Селёдка под шубой

Стрелки часов парализовано замерли. Зина смотрела на них неотрывно уже, кажется, вечность. Не шевелились! До Нового года остался час. Целый час! Вот, наконец-то! Большая стрелка дёрнулась судорожно и опять застыла. Почти на том же месте! Стол накрыт, телевизор работает, за окном снег кружит, а праздника нет. Только мысль стучит болью в висках: «Ещё один год прошёл. Уже за сорок перевалило, что дальше?» Привязалась мысль и бьётся, не отпускает.

«Придумали праздник – Новый год! Вот к чему он? Баловство…»

Зина задумалась, глядя на стол с бутылкой шампанского, тарелочкой нарезки из колбасы и сыра, плошкой холодца и её знаменитой селёдкой под шубой.
Ну да. Кулинарка она не очень, но вот сельдь под шубой её конёк. Когда-то давно тётка троюродная из Краснодара научила готовить эту закуску. Приезжала к ней в Москву за покупками и научила. Это ещё в начале девяностых было. Она как раз с Эдькой разошлась и в свою коммуналку вернулась. И тётка тут как тут. Приехала на пару дней, а прожила две недели. С Ленкой-крохой возилась, обои наклеила, и вот, «шубу» готовить научила. Моторная тётка, чего уж говорить. Они на Юге все такие заводные. А что им, у них жизнь богатая, лёгкая, зимы почти нет.

Тётка уехала, свекровь Ленку на «понянчить» взяла. Зина походила по своей комнате, походила. Тоже праздники какие-то были. И вот что-то стукнуло в голову – в гости бы сходить. А к кому? Кто её ждёт? Все семейные, упакованные, а она – нищета. Как была лимитой, так и осталась. Вспомнила, что телефон Таньки где-то записан. В заводской общаге вместе когда-то жили, в соседних комнатухах. Танька-то быстро замуж вышла, в гору пошла. Повезло.
Зина тогда неожиданно быстро номер телефона отыскала. Шубу селёдочную приготовила и в гости пошла. Вот с того дня и начались её золотые дни. У Таньки, в основном бывшие заводские в гостях были. Шубу смели одним махом, удивились - вкуснее, чем в ресторане, стали приглашать в гости, на все праздники. Чтобы «шубку» сварганила, заодно посуду после гостей перемыла, в квартире прибралась.

А ей что? Чем в своей норе в праздники сидеть, так лучше в гостях. А прибраться-то плёвое дело. Её за чистоплотность даже бывшая свекровь хвалила. Всё говорила: «К твоим рукам бы ещё и мозги - цены бы тебе не было. Горит у тебя всё в руках, а в голове не светится!»
А Зина не обижалась. Попала в богатый московский дом. Взяли её и не побрезговали. Оно, конечно, Эдьке уже за тридцать было, а никто не позарился. А она Ленкой забеременела. Из-за этого и взяли, она понимала. Всё равно, старалась, из благодарности все прихоти свекрови исполняла.
Потом Эдьке в перестройку попёрло, он в бизнес удачно влез. Деньги посыпались - к нему на шею девки кузнечиками прыгать стали. Не глядя на его малый рост, лопоухость и нудность. Толстый кошелёк все недостатки перетянул. Эдьку сразу в солидные люди зачислили, а её в аферистки. «Лимита! Воспользовалась! Змеёй в дом влезла!»
Свекровь, молодец, деньгами помогла и объяснила, что лучше по-тихому съехать от них, без всяких революций. Зинка и вернулась к себе, в свою комнату в коммуналке. Свекровь не обманула, подкармливала не один год. А что им, они богатыми были, богатыми стали. Деньги к деньгам!

Зина приоткрыла набрякшие дрёмой веки. Пять минут двенадцатого. «Да когда ж эта каторга кончится?! Праздник, блин…». Рука потянулась разгладить складочку на скатерти, да и застыла остановленная мыслью: «Кому глядеть-то, и так сойдёт». Зина поёрзала на стуле. На диван бы, да там уж точно уснёшь. А на стуле не разоспишься. Зина снова нырнула в свои воспоминания.

Да, хорошо было, когда все в праздники ударились. В девяностые все как муравьи бегали. Хорошее время было. Весёлое, беззаботное, хоть и страшное с непривычки. Азарт у всех пошёл, все в рыночную экономику рванули. Она-то сама не рванула никуда. А куда рвать? В гостиницу горничной по блату девчата пристроили и за то спасибо. А у приятельниц застолье за застольем. Кто на рынке место выбил, кто партию товара урвал, кого рекет накрыл – а что, и убыток песнями отмечали. Время было тяжёлое, а жили легко. И о ней всё время вспоминали: « Зин, приходи, а? Селёдку под шубкой сделаешь. И накатим по полтиннику». Она брала свою Ленку в охапку и бежала в гости. А потом как-то вдруг распределила жизнь всех на бедных и богатых. Кого в элиту, а кого вниз стянула. Кто внизу, тем гости на фиг не нужны. Кто вверх прорвался, они тоже без надобности. Новая мода пошла: как праздник, так в ресторан, в ночной клуб, в заграницу. А она что? Как была так и есть – в промежутке. Никому не нужна.

В двухтысячном Ленку в Канаду жить забрали. Свекровь уговорила отдать. Она к Эдькиной сестре в Ванкувер переехала. За согласие квартиру Эдькиной бабки отдали. Та как раз кстати померла. Ну, подписала согласие. Да не из-за квартиры, хоть и двухкомнатная, из-за Ленки больше. Что она ей дать могла? Везде деньги нужны. Девка расти начала: то купи, это купи, туда хочу. А где эти деньги брать? Как объяснить дочери, что не с нашим носом в хорошую жизнь лезть? Подумала, пострадала, да и подписала. А куда деваться? Звонит иногда, говорит: хорошо всё. А чего, заграница же.

Зина приоткрыла один глаз: «Двенадцать минут. О, Господи! Да кончится когда-нибудь это или нет? Да за что же мучения? Халат, может, снять? Не-а, так пригрелась, кому любоваться?»

Зина зажмурила глаза, почувствовала – сейчас заплачет. Почему-то представилась мать. В праздники мать ходила по дому неприбранной, злой, хлестала её по спине полотенцем. Маленькая Зинка забивалась в угол за огромный сундук со старой одеждой, грызла высохший пряник или тискала лысую куклу. А мать залезала на остывшую русскую печь, пряталась под старый вылезший тулуп и бубнила. Зинка слушала, как мать проклинает отца, соседку тётю Дусю, председателя колхоза, и свою жизнь. Потом мать начинала громко реветь, а Зинка тихо подвывала ей, жалея мать и себя «горемыку».

С годами мать угомонилась, перестала вспоминать отца, от которого в Зинке остался только крик: «Не могу я больше с тобой, душишь ты меня, как петля».
А Зина, уже почти барышня, понимала, как он прав. Она уже не жалела мать. Она начала её безмолвно ненавидеть. Бежала после школы к подругам, отпрашивалась в гости к родне, в соседние деревушки, только бы не оставаться с матерью наедине. Рядом с матерью жизнь становилась тягучей и неподвижной. Вот так же как сейчас, время останавливалось, и ожидание ночи становилось тяжким испытанием.
Зина знала одно: из петли надо выбираться. И потому с радостью уехала после восьмого класса в ПТУ. В Москву, учиться на маляра-штукатура.

Лимита! Это слово приклеилось к ней с первого дня столичной жизни. А Зина не сопротивлялась.
Она поняла, что мать была права, когда говорила: «Не с нашим носом». Зина смотрела на москвичек и понимала, что она им не ровня. Сравнивала себя с общажными девчатами. Опять материны слова к месту пришлись: «У тебя, Зинка, ни кожи, ни рожи, и дура дурой».
Зина завидовала всем: москвичам, артистам в телевизоре, прохожим на улице, девчонкам на стройке. Всегда у других жизнь складывалась как-то удачней. Чем богаче жили другие, тем длиннее становился список того, чего у неё никогда не будет. Она завидовала молча, где-то внутри, примерно так же, как когда-то ненавидела свою мать.

Всё чаще возвращаясь из гостей, ложилась в постель, под мохнатый плед, и начинала жаловаться кому-то:
«Ненасытятся всё никак, гады. Конечно, им-то легко. У Таньки, вон, уже второй муж. И тащат ей оба, а она королевой живёт. А чего не жить-то, вторую палатку уже открыла… Лариска, паразитка, к армяну пристроилась… Дитя родила, не стыда и не совести. А тот, козёл, ей сумками продукты таскает, да деньги даёт…А Ритка, Ритка? Таскается с толстопузыми, подкладывается под всех подряд. Квартиру на Соколе купила. Элитную!... Валька, убогая, и та, английский выучила. В дорогущей гостинице дежурной на этаже работает. Росту метр пятьдесят, а туда же, иностранка!... И сына в математической школе учит. Мать-одиночка!»

Зина встряхнула головой, чтобы остановить подступающую злость. Часы, как магнит, притянули её взгляд. Она думала, что дремала с час, но стрелки почти не сдвинулись – шестнадцать минут двенадцатого. Зинаида вскочила со стула, рванулась к часам и ударила кулаком по стеклу циферблата. « Да сколько ж можно меня мучить?» Она увернулась от посыпавшихся осколков и погрозила заалевшим кулаком в сторону окна, кому-то за чёрным квадратом проёма. Закричала:
- Твари! Жируете все?! Праздник у вас ?! Деньги не знаете куда девать?!
 Где-то совсем близко, рядом с домом, раздался выстрел ракетницы или мощной петарды. Зина от неожиданности и испуга заорала во всё горло:
 
- Да будьте вы все…

В это мгновение черноту за стеклом разорвало ярко-красной вспышкой ракеты. Зина поперхнулась страшным словом, которое уже почти произнесла. Обмякла, опустилась обессилено на подвернувшийся стул и расплакалась. Поняла, что ещё чуть-чуть и повторила бы свою мать, и уже навсегда провалилась бы в ту самую злобу, в ненависть к людям. И отрезала, отделила бы себя от них навсегда. Зина тяжело встала и шатко пошла на кухню, достала бутылку водки из холодильника, с хрустом крутнула пробку на горловине. «Напьюсь и усну. Гори он, этот Новый год» - решила она.
 
Неожиданно резко, перебив негромкий звук телевизора, зазвонил телефон. «Номером ошиблись», - подумала Зина, но телефон звонил и звонил, весело и напористо. Больше не было сил слушать эту трель. Она подошла сбросить звонок, но почему-то подняла трубку.

- Ну, привет, Зин! Чего трубку не берёшь? Спишь, небось, затворница наша?

-Тань, ты? - Зина спросила почти беззвучно. Вдруг поняла, что Татьяна вряд ли слышит её шёпот, и закричала, заливаясь слезами. – Тань, с Новым годом, с Новым годом, Танюш!

Зина выплёскивала из себя какие-то фразы, смеялась и плакала, и уже не думала, хорошо ей сейчас или плохо. Она почувствовала, что этот звонок – ниточка, которую ей кто-то протянул. Ниточка, которую нельзя отпустить, и она говорила, говорила. Пока не разобрала, что ей тоже пытаются что-то сказать.

- Зин, ну чего ты ревёшь, хватит сопли на кулак мотать. Времени сорок минут осталось. Бери такси и ко мне. Сейчас Ритка с новым хахалем подкатит. А Лариска со своим длинноносым у меня, рядом сидят. Соберёмся как раньше. К соседу Пашке три брата в гости приехали. Греби сюда, мы тебя сейчас сватать будем.

Танька смеялась, из трубки нёсся Ларискин дикий хохот и весёлые голоса мужиков.

- А в Египет вы не поехали? – Зина вдруг испугалась, что всё это розыгрыш.
- Да ну его, этот Египет, надоел. Акулы, вон, там нападают. Да чего ты время тянешь, давай бегом, Новый год прозеваешь!
-Я?... Я сейчас Тань, я мигом... Дворами сейчас, за десять минут добегу. Тань, у меня селёдки под шубой валом. Как знала, наготовила. Я сейчас, я мигом.

Зина на ходу надела на себя что-то из шифоньера, кинулась к зеркалу. Блюдо с рубиновой закуской перекочевало в пакет. В другой отправились плошки с холодцом. Дублёнка, шапка, сапоги – всё надевалось само, почти без её участия. Она выбежала на лестницу и понеслась вниз по ступенькам. Надо было спешить, время мчалось, как угорелое. До Нового года осталось всего двадцать минут!