Даниловна

                "Что есть человек, яко помниши его?"
                (Пс.7)
   
          Когда мне было ровно двадцать два, еще до перестройки, я "поступила на работу". На первую в своей жизни - в советский НИИ поверхностно-активных веществ. Органической химии, то есть.  И меня почти сразу - как крайнюю - отправили в областную командировку на завод – в отдел нормирования труда и заработной платы. Ну, это потому, что я-то не химик, я, согласно диплому, инженер-экономист.
           Наш НИИ разрабатывал новые, невыносимо вонючие средства для мытья и стирки –  а завод, находящийся в районном городке, назовем его Энск, их производил. После того, как испытает в виварии - на мышах, лягушках, кроликах и крысах. А потом и на нас, научных сотрудниках тоже. Шампуни, например, нам предлагали бесплатно испытать. Экстрим такой во имя чистоты советских людей. Зато бесплатно. Многие соглашались. И у некоторых даже не выпадали волосы после этих экспериментов.

                Моя задача была - всего навсего определить, сколько времени надо для выполнения разных операций на синтезе моющих средств. Начальником заводского отдела  труда, куда меня откомандировали,  был некто Панькин.  Старый матерый коммунистический волчара – в области научной экономии зарплаты и всемерной интенсификации труда. Боялись его все, без исключения. Сэкономит на тебе – и будь здоров, не кашляй. Потому что на таблетки от кашля тебе не хватит. Принципиальности Панькина побаивался даже сам директор завода. 
 
                Попасть к нему – всё равно что в клетку с тигром войти - в его брачный период. Я же по безрассудству и неопытности вошла в неё, в эту клетку с табличкой ОТИЗ,  ничтоже сумняшеся. Может потому, что была уже слегка беременной. Но скрывала это от своего институтского начальства. А у беременных взгляд, известно, специфический - только в себя. Остальное - параллельно. И помню, как сейчас – восседает этот самый легендарный Панькин за громадным, но неказистым столом и взирает философически на меня, недотёпу несуразную, втягивающую четырёхмесячный живот, но тем не менее прибывшую с целью пронормировать труд работников химзавода. Которые, заметим, на  супервредной работе – оргсинтез, это вам не конфетную помадку в шоколаде обваливать – зубы чернеют, легкие в язвах, печень разлагается. Вот и глядим друг на друга – шестидесятипятилетний зубр, съевший стаю собак на всем что можно и нельзя и я – пигалица, три неполных месяца  после окончания ВУЗа.
 
            До сих пор не знаю, что он подумал тогда, глядя на мою долговязую и пустоголовую в общем-то фигуру и  какие промелькнули образы в его сивой голове с брыластыми щеками, но после хорошей актёрской паузы в несколько безразмерных для меня минут он вдруг с проницательным прищуром  и оттяжкой вопросил:

                - Ну, и как  же тебя по батюшке величают?

                - Даниловна – говорю.
               
                А сама думаю – да кто ж меня величает? Никто еще по отчеству не называл ни разу в жизни…
             
                - Даниловна?  Это хорошо. Это мне нравится.
                Ну что, Даниловна, включай сознание и будем  изучать с тобой  наше трудовое бытие.

                - Это нормы, значит? – спрашиваю.

                - Нормы, Даниловна, именно что нормы…
         
                Так и звал он меня - Даниловной - до самого моего декретного отпуска. Именно Панькин, поклон ему низкий,  научил меня многому: разбираться в иезуитских хитросплетениях отчетности, делать фотографии рабочего дня, обращаясь с рабочим классом уважительно - так, чтобы они не раздражались и не матерились в моём присутствии. Утешал, когда у меня ничего не получалось или когда мне приходилось гоняться за хитрыми грузчиками на электрокарах по всей территории транспортного цеха - с километр, не меньше. А потом вообще  запретил мне ходить в цеха эти адские - сам, грузно переваливаясь (сердечная одышка), приносил бумаги и отчеты. Мол, вредно, тебе, Даниловна...   
                Просто-напросто жалел он меня, которой приходилось ночевать в жуткой районной гостинице с рассохшейся мебелью, населённой дальнобойщиками и полчищами клопов и вставать в кромешные январские шесть утра под гимн Советского Союза - чтобы идти на смену. И изучать "нормы".
            
                Давно уже нет на этом индустриальном свете грозного начальника ОТИЗа  N-ского химического завода Панькина, а уважительное  «Даниловна» до сих пор звучит в моей благодарной памяти. И, смею надеяться, определяет - в основном - те правильные, "панькинские" нормы, которыми стремится жить  моя  повзрослевшая с тех пор, но всё такая же  неисправимо доверчивая и  вечно  ученическая душа.