жительство в Питер.
А на следующий день мама поскользнулась и сломала запястье правой руки. Наложили гипс.
Мы по-прежнему сохраняем вооружённый нейтралитет.
Через неделю, когда я первым пришёл домой, мама встретила меня в прихожей и сказала:
«Сын, иди сюда!» - позвала на кухню.
«Смотри!» - сказала она и показала обгрызанную буханку хлеба. – «Я себе даже хлеба отрезать не могу, грызу, как собака…» - и заплакала.
Я вздохнул, подумал: «Но ты же сама виновата…» - и тоже заплакал.
Возможно, были ещё какие-то ранящие родного человека ситуации, проявления невнимания, грубости и чёрствости, но эти два случая остались на моём сердце глубокими рубцами, которые никогда не рассосутся.
Потом прошло ещё порядочно лет.
СМС от сестры. 13 июля 200… года. 13:30 Мама умерла.
Куда несёт нас наша жизнь, как мутный поток в паводок несёт щепы, мусор и муть, как взбесившийся, хрипящий бешеной пеной скакун несёт безумного седока в неизвестность?!
Куда мы так несёмся?
Как мало времени находим мы, чтобы сказать своим родным пару добрых слов…
А потом вдруг оказывается, что выразить свою запрятанную, затерянную в глубинах души любовь уже некому…
Вот вы, во сколько лет вы впервые себя помните?
Я помню себя в день рождения.
В день моего второго рождения.
Маленькая комнатка с жёлтыми обоями, тусклая лампочка под розовым шёлковым абажуром, в углу круглая печка, у одной стены железная «взрослая» кровать, а рядом, у другой – детская с решёткой.
В кроватке я. Мне два года.
А напротив детской кроватки окно, голое беззащитное окно – без занавесок и штор.
В это окно нагло заглядывает круглая зловещая луна. И страшные пауки спускаются за окном на паутинках, чтобы посмотреть на меня. И там в саду бегают и лают всю ночь чёрные злые собаки. А самая чёрная и самая злая недавно утащила мою соску-пустышку.
Я отворачиваюсь к стене, чтобы не видеть окна. Пытаюсь заснуть. Но лёжа на левом боку, я слышу стук своего сердца, и мне в тревожной полудрёме начинает видиться, как злой человек в чёрном длинном пальто, топая, идёт по булыжной мостовой, идёт за мной, и я просыпаюсь и плачу, а сердце от страха колотит всё сильнее и сильнее…
А ещё я почему-то боюсь печку. Такую красивую – в белых изразцах, такую тёплую и уютную…
Родители говорили мне: «Да, это мы жили в Прибалтике! Мы в этой квартире полгода всего жили! И тебе тогда было только два года, не можешь ты ничего помнить! Твои воспоминания – де-жавю! Тебе рассказали, и ты представил, что всё это помнишь!»
Но мне никто никогда не рассказывал ни о кафельной белой печке, ни об атласном абажуре, ни о расположении кроватей в комнате, а тем более никто не мог мне рассказать о моих страхах. Луна. Пауки. Собаки. Чёрный человек, шагающий под стук моего сердечка. И печка - дверца приоткрыта, и такой яркий плохой огонь!
«Да! В той квартире как раз в то время случился пожар!»
Пока родители сидели на кухне, из полураскрытой печи выпал уголёк и загорелись дрова перед топкой.
Когда из-под двери повалил дым, сухие дрова уже вовсю полыхали, казалось, горит вся комната. Отец просто растерялся и остолбенел, а мама, не задумываясь, кинулась в огонь, вытащила меня из кроватки и в одной сорочке выскочила на улицу.
Может быть, именно поэтому я помню себя так чётко в два года.
Потому что это было моё второе рождение - Мама дважды дала мне жизнь.
Вот. Вспомнил, погрустил, покаялся…
Свидетельство о публикации №210122200670