язычник и воин

Видимо, в глубине души я язычник.
Интересно, что сказали бы на это мои прадеды – православные священники?
Когда есть потребность сказать бОльшее, я предпочтительнее обращусь к Солнцу. Залезла вот тут давеча на гору и сказала… Поздним вечером, спустившись с этой горы, уткнулась в Луну и потянулась с разговором к ней – она мне ближе многих.) Нет, ну вот только если Вода…
Вода для меня – любовь и лекарство, то есть любимое лекарство.
Это физическая замена верхнего слоя эпидермиса. От чужих ненужных телесных прикосновений. От собственной глупости. От ежечасно навязываемой социальной роли.
А если Луна и Вода сходятся? Тогда случается апофеоз всего чувственного во мне. Тогда просто плыву, без одежды, по тихой глади речной воды с привкусом ила, стараясь не сбиться с узкой острой лунной дорожки…
 
А после днем срезаю виноград.
Присела, склонившись над лозой. Прилетает сорока и начинает увлеченно клевать ягоды. Меня она не замечает, поглощенная своим занятием. Неожиданно для нее распрямляюсь – у птицы реальный шок! От ужаса она издает припадочный вопль и, не переставая истошно орать, почему-то сильно прихрамывая, задом пятится от меня, проваливаясь в мягкую землю. Похоже она забыла, что умеет летать. Вопит, как базарная торговка, а в глазах – панических страх. Чего?
Вероятно, от неожиданного вторжения чужого странного существа.
От опасения за свою птичью жизнь.
Она вся во власти ужаса застигнутого врасплох.
А можно ли в принципе быть подготовленным к появлению кого-то, решившегося полакомиться виноградом? Вопрос… Метафизический, причем!:)
В итоге ей удается-таки с трудом оторваться от земли, оставив на пути своего бегства несколько черно-белых перьев.
Долго верчу их в руках и думаю о том, что не хочу быть как эта сорока.
Бояться неизвестного.
Трястись над своей жизнью.
Заходиться в обморочном испуге от непонятного. 
И это при том, что, как вы помните, я – глубокий язычник…:)

---
Наверное, у каждого человека есть детское воспоминание, замешанное на контрасте горечи и радости. Спрятанное на дне памяти, оно легко выхватывается случайным звуком, запахом, единственным словом. И накрывает с головой что-то щемяще-тоскливое и, по-своему, прекрасное.

Наташка любит воспоминать запах дыма от сжигаемой во дворах листвы. Чудовищно ранним утром мама тащила ее в детский сад, в который ей очень не хотелось идти. Этот запах навсегда остался для нее связан с чувством несвободы, зависимости, тоски по дому и материнской ласке. «Не могу!» –  взвывает подруга, завидев дворника, колдующего над кучей желтых листьев, когда осенним утром спешим с ней на работу. Ей тяжело: у нее – обостренное обоняние:).

У меня тоже есть свой «скелет в шкафу».
Август, Дон, вечер. По тихой реке в сумерках проплывает туристический теплоход –  весь в огнях, с гремящей музыкой и разгоряченными людьми на палубе. Он ненадолго заполняет собой песчаную косу, где одиноко торчит наша с родителями палатка, а у берега болтается моя детская гордость – моторная лодка «Прогресс-4». Теплоход медленно движется в шлейфе пошлых танцевальных мелодий. Я стою на берегу, провожая взглядом шумное веселье. Мне грустно – от того, что мимо проплывает нарядная жизнь, к которой я не имею никакого отношения. Невольный свидетель чужого счастья, чужого праздника жизни. И одновременно мне терпко хорошо, потому что я остаюсь одна, в этом речном царстве, среди резвящихся у берега мальков и расходящихся по воде кругов; с папиными спиннингами в тишине плёсов. С многозначительно глядящей луной и леденящей историей от мамы про «Желтую маску». Остаюсь со своей уже недетской тоской по чему-то, что не имеет пока названия. Что придет позже, обретет имена конкретных людей и ввинтится внутрь разношерстных событий.

Пройдут годы. Но стоит учуять запах реки и уносимую в ночь эстрадную мелодию с незамысловатым текстом, и всё возвращается.
Вечерний Дон. Чье-то далекое счастье и моя печаль. И пряно-острое одиночество. И удивительное предчувствие своей судьбы. И ощущение себя – как песчинки и одновременно Воина.