Танки на крышах. Ч. 1, гл. 35 б

               
                35б

          Ужин я хоть и позже намеченного, но все же приготовил, и мы с Элеонорой его, не торопясь, за разговорами, умяли, оставив на завтра детям. Я, разумеется, рассказал ей о происшедшем, хотя мог бы и не рассказывать. Мой внешний вид и состояние одежды были достаточно демонстративными. После ужина я переписал на листок бумаги несколько номеров наших общих друзей с ее телефона*. Этого было ничтожно мало, но по остальным номерам уже давно звонили вороны, и Элеонора их не помнила.      
-------------------------------------------------
         * - Я, кстати, сделал это очень во время, потому что через несколько дней ее телефон бесследно исчез на том же Кариакоо маркете, и она даже не уловила этот знаменательный момент. Опять пришлось покупать новый.

          Назавтра в госпитале я рассказал об этом приключении. Все охали и ахали, выражали сочувствие. Космос громко смеялся. Кто-то давал уникальный по оригинальности совет купить новый телефон. Все опять стали предупреждать, что «Кариакоо маркет» - это самое опасное место в городе, и с телефоном там лучше не ходить. Особенно белому. Но все были как-то странно, почти празднично возбуждены, хотя и выражали свое «sorry».
   «О’кей, ребята. Не нужно ломиться в открытую дверь. Я уже, наконец,  все понял сам. Объяснили настолько популярно, что не понять мог бы только мертвый. А с телефоном, клянусь, я не буду ходить некоторое время не только там, но и вообще нигде».
         Зайдя домой после работы, я к своему удивлению нашел там Салху. Они с Элеонорой сидели за столом, мирно беседуя. Увидев меня, Салха кинулась мне навстречу.
   - Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь? Тебе больно? - защебетала она.
   - Нормально. А почему ты сегодня здесь? Сегодня же только среда.
   - Ты мне не звонил. Я много раз пыталась, но ты не ответил. Я не знала, что делать, подумала, что ты нашел другую подругу, поэтому приехала. Элеонора мне все рассказала. Тебе больно?
   - На душе больно. Найти бы их, я бы им кишки на люстрах поразвесил.
   - Нет, мзунгу драться нельзя, это – тюрьма.
   - Я знаю. Если черный бьет мзунгу - это борьба против расовой дискриминации за независимость и светлое будущее. А если мзунгу бьет черного - это уже расизм.
   - А скоро у тебя все пройдет? - заботливо спросила она опять.
   - Шишки на голове исчезают за неделю, а ребра заживают за полтора месяца. Один день уже прошел.
   - Может быть, сделать рентген?
   - А после этого сразу перестанет болеть и заживет**?
        ** - Самое уязвимое место для переломов ребер при ударах спереди и сжатиях – участок, где костная часть ребра переходит в хрящевую. На рентгеновских снимках такие переломы не видны. Диагноз устанавливается по другим признакам.

         Она улыбнулась. Я обнял ее за плечи.
   - Все нормально, дарлинг. Я живой и здоровый. Только старый.
   - Ну какой ты старый? Ты еще молодой, шестьдесят – это совсем не старость.
   - Мне уже больше, но об этом мы, как-нибудь, потом поговорим. Есть хочешь?
   - Нет. Мы с Элеонорой поели. Там для тебя кусок ананаса лежит, - кивнула она в сторону кухни.
   «Моя маленькая, - защемило сердце. - С твоими крохами, вместо денег, ты еще и кормишь витаминами старого дурака, пострадавшего за свою очередную глупость. Предупреждали же, и не один раз».
   - Ты спокойно доедешь до дома?
   - Я хочу побыть с тобой несколько дней, пока тебе больно. Мне ничего не надо, я сама. Я в магазин и на рынок буду ходить, и за тобой посмотрю. - в ее глазах читалась такая мольба, что отказать могла бы только мертвая скала в поясе вечной мерзлоты.
   - Что тебе «ничего не надо», что ты «сама»?
   - Ну, есть... и пить тоже... - произнесла она тихим голосом, опустив лицо.
   - Сумасшедшая ты моя, - сказал я, проглотив комок в горле. - Я же не нищий. Оставайся, конечно.
         И она осталась почти на целую неделю. Каждое утро она вскакивала вслед за мной и готовила завтрак. Я оставлял ей деньги и уезжал на работу. Она наблюдала за мной с балкона, пока я садился в машину и отъезжал от дома. Иногда она ездила по своим делам, а по дороге назад покупала все, что нужно. Это было в дневное время, а к вечеру она уже ждала меня с чем-нибудь, вкусно приготовленным. А когда мы шли спать, она заботливо кутала меня в простыню и осторожно ложилась рядом, чтобы не задеть мое больное ребро. Первое время, когда боль была еще сильной, спалось плохо. От легкого движения во сне я сразу просыпался. Тут же поднималась и она и, не говоря ни слова, мягко прикладывала свою ладошку к ушибленному месту. А потом начинала петь тихим и очень мелодичным голосом что-то арабское, как колыбельную. И боль быстро утихала.
         Из-за этого инцидента я совершенно забыл, что намеревался угостить ее вкусно приготовленной печенью. Такое было мне не по нутру. У меня есть свой собственный закон: если обещал – убьюсь, но сделаю, если не уверен или изначально не могу – никогда не обещаю. Поэтому, вспомнив, я наметил исправить оплошность в следующую субботу.
          Во вторник она уехала домой. А к концу недели, в пятницу, у нас была операция на сердце с искусственным кровообращением. 35 лет назад я только видел такие в Ленинграде, но никогда участия в них не принимал.
         В Институте сердца Танзании своего анестезиолога не было. Был один, приходивший по заказу, но он освобождался от своей основной работы после двух часов пополудни, из-за чего все наши операции начинались во второй половине дня. Кроме того, его работа отличалась крайней медлительностью. Час, иногда - полтора, он готовил к наркозу больного, уже лежавшего на столе в операционной, даже если сама операция занимала не больше часа. Он передвигался со скоростью парализованного паркинсоника, укушенного мухой «це-це», проверяя по нескольку раз каждую канюльку, каждую трубочку, каждый проводок. Мне много раз хотелось ускорить его движения обыкновенным пинком, хотя я понимал, что для себя самого он прав. Работу он делал педантично и хотел быть уверенным, что ничего не упустил. Но я видел очень много разных анестезиологов, и почти все они делали то же самое, но только гораздо быстрей.
         Из-за всей этой выматывающей нервы тягомотины мы начали операцию только в пятом часу.
         Операции такого типа очень трудоемки и требуют слаженности работы всего персонала: и хирургов, и анестезиолога, и бригады, обслуживающей аппарат искусственного кровообращения (АИК). В Институте такой АИК-бригады не было. Всю ее заменял только один хороший парень с фельдшерским образованием и полудеревянными руками. Но поскольку работал он не «хорошим парнем», а перфузиологом, на самой работе это слегка сказывалось. Я как помощник основного оператора, тоже не блистал, так как предшествовавшего опыта и необходимых практических навыков не имел.
         Несмотря на все это, операция прошла «успешно», если не считать «мелких» недоразумений: то, что планировалось, до конца выполнить не удалось из-за возникших неполадок в работе АИКа. После полуторачасового ожидания устранения этого конфуза мы просто отказались от дальнейших манипуляций и зашили больного по принципу «положи, где взял». Мы закончили операцию поздно ночью, в начале двенадцатого. С непривычки я страшно устал и буквально валился с ног.
         Как однажды на беспокойном дежурстве выразил свое недовольство Илья Николаевич Зимон: «По ночам работают только воры и проститутки». Вором я не был никогда, но как должна чувствовать себя к концу «работы» проститутка, отчетливо понял. Правильно они делают, что требуют повышения заработной платы.
         Хотелось побыстрей попасть домой, чтобы лечь, растянуться и расслабить занемевший позвоночник. Сделать это в госпитале было практически невозможно. Но потом я опять вспомнил, что железная дверь на лестнице в нашем доме уже заперта, и открыть ее для меня кроме Элеоноры некому. Я попросил у одного из коллег телефон и позвонил. Она была в панике:
   - Где ты? Куда ты пропал? Я уже не знала, что думать! Давно пора спать, а я из-за тебя не могу.
   - Я в реанимации...
   - Почему!? Ты цел!? Что опять случились!?
   - Да все в порядке, я здоров. Мы здесь с больным.
         Я сказал об операции и добавил, что если соберусь домой, то позвоню еще раз. Если до полуночи звонка не будет, значит я остался в госпитале.
         Шеф наблюдал за больным и ни на кого внимания не обращал. Все остальные были заняты сопереживанием ему, и делали вид, что чем-то помогают. Но никто не дергался, все были спокойны, потому что каждый имел машину, и добраться до дома ни для кого из них труда не составляло. По инерции продолжал ерзать только я, хотя умом понимал, что скоро полночь, и мне же будет лучше, если я останусь здесь. Место, чтобы подремать, найти было можно, приходилось спать и на столах, и на стульях, и даже сидя. Правда, я тогда был больше чем на сорок лет моложе. Мне все же удалось  отговориться, рассказав шефу свою историю с ограблением. Но домой я попал только в половине второго, потому что Космосу пришлось развозить еще трех медсестер. Я успел предупредить Элеонору. Но дверь на лестнице мне открыла... Салха.
   - Ты здесь, так поздно?
   - Я звонила несколько раз Элеоноре, но она ничего не знала. Мы очень волновались. Мы сначала думали, что опять что-то случилось или ты нашел новую подругу. Поэтому я приехала, чтобы пойти тебя искать. Но потом ты позвонил.  Было уже поздно ехать домой, поэтому я осталась.
         Весь этот разговор происходил на темной лестнице по дороге вверх. Добравшись до квартиры, мы вошли.
   - А почему Элеонора не сказала мне, что ты здесь?
   - Я ее попросила. Я думала, что ты придешь с кем-то, и хотела проверить...
   - Ты действительно сумасшедшая. Я же рассказывал тебе, что работаю хирургом, и что у нас на этой неделе есть большая операция. О какой подруге ты все время говоришь? Я уже давно не сексуальный спортсмен. Тем более, сейчас, с поломанным ребром. У меня есть ты, и больше мне никто не нужен.
         Все еще чувствуя сгибающую пополам усталость, я пошел в душ. Слегка освеженный, я добрался до постели и, наконец, упал.
   - Ты же должен что-то поесть. Там Элеонора для тебя оставила, - сказала Салха с порога комнаты.
   - Я поем завтра, - пробормотал я. Мои глаза уже закрывались. - Или послезавтра. Мне осточертел ее рис. А насчет какой-то подруги прекрати. Запомни навсегда: мне можно верить. Если подруга появится, ты узнаешь об этом первая. После меня. И до того, как она станет подругой. Но ее не будет. И купи завтра печень.
   - Что? - не поняла она.
         Но я уже провалился.