Вампир

Пролог


Иногда я думаю: а что если бы я не нашёл тогда этот дневник на старом пыльном чердаке старого дома? И каждый раз я понимаю, что это невозможно.

У каждого, кем бы он ни был, есть путь, которым он следует. И он, этот каждый, так или иначе пройдёт по этому пути до конца — чем бы он ни оказался.

Я уверен: если бы тогда некто рассказал мне о том, как всё обстоит на самом деле, я, как водится, ни за что бы не поверил. Но, опять же, как это обычно бывает, всё случилось именно так, как я не ожидал.

Мой путь был прочерчен в песках времени упрямой бороздой; всё было предрешено с самого начала. Дневник подтверждал это. Теперь я знаю это.



1.


Всё началось со смерти.

Умер мой дед, затворником живший в своём старом доме вот уже лет двадцать.

Думаю, стоит кое-что пояснить.

Мой дед — Иван Степанович Тепешев, родился в 1919 году. Его отец — то есть мой прадед, Стефан Генрикович Тепеш, был некогда знатным румынским аристократом, имел виллу в Бухаресте и имение в местечке Сирет, в южной Буковине, недалеко от украинской границы. После революции 1905 года примкнул к левым эсерам, после 1922 года умудрился не только уцелеть, но и добиться известной степени влияния в РСДРП(б). Однако в 1938 году был арестован как враг народа, и расстрелян.

Дед изучал медицину, особенно интересовался кровью, и с 1926 года работал в только что учреждённом Институте переливания крови. Однако репрессии не миновали и его — в 1950 году он был арестован и сослан в Сибирь.

Однако после амнистии 1987 года он вернулся. Сильно сдавший, замкнувшийся в себе, он поселился в посёлке Дружба, что в Московской области, в старом доме, некогда купленном прадедом. Там он и прожил остаток своей жизни, дожив до 91 года.

Может, дело было в его нелюдимости, может в том, что я долгое время жил в Индии (мой отец служил в посольстве), но деда я почти не знал. Отец рассказывал мне о моих предках; к его чести, он тщательно оберегал историю нашего рода. Но с дедом у них были довольно странные отношения, природа которых мне долгое время была не понятна.

Но как бы то ни было, в 1987 мне было 8, и я меньше всего думал о деде.

А в 28 я получил степень магистра медицинских наук в Кембридже, и решил перебраться в Россию, дабы защитить здесь докторскую. Путь мой лежал в МГУ; я прилежно работал, снимал небольшую квартиру в Москве, и никогда не вспоминал о том, что здесь живёт мой дед.

Велико же было моё удивление, когда я получил извещение о наследстве. Дед завещал мне дом на Дружбе, участок в 17 соток, и более чем внушительную библиотеку.

Недавно мне исполнился 31 год, я защитил докторскую степень по лимфоме Беркитта, и работал теперь в Гематологическом Научном Центре РАМН, в том самом исследовательском центре, что был раньше Институтом переливания крови. Не могу сказать, что именно сподвигло меня посвятить свою жизнь крови, но когда я делал выбор между генетикой и гематологией, отец рассказал мне о деде.

И вот теперь дед умер, а мне остался в наследство старый дом.

Не сказать, что я был рад этому. Я всегда терпеть не мог всю эту бюрократическую возню с бумагами, а потому нанял адвоката, и связался со своим знакомым риэлтором, дабы тот помог мне с продажей дома.

Однако я помнил, что отец говорил о библиотеке, которую собирал дед. В ней могло быть нечто, представляющее интерес; наверное, только по этой причине я решил съездить на Дружбу.



2.


В Кембридже я получил неизбежное прозвище «Дракула». Не сказать, что оно меня раздражало; однако я чувствовал в нём странное несоответствие.

Да, моя фамилия — Тепеш. В советское время она была дополнена, и несколько обрусела, но когда я получал российский паспорт, я оставил её в первозданном варианте. Так мне нравилось больше.

Отец не очень любил говорить о той части нашей генеалогии, которая касалась овеянного легендами валахского господаря, но в душе это родство мне льстило. В Кембридже я несколько лет носил, как костюм, имидж этакого аристократа, эстета-декадента с явными вампирическими наклонностями. Это было забавно, кроме того, обеспечивало мне безусловный успех у прекрасного пола. Впрочем, ближе к концу моего обучения этот маскарад мне наскучил.

Но интерес к вампирам остался. Я прочёл все книги и знал наизусть все фильмы, но вместе с тем я считал их ворохом по большинстве своём бездарного хлама, высосанного из пальца. Исключение являл, пожалуй, только «Дракула» Брэма Стокера, хотя я и понимал, что именно благодаря Стокеру вампиры стали столь популярны — слишком популярны.

Вообще, если в Британии моё имя было удобным, то в России о «Генрих Романович Тепеш» можно было сломать язык, и я просил называть меня на английский манер — Генри Тепеш.

С Женей мы познакомились уже в ГНЦ. Она работала в НИИ Трансплантологии костного мозга и молекулярной гематологии, я был в некотором смысле новичком, и она знакомила меня с людьми, помогала прижиться на работе. Вообще, характер у меня вполне спокойный, но Британия очень отличается от России, и я частенько сталкивался с совершенно непредвиденными ситуациями. И в таких ситуациях Женина помощь была незаменима.

И, в отличие от меня, её очень заинтересовал старый дом моего деда, и она не хотела, чтобы я его продавал. Она очень хотела побывать на Дружбе, но, будучи загружена работой, никак не могла выбрать для этого время. Я успокаивал её тем, что покупатели, вероятнее всего, сразу не найдутся, а значит у неё ещё будет такая возможность.


…


Дружба мне понравилась, несмотря на кавказскую диаспору, которая была здесь представлена очень широко. В новостройках и переменах, которые совсем не всегда к лучшему, угадывались черты Дружбы прежних лет. Вообще, отчего-то эти места казались мне знакомыми. Странное чувство: словно я уже бывал здесь раньше. Я списал всё на рассказы отца, и на этом успокоился.

Дом был довольно большой, но отчаянно запущенный. Дед, очевидно, не притрагивался ни к его внешнему виду, ни к интерьеру; всё здесь напоминало о том, что рассказывал отец: о двадцатом веке, о книжной пыли и неизбежных мышах.

Двор был кусочком леса, перемешивающимся с остатками сада, одичавшего до такой степени, что уже совершенно невозможно было определить, что и где росло раньше, и чем стало теперь.

Хорошо помню тот день, тот осенний промозглый день. Таксист заломил какую-то совершенно невообразимую цену, но я не стал спорить, так как был не в настроении. Расплатившись и отпустив негодяя, я отпер калитку, - простую щеколду можно было отодвинуть, просунув руку в круглое отверстие в заборе, - и оказался в странном мире, где ржавые листья доживали свой век на холодеющей земле, а дом с подозрением щурился на меня подслеповатыми глазёнками окон.

Я не спеша брёл по когда-то выложенной булыжником тропинке, и думал о том, что получил в наследство не просто дом. Я получил в наследство незнакомую, странную жизнь, которая была мне настолько же чужда, как и вся эта огромная страна после детства в Индии и юности в Англии.

Сняв тяжёлый висячий замок на двери, я вошёл внутрь.

Здесь была, видимо, летняя терраса, стоял старинный круглый стол на гнутых ножках, пара венских стульев у стены, пасторальный пейзаж в запылившейся раме в промежутке меж окон. С люстры свисала паутина, пахло затхлостью и тленом. Вздохнув, я отпер дверь, ведущую в дом. Здесь был коридор, затем, с одной стороны была небольшая кухня, а с другой — комната, размерами чуть больше. Отсюда ещё одна дверь вела куда-то вглубь дома, внушающая опасение лестница поднималась на второй этаж.

Я пожалел, что не взял с собой термос с чаем. Было время ланча, я был голоден, и вместе с тем прекрасно понимал, что найти в заброшенном доме хоть какие-нибудь продукты будет попросту невозможно.

Так что, смирившись с неизбежностью, я продолжил осмотр дома.

На первом этаже я нашёл ещё три комнаты. Две из них были, вероятно, гостевыми спальнями, одна, побольше, была чем-то вроде столовой. Не без интереса я осмотрел старинные напольные часы и, повозившись немного, вернул их к жизни. Казалось, теперь время здесь снова пошло, и я... отчего-то почувствовал себя уверенней.

Затем я не без опаски взобрался по скрипучей лестнице на второй этаж.

Здесь были две комнаты. Одна, очевидно, служила деду кабинетом, здесь же располагалась библиотека; вторая была спальней. Войдя в неё, я сразу понял: старик умер здесь, в этой кровати. Кто нашёл его? Кто мог прийти к нему, учитывая его нелюдимость?

Потом я подумал о том, что это мог быть почтальон. Да, скорее всего почтальон.

Оставив спальню, я вернулся в кабинет.

Здесь, несмотря ни на что, было уютно, и я не мог этого не отметить. Старинный дубовый стол был обит зелёным сукном, в тумбах было множество ящиков. На столе стояла лампа, а также письменный набор полувековой давности. Порой у меня возникало чувство, будто я попал в музей. Сейчас увижу табличку «Руками не трогать!», и всё в порядке.

Но нет... Всё это теперь принадлежало мне.

Библиотека покорила меня своими размерами и содержимым. Здесь были книги даже двухвековой давности, хотя я подозревал, что это не предел. Значительная часть библиотеки была отведена под научные труды, и я с трепетом, понятным лишь учёному, обнаруживал здесь раритетные издания, которые до наших дней сохранились лишь в нескольких государственных библиотеках мира, да в электронном варианте.

Другая часть была отведена под художественную литературу, и сердце моё замирало при виде столь хорошо сохранившихся томов классических изданий XIX века.

Неожиданно моё внимание привлекла «Жизнь животных» Брэма, слегка выступающая из безукоризненного ряда книг. Я хотел было взять её в руку — но книга оказалась рычагом! Стеллаж отъехал в сторону, обнаружив ещё один, поменьше, спрятанный в нише и невидимый взгляду.

Здесь стояли фолианты, ценность которых исчислялась, пожалуй, даже не их возрастом. Не без восхищения взирал я на старинные гримуары, книги по черной магии, исключительную копию «Некрономикона», «Молот ведьм», и другие, не менее легендарные книги.

И личность деда постепенно начинала мне казаться всё более интересной.

Между тем оставался чердак и две кладовые. После библиотеки я был готов обнаружить там что угодно, и был даже изрядно разочарован, когда кроме пыли и ненужного хлама не нашёл ничего. Старинная печатная машинка была, наверное, наиболее интересной находкой.

Я было уже решил оставить весь этот осмотр, и прогуляться по Дружбе в поисках магазина, так как был изрядно голоден, когда внезапно в одной из коробок с хламом я обнаружил старую тетрадь.

Впрочем, это был, скорее, ежедневник. Обложка была сделана из искусно выделанной кожи, бумага пожелтела от времени, а чернила почти выцвели, и всё-таки написанное можно было разобрать.

Без особого энтузиазма я открыл тетрадь на первой странице, и стал читать.

Сразу же стало ясно, что это дневник. Дед вёл его, начиная с 1987 года, то есть с тех пор, как вернулся из ссылки.

В целом, там не было ничего интересного, тем более что писал он весьма сжато, лаконично, описывая в основном какие-то совершенно обыденные дела.

И когда я уже хотел было отложить дневник, и отправиться всё-таки на поиски провизии, мне на глаза вдруг попалась несколько необычная запись.



3.


Должен сказать, что ко всему необъяснимому я отношусь двояко. В юности меня, как и многих подростков с мечтательным складом ума, привлекал оккультизм и алхимия. Меня интересовала астрономия и различные гадания. Но с возрастом я незаметно для себя самого отошёл от всего этого; мало того, я всё-таки изучал естественные науки, и биология казалась мне интересней астрологии.

Но где-то в глубине души моей оставалась некая тяга к мистицизму. В наш век мы не знаем, как нам быть и чему верить. То ли науке, то ли религии... А то и оккультизму. Главное — находить ответы на свои вопросы, и быть уверенным хотя бы в чём-то.

Но, как бы то ни было, я несколько отвлёкся.

В первых записях дед жаловался на то, что память его слабнет и всё чаще подводит его. Сперва он забывал какие-то простые и незначительные вещи, потом стал опасаться, что со временем может забыть куда больше... Но затем его записи становились всё более невероятными.

Он писал о том, что ему снятся странные сны. В них он живёт в другом мире, который параллелен нашему. Этот мир, пишет он, населяют существа, именующие себя вампирами.

Надо ли говорить, насколько я был удивлён?

«Вампиры, -  пишет он, - совсем не то, что думают люди. Это раса существ, в своём развитии намного опередивших человечество. Вампиры не пьют кровь — они получают её иным путём. Но при помощи этой крови они изучают людей, проводят на них исследования, изменяя их ДНК. Эти исследования длятся уже очень давно, с самого появления человека на Земле. Вампиры живут среди людей — это делает исследования более удобными. Мне говорят странные и страшные вещи, и я не знаю, как мне реагировать на всё это. Они говорят, что я — тоже вампир...»

Первая мысль, которая пришла мне в голову, была о сумасшествии. Конечно, старик просто рехнулся тут, в одиночестве. Кроме того, старческий склероз, кроме того, психологические травмы — последствия ссылки, да мало ли что могло случиться?

Но отчего же тогда где-то в глубине моей души зашевелилось странное сомнение в реальности происходящего?..

Это всё дом, подумал я. Старые здания обладают своей энергетикой, здесь всё иначе, нежели в квартирах, особенно в новых. Особенно если тут жил старик, у которого были явные проблемы с психикой.

Внезапно я обнаружил, что голод мой пропал. Это было странно, и я всё-таки решил сходить за продуктами. Магазин я нашёл не без труда и, посетовав на скудный ассортимент, купил себе пачку мюсли, банку кофе, кружку, хлеб для тостов, и ещё кое-какую снедь. Вернувшись в дом, я соорудил себе подобие ужина, и с аппетитом поел.

Надо было где-то поспать. Сперва я думал переночевать в гостевой спальне, но затем обнаружил, что кровать там сломана: металлическая сетка провисла до пола. Кроме того, сильно дуло с окна, меж тем на улице было довольно холодно. Тогда я поднялся наверх, в спальню деда. Здесь была небольшая печка-буржуйка, а в одной из кладовых я нашёл немного дров. Да и кровать была в лучшем состоянии. Затопив печку, я с удовлетворением отметил, что здесь можно было выспаться с относительным комфортом.

Заварив себе горячего чаю с тостами, я достал с полки первую попавшуюся книгу (это оказался «Макбет»), забрался в кровать, и погрузился в чтение.

Затем, спустя некоторое время, я отложил книгу, проверил печь, погасил лампу и, закутавшись поплотнее в оделяло, вскоре крепко уснул.


…


Зеленоватый сумрак казался отражением в старом, заплесневевшем зеркале. Эта странная дымка застилала мой взор.

Я был здесь, и я знал, что это началось.

Скоро... Они уже идут по улице. Я чувствую их.

Я чувствую её — далеко, за укрытыми туманом холмами. Она думает обо мне. Она скоро будет здесь.

Я должен быть готов.


…


Я смотрел на них и, наверное, в моём лице было нечто пугающее. Два молодых человека на пороге моего Дома.

Один из них назвал меня по имени. В его голосе звучало сомнение, оторопь.

Я спросил их, кто они такие, и что им тут надо. «Ты что — не узнаёшь нас?», спросил один.

Странное чувство. Казалось, я разделился на несколько частей. Один «я» был уверен, что где-то видел этих людей, но никак не мог вспомнить, где, не мог вспомнить, кто они. Второй «я» знал то, что было достаточно знать. Они здесь для того, чтобы отнять у меня мой Дом, и этого нельзя допустить. Третий «я»... Я не мог уловить течение его мыслей, но он, кажется, знал больше, чем первые двое, однако его знание носило отвлечённый характер. Его это не интересовало.

Тот, что говорил до этого, сказал, что его зовут Сергей, что он — адвокат, которого я нанял для того, чтобы продать Дом. Второй представился Антоном, и сказал, что он риэлтор; кроме этого, он утверждал, что мы уже несколько лет знакомы.

Это было какой-то невнятной нелепицей. Вместе с тем я вдруг понял, что не знаю, какое сегодня число.

Наконец я сказал им, чтобы они уходили. Продать мой Дом — что за глупость?

Они ещё что-то говорили мне, но их голоса словно тонули в том странном тумане, зелёной дымке, окутавшей, казалось, моё сознание. Мысли путались, слова казались бессмысленным набором незнакомых звуков.

А ещё голос. Мой голос, он был странен. Будто чужой, чей-то ещё, не мой. Я отрешённо слушал его, мои губы шевелились, рождая слова, и их губы двигались, тональности менялись. Остатками разума я вдруг понял, что не понимаю их речь. А ещё я почувствовал страшную усталость. Мне казалось, что мы стоим тут, на крыльце, уже целую вечность. Я понял, что пора с этим кончать. Я ничего не стал им говорить, тем более, что они бы меня всё равно не поняли; я просто развернулся и, вернувшись в Дом, закрыл за собой дверь.

Сам Дом преобразился.

Из глубины моего сознания выплывали образы, словно из чужой жизни, картины моего Дома, странно заброшенного и опустевшего. Это было странно, потому как я прекрасно видел, что Дом мой уютен и тих. Лёгкий ветерок вздымал воздушные ажурные занавеси на окнах, и ароматы цветов окутывали террасу нежным флёром. На круглом столе о гнутых ножках (кстати, купленном мной до войны, по случаю, у четы живших на Дружбе немцев по фамилии Шаберт), укрытом аккуратной белой скатертью, стояла небольшая хрустальная ваза с тремя нарциссами.

Немного постояв там, я поднялся к себе в кабинет. 

Необходимо было продолжить работу с препаратами. Посмотрев на календарь, я увидел дату: 22 июня 1948 года. Месяц заканчивался, а значит, я должен был подготовить отчёт.

На столе стояли штативы с пробирками. Кровь была чистой, мне удалось собрать неплохие образцы, и я не без оснований полагал, что отчёт мой будет одобрен.

В комнате было душно: я подумал, верно, гроза будет. Немного болела голова, и эта боль мне изрядно досаждала. Я снова и снова думал о том, сколь несовершенен человек, и сколько ещё работы нам предстоит проделать, чтобы добиться более существенных результатов.

Я встал, чтобы открыть окно, но внезапно почувствовал сильное головокружение. Меня клонило в сон. Мысленно посетовав на всё это несовершенство, я, наконец, сдался, прилёг на диван, и вскоре уснул.



4.


Пробуждение было болезненным.

Я не знал, в чём дело, но голова болела ужасно. Я подумал, что неплохо было бы отыскать здесь аспирин, хотя и слабо представлял, где именно он может быть.

Превозмогая боль, я спустился вниз, на кухню, и поставил чайник на плиту. Синие язычки пламени послушно лизали равнодушную эмаль, а я вышел на террасу, дабы немного подышать свежим воздухом.

И тут меня словно «накрыло». Я вдруг с отчётливостью вспомнил... Что — свой сон? Или это было вчера? Но ведь, кажется, за окном было лето?

А здесь во дворе выпал снег. Первый в этом году.

Стараясь собрать воедино разрозненные фрагменты моих странных воспоминаний, я вышел на улицу, зачерпнул в ладони пригоршню снега, и умыл лицо. Кажется, стало легче.

Внезапно я обратил внимание на припорошенные снегом, но не скрытые им до конца следы ботинок у моего крыльца. Это показалось мне странным; как минимум потому, что у моих ботинок был иной рисунок подошвы. Я пошёл по следам — они вели от калитки. Если я правильно понимал, следов было две пары. То есть, пока я спал, сюда приходили... Кто? Может, воры? Но отчего тогда они ничего не тронули в доме? Кроме того, куда они делись потом, ведь следы вели в дом, но не из дома? Да и едва ли воры покусились бы на дом, столь заброшенный и старый.

Последняя мысль неожиданно вызвала какой-то неведомый внутренний протест.

«Отчего же он заброшенный, если я тут живу?»

Однако же, если я ничего не путаю, думал я, то приехал сюда я сравнительно недавно. Или нет? Со странным, смешанным чувством я вдруг осознал, что не помню, какое сегодня число.

Вернувшись в дом, и сняв чайник с плиты, я заварил себе чай. «Три слона», хороший индийский чай. Только одного я не мог вспомнить — откуда он у меня? Впрочем, эта мысль недолго занимала мой разум, тем более что я вдруг услышал странный дребезжащий звук. Сперва я даже не понял, что это такое, но затем сознание подкинуло ответ: телефон.

И снова я удивился. Ведь у меня вроде есть сотовый, кто может звонить мне на домашний, кто вообще может знать этот номер?

После непродолжительных раздумий я вдруг решил, что он висит над тумбочкой в коридоре — и точно, там я его и нашёл.

Звонила Женя.

Голос её показался мне странным. Она была чем-то встревожена, спросила, всё ли у меня в порядке, а когда я заверил её в том, что всё хорошо, она спросила, приезжали ли ко мне Сергей с Антоном.

Этот вопрос неожиданно поставил меня в тупик. Я замолчал, не зная, что ответить. Она окликнула меня, думая, вероятно, что связь прервалась.

Но этот ступор... Меня охватила паника. Что-то происходило, что-то уже произошло, но я никак не мог понять, никак не мог вспомнить, что. В смятении, так ничего ей и не ответив, я просто повесил трубку.

Она не перезванивала, но я уже не думал об этом. Я всё силился вспомнить. Память подбрасывала мне странные картинки, и неожиданно я осознавал, что вспоминаю свой сон.

Внезапная мысль заставила меня подняться в кабинет, и посмотреть на календарь. Он, верно, был старым, наверное, дед не менял его очень давно... Но, так или иначе, на нём красовалась дата: 22 декабря 2008 года.

Что-то было не так.

Это было как... Как будто в старой, давно известной книге кто-то поменял несколько слов в паре предложений. Вроде бы всё то же самое, но вместе с этим что-то утеряно, спутано, и совсем неясно, что с этим делать дальше.

Я понял: мне нужна помощь. Мне нужен был кто-то, кто посмотрел бы на это со стороны, и увидел то, чего не видел я. Мысль о Жене пришла сама собой, но я понял, что не помню её номер.

Но всё-таки есть Бог на небе, ну или что-то похожее где-то ещё. Потому что внизу опять задребезжал телефон. Сердце моё радостно забилось; она всё же решила перезвонить! Теперь я должен был попытаться как можно более внятно объяснить ей всё это, и чтобы она обязательно приехала!

Сбежав по лестнице, я схватил трубку, и радостно крикнул: «Женя!»

Но это была не Женя.

Голос из трубки был мне незнаком. Он был странен, какой-то скрежещущий, или просто это были помехи, я не знал. Голос называл меня по имени. Он сказал, чтобы я ни о чём не волновался. Он говорил что-то ещё, но я вдруг почувствовал, будто проваливаюсь в какое-то странное забытье. Я не мог разобрать слова, но они звучали успокаивающе, как колыбельная матери, как мерное биение сердца, ровный ритм; я чувствовал, что вошёл в некий резонанс с этим ритмом. Вопросы перестали волновать меня. Я растворялся в этой первобытной музыке без слов и созвучий, в этом странной ритме, в котором, как мне казалось, был смысл всей жизни. Я совершенно точно знал, что этот ритм — ключ к высшей гармонии. Биение. Я вдруг ясно представил себе сердце. Оно сокращалось, выталкивая кровь, расширялось, наполняясь кровью. Я знал, что кровь — это главное, основа существования. Биение сердца было ритмом жизни. Кровь была тем, что давало жизнь. Я потерял время, но это меня не заботило. Я знал ответы на все вопросы. То есть, ответы и не были нужны, потому что вопросов не было. И это, как я понимал, и был главный ответ. Единственно верный. Этот ритм лежал в основе всего. Кровь текла по венам и артериям, похожим на реки или трубы, и весь мир казался одним огромным сердцем.

Я не слышал ничего, кроме этого ритма. Я потерялся в нём, растворился.

Мир перестал существовать, и я пропал вместе с ним.



5.


Я задыхался.

Но я точно знал, что где-то там, наверху, есть воздух.

И хотя я не знал, что там и как туда попасть, тело моё, словно повинуясь некоему импульсу, изогнулось, напряглось, и я стал стремительно подниматься вверх.

Я почти ничего не видел, кроме маслянисто-красного цвета, окружавшего меня со всех сторон. И ещё был едва различимый звук — пульсация, которая, как я помнил, была основой моей жизни.

Тонкая труба, растущая из моего тела, наконец достигла воздуха: я вздохнул полной грудью. Сразу стало легче. А ещё я вдруг осознал, что маслянистая субстанция была также и пищей. Я с наслаждением пил это, и моё сердце билось в унисон с пульсацией моего мира.

Мой аппетит был, казалось, неутолим. Я пил и пил, и не мог напиться. Пища не только давала мне сил; я чувствовал, что внутри меня что-то меняется. Вдруг моя поза показалась мне неудобной, я согнулся пополам, свернулся калачиком, и почувствовал, что это именно то, что нужно. Оболочки мои видоизменялись, прозрачные плёнки стягивали то, что было моим телом, но я не чувствовал ни боли, ни неудобства. Я не знал, чем окончатся мои метаморфозы, но лишь малая частица моего сознания, бывшая когда-то человеком по имени Генри Тепеш, ещё пыталась понять, что происходит. Мой же ум принимал всё это отрешённо, я знал, что всё идёт так, как должно идти.

Одновременно с этим я будто стал легче, и неведомая мне сила вдруг резко вытолкнула меня к поверхности моего  океана. Я перевернулся, устроившись поудобнее, не забывая о воздухоносной трубке, и расслабился. Теперь надобность в пище отпала; я был похож на плод, я созревал в своих оболочках, я ещё не знал, что будет потом, но чувствовал, что всё правильно.

Я не знаю, сколько это продолжалось, категория времени для меня стала чем-то несущественным, хотя уголком памяти я знал о ней. Но я знал и то, что пока пульсация не исчезла, я живу. Всё существо моё было наполнено спокойствием и гармонией. Это было удивительно, с одной стороны; с другой стороны это было настолько естественно, что порой я забывал о том, кто я и где, ничто не имело смысл, ничто, кроме биения, ничто, кроме жизни.

Я созревал. Близился мой час. Я сознавал, что скоро произойдёт нечто непохожее ни на что из того, что я испытывал доселе. Я чувствовал, что мне становится тесно в моих полупрозрачных оболочках. Моё тело обрело плотность, мои конечности окрепли, я начинал понимать, что мне нельзя задерживаться в этой форме, иначе я рискую остаться в ней навсегда, и очень скоро умереть. Смерть — её я осознавал весьма чётко. Я знал, что в миг, когда биение прекратится, я умру. И хотя я не знал, что будет потом, я понимал, что будет лучше, если этого не случится.

Ход моих мыслей нарушил странный треск. Внезапно воздуха стало в разы больше, столько, что я начал им захлёбываться. Мои лёгкие не справлялись, сперва, потому что были слишком малы; но воздух наполнял их, очень быстро, и скоро они заполнили значительную часть моего тела. Зато теперь я мог дышать полной грудью.

Я понял, чем был этот треск. Лопнули мои оболочки, окостеневшие, более мне не нужные. Я уцепился руками за их края, и хотя силы во мне было ещё слишком мало, её хватило на то, чтобы я смог выбраться наружу, на волю из своих детских скорлупок. Нижнюю часть тела я, впрочем, вытащил не без труда. Но потом я, наконец, смог размять затекшие члены, выпрямиться во всю длину своего тела, чувствуя нежное тепло, исходившее откуда-то сверху.
Новый Мир был полон размытых разноцветных пятен. Я пытался рассмотреть их, но всё вокруг продолжало оставаться таким же нерезким.

И вдруг я понял, что голоден. Безумно, страшно голоден. Голод пожирал меня изнутри, голод бился единственной мыслью в моём мозгу. Я посмотрел вниз — там была всё та же маслянисто-красная поверхность, жидкая и прочная одновременно (хотя бы потому, что я на ней стоял). Тогда я подумал, что вполне могу питаться ей, как делал это до рождения. Но неудобство теперь заключалось в том, что я не мог дотянуться до неё, шея не гнулась, кожа моя твердела, окостеневала. Изнемогая от голода, я одним ртом тянулся к поверхности моего океана, и вдруг неожиданно для меня мой рот словно вытянулся вперёд, щёки становились стенками тонкой, но прочной и эластичной трубки. Я жадно припал ею к влаге, и втянул её в себя, с наслаждением ощущая, как она разливается по моему телу, согревая и насыщая, делая меня сильнее и подвижнее. Я пил, и не мог напиться, я боялся, что кто-то отнимет у меня мой океан, и оставит голодным. Я не мог этого допустить.

Одновременно с этим я чувствовал, что на спине что-то растёт. Я не мог обернуться, к тому же я не мог рисковать, пока ел, а там, сзади, что-то росло, что-то новое, незнакомое. Спина сильно чесалась, и я жалел о том, что не могу до неё дотянуться.

То, что было на спине — я видел это краями глаз, - походило на лопасти невероятного винта, или...

«Крылья!»

Мысль обожгла, и в тот же миг я расправил плечи, и расслабил спину. Тотчас же крылья мои разошлись от тела в разные стороны, и мощнейший поток воздуха ударил мне в лицо, едва не унеся куда-то назад, но крылья с лёгкостью подняли меня вверх, и я видел, как внизу остался мой круглый красный океан, ставший внезапно таким маленьким, что я искренне удивился, как же я мог помещаться там столь свободно.

Ветер нёс меня куда-то вверх и вперёд. Вокруг открывались какие-то пейзажи, и хотя я видел их очень смутно, я мог разглядеть какие-то шары на тонких ножках, заполненные такой же красной водой, как и та, из которой я вышел, и я отчего-то вдруг понимал, что это — колыбели, в которых растут, дожидаясь своего часа, мои братья, мои сёстры. Возле колыбелей сновали какие-то странные фигуры, укрытые белыми покровами, словно крыльями неведомых существ. Колыбели складывались в ряды, а ряды образовывали правильные узоры на поверхности этого мира. Белые существа скользили туда-сюда, от одной колыбели к другой, иногда надолго застывая возле одной, и производя какие-то действия, подробностей которых я со своей высоты разглядеть не мог. И я летел дальше, смутно понимая, что мир, меня окружающий, в действительности куда больше, чем эти поля колыбелей.

Всё тем же странным, инстинктивным чутьём я понял, куда мне нужно лететь, и стал понемногу снижаться. Я управлял крыльями, хотя имел довольно слабое представление о том, как я это делаю. Моё тело, казалось, жило своей жизнью, и чётко знало, что нужно делать дальше.

Впереди, насколько хватало глаз, земля была зелёной и, кажется, мягкой. Я знал, что меня ждут. Я видел невысокие яйцевидные постройки, напоминавшие мне мои старые оболочки. Некоторые из них были многоярусными, и крепились друг к другу довольно причудливо; в целом, открывающееся мне зрелище было завораживающим и манящим. Там — мой дом, думал я, там — моя семья.

Я видел, куда должен был сесть: это было похоже на трубу, которая, расширяясь кверху, образовывала нечто, напоминающее прозрачный цветок с отверстием в центре, и лепестками, служившими посадочными площадками. Я приземлился на одну из них, и, не медля ни минуты, нырнул в трубу.

Спустя пару мгновений я оказался в замкнутом пространстве с приглушённым светом. Я чувствовал, хорошо. Правильно.

Две пары сильных рук помогли мне прилечь; я покоился теперь в своеобразном полукресле-полулежаке, расслабленный, немного уставший. Меня напоили чем-то сладким. Я не видел их лица, я видел только их руки — жёсткие, сильные, но аккуратные, осторожные.

«Теперь отдыхай. - донёсся до меня незнакомый голос, - Тебе нужно восстановить силы. Мы рады, что ты теперь с нами. С днём рожденья тебя, Хиен'рикк.

Я, кажется, улыбался. Мне было тепло и сладко. Меня окружали мои родные. Я чувствовал любовь. Нежность. Радость. Я был самым счастливым вампиром на свете.

С этими мыслями я сам не заметил, как уснул.



6.


Открыв глаза, я сперва не понял, где я.

Потом я понемногу стал вспоминать.

Дружба. Дом. Мой Дом.

Ужасно болела голова. Я мечтал только о том, чтобы эта боль ушла. Но я помнил, что у меня нет даже таблеток. Или есть? Повернувшись набок, я заметил на прикроватной тумбочке стакан с водой и пузырёк с аспирином. Возблагодарив всех богов, я проглотил сразу три таблетки, и запил их водой. Она отчего-то показалась мне ужасно невкусной.

Собравшись с силами, я не без труда встал на ноги. Всё тело ломило. Может, у меня жар, думал я? Теперь ничего нельзя было утверждать наверняка. Я не помнил. Не знал. Я был сосудом, до краёв заполненным болью. Даже думать было больно.

Превозмогая боль, я спустился вниз. Поставил чайник на плитку. Было холодно. Я кутался в стёганый ватный халат, и всё равно чувствовал пробирающий до костей холод. Хотелось есть. В холодильнике я нашёл батон кровяной колбасы и, словно обезумев, сорвал с неё плёнку, и начал есть прямо так, откусывая большие куски и почти их не жуя. Прикончив примерно пол батона, я наконец-то почувствовал облегчение.

В голове немного прояснилось.

И я вдруг вспомнил.

Калейдоскоп образов и ощущений пронёсся по моему воспалённому сознанию, как скоростной катер, резавший воду, и гнавший волны к берегам. Произошедшее казалось бредом, фантазией безумного, и тут же мне вспомнился дед, его записи, и то, что я тогда счёл плодом безумия, теперь сделало меня частью себя. Был ли я вампиром? Или всё-таки человеком?

Страх. В ужасе я выбежал из Дома, но, поскользнувшись на льду, упал лицом в жёсткий снег. Острая боль пронзила меня, подобно шпаге, а щекам неожиданно стало не холодно, а тепло, даже жарко, несмотря на то, что я лежал в снегу. И тут я почуял до боли знакомый аромат, и вкус! Я разбил нос, у меня течёт кровь, понял я.

Кровь.

Осознание было моментальным. Оно было пугающим. Я понял, что мне нужна кровь. Свежая. Все мои мысли обратились в одну, все желания стали одним, одной жаждой — жаждой крови.

Не помня себя, я вскочил на ноги. Жажда придала мне сил — я чувствовал, что способен осуществить желаемое. Не разбирая дороги, движимый инстинктом, я побежал куда-то, спотыкаясь поначалу, а потом успешно избегая препятствий. Казалось, я движусь с поистине нечеловеческой скоростью. Но всё это было неважно. Я твёрдо знал лишь одно: если я не выпью крови, биение угаснет, и вместе с ним угаснет моя жизнь.

Этого нельзя было допустить.

Они попались мне довольно скоро.

Человек и собака. Они не заметили меня, не успели, но собака, словно почуяв меня, резко развернулась в мою сторону, но было поздно. Одним мощным ударом я сломал ей шею, оторвал голову, и животное повалилось на снег, заливаясь кровью. Я было бросился к человеку, но вид крови, хлеставшей из её шеи, словно сковал мои члены. Человек в тот момент перестал существовать для меня. Я схватил обезглавленное тело животного, и стал жадными глотками поглощать это красное, жаркое, живое. Я пил, и не мог напиться, я обезумел, всё в мире утратило смысл в этот миг, всё — кроме крови, крови, крови!

Напор её понемногу иссякал, и скоро мне уже приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы достать ещё крови. Тогда я разорвал тело надвое, вырвал ещё бьющееся, ещё живое сердце, и высосал его дочиста. Отбросив эту требуху в сторону, я вдруг понял, что сыт.

Волна блаженства захлестнула меня. Я забыл, кто я и что, я наслаждался, я праздновал эту кровавую вакханалию.

Человека, конечно, уже не было рядом, и сперва я даже не обратил на это внимания, но постепенно сознание стало возвращаться ко мне. Я смотрел на то, что осталось от собаки, и пытался понять, как же это произошло.

Эйфория уступила место ужасу. Конечно, человек видел меня. Конечно, он запомнил, и он вернётся, он захочет убить меня, так же как я убил его собаку, но он вернётся не один. Он приведёт других. Они будут охотиться на меня, как на дикого зверя. Но разве я виновен в том, что кровь — это моя жизнь??

На моё счастье, было раннее утро, часов пять, наверное, и улицы были пусты. Я побежал к калитке, одним махом перепрыгнул через неё, добежал до дома, словно за мной по пятам гнались охотники с ружьями, и обезумевшие от травли псы со вспененными мордами. Я запер дверь на все замки, которые только были. Потом я подпёр её столом, который показался мне удивительно лёгким, практически невесомым. Эта конструкция выглядела хлипко, но всё же давала иллюзию некоей защищённости.

И всё же страх никуда не пропал. Я не знал, что мне делать. Подлая память услужливо подбрасывала сцены из книг и фильмов, в которых вампиров травили собаками, забивали насмерть колами и вилами, сжигали заживо.

Вне себя от ужаса, я прыгнул в одну из кладовок, и захлопнул за собой дверцу.

Здесь было прохладно и тихо, и неожиданно мне стало спокойней. Я подумал о том, что никому не придёт в голову искать меня здесь. А ещё я вспоминал, что вампиры прячутся днём в холодных и тёмных помещениях, а то и в гробах, пережидая, до новой ночи.

Но вместе с тем меня терзали вопросы. Во-первых, дед писал о том, что эти вампиры, одним из которых, очевидно, был он сам, равно как и я, не пьют кровь. Тогда почему же я... И он писал, что это очень высокоразвитая цивилизация, исследователи. Отчего же я так похож на дикое хищное животное, живущее лишь инстинктом? И чем был тот сон-воспоминание о моём детстве в кровавой колыбели? Кем был я? Кем стал? Кто ответит мне на эти вопросы? Я был один в старом Доме. Я уже не был человеком — это я знал наверняка. И что теперь? Что делать?

Возможно, ответ мог содержаться в дневнике. Стараясь не производить шума, я осторожно выбрался из кладовки, и подполз к столу. Свет, льющийся из окна, свет, бывший обычно тусклым и серым, теперь казался мне слишком ярким. Вероятно, это было последствием того, что я провёл какое-то время в темноте кладовки... Или, быть может, это была та самая светобоязнь, которой якобы страдали все вампиры?

Тетрадь. Я схватил её, и, быстро добравшись до кладовки, вновь с облегчением погрузился в её холодный полумрак.

Не знаю, что из человеческих представлений о вампирах было правдой, а что нет, но в темноте я действительно видел лучше, чем раньше. Я без труда мог читать дневник здесь, несмотря на окружавшую меня тьму.

Страница за страницей... Не то, всё не то! В дневнике не упоминалось ничего из того, что я испытал. Каким-то образом деду удалось избежать всего этого. Он не пил кровь так, как я, его не мучила жажда. Он стал вампиром — именно таким, каким он их описывал. Он не превратился в дикаря. Хотя он тоже описывал своё рождение. Здесь всё сходилось. Так в чём же дело? Почему это происходит со мной?

Из оцепенения меня вырвало дребезжание, доносившееся снизу. Дежа вю — это был телефон, как тогда.

«Женя?»

Когда я подумал о ней, мне стало ещё страшнее. Но теперь я боялся не за себя — за неё. А что если она... Что если я, мучимый жаждой, убью её так же, как и ту несчастную собаку? Что если она станет вдруг для меня таким же сосудом с кровью?

Этого нельзя было допустить. Не брать телефон? Но тогда она может заподозрить неладное, и приехать проведать меня, убедиться, что всё в порядке. Нет. Я должен поговорить с ней.

Кубарем скатившись вниз, я сдёрнул трубку с рычага.

«Алло!»

Я не ошибся — это и правда была она. Она спросила, как у меня дела, всё ли хорошо. Я ответил, что всё в порядке, хотя мне казалось, что голос мой предательски дрожит, а тон неубедителен и лжив. Но она будто бы ничего не заметила.

А потом она сказала, что у неё есть радостная новость. Она смогла выкроить себе свободный денёк, и теперь она хочет приехать, и проведать меня, тем более что я, как ей кажется, слишком уж задерживаюсь на Дружбе, забыл о ней, о работе, и вообще выпал из жизни.

Я молчал. Происходило то, чего я так боялся. Я понимал, что не смогу её отговорить — она же так давно мечтала приехать!

Спасительная идея пришла в голову внезапно.

Я сказал, что болен. Что подцепил тут странную заразу, и теперь едва хожу, и ей ни в коем случае не стоит приезжать, потому что я больше всего на свете не хочу, чтобы она заразилась. И потом, говорил я, у тебя ведь так много работы. Что будет, если ты заболеешь? Тебя могут и уволить. Не рискуй, говорил я ей, не надо. Я лечусь, изучаю симптоматику и, уверен, скоро буду здоров. Но приехать сейчас — неудачная мысль.

Казалось, мой план сработал. Она слушала, не перебивая. Однако, когда я закончил, она сказала ужасное:

«Тем более я не могу оставить тебя там одного. Не волнуйся, у меня отличный иммунитет, я же занимаюсь спортом. Так что я возьму лекарства, и приеду. Какие тебе привезти? У тебя есть мысли по этому поводу?»

Сердце моё сжалось. Что мне было делать? Я смирился, и решил положиться на судьбу.

«Возьми антибиотиков, я не уверен, что это, но, кажется, это какая-то инфекция. А может, и вовсе аллергия, так что возьми противоаллергическое.»

Она сказала, что приедет завтра утром, и чтобы я ждал её, и не беспокоился ни о чём. Она приедет, и вылечит меня.

Потом она сказала, что целует меня и, попрощавшись до завтра, повесила трубку.

Я был раздавлен. Уничтожен. Утром. Она сказала «утром». А ведь жажда разыгралась во мне как раз этим утром! Что если завтра... О боже, даже мысль об этом сводила меня с ума!

Снова поднявшись к себе наверх, я забился в кладовку и, свернувшись калачиком, думал о том, как же мне избежать того страшного, что могло произойти, того, что казалось неизбежным.



7.


Голос доносился откуда-то сзади и, кажется, немного сверху.

«Ты должен научиться контролировать себя. - заявил Голос. - То, что произошло — печально, но такие прецеденты, увы, не новость. Некоторые новообращённые вампиры оказываются в неблагоприятных условиях. Нам непросто следить за всеми. Обеспечивать питанием, сбалансированным и правильным. Твой случай неприятен, но не смертелен. И у тебя есть возможность избежать подобного в дальнейшем. Для этого тебе нужно вернуться в 1948 год, и забрать оттуда пробирки с собранной кровью. Эта кровь — непростая, она содержит особые добавки, которые увеличивают концентрацию мю-вещества. Мю-вещество — это условное название химического соединения белковой природы, которое было выделено вампирами из ДНК человека. Оно отвечает за насыщение. Его наличие в организме вампира позволяет ему не зависеть от жажды. Позже я расскажу тебе об этом подробнее, у тебя будет курс, после которого ты сможешь заняться сбором крови, и работой с ней. А пока — добудь пробирки. Эта кровь предназначалась для иных целей, но, учитывая обстоятельства, я не вижу причин, чтобы не отдать её тебе. Главное — помни: концентрация мю в этой крови высока. Так что тебе для насыщения нужно совсем немного, хватит и двух миллиграмм. Прими их утром натощак, и не волнуйся ни о чём. А меньше, чем через неделю, мы заберём тебя из мира, в котором ты находишься, сюда, в наш общий Дом...»

Голос говорил что-то ещё, но я смутно понимал, что именно.

Попасть в 1948. Но в прошлый раз я попал туда... Случайно? Или нет?

Но где-то внутри меня жило знание. И я не волновался, я знал, что смогу это сделать.

Звуки вновь смазались, и я понял, что вернулся на Дружбу 2010-го.


…


Был вечер, почти ночь. Но я и не помышлял о сне. Казалось, он больше не был мне нужен. По-крайней мере ночью. Всё-таки часть слухов о вампирах была правдой, даже если и наполовину.

Я знал, что должен был найти этот зелёный туман. Где?

Внезапно меня осенило. Я спустился вниз, и нашёл зеркало.

Вопреки легендам, отражение в зеркале было. Правда, я не был уверен, что этот... Что это существо — я. Сложно сказать, что меня смущало. Оно было похоже на человека, и вместе с тем в нём было нечто, доказывающее, что существо это совсем не человек.

Но я думал не об этом. Я думал о зелёном тумане.

В конце-концов я понял, что зеркало должно стать мутным. Я коснулся ладонью прохладной зеркальной поверхности, и прозелень поползла от краёв зеркала к моей руке. Это было похоже на дым, который постепенно окутывал меня, обволакивал, путая мысли и смежая веки. Я не сопротивлялся, я знал, что так надо.

Неожиданно в лицо дохнуло тёплым ветром.

Я вдруг обнаружил себя в кабинете. Окна были распахнуты, а за ними был летний вечер.

Солнце неодобрительно поглядывало на меня своим огненно-рыжим взглядом, оседая за вершины деревьев, кутаясь в вечерние облака. Я взял со стола контейнер с пробирками. Их было всего четыре, но, если верить Голосу, этого мне должно было хватить надолго.

Пора было возвращаться. Хотя, признаться, здесь я отчего-то чувствовал себя гораздо спокойнее. Это было... Странно. Я не был до конца уверен в том, кем именно я был здесь. Дедом? Но ведь до ареста оставалось всего два года, и он наверняка предчувствовал это. Кроме того, это шло вразрез с тем, что он писал в дневнике. Ведь он только после своего возвращения на Дружбу узнал, кто он на самом деле, и перенёс Рождение. Тогда почему тут, в 1948, кровь уже была?

Очевидно, на эти вопросы мне могли ответить только Они. Голос и ему подобные.

Но это было не так важно. Я знал, что у меня ещё будет возможность спросить их об этом. А пока я раздобыл кровь, и теперь должен был вернуться обратно. Женя приезжает завтра утром. Я должен быть готов к этому.

Помимо прочего, я решил записывать всё, что происходило со мной, раньше и теперь, в старый дедов дневник — благо, в нём ещё было достаточно места. Зачем я делал это? Не знаю. Вероятно, это было проявление остатков человеческого во мне...

Такова моя судьба. Я мог бы догадаться об этом и раньше. Мои предки, моя фамилия — всё это, конечно же, было не просто так. Я понимал, что все они были вампирами, действительно были вампирами, и пресловутый Дракула, конечно, тоже.

Казалось, тревоги покинули меня. У меня была кровь, и жажда больше не угрожала мне. А потом, меньше чем через неделю, Они заберут меня к себе. Я пройду обучение, и стану полноценным вампиром, смогу продолжить исследования. Особенно радовало то, что это не помешает мне вести вполне человеческую жизнь. И никто ничего не узнает. И Женя — она мне понадобится, я знал это. Ведь я должен был продолжить род Тепешей. Это, как мне казалось, было одной из основных моих задач.

А пока можно было расслабиться.

Я вернулся в 2010, и со спокойной душой лёг спать. В шприц я загодя набрал два миллиграмма мю-крови, чтобы утром сразу же принять свою дозу.

И всё будет хорошо.


…


Когда она приехала на Дружбу, она сразу поняла, что что-то случилось. Сосед напротив рассказал ей о том, как какой-то безумец, полуголый, в одном ватном халате, порванном в нескольких местах, набросился на собаку, с которой гулял его знакомый, убил её, и выпил кровь.

Готовая к самому худшему, она вызвала «скорую», сообщив о том, что её друг, по видимому, сошёл с ума.

И когда они приехали, и участковый вскрыл дверь старого дома, когда они разобрали баррикаду из стола и прочей рухляди, когда они вошли в дом, взгляду их открылись страшные картины.

На кухне было холодно — окно было открыто настежь. На полу стояли два ведра, до половины заполненные кровью. Кровь была повсюду: на полу, на столе. Брызги крови были даже на стенах.

Один труп, обезображенный, висел под потолком, привязанный к какому-то крюку. Он был обезглавлен, а под ним стояло ещё одно ведро.

Второй труп был изрублен на куски, и сложен в холщовые мешки, которые теперь стояли у стены.

Бледная как полотно Женя с ужасом поняла, куда делись двое приятелей Генри, - адвокат Сергей Данилов и риэлтор Антон Царёв.

Самого убийцу нашли на втором этаже, в одной из кладовок. Исхудавший, заросший недельной щетиной, грязный, голый, он сидел там в пыли, невидящим взором глядя перед собой, не обращая никакого внимания на людей.

А там, куда он смотрел, стоял небольшой чемоданчик. В нём были обнаружены засохшие образцы крови в пробирках.

На календаре застыла дата: 22 июня 1948 года.




Эпилог


Генри Тепеш был помещён в Первую Московскую Психиатрическую больницу им. Алексеева (бывшая им. Кащенко) с диагнозами «шизофрения» и «клинический вампиризм» (или синдром Ренфилда). Сейчас он чувствует себя лучше, хотя память к нему так и не вернулась. Он не помнит ничего из случившегося с ним, не узнаёт никого, с кем был знаком ранее. На контакт идёт охотно, агрессии не проявляет. На все вопросы отвечает весьма уклончиво, и каждый раз говорит одно и то же:

«Они заберут меня меньше чем через неделю. Ждать осталось недолго. И всё будет хорошо.»

При нём был найден старый дневник, однако в нём, как ни странно, не оказалось ни одной записи.





(с) yu_liang

Дружба, декабрь 2010 г.