А родись счастливой. Глава 27

 Люба сама попросила, чтобы её немного подержали на объявлениях. Нужно было привыкнуть к небольшой студии, плотно заставленной камерами и мониторами, к яркому свету, бьющему со всех сторон. Надо было научиться за раз схватывать как можно больше текста, чтобы реже смотреть в стол и больше - в камеру. И ещё – заставить себя говорить на камеру так, будто беседуешь с конкретным зрителем, а не с оператором, пропадающим где-то за громоздким аппаратом.
      А что делать потом? Кольчугина сразу предложила взять «Музыкальный привет!». Это когда набираешь несколько нарезок музыкальных номеров из видеотеки или архива, потом читаешь письма телезрителей, отбираешь интересные и ведёшь с их авторами беседу в эфире. Ну, и предлагаешь посмотреть и послушать то, что подобрала им. Хуже, когда в письме просят доставить им удовольствие от конкретного исполнителя. И не пишут, где его взять. А вдруг у студии нет такой записи? Вот именно!
      - Тогда лезешь в фонотеку, находишь там обычную звуковую дорожку, под неё подбираешь любой видеоряд. И вся недолга!- объяснил Любе режиссёр музыкального вещания, молодой долговязый парень, голосом и манерами шибко напомнивший ей московского Жорика. Кстати, этого тоже все зовут не Константин, не Костя, а Костик. Видимо, у этой породы людей такое свойство, что иначе их никак не назовёшь.
      - А если и в фонотеке нет такого исполнителя?- спросила Люба.
      - Ещё раз читаешь письмо, оцениваешь его автора: стоит он твоих хлопот или нет. Если стоит, добываешь плёнку у знакомых, а нет – передаёшь ему привет от любимого исполнителя и говоришь, что когда-нибудь позже они услышат друг друга.
      Да… На ЦТ в гримёрной было проще… Там не надо было чего-то искать, беседовать с камерой вместо живого человека. Видишь его в зеркале, а это почти - глаза в глаза. А, главное, всё теперь в записи, когда, кроме оператора - в студии и режиссёра - за  стеклом, никого нет. По письму воображаешь себе одного человека, молодого, статного красавца, а там тебя слушает какой-нибудь вроде Славика Зверева… Но не бежать же из-за этого к Кольчугиной с просьбой отпустить обратно. Надо привыкать! Сначала – видеть в камере живого собеседника, потом – сочинять диалог с воображаемым автором письма.
      Поэтому Люба уже неделю и сидела на объявлениях, а между эфирами читала заявки телезрителей, изучала журналы видеотеки. За одним таким занятием и застала её Надежда Кольчугина.
      - Таак, кто у нас тут прячется? И долго мы жвачку объявлений будем жевать?- спросила она, присаживаясь рядом.- Смотришься в эфире прекрасно, голос звучит отменно. Пора делом заняться. А то мне уже звонят, спрашивают: «Где вы такую откопали?» Места, говорю, надо знать! Вот и ты, радость моя, давай знай своё место!
      - Я ещё немного боюсь…
      - Все мы первый раз боялись! А потом – ничего, вошли во вкус! Ты вот чего… Давай-ка мы посерьёзнее дело возьмём. Давно хочу запустить большую авторскую программу что-то вроде гостиной у прекрасной хозяйки… Приходят к ней люди, ведут интересные живые беседы… Темы бесед должны исходить от личности гостя. В Великогорске масса интересных людей, а мы как-то мало их представляем зрителям. Вот, думай. Мне представляется, что это часовая программа. Сначала может быть меньше, полчаса, минут сорок. А во вкус войдёшь, и – весь час!.. А, радость моя? Режиссёром я приставлю к тебе Серафиму. Тётка она злая, но толковая, и в паре с тобой работать готова.
      Любу бросило в жар от предложения, она аж задохнулась, не зная, что сказать, но Кольчугина уже сорвалась с места и понеслась по каким-то новым своим делам, бросив на выходе из каморки видеотеки:
      - Иди к Серафиме. Толкуйте!
      Режиссёра Серафиму Самородову, женщину средних лет, тощую, как вобла, с глухим прокуренным голосом, Люба нашла у окошечка кассы. Та только что получила зарплату, ещё держала в руках расчётный листок и деньги. Сумма, видимо, ей не очень нравилась, поэтому она повертела её в руке и пробасила то ли себе, то ли Любе:
      - Разве это счета? Это же нищета! Кто так говорил? Светлов или Олеша? А, может, Аверченко?
      - Я не знаю,- сказала Люба.
      - Вот и я не знаю, о какой сумме кто-то из них говорил. Про эти деньги, любой из них и говорить бы не стал. Ты ко мне? Зачем?- спросила она Любу.
      - Кольчугина послала. Какую-то программу мы с вами должны делать…
      - А я её хотела бы послать!.. Про какую программу она говорила?
      - Про какую-то гостиную….
      - Ага. Решила!? А то такая краля пропадает! Куришь?- предложила сигарету.
      - Спасибо, не курю.
      - Правильно! А я, видно, сдохну с папиросой во рту. Схватила однажды, чтобы похудеть, а теперь уже тоньше щепки, а всё не брошу. Ну, бог с ней, со мной. Пойдём говорить: кто ты, откуда, чего знаешь и умеешь?- И потащила Любу в конец коридора, где на одной из дверей висела самодельная табличка: «Режиссёры. Без бутылки не входить!»- Ко мне лучше входить с пачкой «Примы»… Шутка!
      Комната была небольшая, где всего по одному: одно окно, один стол с телефоном, один телевизор, один шкаф и один угловой диван.
      - Падай сюда,- показала Серафима на диван,- Рассказывай.- А сама осталась посреди комнаты, сложила руки на груди, глаза вперила в потолок.
      - Я не знаю, чего мне рассказывать,- смутилась Люба, присев на край дивана.- Мне, вроде, и рассказывать пока нечего…
      - Чистый лист с такой вывеской? Не верю! Должна быть биография,- не глядя на Любу, предположила Серафима.
      - Самая простая. Родилась и училась в Прибалтике.  Закончила училище постижёров в Риге, попала по распределению в Великогорск. Здесь работала в парикмахерской, вышла замуж. Муж погиб. Уехала в Москву, работала в Останкино по специальности. Оттуда Кольчугина пригласила сюда. Вот и всё.
      - Не густо… Ну, а приметного что-нибудь в жизни было? Ну, вот кого бы мы могли первым пригласить на разговор из здешних знакомых? И так, чтобы это интересно было.
      Кто, кроме мужа был ей интересен в последние годы, особенно здесь? Да никого, пожалуй… Разве, что Митрич поразил её однажды?...
      - Он в деревне живёт, в Заречном районе. Сейчас наверно председателем колхоза работает… Аскольд Дмитриевич Настёхин… Говорит он интересно.
      - О чём?
      - Обо всём. О женщинах, например…
      - Дон Жуан из Заречья? Интересно. Но это когда-нибудь потом. А то нас не поймут… Вот недавно у нас в театре появился актер. Их целая династия. Отец, сын и внук – все артисты. Правда, отец уже пережил сына. Но работает до сих пор и в кино ещё во всю снимается. Не представляю, как это возможно. Давай, начнём с него? Видеоряд прекрасный! И у отца, и у сына, да и у внука – тоже. А?
      - Ой, я помню их! Муж меня даже знакомил когда-то со старшим…
      Люба вспомнила. Они приехали тогда с Анатолием в Юрмалу. Гостиницу им нашли в Дуболтах. Бросив вещи в номере, Люба выбежала к морю одна, потому что муж спустился в ресторан на переговоры. День был ветреный, серый. Море катило на берег косые волны. На пляже - никого. Один только высокий пожилой старик стоял чуть выше обреза волн и смотрел не на море, а вдоль берега, откуда дует не сильный, но тугой ветер. Тогда ещё она отметила: какой красивый мужчина! А вечером в ресторане он оказался за соседним столиком. И она узнала его. Это же артист! Она видела его несколько раз в кино, и теперь, не отрывая от него глаз, вспоминала, в каких фильмах он запомнился ей.
      - Ты кем-то увлеклась?- спросил Анатолий, проследив за её взглядом.
      - Очень интересный мужчина,- прошептала ему Люба.- Я, кажется, видела его в кино.
      - Вполне возможно. Это же Вацлав Дворжецкий. Вацлав Янович. Хочешь познакомлю?
      - А ты его знаешь?
      - Помогал кое-чем с машиной. Пойдём!
      Они подошли к столику. Артист, поцеловав руку своей собеседнице, поднялся навстречу. Он оказался выше Анатолия и, пожалуй, даже прямее его.
      - Извините пожайлуста нас,- сказал Анатолий спутнице Дворжецкого.- Вацлав Янович, вот супруга видела вас во многих фильмах и днём приметила у моря и мечтает с вами познакомиться. Вы позволите?
      - Буду польщён,- улыбнулся, Дворжецкий, оценив Любу долгим взглядом не по старчески ясных крупных глаз.- Вацлав!- подал ей руку и довольно крепко пожал ладонь.
      - Люба. Сокольникова.- Выговорила она чуть-чуть дрогнувшим от волнения голосом.
      Артист поклонился ей, и со значением повернул голову к Анатолию, мол, хорош мужик, такую диву отхватил!
      - Чем могу служить прекрасной даме?- спросил он, снова освещая взглядом её лицо.
      Люба растерялась. Господи, чем же он может ей служить?
      - Вацлав Янович, автограф дайте даме!- нашёлся Анатолий и снял с её плеча подаренную ей час назад белую кожаную сумочку.
      - Даже так?.. С удовольствием!- Дворжецкий протянул руку к своей даме, та, как операционная сестра хирургу, вложила ему в ладонь массивную авторучку. «Любе Сокольниковой с пожеланием счастья, Вацлав Дворжецкий». И размашисто расписался.- Прошу к нам за стол,- предложил он.
      - Спасибо! Не будем больше вам мешать!- ответил Анатолий и потянул Любу обратно.
      - Ну, почему ты не согласился посидеть с ними? Ведь это так интересно,- прошептала Люба супругу, когда вернулись на место.
      - А может им интереснее посидеть вдвоём? Это, кажется, его супруга… И им, наверно, тоже есть о чём поговорить… Как нам с тобой! – подчеркнул Анатолий.
      Больше они не встречались. Но всякий раз, когда видела его в кино, вспоминала хорошенькую белую сумочку, которую так и не смогла больше носить из-за размашистого - от края до края - автографа артиста, пожелавшего ей счастья. Где оно, её счастье?
      …- У меня даже где-то автограф его был на сумочке. Не знаю только где,- сообщила Люба Серафиме.
      - Ну, видишь? Значит, пойдём по старым адресам!- заключила Серафима. Она позвонила в театр, узнала, что Дворжецкий сейчас на репетиции, которая вот-вот закончится, и подняла Любу с дивана.- Летим! А то его кто-нибудь перехватит у нас.
      - А что мы ему сейчас скажем?- спросила Люба, поспешая за стремительной Серафимой.
      - Скажем, что будем снимать с ним новую авторскую программу с его старой знакомой. Идёт такая заявка?
      - Да он, наверно, давно уж забыл меня… Виделись только пару минут один раз…
      - Обижаешь себя? Или скромность одолела? Сумочку-то, небось, где-нибудь в рамке держишь.
      - Ой, даже не помню, где она у меня осталась.
      … Дворжецкого они нашли в его крохотной – на два столика – гримёрной. Дверь была открыта, и они увидели, как он, морщась, отклеивал кудлатую накладную бородёнку. Артист тоже заметил их в зеркале, наскоро вытер лицо салфеткой и встал навстречу. Был он в длиной белой рубахе, подпоясанной верёвкой.
      - Эзоп приветствует прекрасных дам!- с улыбкой поклонился он гостьям.- Чем раб обязан счастьем видеть вас, посланниц неба?
      - Мы – посланницы не неба, а «Волны», есть такая телестудия,- пророкотала прокуренным голосом Серафима.- Вот у новой нашей ведущей,- показала она на Любу,- появилась идея пригласить нового актера Великогорской драмы в новую программу. Как вы на это смотрите?
      - Хорошо смотрю, как на всё новое. Только мы, по-моему, старые знакомые с новой ведущей? Вы, насколько мне не изменяет память, Любовь… Соколова?
      - Сокольникова…
      - Простите.