Счастье в ладошке...

                ЖИЗНЬ В НЕВОЛЕ
               

             Немногим больше года продолжались их встречи и почти всегда заканчивались тем, что Максим уезжал злой, а она, обвиняя себя во всём, переживала до следующей встречи, которой, казалось иногда, уже не будет.  Не будет и всё! Так складывались обстоятельства.
             А потом вышла за Максима замуж, полная радужных надежд и планов, самых благих намерений и прекрасных желаний. Казалось, проще простого построить счастливую семью: всё делать хорошее для мужа.  Только для него и ради него!
           «Так и будет! – сияли её счастливые глаза. – Так и будет!  Сегодня, завтра и всегда!  По-другому она не умеет да и не позволит...»
           А на замечание одной из родственниц, которая, глядя на её юное и такое прекрасное лицо, спросила:  «Что сияешь, как новая монета? Всё  лучшее уже позади!», Наташка, блестя глазами, лишь подумала:  «Видно, неудачница, вот и всем такое пророчит. Нет, у меня всё будет иначе!»
          Почти с первого дня новой семейной  жизни  начала внедрять свой нехитрый план устройства семьи, не подозревая, что Максим получил уже от своей матери совершенно противоположные наставления и соответственно с ними выстроил свою  программу:  программу воспитания молодой  и  неопытной жены.
       Единственный сын у матери, Максим Гаврилов был неплохим парнем. Его любили товарищи за общительность, а подчиненные (он работал на заводе старшим технологом) за простоту. Умный, с организаторской жилкой, он был из тех людей, которые не так простодушны, чтобы не ценить своих достоинств, и не так робки, чтобы сомневаться в правоте своих позиций,  в отличие от Натальи, которая ни в чем не была уверенной до конца и считала себя помельче многих. Особенно высоко  она  ценила  своего мужа  во всех вопросах семейной жизни и словно поливала под ним  урожайным дождичком благодатную почву.
       Его любые желания не обсуждались, а принимались с верой в их мудрость  и рассудительность,  с надеждой на то, что Максим всё знает: и в работе, и в жизни.  И раз он говорит,  так будет лучше.
       А мать его, Евгения Викторовна, высокомерная и гордая своим прошлым женщина, считала, что умнее и красивее её сына нет на целом свете. И никак не могла понять, как он мог додуматься до такой глупости: жениться на деревенской  простушке. Долго сопротивлялась,  отговаривала сына от этого поступка, ставила ультиматумы:  я или она?  Тут же приводила неопровержимые, как ей казалось,  доводы: во-первых,  - деревенская;  во-вторых, -  никто и ничто;  в-третьих, - молодая, ничего не умеет, а она, мать, вечно за ним ухаживать не собирается.
        Максим молчал и всё-таки настоял на своем:
        - Молодая – значит, не испорченная еще жизнью, не избалованная никем и ничем. То, что деревенская, тоже не беда:  ко всему приучена,   к городской жизни привыкнет. А без образования? Зачем мне нужно её образование?  Самая неудобная жена – образованная жена! Слава богу, моей головы и образования хватит на двоих. 
         - Она же тоненькая, как стебелек...  Подует ветер – и свалится.
         - Окрепнет у нас. Есть что кушать и пить. Не пожалеем, подкормим.
         Евгении Викторовне деваться было некуда – и в их доме появилась Наташка, робкая, тихая, словно маленький безобидный зверёк,  загнанный в  клетку, со страхом и надеждой заглядывающий в глаза людям  и вопрошающий, что же с ним дальше будет?
           По отношению к свекрови у Наташи был такой план:  уважать и любить, называть её «мамой», и если Евгения Викторовна увидит, как она, Наталья, любит Максима, как старается во всём ему угодить,  да и с ней, свекровью, ладит и во всем соглашается, то и говорить ничего не станет; может, сама полюбит её, терпеливую и такую  красивую невестку, что все заглядываются на нее. Может, и дочкой будет называть.
        Так  хотелось всего этого Наташе! Так хотелось!
      «Самое главное, - думала она, -  перебороть себя и назвать её «мамой», хотя этим словом она никого не называла, а  свою Марию Степановну звала  только «тётя-мама.»
       И, словно бросаясь с головой в холодную воду, напряглась и  в первый же день,  дрожа всем телом и еще не зная ответной реакции,  обратилась с этим словом к высокой, пышной и горделивой женщине, совсем не похожей на её тётю-маму.
      Евгения Викторовна вздрогнула от непривычки (девичий голос еще никогда не называл её мамой),  потом поджала губы и пыталась как-то деликатно дать невестке возможность понять, какая она ей «мама»?  Сама же долгое время обращалась к невестке на «вы».
     И чудно было юной Наташке слышать к себе такое обращение, и  всё труднее ей было в таких условиях называть  Евгению Викторовну «мамой», выговаривать это доброе, теплое слово, но она держалась мужественно, пока однажды не выдержала и спросила Максима:
      - Максим, почему твоя мама обращается ко мне на «вы»?
     - А ты у неё  спроси, если такая любознательная. И по мелочам меня не отвлекай!
      Впервые защемило Наташкино сердечко. Впервые черная капелька грусти закралась в ее душу и там засела, не желая покидать   это теплое уютное местечко.
       Вскоре слово «вы» пропало, но и «мама» больше не произносилось;  жили  вместе,  рядом, стараясь незаметно и осторожно обходить друг друга.
      Наташа нервничала, но не посмела свою растущую тревогу  показывать мужу. Она знала: он будет злиться на нее и высказывать свое недовольство.
     И тревога в Наташкином сердце продолжала расти и набирать свои силы.
     А Евгения Викторовна, немного приглядевшись к невестке, однажды сказала сыну:
      - Ну, что ж?! Вроде бы ничего! Главное – не лентяйка! Но смотри, не потакай ни единому её капризу, не то сядет на голову и будет нами руководить. Этого допускать никак нельзя! Держи её в руках да так, чтобы  попискивала и постанывала.  Всё это поёдет тебе на пользу.
       Максим и без  этих напутствий  был не из тех, кем можно было помыкать, а тут еще и мать одергивает на каждом шагу.  Шел на работу и целовал жену – «лишнее»;  приносил цветы – «Ни к чему такое баловство!»;  подставил стул – «Чего угодничаешь?» А потом и у самого все советы матери проходили без сожаления и натяжек: не баловать, не хвалить, не потакать! Это и  был его главный девиз, под которым он и строил свою новую семью.
       Ни о чем этом  Наташа не подозревала.
       «Делай добро, и тебе тем же воздастся!» - учила её тётя-мама,  и она, Наташа, понимала это в буквальном смысле  этого важного  слова.  О том,  что мужа надо еще «воспитывать», словно подгонять  под себя платье, купленное в магазине полуфабрикатов,  об этом не имела  никакого понятия и никогда такого не слыхивала.
         Первые три месяца жили хорошо. Так казалось  Наташе, не требовавшей для себя ничего. Максим бы ласков,  давнишние ссоры исчезли. И хотя первая ночь  на кружевной   и мягкой, благоухающей  благовониями, постели вызвала в ней, юной и трепетной, нежной и слишком скромной, на долгие годы чувство страха от нетерпения Максима:   тонкую ночную сорочку разорвал снизу доверху, когда Наташа закрывала кружевным воротом свои груди, дышавшие  юностью и непорочностью, и, не замечая её испуганных глаз и желание что-то доверительно шепнуть ему, жадно целовал в каком-то  диком стоне её юное атласное тело, вздрагивающее под его властными  и горячими руками.
        А потом думала: «Опять наврали книжки! Не так в них про  любовь. Не так!»!
        И всё-таки, любя Максима чистым и нежным сердцем, каким  могла любить  юная душа, встретив сильное мужское чувство, рвущее её тело и сердце в минуты любви на части, смирилась со своим положением робкой и неиспорченной невестки в семье властных  людей.  Хлопотала  везде с настроением и не унывала. Всё так же была полна радужных надежд, и весь мир  был для неё  прекрасным и добрым, и никто в нем, казалось, не мог её обидеть, поскольку все знали, какая она терпеливая и как всех любит.
        Конечно, Максима – больше всех! А то, что книжки наврали, так их учительница русского языка и литературы  часто повторяла,  что любой автор имеет право на вымысел и на «опоэтизацию»  (какое чудное слово, думала она тогда, сидя за школьной партой) своих героев и их действий. Она, конечно, могла бы жить без всего «этого», но Максу всё это очень нужно.  Но если ему это надо, значит, надо!
       Наташа, вбирая в себя все загадки семейной жизни, была счастлива.


                ДОРОГА К СЧАСТЬЮ
               

           А вскоре Наталья устроилась на работу.  Ей с первых же дней  понравилась обстановка: ребята вокруг были веселые,  дружные и относились к ней, как к ребенку. И она недоумевала:   уже и замуж вышла,  несет какую-то семейную нагрузку, а  её  по-прежнему  не считают взрослой.
          И правда! Какая же она взрослая! Тоненькая, стройная, с густыми золотистыми волосами да юным личиком с пухлыми розовыми губами.  Лишь улыбнется –  и детская озорная улыбка, а то и смех-звоночек рассыпается вокруг  яркими жемчужинами.
        Только Евгения Викторовна да её Максим   всегда очень  строго к ней относились: ни игры, ни смеха!  И часто,  как маленькой,  ей хотелось расплакаться.
        А тем временем беременность начала её беспокоить и приносить первые слезы и огорчения. С одной  стороны, она была рада своему положению:  Максиму родит сына. О дочери он и слышать не хочет.  Нет,  и всё! Роди ему сына хоть умри!
          А если...  И Наташа  в первые недели волновалась, будто она была виновата, кого после девяти месяце тревог подарит мужу?  С другой стороны,  беременность проходила трудно, и она прятала все свои тревоги в глубокие тайники  своей  раненой души.
        Максим всё чаще ходил злой и раздраженный. Цеплялся к жене по мелочам, выговаривал  в присутствии  Евгении Викторовны  её малейшие  ошибки  и требовал немедленно, тут же,  всё исправить и доложить ему.  Наташа еще никогда в своей жизни не видела и даже не думала, что кто-то на неё может так злиться.
              «А за что?» - думала она,  и горечь заполняла ей чистые  и еще не выплаканные глаза. А тут еще тошнота стала донимать  да голова  кружиться.  Подойдет, пожалуется Максиму  (а кому, как не ему?),  но он молчит, а то и отмахивается от неё, как от назойливой мухи:  пристала, мол. У всех так!..
           Один раз от головокружения чуть не упала. Качнулась, схватилась за тумбочку   - и  вокруг потемнело. Глаза метнулись к мужу, который тут же сидел за столом, призывая помочь, а тело её, ослабленное , ждало его рук, но в ответ услышала почти злобный, не то ненавидящий, не то презирающий голос:
          - Ну что раскисла? Не успела забеременеть, а уже руки под тебя подкладывай. Больше работать надо  - и голова не будет болеть.
          - А-а-а-а! – застонала Наташа, в беспамятстве бросилась на веранду и забилась в судороге.
         На её  крик из другой комнаты выбежала свекровь.
         - Что с тобой? – засуетилась она. -  Наташка!  Слышишь меня?
         - Мне... Мне очень плохо... А он...  он – и не могла  Наташа выговорить остальные слова, что давили её,  сжимая горло.
        - Ты что,  Максимушка? – не спросила, а запела Евгения Викторовна.   – В таких случаях, сынок, надо помогать.
         Взъерошенный Максим  напыжился:
        - Надоело! Чуть что – и в обморок. Ты, мама, сама рассказывала, что еще отплясывала перед тем, как родить меня. А тут... – и столько презрения было в его голосе, что  Наташе  казалось, будто небо упало на землю, придавив её с будущим малышом.
        - За что ты  так со мной,  Максим? – прошелестела одними губами Наташа, умоляюще глядя на мужа, ожидая, что он сейчас, услышав её голос,  выйдет на веранду и успокоит её, а то и на руки возьмет, хрупкую и легкую.   
        Но он поднялся и ушел из комнаты, хлопнув дверью. Евгения Викторовна успела лишь вдогонку крикнуть:
       - Ты, сынок, уж совсем расхрабрился, да не по тому поводу, - и стала успокаивать невестку  тем, что находила какое-то оправдание своему сыну. – Не сердись на него. Мужики – все такие! Они не понимают беременности.  Вот ребенок появится, тогда...
       Никаких оправданий Наташа понять не могла: в ушах стоял его ненавидящий голос.
      Но самое страшно ждало Наташу впереди: ночью, словно ничего и не случилось, Максим пожелал её, не попросив прощения, не развеяв  мрака, что уже сгустился над их семьей. Одним словом, он даже не попытался расположить жену к себе. Видимо, считал, что был ей дан урок на предмет воспитания мужества, а на уроки только дураки обижаются, а уж тем более за него не просят прощения.               
          Несколько дней Наташа ждала раскаяния мужа. Не дождалась. Уходить с кровати больше было нельзя, но чувствовала, что она готова уже отстаивать себя и своего первенца от всяких ничем не обоснованных претензий и нападений .  Бунт в её душе постепенно нарастал. Она это чувствовала,  она это ощущала каждой клеткой своей чуткой души.
         Лучшие дни, увы,  не наступали. Всё было не так, как ждала, как жадно вычитывала из книжек.  Никто за неё не заступался, не поддерживал на скользкой дороге; наоборот, Максим мог в трудных местах ухабистой дороги  перешагнуть лужу  или ухабину  и, не оглядываясь и  не замедляя шага, пойти дальше, оставив её одну справляться со всеми препятствиями, возникшими у них на пути. Сначала все его поступки били по сердцу, а потом, так и не привыкнув к такой, казалось ей, несправедливости, уже ничего не ждала иного и молча, чтобы никто не видел, рыдала от жалости к самой себе.
       Зато на работе все ребята наперебой старались ей угодить. Особенно был к ней внимателен  Вадим Горин. Всё, что только  ни случалось с ней, тут же замечал: то воды принесет, то соленый огурчик, то достанет откуда-то селедочку. Давили слезы:  хотелось, чтобы её Максим  всё замечал и так делал.  Но муж был сух, строг и на любую её просьбу отвечал:
        - Оставь свои капризы! Потакать я им не собираюсь.  И не надейся!..
       Наташа много раз думала: «Какие же это капризы? Я сроду капризной не была», - и надолго задумывалась, чувствуя, как под сердцем уже бьется ее малыш.
       Пришло время рожать. Накануне утром, заметив что-то неладное, сказала об этом  мужу. Тот почему-то промолчал, не засуетился, не взволновался. В конце дня после работы куда-то ушел. Куда – не сказал, а  сама она не спросила. И свекровь ушла, не дав невестке никаких советов.
      Наташа заволновалась не на шутку.
      Начались боли внизу живота. Поболит – перестанет. Думала – пройдет, но боль не проходила. Уже не стало никаких сил терпеть. Легла на диван, застонала, зажимая рукой рот, чтобы не закричать  и не напугать соседей.
      И всё-таки своим криком она их напугала.  В комнату, которая, к счастью, была не заперта, вбежала соседка  Людмила.
     - Ты что, милая? - наклонилась она над диваном.
     - Мне очень плохо.
     - А где же муж? А где же мать, наконец?
     - Не знаю.
     - Как так «не знаю»? Оставить тебя одну в таком положении?  Молоденькую? .. Первородку?.. Кто может себе такое позволить?   - Соседка засуетилась.
     - Ну-ка, девка, собирайся, а я побегу вызывать машину.
         Ойкая и сгибаясь пополам,  Наташа всё же собрала необходимые вещички и оделась сама. Вскоре пришла и машина. В комнату вошли двое в белых халатах. Наташе вдруг стало страшно: куда же её заберут? И  где Максим?
        - Кто с ней поедет? – спросил врач.
       - Я поеду, я! – заторопилась  Людмила,  поглаживая и успокаивая растерянную  Наташу.
       Всю дорогу в машине Наташа плакала...