Рица

Первый раз я была на Рице  в 13 лет. Берега были замусорены, вода в бензиновых пятнах, катамараны, туристы, шашлыки, страшные дачи Сталина и Брежнева, страшные советские постройки, тяжкие и дешевые с самого начала. Я ее тогда пожалела.
А когда мы десять лет назад поехали туда с мальчиками,  Рица была другая. Берега и вода очистились, туристов и туристических автобусов  было гораздо меньше, и кроме двух малость одичалых парней  в   шашлычной, которые заманивали  покататься по озеру  и съездить на тощих лошадках к Гегскому водопаду и на Аватхару, мы почти никого не встретили.
Было тихо, прохладно, пустынно, сказочно.
Мы полезли в багажник за пакетами с одеждой. Пакет оказался только один и принадлежал Славику. В нем была не столько одежда, сколько спиннинг, панамка, грязноватое полотенце и учебник немецкого языка для восьмого класса.
Пакета со всею нашей одеждой не было. Когда мы вернулись, он лежал на нашей кровати дома.

Малость одичавшие инструкторы, сразу же предложившие себя, лошадей, катер, катамаран и шашлык, чтобы мы, чего доброго, не сказали «ух ты» и не пошли фотографироваться на сталинскую дачу, чтобы оттуда развернуться и уехать домой, вынесли нам синие ведомственные куртки с отражателями (не помню какого ведомства, буквы «СИБ» посреди какого-то слова в логотипе точно были). Эти куртки в холодную пору надевают на тех, кто хочет поехать на Аватхару верхом, а одет так, как были одеты мы.

В них мы гуляли по вечерам, когда становилось холодно. Выходили посмотреть на машину и на спящих в ней пацанов, на плачущий за овражком лисий выводок, которого так и не увидели, и на шакалов, которые, если судить по горящим глазам, представляются очень страшными, а на деле желтенькие невыразительные собачки.
Парень, который возил нас по озеру,  был совершенно добродушный.

Когда мы вернулись к машине, оказалось, что ради нас зарезали барана (вина перед этим зарезанным ради нас бараном будет преследовать нас всю жизнь, хотя его, может быть, и не зарезали, а принесли охлажденную тушу из кафе).
Мы спросили, где можно переночевать. Ребята жизнерадостно предложили свою комнату в шашлычной и сказали, что с утра нас отвезут на водопады,  в Амстел и на Аватхару, куда не водят большие группы, чтобы те ничего не вытоптали.
Они сказали, что у них полно спальных мест – поспите и поедем. Это поспите, свойственное вообще кавказцам, звучало чрезвычайно миролюбиво, и наши два пацана аж танцевали от желания остаться.
Мы подумали: когда еще попадем на Рицу, да еще так нецивилизованно, без одежды и поедем в горы в шлепанцах и в чужих ведомственных куртках. На мне была короткая джинсовая юбка, и я понятия не имела, как сяду в ней на лошадь. Оба парня предложили свои джинсы. Глеб обиделся.

Когда мы доели шашлык, уже темнело, и мы п посмотреть спальные места, на которых нам четверым или шестерым предстояло провести ночь.
Это были двухэтажные, вручную сколоченные нары, на которых свободно могли поместиться четыре человека. Вместо постели лежали клетчатые пионерские одеяла и  гобеленовые  санаторные покрывала, не стиранные ни разу в жизни. Подушки были такие, что их сразу убрали с глаз.
Я удивилась, где мы тут поместимся вшестером, если наши инструкторы не уйдут ночевать куда-то в другое место.
Гиви сказал: наверху просторно.  Ляжете поперек –  поместитесь. А внизу ми будем ходить, вам беспокойно будет.

Включили щеголеватый японский дизель. Зажегся свет, но все равно было как-то шершаво, неуютно, и мы пожалели, что не уехали. После того, как сожрали половину барана, говорить ребятам «нам  здесь  как-то не очень, извините», было неприлично. Снаружи было градусов 5-7, и  гулять в куртках и шлепанцах тоже было неуютно. Сидели внутри теплушки, пили чай  и напряженно разговаривали.

В одиннадцатом часу, чего мы никак не ожидали, в дверь забарабанили и вошел некто третий, зачуханный, как библейских волхв, поздоровался очень вежливо, перезнакомился и назвался Миша (его потом называли Мишачёк), после чего стал отдельно знакомиться с Шамилем и произнес текст, который нас с Глебом навел на мысль, что лучше б мы уехали со своими пацанами, которых нужно вернуть родителям, как минимум, нетронутыми: - ах ты мой красивый! Где ты такой красивый вирос?
Мы пережили какой-то стихийный ужас, когда он стал целовать Шамиля, а Шамиль с развратной  непосредственностью подставлял под поцелуи свое лицо. Глеб взял его за локоть и задвинул себе за спину. Все трое удивились и спросили: кто тебя научил так делать?

Потом оказалось, что все было естественно. Шамиль единственный из нас был абхаз, а их мужчины радуются при встрече – и в этом нет никакого второго смысла. Порадовались, поцеловались – и ничего дальше. Нас они не целуют, вероятно, потому, что мы каждый раз испытываем  стихийный ужас. Может, жалеют просто.

Той ночью мы наполучали столько уроков, что некоторые все еще осмысливаем. А некоторые уже забыли. Главный, пожалуй, урок: что видишь – то и есть. И не нужно искать двойного смысла. Почти наверняка его там нет. Только зря понервничаешь. А есть только то, что слышишь.

Миша пришел около одиннадцати не для того, чтобы поцеловать Шамиля и увести наш джип, а потому, что весь день жарил мясо и варил мамалыгу с сыром в этническом кафе. (Если б они нам сразу это сказали, мы бы вообще ни о чем не переживали. Явление Миши в позднее время в абсолютно безлюдном месте было страшным, потому что оно было непонятным)
А мальчиков они целуют не потому, что это мальчики, а за то, что соотечественники.

Но  тогда мы сильно пожалели, что не уехали до сумерек  и вперлись ночевать с чужими мальчиками, за которых несли ответственность,  к незнакомым людям, у которых и ночевать-то было негде.
Глебу показалось, что еще не поздно уехать, но трое новых знакомых загомонили, что ночью по этим горам не ездят и чтобы мы даже не думали уезжать сейчас: поспите и поедете.
В принципе, мы тогда сами были виноваты с этой нашей манерой запугивать себя поисками двойного смысла там, где его нет, и шарахаться от каждого поцелуя, от каждой доброй небритой рожи, от каждой реплики, которая представляется нам двусмысленной. 
В темноте, с чужими людьми, когда ты  можешь ни уйти, ни как-то выкрутиться, становишься абсолютно беззащитным и всё непонятное начинает пугать до оторопи.
Успокаивали пацаны, которые ни о чем не переживали и спали стоя. Эти мальчики, с их звериным чутьем к опасности, с очень  четким отношением к однополой любви, если бы им что-то угрожало, не ждали бы, когда их уложат  спать. Они бы хоть как-то беспокоились.

Парни стали советоваться, какой мальчик с кем ляжет спать, и Глеб опять запаниковал. Мне было черт знает как неудобно перед ним за то, что мальчиков делят, а меня почему-то нет. Самолюбие невостребованной женщины перебило даже врожденный страх перед небритыми мужчинами.
Нам, как гостям, полагался просторный комфортный верх. При этом нам давалось приоритетное право выбрать мальчика. Второй мальчик должен остаться внизу и ночевать с чужими взрослыми.
О том, что мальчики пойдут ночевать в машину, которая  комфортнее, чем наш верх, Глеб даже не хотел слышать. Хотел, чтобы мы трое были у него на глазах, так было проще, и все время задвигал мальчиков за спину.
Шамиль сказал: Глеб, мы со Славиком пойдем  машину поспим.
Глеб со страшной напряженностью в голосе, которую даже Шамиль с его троечным аттестатом должен был почувствовать, сказал: лезь наверх и спи.
- Глеб, почему  машине нельзя поспать?
Я сказал: лезь наверх и не разговаривай.
Шамиль настаивал, что пойдет ночевать в машину, и парни смеялись: что ты его не отпускаешь? Запрется и будет спать. Пусть его там шакалы напугают.
Один вдруг сказал: да что ж ты нас так боишься? Ты думаешь: что я наделал – девушку им привез, мальчиков привез. Не бойся, дорогой, мы мальчиков не кушаем.
Глеб сказал пацанам: быстро оба  наверх и спите.
Мальчики  влезли наверх и тотчас уснули.
А ребята сканировали мысли, и Глеб делал успокаивающие движения руками: ребята, все хорошо, мы ваши гости.

В конце концов улеглись. Два наших мальчика спали строго посредине, и нам пришлось их толкать и перекатывать. Глеб треснул Шамиля по башке. Я подумала, что тот спит и не заметил, а он еще как заметил и днем высказал претензию.
Один из нижних парней выключил движок и втащил вовнутрь.
Стало как-то совсем уже безнадежно. Небо было не черное, а сизое от огромных звезд. И от этих низких холодных звезд было тоже неуютно. Ковшик Большой Медведицы лежал на елке и прямо на глазах опускался за эту елку.

Только успокоились, только сделали перед нижними вид, что спим – мальчики начали разговаривать во сне. Один тараторит по-абхазски, второй, не просыпаясь, отвечает ему по-русски. Снизу сбоку возникает лохматая голова, протягивает через нас с Глебом руку, гладит пацанов по лбу или по плечу – куда достанет, и говорит: тихо, тихо. Что ты так беспокоишься? Никто тебя здесь не убивает.
От этих слов становилось совсем уж странно.
Внизу шептались, входили, выходили и жили какой-то совсем неспящей жизнью.
Глеб мне в ухо сказал: если до утра доживем – будем дооолго жить. Нормальные люди. С высшим образованием. С мозгами. А чем приходится заниматься, да? Караулим каких-то дурацких пацанов от каких-то дурацких взрослых. В гробу я видел такую Рицу!
- Не надо сейчас про гроб.
- Какой дурак – целое ассорти привез: девушка – мальчик – красивый мальчик. Если они этим воспользуются – они даже не преступники, просто здоровые инстинкты.
- Если бы захотели, уже б воспользовались.
- Еще и  джип в порядке бонуса!
- Да ладно.
- Что «да ладно»?
- Не будут они делать ничего противозаконного ради Шевролюшки.
- Какой Шевролюшки?
- Джипика.
- Так и говори – джипика. А при чем тут Шевролюшка?
- Ну, РАФик. РАФик-Шевролле.
- А каким боком РАФик привязан к Шевролле?
- Я не знаю. Почему ты меня об этом спрашиваешь?
- Потому что не въезжаю, о каком Шевролле ты говоришь.
- О РАФике.
- Ну так и говори о РАФике. А при чем тут Шевролле?
- А он не Шевролле?
- РАФ-4? Такое только с перепугу можно придумать. Откуда у меня вообще может быть Шевролле? Это что значит, - мы знакомы с тобой два года, и ты  два года считаешь, что я езжу на Ниве-Шевролле?
- Мы с тобой знакомы 12 дней. Или двадцать дней. Мало ли что я считаю. Просто еще не разглядела.
- Да как ты вообще могла подумать, что РАФ-4 – это Нива-Шевролле?
- Потому что он так выглядит. Я думала – только Лады нумеруют: 2,4,6,9.
Шамиль во сне сказал: РАФ-4 – это Тойота.
- Слышала? Вон пацан! Даже во сне помнит – Тойота РАФ-4.
А я думала, мы неслышно ссоримся. Сбоку нарисовалась лохматая голова и спросила: что вы ругаетесь? Мальчики спят, а вы ругаетесь?
- Как тебя, Миша?
- Гия.
- Нет, ну ты представляешь? Два года ездит на РАФ-4 и считает, что это Нива-Шевролле!
- Я всего три раза ездила!
- И за три раза не разглядела, что он – Тойота?
- Дорогой, что ты такой строгий? Зачем ты ее разбудил, чтобы ругаться? Что женщины понимают в машинах? Женщины только  детях понимают.
По-моему, парень тоже не понял, где РАФ, а где нива-Шевролле, но они минуты полторы потрепались, и Глеб спросил: какая тебе нужна машина, чтобы ты не подумала, что это Нива-Шевролле?
Парень снизу  сказал: раз не спите – идите кофе пить.
Мы спустились вниз, зажгли спиртовку, сели вокруг нее и сварили кофе.
Потом с кофейными чашками, в куртках и в пляжных шлепанцах вышли на резкий веселый холод, подошли к озеру и посмотрели, как оно спит под большими звездами.
Глеб обошел вокруг машины, попинал колеса и озабоченно сказал: что-то он действительно как-то странно выглядит.
Я сказала: как Шамиль на школьной фотографии.
У Шамиля на классной фотографии действительно какой-то очень дешевый вид,

Видимо, все-таки пережили  стресс, который нужно было зажевать, потому что втроем среди ночи съели большую миску остывшей баранины со стеклянным жиром  и три или четыре луковицы. Удивлялись, но ели и не могли наесться. Парень успокоил: баран большой.
Мы посмотрели на необыкновенный, тихий рассвет, вернулись к своим теплым спящим мальчикам и заснули часов до… собственно говоря, до половины восьмого.

А когда  рассказали пацанам про наши ночные страхи, они как-то не удивились и не оскорбились. Похихикали, но, по-моему, не поняли, чего мы боялись ночью. Сказали, что инструкторы будут защищать нас до последнего патрона.
После этого ободряющего заверения Шамиль вдруг спросил: это ты меня ночью стукнул?
Глеб сказал: я тебя всегда буду стукать, пока ты, падла такая, не научишься молча слушать, когда тебе взрослый говорит: лезь наверх и спи, а вместо этого будешь рассуждать, куда и с кем ты пошел бы туда, а потом туда, а потом еще туда!
Я не особенно слушала, чтобы не зацепить самолюбие Шамиля, которого стукнули, а потом еще и отчитали за нормальное желание ночевать в машине, чтобы нам с Глебом было просторно наверху.
Я не зацепила, а Глеб, видно, зацепил. Вдруг смотрю – дерутся. Поскольку Шамиль непрерывно боролся со Славиком, я подумала, что балуются, но выглядело это совсем нешуточно, и Славик растерялся, за кого ему болеть, хотя и не лез, не вмешивался. Глеб как-то не сразу отреагировал на летящие в него кулаки и ноги, видно, удивился еще сильнее, чем мы со Славиком. Но у Глеба большой опыт общения с Алешкой, вроде бы красный  пояс и вроде бы третий дан, а Шамиль весил килограммов сорок, поэтому Глеб очень легко его блокировал, отлупил и скинул в озеро.
И пока тот плавал и приходил в себя, стоял на мостках  и с терпеливой учтивостью сенсея внушал ему: или ты, сука, будешь вести себя вменяемо и не пинать все, что шевелится, а соображать, кого можно бить, а кто сам тебе проломит дурацкую башку, или вообще ко мне не подходи, и не здоровайся, и не тыкай мне в мои почти сорок лет. Меня для тебя нет. Машины моей для тебя нет. И пошел ты на хрен, такая сволочь, раз ты думаешь, что если с тобой по-человечески, то ты можешь пинать ногами. Если ты абрек, и это у вас так делается, то иди в другом месте джигитуй, но делай это по-умному.
Шамиль  сидел в озере и ждал, когда его выпустят на берег. Я подошла, Глеб перестал говорить, а Шамиль сделал вид, что он купается, и начал нырять и доставать со дна песок.

Я спросила: - а ничего, что он несовершеннолетний? Несовершеннолетний гражданин другой республики.
- Это как раз отлично. Пока он несовершеннолетний, из него еще можно что-то сделать. А то так и будет джигитовать по жизни.
- Если он сейчас вылезет из озера и двинет  пешком домой, что мы будем делать?
- Позвоним, чтоб встретили.
- Там коней привели. Мы верхом собирались ехать.
- Поезжай со Славиком. А я никуда не поеду и не собираюсь ничего тут смотреть - только ради того, чтобы эта проститутка тоже никуда не поехала.
Шамиль с любопытством спросил: почему я проститутка?
- Потому что дерешься. С чужими мужчинами целуешься. Кто ты после этого?
- Я не с чужой мужчиной целовался. Он мой соотечественник! Он не уехал, и я тоже не уехал. Он вошел и сказал: я Миша Г---я, я сказал: а я Шамиль А---а из Г-ша. Он сказал: я дядю твоего знаю - Володю А—а, и папу твоего знаю, Валеру А—а. Ты Шамиль А—а. У  меня была бабушка Мэри Т---ба, и у тебя была тоже бабушка Мэри Т—ба.
- Это у вас одна бабушка на всех или для каждого индивидуально?
- Моя бабушка Мэри Т---ба тоже его бабушка Мэри Т—ба.
- Вылезай!
Шамиль начал выбираться на берег.
- Фотографии этой бабушки у вас есть?
- Нееет. Она еще раньше жила. Тогда не фотографировали.
- Фотографировать начали сразу после пророка Мухаммеда.
- Она еще раньше жила. Тоже моя бабушка Мэри Т-ба.
- Пойди, пусть твой родственник даст тебе что-нибудь сухое. Если можно, не очень грязное.
- Только один мой родственник. Миша Г-я, - возразил Шамиль и, хлопая шлепанцами, побежал в дом.

- И чё? – спросил Глеб.
- Всё, как ты сказал. Небоподобно.
- А если эта бабушка – ключевое слово для того, чтобы начать целоваться? Произнес пароль – моя бабушка Мэри Т—ба  тоже твоя бабушка Мэри Т-ба – и все целуются!
- Да по нему видно, что у него эта бабушка была. Он сам как Мэри Т—ба.
- Значит, реинкарнация. Должна же она реинкарнировать. Вот это она и есть. Пройдет сто лет, на Женевском озере встретятся две красивые  девочки, и одна другой скажет: мой дедушка Шамиль А—а тоже твой дедушка Шамиль А—а.
- Не дразни его, Глеб. Смотри, какой он породистый.
- Да кто ж его дразнит? Я эту мелкую сволочь больше своих люблю. Смешно, да? Дома на сына  смотришь и ждешь: ё-моё, да когда ж я хоть что-нибудь почувствую! А это чужое, тупое, слабое, пафосное, еще и орет, еще и бабушка у него, еще и форелей всех на фиг распугал. А мне всё в кайф.
- Ты как Анна Каренина прямо.
- А что с ней было? Она была влюблена в имама Шамиля?
- Не совсем. Она любила рыжую девочку – дочь англичанина-жокея. А про их дочку с Вронским думала: ё-моё, да когда ж я хоть что-нибудь к ней почувствую.

Извиняться за то, что напал на Глеба, Шамиль не стал: гордый джигит никогда не извинится перед русским, но некоторое время ездил на своем жеребце с  почтительным лицом и был тихий, а вечером выразил желание помыть в озере машину.
Глеб ответил: я тте помою машину в озере! Это озеро – лучшее, что у тебя есть.
- У меня еще море тоже есть. И мандариновый сад.
- Богатый малчик.

Ребят на озере звали  Гия, Мехмет и Миша.
Когда мы спустя два года  поехали на Рицу опять, ты было полно туристов и несколько шашлычных, но их там уже не было.
Гия и Миша живут в Гагре, а Мехмет, этнический турок, уехал в Турцию, у него две или три жены и собственный гаст-хаус.