Пирамида

Все пирамиды обычно стоят. Стоят или очень долго или очень недолго, но обязательно стоят. Как стоят пирамиды ацтеков и египетские пирамиды. Стоят под дождями и ветрами. Стоят невзирая на войны и смуты, невзирая на чуму и людские измены. Стоят века.
Или как финансовые пирамиды. Поставили – упала, поставили – упала. Как Ванька встань-ка. Но в любом случае пирамиды – на то и пирамиды, чтоб стоять.
А эта пирамида лежала.
Он лежал в ней и ощущал рядом прочные бока своих соседей, холодных и твердых, готовых встретить на своем пути любые испытания. Их всех учили, что вся жизнь – это постоянный подвиг, бесконечное сражение. И они были готовы к этому. Они превра-тились в сплошную кость, способную выдержать любой удар.
Он лежал в строго отведенном ему месте и знал, что это именно его место и будет его местом вечно. Пока есть сама пирамида. Это вселяло чувство защищенности. Это вселяло стойкую веру в незыблемость, гармонию и осмысленность самого существования.
И внезапно что-то изменилось.
Пирамида дрогнула и соседи больно толкнули друг друга. И, пока они приходили в себя, на них обрушился новый удар. Настоящий. Удар, расшвырявший всех далеко друг от друга. Весь мир завертелся и невозможно было понять где право, а где лево. Где верх и где низ. Потому, что верх внезапно оказывался низом, а все, что было справа тут же оказывалось слева. И право становилось низом, лево – верхом, а низ вообще становился неизвестно чем. И опять, и опять. Когда ему, наконец, удалось восстановить хоть какую-то видимость равновесия, он понял: началось.
И увидел, что теперь он один. Совсем. Рядом не оказалось никого!
Но и не это его испугало по-настоящему. По-настоящему ему стало страшно когда он вдруг понял, что пирамиды больше нет. И с ее исчезновением пропали и защищенность, и незыблемость, и гармония, и сам смысл всего окружающего.
Стало непонятно где стоять, куда двигаться, и стоит ли двигаться вообще.
Он находился на большом открытом пространстве. Один.
Вдруг он увидел, что издалека прямо к нему торопится его недавний сосед и добрый друг. Его старинный товарищ так спешил к нему, что расшвыривал всех, кто попадался ему на пути. Верный друг пулей подлетел, но не остановился, а пронесся мимо, так сильно ударив его в бок, что поневоле пришлось отскочить.
Он отлетел к стене.
Мимо, как сумасшедшие проносились его близкие и далекие знакомые. И проносились только для того, чтоб при встрече побольнее боднуть другого и непременно постараться отшвырнуть первого же встречного как можно дальше. Желательно, загнать в самый дальний угол. Он видел как прямо на его глазах начинается война. Настоящая война, в которой каждый был против всех и все были против него.
Недавние его друзья либо подленько толкали друг друга в бока, либо в бешенстве сшибались лбами. Потом они снова разлетались, чтоб, собравшись с силой, снова молотить и молотить всех ближних.
И были больны и обидны не сами по себе эти удары. Особенно болезненным было то, что наносили их друзья и знакомые.
Да, их всех готовили к тому, что жизнь – суровое столкновение с обстоятельствами. Но в ведь столкновение именно с обстоятельствами. С обстоятельствами, а не с друзьями!
Его снова толкали и он оказывался то снова под стенкой, то снова на открытом пространстве. А иногда — да что греха таить? – не иногда, а довольно часто, повинуясь какой-то непонятной и страшной силе, возникающей извне, он, сам не понимая для чего это делает, несся, чтоб ударить кого-нибудь другого. Непонятно, да и не важно уже было, кто это будет: старый друг или новый враг. Лишь бы хоть кто-нибудь подвернулся. И не важно куда ты его ударишь: в лоб, в бок или даже в спину. Лишь бы побольнее.
Сначала после этих внезапных и резких, как удар тока, вспышек необъяснимой ярости, он пытался разобраться почему он это делает. Для чего? Он у кого-то что-то отвоевывал? Нет! Может он кому-то что-то доказывал, или от кого-то что-то защищал? Так ведь нет же! Он просто носился и бил, бил, бил…
Говорят, ко всему можно привыкнуть. И постепенно он привык. Потом он уже не утруждал себя излишними сомнениями. Он просто бил. Как все били его. Как все били всех. Его враги стали ему ближе и нужнее, чем когда-то ему были близки и необходимы его лучшие друзья. Он понял, что существование имеет смысл только если рядом есть враги, которых нужно во что бы то ни стало бить, бить, бить…
А однажды, после не очень-то и сильного удара, он вдруг почувствовал, что проваливается в какую-то яму.
Он долго лежал в мешке без движения и чувствовал, что под ним лежат другие. Его недавние враги-друзья. Он лежал и понимал, что теперь уже наверняка выбит из сражения. И уже навсегда.
Он пытался понять зачем все это было? Зачем был весь этот удручающе однообразный кретинизм вечной бойни? Зачем, если все равно потом будешь лежать в каком-то дырявом мешке в какой-то яме и слышать вдалеке постоянный шум боя, в котором никогда никто никого не победит? Имело ли все это хоть мало-мальски разумную цель, или бездумная жестокость к ближним и есть и цель, и средство всего того, что только по нелепой случайности или просто в шутку кто-то однажды обозвал жизнью?
Додумать он не успел.
Его и его друзей-врагов грубо вытряхнули из мешка и обнесли деревянным забором.
Стало тесно.
Вдруг стало привычно тесно.
Вдруг стало так привычно тесно, что он понял: это пирамида!
Она снова есть!
Значит, снова есть и его друзья, и его вечное место, и защищенность, и гармония, и осмысленность всего существования!
Внезапно забор исчез и на пирамиду обрушился новый удар.

Так началась новая партия игры в бильярд. Вторая в жизни этого бильярдного шара.