Середина лета уходящего века

 
Окутанная серебристой дымкой, сияя и искрясь, полупрозрачная птица-душа стремительно неслась с небес. Её окружал поток мерцающих искр и лёгкое облачко светилось вокруг крыльев, след от её полёта немного ещё оставался в воздухе и вдруг растворился, исчез, как будто ничего и не было, только ранняя  птаха удивлённо подняла голову, но, поняв, что ей  ничего не угрожает,  встряхнулась, растопорщив крылья и, спрятав голову под крыло, опять уснула.

Мара-Маревна бережно и ловко приняла  девочку, легонько похлопала её по новенькой попке, вот ещё один миг и ребёнок закричал во всю силу своих маленьких лёгких. Это был первый  вздох, и во время этого вздоха Душа обрела свою вторую половинку – тело. И это тельце  громко сообщило об этом Миру - «Я живу!»

Мара закрыла глаза – Круг был завершён.
Вокруг неё кружились в бешеном хороводе души умерших родственников, озаряемые не то  отсветом божественных брызг, не то светом от зажженных свечей, а  в руках была её праправнучка,  плод её древа, лёгкий и маленький, но такой живой и такой сильный, требующий  Любви и заботы.
И она вспомнила всё – каждое мгновение своей долгой жизни - с самого  рождения и по день сегодняшний. Вся её жизнь каким-то образом стала ей сейчас ясна и чётко видима – видима до самых мельчайших подробностей, ярких деталей, забытых когда-то, а теперь ясно различимых, её жизнь теперь виделась ей бесконечной чередой связанных между собой событий, которые начались с первым её криком, когда её Душа обрела её тело.
И вот теперь, когда жизнь её  подошла к концу, новое маленькое существо начинало свой Жизненный путь.

Мара завернула дитя в одеяло, положила  рядом с матерью, по привычке поправила полог кровати и подогнула поглубже одеяло под малышкой, улыбнулась матери, не произнеся ни слова,  вышла из дома. Она знала, что сейчас следует сделать – остались немногие приготовления для Пути – её последнего Пути к Вечности.
Её земная Судьба была завершена.
 

Костры догорали. Дети спали, накрытые одеждами, взрослые пили настои из трав  и тихо беседовали. Бдение закончилось.
 Люди, сидевшие вокруг дома всю ночь, встретили её вопрошающими взглядами.
«Это девочка. Назовите её Мария».- Женщина  улыбнулась.
« У неё хорошая Судьба, я видела её Душу. Идите, позаботьтесь о матери, а мне пора в путь»…

Мара Маревна  посмотрела на небо. Звёзд было полно, половинка луны висела над дальним лесом, а с другой стороны – на востоке поднимался свет широкой полосой, и в полосе этого света меркли звёзды.
 «Всё верно»,- подумала Мара,  а люди один за другим стали потихоньку заходить в дом – им  предстояла работа.


Дитя нуждалось в защите – как известно, маленькому человечку, только что появившемуся на земле, угрожает  множество тёмных потусторонних сил.  В это время собирается вокруг него всякая нечистая сила, способная навредить малышу, нечисть, готовая попитаться чистой живой энергией только что родившегося младенца и  поэтому существует у людей множество ритуалов, которые следует соблюдать, чтобы защитить дитя.
Вокруг дома всё ещё стояла почти непроницаемая темнота. Тёмное Дерево-Дуб  склонило свою макушку, как будто отдавая поклон только что начавшейся жизни. Оно, как старый солдат, стоящий всегда на своем посту,  ни за что не покинет его, только после смерти, да ещё, наверное, и после смерти простоит какое- то время и вместо листьев на нем будут трепетать на ветру привязанные в течение многих лет разноцветные тряпицы, которые начали завязывать, когда дерево ещё молодым было, много- много лет назад и, наверное, помнит оно всех домочадцев, которые рождались в этом доме, жили  и умерли, прожив свой век, а как известно век дерева длинней века человека, вот и стоит оно, склонив свою голову, оберегая дом  и всех живущих в этом доме, в благодарность за то, что бережно посажено оно было прапрадедом только что родившегося ребёнка.
А под эти старым деревом тянут свои ручки- веточки к солнцу молодые дубки, стараясь расти наперегонки, и каждый тянется своим тоненьким стволиком вверх, качается на ветру и как большой имеет на себе уже по две- три разноцветных тряпицы, сохраняя драгоценные тайны детских желаний.

Под раскидистым этим Деревом-Дубом дети спали, защищённые от ночного сумеречного  неизвестного, которое смотрело своими  полуночными глазами из-за поля, из дальнего чёрного леса, подлетало близко, кружило над крышами, да боялось приблизиться, потому, что старый солдат, растопырив свои ветви и не подпуская никакую нечисть к спящим.  Дети спали и их  решили не трогать, только поправили сбившиеся одежды, накрывающие их, костры догорали, и на фоне светлеющего с каждой минутой мира, их пламя гасло, как бы вежливо отступая перед могучей, подчиняющей всё живое и не живое  вокруг себя, вечной силы смены дня и ночи.
 Солнце вставало.
 Взрослые принялись за дела.
Начался новый день и новая жизнь.



А над домом Мары-Маревны повисла Радуга. Один её конец находился в мире живых, а другой в мире мёртвых.
И по этому пути Душа старой Мары отправилась в свой последний путь. Свеча догорала, и это было правильно. Две половинки круга сомкнулись и от этого получилось одно большое радужное колесо, но видеть это колесо могут только те, кому уже открыта дверь.
И её Свеча догорела.



А в доме, где родился ребенок, зажгли новую свечу, которая осветила серьёзное личико новорожденной Девочки. Эта серьёзность присуща только очень пожилым людям и младенцам – это сама Мудрость смотрит на нас глазами человека, стоящего на границе Вечности – и никто не задаст вопрос, откуда она у младенца – это известно всем.
Тем временем Солнце взошло. Все взрослые и дети постарше приветствовали его, только малыши, обессиленные бессонной ночью, ещё крепко спали, положив под щёки тёплые ладошки.
Огромный оранжевый огненный шар поднимался на крыльях ангелов, закончив своё путешествие в мир бесплотных духов, потустороннее царство, куда не ступала ещё нога живого человека
Солнце-Батюшко, дарующее жизнь, наливающее семя силой, согревающее и ласкающее….
Солнце поднималось всё выше и мир расцветал, нисколько не заботясь о том, как и куда исчезнут ночные тени и освещая   все тёмные, ненужные дню укромные места, где могут спрятаться ночные обитатели. И тёмные силы уходили, растворяясь в молочной дымке рассветного неба, и умирали, не успев спрятаться, как рассеянные  ночные бабочки, нечаянно прилетевшие на свет огня от костра.
Постепенно небо из чёрного, усеянного миллиардами звёзд, превращалось в тёмно- глубокое синее, на востоке становилось всё ярче сине-розовым, сочетая несочетаемое, превращая мир в праздник и длинные тени от дальнего леса пугливо отступали, уступая места сначала спокойным, а потом всё ярче и ярче заявляющем о себе оттенкам зелёного, земляного и охристого на дорогах и тропинках.
Утренний туман старался было скрыть от молодых берёзок на поляне стоявшую через реку от них осиновую рощицу, но вынужден был растаять, раствориться, для того, чтобы Река могла вволю наиграться своими солнечными зайчиками, которые кинулись  врассыпную, испугавшись неторопливых гусей,  которые спустились в воду, в полголоса переговариваясь, обсуждая события прошедшей ночи.


Бабка – повитуха тем временем вернула помытого ребёнка матери, приложила её к груди, причитывая чего-то себе под нос, взяла тяжёлые чугунные щипцы и вынула из печи берёзовый уголь. Начала, осторожно и плавно двигаясь, боясь зацепить чью-то голову тлеющим углем, водить над головами девушек и баб.
«У кого нет, пусть народится, а у кого есть, пусть повторится». Бабы постарше замахали на неё руками, девки засмеялись, некоторые подставляли ладони, стараясь поймать слетавшие с углей серебристые хлопья.

Повитуха  строго посмотрела на них, и девки притихли, растирая в ладонях пепел и прикладывая к лицу.
После окуривания Бабка вернула уголь  на место и тот, как будто обрадовавшись, вспыхнул снова, со всех сторон, освещая бабкино лицо, но та закрыла заслонку и стала вынимать из печи большой круглый хлеб, который был положен на стол, на особое полотенце, расшитое изображениями оленей и птиц, однако в центре симметричного орнамента изображена была Великая Богиня Мокошь, рождающая мир. Красный орнамент на белом полотенце, в центре него положен круг ритуального хлеба. Бабка начала делить хлеб, приговаривая «Сын да дочь – день да ночь». Каждому дала по куску, крошки собрала и в печь бросила, полотенце встряхнула и повесила на окно, за которым стало уже совсем светло, люди стали потихоньку расходиться.

Когда суета вокруг дома улеглась, аист сложил свои крылья и, успокоенный, хотел, было ещё поспать немного, но птенцы уже завозились под ним, а это означало, что никакого отдыха ему не видать, а придётся сейчас лететь на поиски лягушек или других- каких гадов, которых он вечно вынужден истреблять за невинную оплошность, совершённую когда-то его прапрадедом, неизвестно в каком колене...

Пра-пра - Аист получил задание от верховного Бога выкинуть мешок, в котором были собраны лягушки, змеи и все прочие гады, но Аист  из-за своего глупого любопытства открыл мешок и все эти гады расползлись по земле, с тех пор все его потомки вынуждены вечно собирать лягушек, жаб и змей по всей земле,  есть их и кормить своих детей. Ну что-ж, аист, свивший гнездо над домом поднялся на свои длинные ноги, взмахнул пару раз, разминая, крыльями и тяжело полетел в сторону болота, где довольные лягушки уже ждали его, совершив свою утреннюю трапезу  жирными насекомыми. Была середина лета.

А в это время в дом заходила Бабушка новорожденной – молодая ещё женщина, довольная, что всё прошло хорошо. Она строго – настрого наказала дочери не спать, нежно поцеловала её в макушку и заглянула в личико Девочки, пропев  при этом «Охрани, Батюшко, от мавок, от нави, полуночниц и полуденниц, от болезней и лихорадок, расти, здоровенька и красивенька», помахала над ребёнком венком, сплетённым на Духов день и, положила венок под колыбель.  Затем забрала у дочери новорожденную и положила её в колыбель. Девочка спала. Женщина постояла немного над ней, любуясь маленьким личиком, как и прежде, удивилась розовым крошечным пальчикам, сжатыми в кулачки, восхитилась совершенству созданному  природой и её дочерью  ребёнку. Затем раздёрнула занавески на окне.
 Внутрь вошёл свет раннего Солнышка, освещая комнату, в которой стояла большая дубовая кровать, маленькая кроватка, да посередине висела на  кованом крюке, прочно вбитом в потолок, люлька.
Мать малышки, уставшая после родов, но счастливая, решила полежать ещё немного до того, как проголосит третий петух, а уж потом встать, да пойти в баньку, которая протопилась ещё с вечера. Она закрыла глаза, положила руки на живот,  немного удивляясь, что, так долго находившийся там ребёнок уже не там, что пришло время отдохнуть от этого бремени и можно скоро опять вернуться к нормальной жизни, легко двигаться, бегать, прыгать, да мало ли ещё чего, чего не сделаешь с огромным животом, который хоть и мил, но всё же порядком поднадоел под конец….
 Женщина, ещё ходя беременной, уже точно знала, что этот её второй ребёнок будет девочкой, её повторением, её продолжением, её путём, все её несбывшиеся, быть может, мечты и надежды сбудутся в судьбе этой девочки. Мать встала и подошла к люльке. Она была так красива, её доченька, дочка, дочурка, она была так красива, как может быть прекрасен только свой, долгожданный ребёнок, такой беззащитный, такой маленький, единственное в мире настоящее чудо, сотворённое ею, матерью, взявшийся, казалось бы, неоткуда, плоть от её  плоти, дитя любви, мечты и смысл её  жизни на земле.
Во второй уже раз женщина пережила счастливейший момент в своей жизни – момент появления на свет долгожданного ребёнка. Почувствовала, прикоснулась к первому своему ощущению, когда произнесла она первые слова, обращаясь к дочери – «Здравствуй, Дочурка» - и та открыла один глазик, услышав голос матери и посмотрела этим голубым, мутным глазом на мать и узнала её и в этот момент Мать почувствовала, что всё  у этой Девочки будет  хорошо и правильно в жизни, что она, хотя ещё и маленькая пока, но в ней сосредоточены могучие силы природы, что это по сути своей сама Природа  и этот момент рождения стар как мир и каждый раз нов, сочетая в себе вечность и мгновение, жизнь и смерть, боль и наслаждение.
Девочка спала. Солнце поднималось всё выше. День набирал силу. Петух пропел в  третий раз, и мать встала.



Пришла бабка, кряхтя и охая, стала прибирать полотенца и посуду, медленно отнесла во двор горшок, горшицу поставила на притолоку, с печи  сняла простыни, которые там сохли, перестелила кровать, полотенца аккуратно свернула, сунула в сундук, полезла на полати, достала оттуда старое, но чистое одеяло, вышла с ним во двор, встряхнула и повесила на изгородь, По дороге в дом подошла к яблоне и сорвала ветку, на которой завязались уже маленькие яблочки, зашла в дом, открыла печь и сунула туда ветку, потом принялась растапливать печь.
Кот соскочил с лавки, потянулся, зевнул и отправился по своим кошачьим делам, слыша, как женщина, перед тем, как помыться в бане, прочла заговор для доброго дядьки-Банника, плеснула воды из ковша на печь, но печь не зашипела, она остыла за ночь, но вода была ещё тёплая.


















Глава 1
Девочка


Сначала были только ощущения. Только тепло, холод, прикосновения. Самое странное было – свет, неясные очертания.
Постепенно она привыкла к сочетанию очертаний, голосов и прикосновений, которые приносили приятные ощущения. Неприятно было его отсутствие – этого образа – голоса - прикосновения.
Остальное был сон.
Каждый день приносил что-то новое, глаза тренировались  и улавливали уже не только очертания, но и цвета, постепенно линии становились чётче, выразительнее, появились различия в этих образах, каждый день нёс новые открытия, новые запахи, оттенки и предметы вокруг.
Появилось ощущение своего тела, рук и ног, осознание себя, как отдельного от этого мира,  потом произошло открытие, что вокруг такие же, как она, только немного другие, и, прежде всего она, мама и остальные. Потом осознание пространства вокруг и, наконец, ощущения себя в этом пространстве, расположение в нём предметов и различий в этих предметах, различий в  остальных людях, различий в голосах, в запахах, в  ощущениях,  цвете и  свете и открытие целого мира, и всё это за первый месяц жизни.

За следующие три месяца картина мира стала ясна, понятна и проста. В этом мире была Она, мама, папа, ребёнок.
Её кровать, Её одежда, Её комната, в которой было всё устроено так, как Ей удобно. Окно на стене, из которого днём шёл свет, а ночью мрак, стол, на котором стояла посуда, тёплая вода, чтобы помыть Её, тёплые сухие пелёнки, чтобы спать, Мама, чтобы накормить Её, покачать, спеть песню, улыбающиеся люди, чтобы доставить Ей удовольствие.
И она была довольна, улыбалась, ела, спала и была уверенна, что этот, придуманный специально для Неё мир хорош.

Она пока ещё не знала, да и  откуда ей было знать, что это  совсем не так.
 Её окружал мир, познакомиться с которым ей только ещё предстояло. Мир, полный опасных и страшных существ, готовых в любую минуту навредить, испортить, загубить маленькую девочку. Мир, в котором существует много правил и ограничений, где всегда нужно помнить, как себя вести, чтобы оградить себя от этих духов, существ, установить с ними правильные отношения и жить, не мешая им.
 Тогда они поймут тебя  и оставят в покое, подобреют,  полюбят, помогут, оградят и пройдут с тобой до конца этот непростой  путь, называемый Жизнью.

Некоторые события своей маленькой жизни девочка уже не помнила. Когда пошёл ей третий день, позвали знахарку. На  рассвете та принесла воду из трёх колодцев. Бабка была старая и делала своё дело неспешно и основательно. Сначала она сходила к дальнему колодцу на окраине села у Священной рощи. Шла она туда, пока Солнце поднималось и сделалось из огромного, огненно красного, ярко-лучистым, но на которое ещё можно было смотреть. Старший брат Девочки то и дело поторапливал старуху – ему нетерпелось посмотреть, как будут перепекать сестрёнку.
 Знахарка шла медленно-медленно, хотя и воды-то было на дне ведра. Вторую воду взяла она из колодца Дедов. Этот колодец посреди деревни использовался только в крайних случаях -  или при сильной засухе, или при болезнях, или  для такого вот особого случая.
 Третью воду взяла бабка из своего колодца.
На трёх этих водах замесила она тесто, делала она это долго и основательно. Не торопясь.
Сначала просеяла муку через старое, но крепкое ещё сито, сеяла его, отмеряя большим деревянным совком с отломанной ручкой, просеяла в корытце, специально предназначенное для замешивания теста. Потом разбила в муку  два свежих яичка, налила волы, потом отмеряла дрожжей и соли. Стала перемешивать сначала лопаткой, а потом, когда тесто схватилось, загустело, руками, добавляя муку. Когда мешать в корытце стало не удобно, выложила тесто на широкую доску и продолжала мять и крутить его, пока оно не превратилось в большой мягкий однородный комок, потом опять положила готовое тесто в то же корытце и поставила на печь доходить… а мальчик то и дело лазил смотреть, не поднялось ли тесто.
Тесто поднималась два раза, но каждый раз Бабка мяла его и заставляла опадать. Наконец тесто  поднялось в третий раз.
Печь к тому времени уже протопилась и была как раз готова. Бабушка слепила хлеб и поставила его в печку. Мать тем временем кормила малышку. Брат ждал-ждал, да и заснул, он хоть и был Старшим, но самому было ещё три с половиной.

Девочку перепеленали, завязали на ручку красную ниточку, чтобы полуночницы не навредили. Когда печка немного остыла, а хлеб ещё отдыхал на столе, разбудили Старшого, чтобы он посмотрел. Старуха взяла младенца, раздела и положила на широкую деревянную лопатку для хлеба, привязала накрепко полотенцем и быстро сунула лопатку в печь.
У мальчишки аж дух захватило. Но бабка знала своё дело. Девочка даже ничего почувствовать не успела, как снова очутилась в свое колыбели. Мать в это время бегала по солнышку вокруг дома и, заглядывая в окошко, спрашивала:
«Чего печём? Чем гостей потчевать будите?»
 «Пирог, да только мы его не едим и вам его не дадим» - отвечала Бабушка весело. Так повторялось три раза, потом мать, довольная, вбежала в дом и принялась целовать перепечённое своё дитя, которому теперь не грозили никакие полуночницы и полуденницы, которые таки заглядывали в окна, правда были они невидимы для людей, а теперь и  Девочка стала невидимой для них.
Обряд был завершён, всех взрослых и старшего брата позвали за стол. Бабушка рассказывала сказки и былинки, а мальчик слушал – не так часто ему доводилось сидеть за одним столом со старой мудрой знахаркой, по правде говоря, это вообще было в первый раз, и он сидел, слушал и потому почти ничего не ел. Раньше он побаивался старуху, но сейчас увидел, какая она хорошая, весёлая да добрая и совсем не страшная.
Перепеченная сестрёнка спала в своей колыбели с красной ниточкой на ручке. Это была её первая большая защита.



Бабка- знахарка знала всё, она рассказывала были о том, как ей доводилось слышать и даже видеть, как мамуны и богинки похищали хорошеньких младенцев, а на их место подбрасывали безобразных своих детей. И случалось даже так, что мать не могла распознать подмену. Подмёныш начинал кричать, болеть, вырастал хилым и глупым и редко доживал до семи лет.
Если случалось такое горе, и малыша подменяли, нужны были невероятные усилия, чтобы вернуть своего младенца, так лучше уж заранее позаботиться о защите.

Ночью, когда Луна заглядывает в окна, вместе с Луной заглядывают и Полуночницы, они видят ребёнка в лунном свете  и  тоже могут забрать его. Чтобы этого не произошло, люльку нужно весить туда, где на ребёнка не попадает лунный свет.
Но самое главное – в первый год жизни ребёнка ни на минуту нельзя оставлять одного. И даже ночью мать должна спать, повернувшись лицом к ребёнку.
 А нечистая сила, которая слетается, чтобы, если не забрать младенца, то обязательно поживиться от беззащитной крошки той невероятной жизненной силой, дарованной каждому ребёнку самой Матушкой – Природой. 
Если следовать всем правилам и проделывать все ритуалы, то ребёнок будет защищён от всякой нечистой силы. Он будет здоров, весел и умён и будет расти быстро, на радость своим родителям.
Всё это знала старая Знахарка, потому, что много лет уже жила на свете, а ученье это она получила по наследству от своей бабушки, а та от своей, и потому, что все эти заклятия и ритуалы действовали так много лет, и были проверены неоднократно, то оставалось только делать всё, как делали предки и тогда нечего опасаться за жизнь и здоровье своё и своих детей. Как только всё это запомнить? На то и приглашают Знахарей и Знахарок, у них эти знания есть иногда  от рождения, иногда  передаются от старших знахарей, а иногда достаточно найти какую ни будь вещь, вроде громовой стрелки, в которую знания эти вложены самой Великой Богиней, праматерью всего живого на земле.


Но Девочка в свои несколько дней от роду, ничего этого не знала и спокойно спала, причмокивая своими маленькими губками и, иногда улыбалась. Она уже любила этот мир, полный доброты, тепла и любви к Ней.
Она научилась улыбаться не только во сне и делала это каждый раз, когда кто-то заглядывал в её колыбель.
День сменялся ночью, а ночь опять днём. Девочка росла, и вместе с ней рос её мир. Скоро он расширился до других комнат, а картинки в окошках превратились в необъятные просторы, которые ей предстоит ещё освоить, а пока это был бесконечный запредельный мир, простирающийся из одного окна до кромки леса у горизонта и, вмещающий в себя целое поле, колышущееся от ветра, из другого окна – до соседнего дома, включая в себя три яблони, грядки с овощами, цветочный садик и колодец, а из третьего окна – небольшое пространство внутреннего двора, в котором бегали на двух ногах курочки, за которыми было  трудно наблюдать, потому, что на подоконнике стояли горшки с растениями, которые нельзя было трогать непослушными пока ручками.


Первой игрушкой была ложка. Это была не простая ложка – деревянная и разрисованная, немножко кривая, с отколотой верхней частью, с задней стороны на ней были нарисованы когда-то цветы с белыми серединками и синими лепестками, от середины шли «реснички» и весь рисунок от времени стёрся. Это была бабушкина ложка, но бабушка была бабушкина и первая её хозяйка давно уже умерла – ложка стала игрушкой.

Отломанная верхушка была отломана так, что структура дерева была видна а из-за того, что ложкой после этого какое-то время ещё пользовались, деревянные годовые кольца превратились в выпуклости  и это стало похоже не пряди волос.
 Цветы с ресничками превратились в глаза, а ручка ложки стала шеей. Мать завернула ручку в старую тряпицу - полотно и перевязала крест-накрест лентой. Ложка превратилась в Куколку.
Куколка – ложка была любимой игрушкой. Сначала она пробовалась на зуб, потом, по мере того, как пальцы становились послушнее, глазки можно было потрогать пальчиком, и выпуклости волосиков на лбу можно было различать уже не только языком, но и ладошкой.
Эта ложка имела необыкновенную ценность. Это была первая собственная вещь Девочки. И это была тоже девочка. Это был первый её ребёнок. И это было чудесно. У полугодовалой девочки была своя дочка, и она впервые сознательно  уложила её спать на подушку, закрыла её маминым платком – одеяльцем. Её ребенок был накормлен, обласкан и уложен спать. Вечером, перед сном, Девочка немного покачала свою дочку-ложку  и промурлыкала что-то себе под носик. И это была её первая колыбельная песня. А сколько их будет после…

В доме было много игрушек.   Деревянные лошадки.  Маленькие   и побольше на деревянных колёсах.  Куклы из соломы и из  дерева, тележки на колёсиках, глиняные мишки и зайчики, раскрашенные и стёртые от времени, сшитые из лоскутков куколки и кукольная посуда.  Всё это передавалось от мам к дочкам и от пап сыновьям.
Игрушки были  старые и очень старые. Но были среди них и новые, сделанные для старшего брата или купленные на ярмарках.
 
А у маленькой Девочки была пока только её куколка и большие, обкатанные в реке черепки от разбитых горшков с рисунками, они были разных форм, и одна была похожа на птицу с расправленными крыльями, а другая на половинку  солнца,  которое  поднималось  над  чёрным  лесом  каждое  утро. Далеко - далеко над лесом, за полем.
 Были у Девочки и  деревянные фигурки, завёрнутые в цветастые тряпочки, но Её куколка- ложечка  была самой любимой.

Малышка всё лучше узнавала свой мир, который существовал внутри дома. На улице была зима и внешний мир жил своей белой жизнью. Днём он был светлым, ночью тёмным.  Девочка любила, стоя в перевёрнутом стуле, и держась за ножки этого стула, стоять у окошка и смотреть на пролетавшие за окном снежинки, иногда она видела других людей, одетых в тёплые одежды, иногда настоящую, живую лошадь, собак и птиц.
Но это был другой мир, пока ей не доступный, потусторонний и интересный. Пока же она была хозяйкой своего маленького мира, который существовал для неё внутри Дома.
Всё пространство было обследовано ею с особой тщательностью.
К восьми месяцам, когда скорость на четвереньках достигла максимальной, и даже кошке уже приходилось спасаться бегством от набравшей по прямой, Девочки, в доме для неё не осталось ни одного секрета. Этот мир был интересен и хорош для неё.

В углу у порога за веником жил Домовой. Днём он спал, а ночью выходил и занимался хозяйством. Но Девочка ночью спала и пока этого не знала. Она думала, что Дедушка спит всё время. Она осторожно заглядывала за веник и даже иногда подвигала его, чтобы лучше рассмотреть спящего. Один раз веник упал и Дедушка проснулся. Он посмотрел на неё не строго, но пальцем погрозил и отвернулся. Девочка знала, что будить его нельзя, оттого ли, что мама окликала её всякий раз, когда она бралась за веник, оттого ли, что боялась немного его.
Домовой был размером не больше кошки и носил рубашку и валенки. Похож он был на деда – главу семьи и был спокоен, но строг. По ночам Домовой наводил порядок в доме, следил всё ли на месте, не зашёл ли кто чужой. Если он видел, что хозяева дома содержат дом в чистоте и порядке, то помогал им. Мог найти потерявшийся предмет и положить на видное место, расставить посуду, погладить простыни и полотенца, присмотреть за коровами, расчесать гриву лошади или успокоить раскричавшегося младенца. А если хозяева нерадивые и ленивые, то он и навредить мог.

Как-то раз ночью Девочка проснулась и видела, как Домовой пьёт чай из самовара и прикусывает оставленный специально для него праздничный крендель с клубничной начинкой. Он макал его в горячий чай и от чая шёл пар и превращался в воздухе в различных зверюшек, они играли друг с другом и проплывали один сквозь другого, а потом таяли. Но может быть, это был сон.
Под лавкой жили мыши. Девочка знала об этом и туда не лазила.
Мышь – животное опасное и вредное. Она может принести несчастье тому человеку, у которого прогрызёт одежду или обувь. Под лавкой у мышей есть дырочка – вход в домик, где они живут. Если мышонок выбегал из-под лавки, он бежал быстренько вдоль стены под другую лавку у печки. Там у них есть ещё дырочка, откуда никакая кошка мышку не достанет.
 Для того чтобы присматривать за мышами в доме держали кошку. Кошка жила в доме повсеместно. Она любила спать на печи, но когда печь становилась очень горячая, разогревшаяся кошка ложилась поперёк избы как раз на том месте, где было удобно наблюдать сразу за обеими дырочками.
Однажды Девочка видела, как кошка поймала мышь.
Она долго играла с добычей, подбрасывала, отпускала, бегала с ней, замирала, держа в зубах, потом ложилась на пол, позволяя измученной мышке убежать, но не далеко, потом снова ловила её и опять отпускала.
В конце концов, мышь так и осталась лежать  на дорожке от  одной дырочки к другой, а кошка ушла, так и не доделав своё дело.
Мышку выбросили в окно, и что с ней стало, Девочка не знала. Ей не было жаль мышонка, она пока не научилась чувствовать чужую боль и сопереживать ей.
Девочку кошка опасалась. Она смотрела на ребёнка внимательно и, когда Девочка приближалась совсем близко к ней, уходила. Кошка прекрасно знала, что это хозяйская дочь и её обижать нельзя. Уходила она из-за того, что боялась - как бы ребёнок не сделал ей больно, да и вообще - какое ей дело было до Детей, живущих в доме, её гораздо больше интересовали старшие хозяева, те, кто был причастен к приготовлению еды и у кого всегда можно выпросить что ни будь вкусное, например сметану, кусочек курочки или на худой конец - молоко.
На печке, на самом верху под потолком жил кот. Но он редко бывал дома, это был очень взрослый и самостоятельный кот. Домой он приходил только спать, да и то не каждую ночь.
Под столом никто не жил и там было тепло и уютно. Девочка любила залезать под стол и затаскивать туда свои игрушки. В этот момент мир вокруг как бы переставал существовать, скатерть свисала почти до самого пола, и внутри стола оказывалось пространство, освящённое только четырьмя полосками света в тех местах, где были щели между скатертью и полом. И потому ли, что свет шёл снизу, а не как обычно, или оттого, что стены были из ткани или потому, что это пространство было таким маленьким и тёмным, внутри этого мира у девочки получались самые интересные сказки для своих игрушек. Она рассаживала их по кругу и рассказывала, а иногда и они рассказывали что ни будь ей.


Половики были полосатые и разноцветные. Они лежали вдоль комнат от дверей к окнам. Эти половики были дорожками. По ним Малышка делала свои первые шаги. От двери к столу, от стола к окну, от окна к печи, от печи к лавкам. Белая дорожка с красными полосками вела к большой кровати, а у большой кровати стояла маленькая кроватка.
 В ней спала Девочка.
В кроватке жила Ложка-Дочка, под кроваткой жил конь на колёсиках. Это был очень старый конь, и у него не хватало одного колеса, и один глаз смотрел вверх, а второй вправо. Девочка боялась его и никогда не давала вылезать из-под кроватки. Но из-за того, что конь был такой страшный, Девочке было спокойнее спать, ведь если она боялась коня, то и, возможно мыши, животные вредные, испугаются его тоже и не полезут в её кроватку. К тому же, конь был ещё и красивый, у него были разрисованы бока, и на морде был красный поводок. Иногда Девочка его немного любила, особенно в солнечные дни, когда под кроваткой было светлее.
Под подушкой жили печенинка и лоскуток. Печенинка была подарена бабушкой. Это была птица с узорами на крыльях. Девочка знала, что эта птичка ждёт свою маму. На кусочке тряпицы были вышиты конь и дерево. На дереве были листочки. Деревья за окном сейчас стояли голые, без листьев, но это не удивляло Девочку. Она пока ещё ничему не удивлялась, принимая всё так же естественно, и просто, как этот мир принимал её.

Ещё в доме было много посуды.  Горшки, горшицы, кувшины, лохани,  вёдра, кружки, чашки и разное другое. Все они были жителями Дома.
 Воду для купания Малышки грели в кувшине для того, чтобы талия потом была тонкая. Воду для купания её брата грели в горшке, чтобы сильным был. Борщ варили в горшице, а молоко топили в большой керамической крынке, которая была самая старая из всей посуды в доме.
У каждой посудины было своё особое предназначение, каждой отводилась своя роль. Это правило строго соблюдалось. Кроме того, у каждого члена семьи была строго отведённая ему посуда – ложки, чашки, кружки. С посудой следовало обращаться с большой осторожностью и бережливостью – разбившаяся тарелка сулила хозяину болезни и прочие неприятности.
Кувшины для воды и молока были главными в этом мире посуды. Все они имели живот, ручки, носик и горлышко. То же самое было и у Девочки, откуда следовал вывод- все они были живые.
Большой медный самовар внушал Девочке настоящий ужас, он так страшно шипел и выпускал из себя струи горячего пара пополам с шипением. И все взрослые запрещали подходить Девочке к Самовару, и это подтверждало больше всего, что Самовар опасен. Но смелые его детки- маленькие чашечки как раз в тот момент, когда он начинал шипеть и булькать и сердито выпускать пар, бежали к нему и смело открывали свои рты, чтобы Самовар накормил их.
Если Самовар был папой, то кастрюля была мамой и она тоже кормила своих деток- тарелочки, чтобы они могли потом покормить того, кто был хозяином этой тарелочки. Вот такие были отношения на кухне, и кухонный стол был настоящим домом, на котором происходила своя жизнь, и действовали свои правила. После еды вся кухонная утварь мылась,  уходила в свои домики и отдыхала.
Взрослую настоящую посуду играть детям не давали, вместо этого у них была настоящая детская посуда для игр. Девочка любила играть с маленькой своей посудой и угощала своих куколок и лошадок.

Так прошли три зимних месяца. Луна в это время трижды рождалась, наливалась, росла, а потом, посветив вволю на землю, устав, худела, превращалась в месяц, который  иногда, испугано,  прятался за облаками и, наконец, умирал.
В особо светлые ночи в окна заглядывали полуночницы – светлые длинноволосые девицы с лунными глазами. Они высматривали спящую Девочку, чтобы посмотреть, годится ли она для ночных их полётов и забрать её к себе в подруги, но ребёнка всё время тщательно оберегали от лунного света, и колыбель была закрыта, да и занавески на всю ночь плотно задёрнуты. Да ещё кошка, прыгая за занавески на подоконник, смотрела своими зелёными глазами, и лунный свет отражался в них, отчего Полуночницы, испугавшись, улетали к себе куда-то, куда - никто не знает, да и не за чем этого знать…





*   *   *

«Кап – кап –  кап» - вода капала с длинной сосульки в ладошку. Марусе было уже три с половиной года. До первого её дня рождения  она была просто Девочкой, но потом ей исполнился год, и она могла уже получить своё первое имя.
«кап – кап – кап» - сосулька свисала с крыши и была больше Манюси. Уже несколько дней грело тёплое весеннее солнышко. Но снег таял медленно.
В Манюсиной руке была уже целая лужица сосулькиной водички. Девочка умыла своё лицо и повернула его к сияющему солнышку. Глаза сами собой зажмурились.
«Свети, свети, солнышко, дай нам всем по зёрнышку, протруби в рожок, растопи снежок!» - попросила Маня и от себя добавила: «Я хочу, чтобы расцвели цветочки».
Солнце улыбнулось в ответ, но Маняша этого не заметила, она уже бежала со двора, потому, что  заметила, как вдалеке показалась телега отца. Он с утра уехал на ярмарку, и Маруся ждала его весь день.

Довольный конь фыркал, предвкушая скорый отдых и еду. Отец сидел на санях, сзади был короб, полный покупок. Залаяли собаки, приветствуя хозяина. Маня стояла у ворот посторонясь, потому, что боялась коня, но ей очень хотелось к отцу, и она от нетерпения подпрыгивала на месте и хлопала ещё мокрыми от талой воды ладошками.
Отец спрыгнул с саней, взял коня за повод левой рукой, а правой ловко подхватил дочь. Так и вошли вместе во двор. Маруся любила, когда отец брал её вот так, одной рукой, в этот момент она превращалась в птицу и летела над землёй.
Отряхивая от муки фартук, во двор вышла мать, она помогла распрячь коня и отвела его в стойло, дала овсу. Отец отнёс тяжёлый короб в дом, а нетерпеливая Маняша бегала вокруг него и ждала подарков.

Марусе досталась кукла. В нарядном красном платье, с белым, вышитым на ней рисунком. С деревянной головой и нарисованным на ней лицом. В белом платочке с вышитым красным узором. Туловище было сшито из ткани и набито соломой,  а ручки и ножки были тоже деревянные, а на ножках были красные сапожки из настоящей кожи. Такой куколки у Маняши ещё не было.
Она с восторгом смотрела на куклу и не могла наглядеться. Она вертела её в разные стороны, поворачивала то вправо, то влево, и даже вниз головой, она понимала куколку за ручки, трогала сапожки, и всё не могла поверить, что это богатство теперь принадлежит ей. Эта кукла была настоящим чудом.
-А где у неё коса? – Спросила Маня. Косы не было. Это был единственный изъян в её сокровище. У самой Маруси косы пока ещё тоже не было, была только очень тоненькая, как мышиный хвостик, маленькая такая косичка, но перевязанная длинной красной тесёмочкой, отчего казалась длиннее и Маруся гордилась своей косичкой. А у куклы косы совсем не было. Наверное,  она  потом вырастит….

Манюся надела свои сапоги, платок, накинула одежду и выбежала с куклой из дома.
По своей, протоптанной в снегу дорожке – за овин больше никто не ходил – Маня побежала в свой заветный уголок в огороде, где было её потайное местечко – между овином и банькой была сложена поленница, с одной стороны из неё брали поленья, а до другой было ещё далеко, и всё это хозяйство находилось под крышей овина, чтобы дрова не мокли.
У Манятки было там закрытое от ветра и посторонних глаз местечко, где жил её тайный маленький друг Анчутка.
Анчутка сидел как  всегда на поленнице, подняв колени и обхватив их своими тоненькими ручками. Ножки у Анчутки были тоже крохотными  и худыми, а голова  большая. Анчутка был ещё маленьким.
Маруся нашла его тогда, когда он только-только родился из искры, которая упала из трубы в то время, когда в печь заложили много дров, чтобы хватило на всю долгую зимнюю ночь.
Огонь разгорелся так сильно, что из трубы вылетел целый сноп ярких красных искорок, которые так красиво рассыпались по тёмно-синему с розовыми перьями,  закатному небу. Множество искорок летели в синеву неба и таяли, так и не долетев до звёзд, но одна искорка полетела к земле и упала в сугроб. Маняша была как раз возле овина и побежала посмотреть – что же случилось с искоркой.  Искорка продолжала гореть в сугробе, протопив вокруг себя небольшую воронку.
Маруся наклонилась посмотреть и с удивлением увидела, что искорка не гаснет, а продолжает гореть и наоборот, становится всё больше и ярче. На месте красного огонька стало различимо личико, а чёрный пепел вокруг начал превращаться в ручки и ножки. Через несколько мгновений перед Маняшей лежал маленький голый человечек с  большой головой и огненными волосами. Он с ужасом смотрел на девочку и собирался уже заплакать, но Маруся сказала ласково: «Не бойся меня, малыш, я построю домик тебе». Она взяла крошку на руки и отнесла на поленницу. Потом он принесла Анчутке кусочки тряпочек и завернула его.

Анчутка питался солнечным и лунным светом и боялся кошек. Маруся играла с ним и рассказывала ему свои маленькие истории, которые Анчутка очень любил слушать. Например, история о том, какую курочку мама выбрала для убоя – курочка стала нести слишком мало яичек и мама как-то сказала, что придётся из неё сварить суп. Маруське было очень жалко курочку, и она тайком стала подкладывать яички к ней. Курица не возражала, а мать, удивлённая, что наседка стала давать яиц больше, чем другие куры, оставила её в покое.
Анчутка показывал Манюне свои фокусы. Он умел исчезать и появляться в другом месте, мог превратиться в мышонка или в тоненький солнечный луч. Вообще-то Маня знала, что такие существа созданы для того, чтобы вредить людям, и носила на всякий случай на ручке красную ленточку и завязывала узелки из маминой пряжи. Марусин друг был пока безвреден, и очень уж мал, чтобы сильно навредить. Самое плохое, что он мог пока сделать – так превратиться обратно в искорку и поджечь поленницу, но малыш обещал девочке  этого не делать. За это Манечка подарила ему маленькое зеркальце, чтобы он мог отражаться по ночам и светить себе, ведь ночью он был совсем один.

Итак, Маруся побежала за овинник хвастаться своему старому другу своей новой куклой. Куколка Анчутке понравилась, но он, как и всякий потусторонний житель не любил красный цвет, и Маня завернула куклу в свой белый платок. Они играли, пока мама не позвала Марусю помогать стряпать печенье.
Маруня побежала в дом, где всё уже было готово – тесто, сушёные фрукты и ягоды для начинки, варенье, глазурь и много чего ещё вкусненького.

Женщины собрались лепить печенье к празднику встречи Весны. Это были печенинки – лошадки, коровки, козочки маленькие птички-жаворонки.
На столе раскатали большую тонкую лепёшку из теста и стали формами вырезать из неё фигурки - печенинки. Маруся аккуратно ставила свою формочку на тесто и прихлопывала ладошкой пока тесто не прорезалось насквозь, потом, аккуратно подвигав формочкой, она поднимала её, смотря, чтобы тесто не приклеилось к краям. Снова ставила рядом. Скоро уже вся большая раскатанная лепёшка была в лошадках и птичках, потом нужно было только убрать лишнее тесто, и печенинки остались лежать на столе, ждать, пока их покроют глазурью и вставят глазки- изюминки. Некоторые печенинки подкрашивали вареньем, поливали мёдом и взбитыми яичными белками. Теперь все краски необходимо было немного просушить и переложить печенье на широкий противень. К вечеру печенье было готово, и Манюня любовалась приготовленными Жаворонками больше всего.
Маруся любила жаворонков. Эти птички прилетают первыми в конце зимы и приносят вести о начале весны.

Утром, когда печенье отдохнуло за ночь, всех детей одели и повели во двор. Маруню с братом посадили на крышу дома и дали им в руки по две печенинки. Ритуал был простой. Нужно было петь песни для приближающейся Весны и в конце подбросить печенюшных жаворонков как можно выше в небо. Маруся запела, сначала тихо, потом подбодряемая отцом, который держал её за ногу, стоя на лестнице, прислонённой к крыше, всё громче и громче.
На соседних крышах дети кричали и пели, ярко светило солнце, искрился снег и, наверное, от всего этого Манятка развеселилась и прыгала уже, еле сдерживаемая отцом, которому уже целиком пришлось забраться на крышу. Она повторяла и повторяла слова песенки и смеялась и кричала и от всего этого кричания, искрения и визжания, или от яркого солнца, птички в руках у Маруси вдруг ожили и сами собой полетели в синее яркое небо.
И это было совсем даже не удивительно, а удивительно было то, что за Зимой приходит Весна, а за Весной придёт сказочное жаркое Лето, всё в цветах, лучах и чудесах, которые жили в Марусином мире, и их было множество…


























Глава 2
Маша


В ушах свистел ветер, волосы развивались за спиной, руки подобрали юбку, а пятки сверкали вовсю – Машка неслась с горы к реке…
Ей было уже девять лет. Светлые, выгоревшие на солнце волосы светились в первых утренних лучах. Маша неслась к реке, чтобы первой бросить свой венок, сплетённый накануне вечером и оставленный на ночь под лунным светом. Босые ноги уже бежали как будто сами – Машаня не чувствовала их и только ветер в ушах шумел так, как только наверное бывает у птиц, которые летят. Маше казалось, что вот-вот и она взлетит тоже, как бывает иногда во сне.
Но тропинка под ногами кончилась, а мокрая от росы трава была скользкая, что заставило девочку немного снизить скорость. Сейчас за деревьями и кустами появится река, и вот запыхавшаяся Машка выбежала на бережок с венком в руке. Выбежала и остолбенела. От  резкой остановки светлые волосы упали на лицо, а сердце выскакивало из груди.
Машутка присела за куст, и насколько это было возможным, постаралась затаить дыхание…
То, что она увидела, было просто невероятно, чудесно, потрясающе и пугающе одновременно.
На противоположном берегу под деревьями, над водой, кружились в хороводе Вилы. Маша сразу их признала – так могли выглядеть только они – высокие и стройные, в длинных белых одеждах, с длинными худыми руками до колен и с длинными белыми, почти прозрачными, волосами. Они, казалось, не заметили девочку и продолжали кружиться плавно и медленно.
Машуня,  наконец, справилась со своим дыханием и прислушалась. Они тихо и протяжно пели какую-то песню.
Этот хоровод был прекрасен.
Серебристые лучи рассветного солнца проходили сквозь туман утра и эта тишь и этот танец, медленное колыхание рук и одежд – всё это завораживало. Ветви проглядывали сквозь туман, вода струилась у их ног. Казалось, их песню слушали и птицы и рыбы, потому, что ни один звук не смел прервать это заунывное и тихое  пение, одна только вода, как бы получив разрешение, тихо журчала между камней, унося их песню вниз по течению.
Маша опустилась тихо в траву и легла тихонечко под куст так, что только светлая макушка да два карих глаза были бы  видны с противоположного берега, если бы кто-то посмотрел  в её сторону. Но Вилы не смотрели, они продолжали свой танец, медленно раскачиваясь и кружась, и лучи проникали сквозь их волосы и пронизывали прозрачные одежды и это пение и этот ритм теней и лучей – всё это завораживало, умиротворяло, усыпляло. Машенька заснула, сама даже не заметила, как.
Когда она проснулась, солнце было уже высоко, туман исчез, и вместе с ним исчезли Вилы. Река текла мимо Маши размеренно и спокойно и из Вечности в Вечность, и по этой реке плыли мимо Машуни, раскачиваясь и кружась, разноцветные, прекрасные и такие чужие венки.
А Машенькин венок всё ещё был у Маши в руке, и это было очень обидно, ведь Маша встала раньше всех и раньше всех прибежала на реку, и вот сейчас не её, а чужие венки плывут мимо неё, словно украшенные разноцветные лодочки в неведомые заморские – загорские  края, где их поймает тот единственный избранник, который прискачет на лихом коне и возьмёт в жёны ту, кто сплела самый красивый венок, и пустила его по воде самая первая. Но…
«Хорошо», сказала сама себе Маша, «подожду ещё годик, зато я видела самое чудесное зрелище из тех, которое я когда-либо видела раньше, и не известно ещё, увижу ли что ни будь подобное впредь».
Так сказала сама себе Маша, а реке она сказала вот что:
«Пришла я к тебе, Матушка-Река, с повинной головой, прости меня, простите и вы меня, водяные деды и прадеды, и Русалки и Берегини и все остальные обитатели вод твоих, и рыбы и гады, живущие в прозрачной, чистой и холодной твоей воде».
«Да уж», подумала Машаня, подбирая юбки и входя в кристально чистую  воду, «действительно холодно, и камешки – какие острые»
Маша дошла до середины реки и бросила свой венок, так, на всякий случай произнесла заговор, и венок её поплыл, раскачиваясь, в свой дальний путь.
«Пойду, посмотрю на то место, где Вилы танцевали», подумала Маша и пошла по ледяной воде к противоположному берегу. Река была быстра и сильна и пару раз Машку чуть не сбила с ног, она даже юбки выпустила из рук, когда вынуждена была взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие.
Юбки внизу намокли, а вверху вспучились и мешали двигаться, но Маша всё же дошла до противоположной стороны. Она неловко зашла на берег, ноги уже окоченели и плохо слушались, и начала внимательно осматривать берег в надежде найти хоть  что ни будь, что оставляют после своего хоровода Вилы.  Машутка долго искала и,  наконец, нашла несколько белых волосинок. Она аккуратно смотала их и положила в малюсенький полотняный мешочек, пришитый к поясу. В мешочке уже лежал камешек с дырочкой и маленькая осиновая палочка, предметы, которые необходимо всегда иметь с собой на случай встречи с чем-то непонятным или опасным.
Совершенно счастливая Маша же подходила к дому, когда солнце выкатилось из-за дальнего леса и повисло над домами.
Дома её ждала вкусная, дымящаяся каша, а в мешочке у неё было настоящее сокровище – волосы Вил, оброненные ими во время своего магического танца,  увидеть который сумеет далеко не каждый за всю свою долгую жизнь.
После завтрака Машка побежала к зеркалу. Она выбрала самый красивый гребень, с изображением двух птиц, смотрящих друг на друга, а в своих клювах птицы держали цветы, как будто хотели подарить их друг другу. Машенька расчесала свои длинные, но, по правде говоря, тонкие, волосы. И не такие длинные, как хотелось бы, и, глядя на себя в зеркало, постаралась изобразить Вилу. Она встала на цыпочки, призакрыла глаза и  начала медленно кружиться и раскачиваться под звуки мелодии, которая была у неё в голове.  Жаль, что нельзя видеть себя сзади, потому, что распущенные волосы в сочетании с плавными движениями наверняка делали её неотличимой от тех прекрасных жительниц реки.
Воображение Маши дорисовывало свой образ, и она продолжала бы свой танец еще, наверное, долго, но мама прервала её:
- Маруся, закрой, скорее, зеркало, гроза надвигается.

Маша задёрнула быстренько зеркало, потому, что боялась, что во время грозы выйдут из зеркала, живущие в том мире злые существа, потом она побежала в сени за лопаткой для выпечки хлеба, и, пока никто не видит – поцеловала её прямо в сенях, так делают те дети, которые боятся грозы. Машенька уже не считала себя ребёнком, но так, на всякий случай…
Потом она оббежала с лопаткой дом и положила её во двор. Гром гремел всё громче, и  мать торопилась закрыть курятник и хлев.
В доме в это время кто-то закрыл все окна, а старая бабушка вышла во двор и легла на землю. Это она делала для того, чтобы спина весь год не болела –  Машутка прилегла рядом с бабушкой – так, за компанию. У неё спина не болела, но чего б не полежать?
Так они и лежали, слушая раскаты первой  в этом году грозы, пока первые капли не упали им на лица. Тогда старая Бабушка и юная Машаня пошли в дом. В это время дождь хлынул, как из ведра. Маша прижалась лбом к стеклу и смотрела долго-долго, как на улице гнулись от ветра ветви деревьев, как безжалостно струи дождя молотили по молодой ещё траве, как мощные водяные потоки несли в себе листья, ветки и мелкие камушки.   В доме зажгли громничную свечу, и дому ничего не грозило.
Кроме свечи в доме были и другие защиты от молний – ореховые веточки, под крышей висели специально засушенные букетики цветов, под стрехой была загнана крапива, но главное - на крыше дома свил своё гнездо Аист, а как известно, всемогущий Перун, метатель молний не станет посылать свои стрелы в дом, на котором свил своё гнездо Аист.

Гроза длилась не долго, а Маша смотрела всё в окно и думала:
«Ну, как там мои лесные красавицы? Наверное, страшно им одним в реке, где и укрыться негде  и  сберечься нечем».
«Нет», подумала Машенька, «Не хочу быть Вилой!» - Она всё ещё глядела в окно,  слушая отдалённые раскаты грома, потом заплела косу, надела на голову косынку, на ноги сапоги и пошла в сени за корзинкой.
«После такой грозы в лесу должно быть полно грибов» - думала Маша.
Вечером будет праздник поминовения Дедов, и Маша решила сходить в лес и принести к столу того, что могла, а уж грибы она искала лучше всех.
Дождь кончился, туча ушла, и воздух был пряный и прозрачный, чуть прохладный. А над деревней висела Радуга, и один её конец находился в мире живых, а другой в мире мёртвых. И кто найдёт то место, откуда Радуга выходит из земли, тот найдёт настоящие, несметные сокровища. Но Маше сокровища пока были не нужны, у неё своих, детских сокровищ было полно, а от больших несметных сокровищ могут быть только неприятности, потому, что, Маша по сказкам знала, что люди, нашедшие их менялись и навсегда становились злыми и несчастными.

Она кликнула собаку и побежала к лесу, пока кто ни будь не сорвал её грибов. Когда  Машка в сопровождении Жучки подошла к лесу, она остановилась, сняла платок, перевернула его  изнанкой наружу, потом надела на голову, потом она сняла сапоги и поменяла их на ногах – левый  надела на правую ногу, а правый  - на левую. Потом она сняла с себя верхнюю рубаху и вывернула её на левую сторону. Рубаху она просто накинула на плечи, надевать не стала. Потом, трижды повернувшись по солнышку, произнесла заклятие «Меня, Леший, не пугай, дам тебе я каравай», высыпала на траву несколько хлебных крошек, которые были в кармане и  уже потом зашла в лес.
Тут же попался ей грибок. Маленький, удаленький, с красной головкой. Она сорвала его, но в корзинку не положила, а наколола на веточку в дар лесным обитателям – белкам.
Ещё несколько шагов и пошли грибы и грибушки. Грибы Маша брала, а грибушки с маленькими детками оставляла, потому, что жалела.
Так грибок за грибком – зашла Машаня в густой тёмный Лес.
Сама не заметила, как зашла. Опомнилась только тогда, когда Жучка залаяла. Вокруг стояли толстые стволы огромных деревьев, оплетённые со всех сторон тонкими гибкими стволами ещё каких-то растений. И все они были покрыты серо- зелёным мхом, отчего казались страшными огромными ногами какого-то громадного чудовища-зверя с тысячью ногами. Молодых растений и кустов почти не было и трава внизу была не трава, а переплетение каких-то старых, коричнево- серых нитей, сквозь которые с трудом пробивались несколько чахлых былинок, да шишки, величиной Машину ладонь, валялись повсюду. За деревьями нигде не видно было просвета, а это только значило, что зашла Маша очень далеко.

Смотрит Машута – стоит перед ней огромный Гриб-Боровик и на Машу из-под шляпы смотрит. Маша даже попятилась и чуть не споткнулась о корни дерева. А Гриб смотрит, то на Машуту, то на корзину, где много уже его братьев и кумовьёв лежит. И молчит. А Маша тоже слова вымолвить не может – боится. А только вдруг ей мысль пришла – гриба-то что бояться? Его ноги крепко-накрепко в землю вросли, не сможет он Машку поймать.
Повернулась Машенька и вон побежала из тёмного незнакомого леса.
А Жучка впереди Маши бежит - тоже видать, Гриба испугалась.
Сообразила Маша, что нужно за Жучкой бежать – собака всегда найдёт дорогу домой, для этого у неё специальные знания имеются. Потому и берёт Машенька всегда Жучку с собой, чтобы в случае чего  - из леса вывела.

Так и добежали до опушки, а там и деревню видно.
Машка запыхалась, остановилась, оглянулась и  немного подождала,  не появится ли где  страшный Гриб- Боровик.  Переоделась Машутка обратно, всё на свои места правой стороной надела, и всё ещё немного побаиваясь, пошла к избе.
Поставила корзину на стол и со всего размаха в кровать прыгнула – умаялась.

Заснула Машенька и снится ей сон – идёт она по полю, а над ней низко-низко летят облака. Протянула она руку и поймала одно облако. А облако превратилось в Барана. Баран повернулся и уставился прямо в глаза Маше своими синими глазами. И видит Маша в этих глазах отражение своё, но не своё, как будто старше она и в красивом платье, а рядом с ней красивый юноша и тоже в нарядной одежде. А над головой у них белый голубь крылья распластал и летит, Маша хотела посмотреть, что же дальше будет, но тут Баран отвернул голову, снова превратился в облако и растворился в небе. Остались у Машки в руках несколько белых волосков и как будто воспоминания.

Проснулась Машенька, когда в горницу вошла мать, на руках у неё была младшая Машина сестренка, ей было три года и Машаня хорошо знала, что она будет сейчас присматривать за ней, пока взрослые будут готовить праздничный ужин. Вставать пока не хотелось, но послушная Маша взяла Девочку и пошла с ней во двор, где отец давно уже сделал для детей маленький домик. И было в этом домике всё, что нужно для хозяйства – и печь, и посуда, и лавки, и стол.
Малышка любила играть с Машей в домике, да и сама Машка не прочь была поиграть ещё – даром, что большая девица, а с детством пока прощаться не хотелось.
Вот так и получалось – утром женихам венки пускать бегала, а вечером в деревянном горшке из песка кашу куклам варила.
Так и день прошёл.


Вечером за столом собралась большая семья. Пришёл брат отца с женой и детьми. Принёсли гуся жареного, немного вяленой рыбы и сладости, сделанные из сушёных фруктов с морковью. Их Маша любила больше всего, тем более что у тётки конфетки эти лучше всего получались.
Пришли сёстры матери, молодые ещё девки, незамужние, хохотушки и модницы. Пришла старая двоюродная Бабка, которая жила одна на краю деревни и, которая, как говорили, была двоедушницей.  Днём она была Бабка как бабка, а ночью, пока она спала, вторая душа её в чёрную кошку вселялась, и воровала та кошка соседских цыплят. Люди знали это, сердились, но кошку не трогали, боялись Бабке навредить. Она хоть и двоедушницей была, но лечить умела. И людей и животных. Многие обращались к ней за помощью, за что и цыплят прощали.
Маша бабку эту очень любила и побежала к ней бегом – волосы Вил показывать. Бабка Машеньку похвалила и велела припрятать подальше, дескать, пригодятся, а для чего – сама узнаешь.… А про гриб Машка рассказывать не стала, боялась, что ругать будут за то, что она в дальний лес забрела.

Стол был накрыт двенадцатью блюдами, как того требовала традиция поминовения Дедов.
Были там Жареный гусь с яблоками, телячья ножка, рыба жареная и вяленая, грибы, пирог с капустой и пирог с картошкой, сладкие пироги и другие сладости, но самым главным блюдом  были блины. Они стояли в центре стола, и на подоконниках, и от них шёл ещё  пар.
Вся семья встала вокруг стола и  Дед – глава семьи начал перечислять всех Дедов и Баб, ушедших уже с этого света с просьбой отведать первыми приготовленных для них кушаний. Как известно, души умерших питаются паром и запахом приготовленной для них еды.
Живые постояли ещё немного, ждали, пока все души насытятся и, наконец, Дед отдал приказ садиться, и трапеза началась.

Во время еды говорили об ушедших, желали им хорошей жизни на том свете, подливали медовуху в стаканы и подкладывали еду в тарелки на  подоконниках.
В доме не забывали о предках, почитали их, подкармливали, потому и предки помогали в делах живущим – присматривали за скотиной и птицей, смотрели за детьми, оберегали от нечистой силы. Могли и дождь прекратить, когда нудно и засуху.
Дети видели и знали все традиции, сотни лет повторяющиеся из поколения в поколение. Сидя за столом, слушали они истории о своих пра-пра-пра, не ясно каких прабабках и прадедедов  и   учились так же у них правилам и законам этой жизни…


*    *    *

Бабка смотрела из окна на двор и говорила:
«Ну, всё, вот и смерть моя пришла».
Машаня тоже выглянула в окно. На плетне сидела чёрная курица и голосила по-петушиному. Это был верный признак.
«Нужно было давно её забить…», сказала Бабка,
 «Не нравилась мне она с самого начала. Да что ж делать, видать её не обманешь. Да я и мать свою давеча во сне видала, звала меня она, так видно уж скоро….»

Маша почувствовала, как в груди её что-то сжалось, казалось, сердце сейчас остановится, она не могла сказать и слова от нахлынувшего на неё  предчувствия чего-то ужасного, пронизывающего насквозь ужаса, оттого, что жизнь конечна и когда- то придёт время и её, Машки, Машуни, не будет на свете.
Она молча смотрела на Бабку, а та спокойно отошла от окна и пошаркала в свой угол, где у неё стояли сундуки с добром, открыла, кряхтя, сундук и стала что- то перекладывать в нём с места на место.
«Дочур» - позвала она Марусину бабушку, «А где тут у нас кружевные занавески, которые я давеча накрахмалила?» - спросила она.
«Да как она может думать о каких-то там занавесках?»- подумала Машанька, и ужас снова охватил её.
Она соскочила со стула и, как была, босая и непокрытая, ринулась на улицу.

Она бежала куда-то и ничего не видела перед собой, потому, что перед глазами стояла чёрная курица с растрёпанными крыльями, а в ушах звучал голос Бабки: «Смерть моя пришла».
Маша пыталась вздохнуть, но комок, застрявший в горле, ей не давал. В конце концов, бежать уже не было сил. Она была на берегу реки. Схватив первую попавшуюся лодку, она толкнула её и прыгнула. За ней в лодку прыгнула собака. Веслом Машута подтолкнула лодку и села, позволив Реке подхватить ветхое судёнышко и понести туда, куда только одной Реке и известно.

Маша лежала на сиденье лицом к воде и долго- долго смотрела на проплывавших в глубине рыб, живущих в подводном лесу.
Вода была тёмно – зелёная, глубокая и холодная. Глубина эта была пугающая, своей неизвестностью. И из этой глубины вырастали мохнатые  причудливые водяные растения. Они были как густой подводный лес, а рыбы висели иногда по одной, а иногда стаями над этим лесом и Машуня думала, что это птицы, летящие над лесом и она тоже, как птица или как облако сейчас летела над подводным этим  лесом и время в этом лесу текло по- другому, возможно, наоборот, кто знает, но точно уж, не так, как во внешнем мире. Пространство этого мира было ограничено берегами и от этого казалось, что продолжается оно не в стороны, как внешнее, а вниз и что там на самом деле Внизу, никто не знал и от этой глубины и неизвестности в груди у Машуни ещё больше сжималось и она всё крепче держалась за лодочные борта.

Постепенно мысли её стали приходить в спокойное состояние, курица исчезла, Бабкин голос тоже и карусель мыслей о жизни и смерти сменилась какой-то спокойной холодной тоской да безысходностью, если не сказать, обидой на то, что такая прекрасная жизнь должна когда-то  закончиться, к этому подмешивалось возмущение бабушкиным спокойствием и равнодушием.
«Как от может так спокойно говорить об Этом?» - просила опять себя Маша.
А лодка всё плыла, а Маша всё думала и думала. Наконец она решила, что Бабка знает что-то такое, чего Маше знать ещё не положено, поэтому она так спокойна. Бабке было девяносто, Маше - двенадцать, их разделяла почти  целая вечность.
 «Целая вечность»,- подумала Маша. За такой срок наверняка узнала Бабка что-то такое, что позволяет ей вот так, запросто, говорить о собственной смерти, не боясь её и не переживая.

А Река несла Машутку, всё дальше и дальше, и Собака начала, наконец, нервничать: «Солнце уже садится, а хозяйка и в ус не дует»…
Машка ничего этого не замечала, она всё ещё смотрела на рыб, лёжа на скамье. Вдруг она услышала ужасный звук, который вывел, наконец, её из оцепенения. Этот звук раздался совсем близко, и Машенька от неожиданности подскочила, чуть не упав в воду. То выла Собака, стоя на корме.
Машка замахала на неё веслом и закричала. Собака испугалась и замолчала. Она увидела, наконец, что река занесла её в совсем неизвестную местность, так далеко Маша никогда не заплывала. От испуга недавние мысли её совершенно вылетели у неё из головы.  Она пыталась сообразить, что же сейчас делать.
Первым делом она попробовала грести в противоположную сторону, но Река не давала, лодку закружило, Машунька перепугалась ещё больше и начала грести к берегу. Вокруг сгущалась сумерки, а Машка с собакой были очень далеко от дома и не знали, что делать.

Они вылезли на берег – девочка и собака. Лодку Маша подтянула на траву, а сама села на камень, «Что делать?» - думала бедная Машутка.
 « Как же я теперь домой попаду? Неужели в лесу жить придётся?» Она слышала о людях, которые живут в лесу, они были страшные, большие и волосатые. «Неужели и я стану такой же?»
Собака бегала взад-вперёд по берегу и отвлекала Машку от этих мыслей. И, наверное, из-за Собаки Маша ничего не могла придумать.
Вечер  приближался быстро, звёзды зажигались, уж виднелись созвездия Волосынь, вышел Месяц. Машуньке становилось всё страшнее и холоднее. Наконец последний лучик солнца погас и девочка, так и ничего не придумав, залезла обратно в лодку.

Лодка раскачивалась в тёмной воде, и волны бились о борт. От этого звука становилось ещё неуютнее и страшнее, комары зудели со всех сторон и кусались. Бедная Маша чуть не плакала. Она взяла опять весло и принялась опять грести против течения, стараясь держаться у берега, где река несла меньше. Лодка потихоньку начала продвигаться назад.
«Сколько же мне грести? Вот глупая девчонка!»,- ругала себя Машка. Она давно уже забыла причину своего такого далекого уплытия.  У неё сейчас осталось только одно дело -  грести, сосредоточенно и размеренно, стараясь сохранить силы, и она даже ругать себя перестала, глядя только на свернувшийся клубок на корме – Собака спала, только изредка сгоняя лапой надоевших уж совсем комаров.

Сколько прошло времени, Машутка не знала. Она всё гребла и гребла и, чтобы как-то себя успокоить, вслух говорила заговоры, предназначенные Реке и рыбам, Водяным и Берегиням, тем, кто жил в Реке и кто был сейчас в своей стихии. Берега – чёрные и враждебные проплывали мимо, и только месяц и звёзды освещали путь бедной Маше, которой выпало такое вот испытание в наказание за её безрассудное и бесполезное бегство от тех великих проявлений Жизни, которые следовало принимать с благодарностью и покорностью, но Машеньке только предстояло разобраться в этой сложной книге под названием Жизнь с её главами, читать которые следует лишь только в той последовательности, что начертаны Судьбой, и заглядывать в новые главы, не прочитав предыдущие – сущий кошмар, и Маша его испытала сегодня в полной мере.

Впрочем, это было уже вчера, а поскольку новый день уже вступил в свои права, то появились в нём и новые лица. И лица эти появились прямо из воды. Маша не сразу заметила, что смотрят на неё из тёмных вод какие-то странные существа, освящённые лунным светом – не то люди, не то рыбы… Машуня даже не испугалась, сил не было, до того она была измучена и физически и душевно, что и думать то уже не могла. Воспринимала всё, как в полусне, в полудрёме. Села Маша на скамеечку и доверилась Судьбе, Жизни, Лунному свету и чёрной Реке.
Берегини подхватили лодку и понесли на своих рыбьих телах против течения Вечности, только журчание воды, да изредка удары их хвостов по воде нарушали тишину.  Машута не переставала повторять заговоры, глядя в лица Берегиням, и их губы вторили ей безмолвно.
Так прошло несколько минут, или часов, показались острова, которые Маша знала с детства и даже дала им имена.  Один остров был Львом – сильным и могучим, охранителем огня и почти всего, что было связанно с огнём и с жаром. Второй остров был похож на Орла, и Маша знала, что он является покровителем Воздуха и неба. Третий остров- рыба, отвечающая за воду. Четвёртый остров  - бык. Под его покровительством была земля. Четыре эти острова стояли посреди Реки, и Маша часто плавала на них. На каждом был Алтарь, к которому приносила она дары и просила помощи и покровительства у четырёх стихий.
И всегда стихии ей помогали. Вот и сейчас, благодаря правильно выбранным заговорам, Русалки - Берегини несли её к дому, и в этом было столько прекрасного и чудесного, что Девочка подчинилась им безоговорочно, понимая, что это и есть одно из подтверждений того, что этот мир устроен очень мудро. Нужно только стараться не нарушить гармонии, не наделать глупостей, не забегать вперёд, а идти по жизни маленькими своими шагами, на каждом этапе получая знания, которые способна воспринять хрупкая ещё душа ребёнка.

И вот показалась деревня, и Маша вздохнула с облегчением.
Когда лодка причалила к берегу, и Берегини осторожно вытолкнули её на сушу и, взмахнув хвостами, исчезли в воде, Солнце уже начинало свой очередной обход.
Машуня, уставшая, но повзрослевшая, за эти несколько часов, пошла к дому. Пока она шла, Солнце вставало, а над домом повисла Радуга. Спокойная и всё понимающая Маша, вошла в Дом.

























Глава 3
Марийка



«Вот теперь то я точно знаю, что я не такая, как все» - думала Марийка.  «Все вокруг только и делают, что что-то делают, взрослые работают и спят, ещё едят, дети копошатся со своими игрушками, и никто не замечает, что Солнце встало, и на серебристо-изумрудно-прекрасно-невозможно выразить-какой траве блестит роса, маленькие капельки и их миллионы! А облака, такие лёгкие, прекрасно-лёгкие и далёкие, летящие из-за горизонта и улетающие в Бесконечность и никогда не повторяющиеся, облака плывут по небу и птицы, ведь они поют и щебечут и чирикают и радуются этим облакам и росе…и никто, ни взрослые, ни дети за своими делами не видят облака, не слышат птиц, журчания ручья и шум ветра в поле…» - Так думала Марийка, лёжа в высоких колосьях, расправив руки, как крылья и, глядя в небо.
От этого ощущения полноты жизни захватывало дух, и слёзы капали в уши.

Марийка встала, наконец, и пошла в деревню.
Она весь день сегодня гуляла по просторам и думала о несправедливости одинокого её существования. Никто не понимал бедную Марийку. Мать то и дело заставляла её что-то делать, думая, что ей нечем заняться. Сёстры приставали с глупыми своими играми. Даже бабушка сердилась, видя, что Марийка, долго засиживаясь при свечах вечером, утром не может проснуться.
Все занимались обыденными своими делами, не замечая, что каждый день ценен, и ценен даже каждый шаг, потому, что не повторится.
Марийка подняла с земли камень – гладкий, удобно умещавшийся в ладонь и самое главное- с аккуратной дырочкой посредине. Не камень, а просто находка… такие камни встречаются чрезвычайно редко и каждый на вес золота. Если посмотреть в дырочку такого камня на человека, то можно увидеть все его тайны, а если такой камешек повесить в курятник, то куры будут надёжно защищены, потому-то и называется он «Куриный Бог».
Марийка стала смотреть в дырочку, стараясь запомнить картину окружающего её, прекрасного  мира.
Медленно, медленно шла она к деревне и внутри дырочки, как в воспоминаниях, менялись картинки. Вот знакомая с детства панорама. Деревянные дома с заборами, за которыми располагаются целые большие миры, у каждой семьи свой мир, где-то хороший, а где-то и не очень и оттого, насколько  эти миры были хороши, и заборы и дома и окна этих домов, многими приметами говорили. Вот, скажем первый дом на окраине деревни. Это дом кузнеца. И забор был у дома больше и прочнее, чем у всех и доски были темнее и неприветливей и оковы металлические на воротах, большие, могучие, как сам кузнец и порядок в мастерской как бы переходил в порядок на подворье, где каждая вещь имела своё  место.  И угадывалось лицо кузнеца в лице дома. Наличники могучие и нависают совсем как брови и плетень – не плетень, а точь  в точь – усы… А домик деревенской знахарки совсем как она – старый и дряхлый и покосившийся, поросший  тонкими веточками, которые выглядывают из-за ветхой крыши как тонкие седые волосы из под её платка. И окна – глаза мутные и тёмные. Совсем как у бабки.  А вот сразу три дома стоят рядком – крепкие, молодые и красивые, как три брата, которые их построили, и светлые и ладные, радостные и беззаботные.
А если посмотреть вправо, то за большим полем дальний дикий лес, почти синий и над лесом облака, как птицы распластали свои крылья и летят медленно, как будто смотрят, не найдётся ли какой жертвы сегодня, заблудшей в заветные пущи.
Медленно, медленно шла Марийка в деревню, думая,  что сейчас её уединение закончится, и нужно будет опять делать все эти не нужные и бестолковые дела. Например, мыть посуду, или топить печь, стирать бельё, или того хуже – выбивать половики. Но самое плохое – чистить хлев, вот это уж Марийка совсем не любила.
Но сегодня Судьба помогала Марийке – ей наказали только из, уже поднявшегося теста, слепить пирог и поставить его в печь. Это ещё можно было вынести.

К вечеру, когда пирог уже был готов и стоял, дымясь, посреди стола, а родители уже вернулись с поля, пошёл дождь. В доме зажгли свечи, и стало так мучительно грустно, тоскливо и так всё знакомо и неинтересно, так уныло и скучно, что Марийка уже чуть не плакала.  Она съела кусок пирога и от навалившейся вдруг на неё хандры хотела было залезть на печь и уснуть там, как вдруг со двора её позвали соседские дети.
Марийка вмиг забыла о своей хандре и быстренько оделась.

Мальчишки и девчонки её возраста и постарше бежали в тайное укрытие на краю деревни под навес, где первые деревенские заводилы и весельчаки созывали детей и подростков на тайную встречу, где они могли придумать что ни будь весёлое или просто поговорить о том, о сём.
Сегодня было решено устроить небольшие шуточные бесчинства – древний ритуал ворования со всех дворов, какой ни будь домашней утвари – телег, лестниц, оглобель и тому подобных вещей. Делалось это не только с целью отвести от жителей деревни различные беды и несчастья, хотя издревле ритуал предполагал оные последствия, а так, просто, чтобы сообща сотворить что ни будь радостное. И, конечно, никто и не предполагал какой либо вред нанести, а так, просто весело пошалить и просто быть вместе и не сидеть по домам на печи после скучного дождичка.

Сегодня решено было воровать коромысла. В каждом дворе стояли они у ворот и имели весьма практичное применение. Без них трудно было принести сразу два ведра воды из колодца.
Коромысла все были расписные и носили печать характера каждой хозяйки. Если сложить их где-то в одном месте, то утром каждая хозяйка, придя на место перенесения этих нужных предметов хозяйского быта, ворча, признает, несомненно, своё.

Договорились ходить по двое, и Марийке выпало ходить с Петром, длинным худым подростком с соседней улицы. Марийка нисколько не возражала, они с детства знали друг друга и часто вместе с другими такими же детьми играли сообща. Коромысла следовало красть со дворов и нести на главную площадь, где собиралась обычно община. Там, из принесённых   коромысел решено было сложить небольшой холм и поместить на верху соломенную куклу.
После дождя вечернее небо было особенно чисто и ясно, тёмно синий, с переходом в фиолетово - розовый  в том месте, где давно уже закатилось солнце и глубокий, почти чёрный на востоке  с миллиардами звёзд как бы перевёрнутое озеро с брызгами, и луна – полная, круглая и огромная не очень высоко над горизонтом, только с начале пути и уже готовая к этому пути и во всей своей красе и с точками, как будто наблюдающая за тем, что происходит на земле и, конечно, готовая осветить всё, и всё заметить.
В такие ясные ночи подростки любили собираться вместе и что- то придумывать, они уже не нуждались в защите от лунного света, наоборот, считалось, что после того, как ребёнок вырос, лунный свет полезен, он освещает тайные знания, которые должны пробудиться в душе и помогать взрослеть дальше и становиться всё более самостоятельным и  независимым от старших.

Дети разбежались по дворам, заходили тихонечко в ворота, один отвлекал собак, а другой в это время крал коромысло. Потом дружно бежали  к площади. Так Марийка с Петром сбегали уже пять раз, коромысел на площади собралось уже довольно много, осталось всего несколько дворов и один из них - двор старого деда бобыля  Демьяна, который жил много уже лет на земле и всё без жены и воду в вёдрах носил без коромысла. Но проверить, есть ли у него предмет этот всё же надо было.
Молва о деде шла не хорошая, и все его немного боялись. Дед был нелюдим и не приветлив. Марийка с Петром вызвались идти к нему, потому ли, что хотели показать свой характер, или осенний пьянящий воздух бодрил, или просто больше желающих идти к бобылю не нашлось.
Пошли. Ночь уже была в разгаре, и луна поднялась высоко и светила всё ярче, свет был холодным, он отнял цвет у всех предметов, оставив только чёрное и белое. Заборы отбрасывали чёрные тени на дорогу, и она сделалась полосатая, деревья, с пока ещё не облетелыми листьями бросали на землю причудливые тени, похожие на чудовищ, и казалось, что в кустах кто-то наблюдает за ними. По мере приближения к дому им становилось всё страшнее, но разве можно было показать это? Они подбадривали друг друга и себя, говорили что-то громким шёпотом и шутили и тихо смеялись. Они гнали от себя этот страх и забывали о нём на несколько мгновений, пока какая ни будь особенно похожая на чудовище тень на дороге не напоминала о нем. 
Когда они подошли к воротам, то остановились, прислушались. На дворе было тихо, только ветер шумел, да повсюду, со всей деревни лаяли во дворах собаки, и это ободряло их.
Марийка с Петром переглянулись и решились…  Ворота тихонько скрипнули. Они зашли. Двор был хорошо освещён, и все хозяйственные принадлежности при лунном свете были хорошо видны и значимы. Все эти предметы во дворе можно было рассмотреть при лунном свете в отдельности и предназначение каждого предмета не вызывало сомнения, но Луна, освещая одну сторону, неизменно прятала другую и тени сливались, и от этого казалось, что это не отдельные объекты, а какой-то слившийся в одно целое большой механизм или животное, и дети очутились внутри этого механизма-животного. Среди всего этого нагромождения домашней и дворовой утвари коромысло они заметили не сразу. Но оно тут было.
Марийка первая увидела его и подбежала, чтобы сразу закончить это, и уже было взяла за широкую середину, но спиной почувствовала  движение или взгляд Петра. Она оглянулась и быстро посмотрела на него. Мгновения хватило, чтобы понять – произошло что-то страшное. Взгляд Петра был направлен на что-то сзади неё, и глаза его расширялись и, что было страшнее всего – рот его  медленно открывался, отчего при лунном свете казался чёрной дыркой на белом лице. Марийка быстро обернулась, приготовив коромысло для обороны.
То был волк. Большой и лохматый, каждая его волосинка была отчётливо видна, и шерсть его медленно поднималась, и он становился всё больше и как будто колючее. Глаза его горели, а нос сморщился, и под этим носом, как бы давая понять, что это не шутка, светились огромные белые клыки. А между клыками два ряда мелких зубов, которые были как  драгоценное ожерелье, аккуратно сложены в два  ряда.
Этот момент Машиной жизни можно было не запоминать специально. Он сам собой врезался в память на многие годы. Потом, уже будучи совсем взрослой и мудрой, Марийка вспоминая этот момент, каждый раз удивлялась, какое первое чувство она испытала, увидев эти зубы.
Это был восторг.
«Как здорово», подумала тогда Марийка. И сразу:
«Что же будет?»
Волк медленно переставил лапу в направлении детей. Он отчётливо давал понять, что это его территория и они здесь не прошеные гости. Марийка сделала шаг назад, но только она, Пётр стоял на месте. Он, как будто подчиняясь древним знаниям внутри него, стоял молча и только сосредоточенно смотрел в глаза зверю. Эти два взора друг другу в глаза – взгляды зверя и человека, наверное, самые древние подтверждения существования вечной борьбы между зверем и человеком, охотником и жертвой. Кем будет сегодня этот мальчик? Он стоял и смотрел в глаза зверю.
Марийка сделала ещё два коротких шага назад и упёрлась спиной в Петра. Дальше отступать было не куда. Он обхватил её руками и сказал «Не бойся».
И это произошло. Она впервые ощутила за спиной мужчину, который хотел защитить её. Это придало ей уверенности, тем более, что единственное оружие  было в её руках, а парень стоял за спиной. Но они теперь были вдвоём, и эта решимость удвоилась.
Волк медленно приближался, уже слышалось его глухое рычание,  глаза его, по мере приближения темнели, и вместе с этими глазами темнело всё вокруг. Время остановилось. Темнота, как уголь, как смола, обволакивала всё вокруг, и, наконец, наступила Кромешная Тьма.

И в этой Кромешной темноте со всех сторон стали раздаваться крики, удары, хлопки и визги.  Бабы заголосили, мужики перекликались и собаки выли. Вокруг происходило что-то совершенно не понятное и очень страшное. Страшен был зверь, готовящийся по видимому к прыжку, хотя его из-за наступившей темноты сейчас почти не было видно, страшны были крики на улице и ясно было, что там происходило что-то не хорошее, но самое страшное было то, что на небе в этот момент не было луны. От этого звёзды светили ещё ярче, и всё небо было ещё дальше, шире и холоднее.
Марийка в ужасе бросила в сторону волка коромысло, чувствуя, что попала в цель и обернулась к Петру и прижалась к нему и замерла, подумав, что будь, что будет, и стала шёпотом произносить проносившиеся один за другим в голове заговоры от нечистой силы, путаясь и торопясь.
Пётр обхватил своими длинными руками Марийкину голову, впервые почувствовав в этой, знакомой с детства девчонке, живое, трепетное, доверчивое и такое испуганное существо, что весь его страх улетучился мгновенно. Пока летело с грохотом коромысло, он успел схватить девочку в охапку, развернулся и ударил ногой в ворота, выскочил на улицу и, пинком захлопнул ворота, слыша, как зверь бросился изнутри…
Чёрные тени и красные огни, отсветы от факелов на домах и заборах. Отовсюду крики и топот ног. Все люди бежали в сторону главной площади.
Женщины вопили, дети ревели.
Отовсюду слышались крики «Волк! Волк!»
Пётр всё ещё держал Марийку поперёк туловища. Она старалась уже освободиться от его рук и понять, что же всё-таки происходит.
Все бежали в сторону площади и Марийка с Петром, взявшись за руки, чтобы не потеряться в темноте, тоже побежали туда.
На площади уже горел костёр из факелов, чуть поодаль валялись сложенные холмиком коромысла. Казалось, все жители деревни были тут.
«Что случилось?»
«Объясните, кто ни будь, что происходит!»
«Мы не понимаем!» - слышалось ото всюду.
И потом: «Волк!»
«Волк!»
«ВОЛК!» - со всех сторон.
«Волк луну проглотил!»
Взрослые стали читать заговоры, прося Волка отпустить луну.
Голоса, сначала вразнобой, но потом, постепенно, слились воедино, и все повторяли и повторяли с детства знакомые заговоры.
«Батюшка, Волче, поклонись, посторонись, верни нам нашу луну на небо, отцы твои жили под ней и детки твои живут под ней, дай и нам пожить, поживать под луной, под месяцем ясным, а тебе будет играть, озорничать, отпусти луну, прими жертву».
Люди всё ближе и ближе обступали горящий костёр и, глядя в небо, всё просили и просили. Их тени плясали и раскачивались в такт заговора и, очевидно, с неба казались они большим странным цветком с огненной серединкой, цветком, который вырос посреди Кромешной Тьмы и посылал свои мольбы вверх, навстречу неизвестности, холоду и бесконечности.
Наконец на небе сверкнуло, все взоры обратились туда, а в хоре голосов послышались нотки  уже не отчаяния, а надежды и, как одержимые они всё повторяли и повторяли,  и требовали уже, а не молили …
Луна медленно выкатывалась из пасти схватившего её волка.
Люди продолжали читать молитву.
И вот, наконец, Волк вернул Луну на небо. И она осветила всё вокруг своим мёртвым, белым светом, но стала как будто чище, светлее, ещё краше, чем прежде. Все приветствовали ночное светило, пели песни, смеялись и обнимали друг друга.
Тут же, на площади, стали разбирать коромысла, говоря при этом, что возможно, учинённые детьми бесчинства этой ночью, помогли избежать большой беды. Очень быстро привели на площадь лучшую телку, и мужики сразу взялись за дело…

Уже под утро, уставшие, натерпевшиеся страхов за эту ночь, Марийка и Пётр возвращались домой, чувствуя, что этой ночью произошло что-то  гораздо большее, что-то важнее, чем отпущенная на свободу Луна.  Это было их личное, внутри, глубоко сидящее что-то и они, как заговорщики, шли молча, не смея осознать пока, что же это было. Это было какое то новое счастье, не связанное ни с Луной, ни с праздником в деревне. Это было что-то внутри, как будто целый мир сжался до размеров сердца и сидел сейчас в груди, и это вызывало такую радость, что страшно было даже рот открыть – вдруг это чувство упорхнет и больше не воротится. Так и расстались молча.

Поздним утром, почти уже в  полдень, проснулась Марийка и лежала долго-долго с открытыми в потолок глазами, не в силах даже пошевелиться под тяжестью навалившего на неё, как целое небо, счастья. И задавала себе вопросы: «Что это с ней? И как это произошло?»


*  *  *


«Как пахнут прогретые солнцем луга? Разогретой землёй и упавшими,  пряными листьями. Аромат цветов привлекает множество бабочек. Посмотри, как они красивы. Это наши бабочки. Вот моя Пра-пра-пра-Бабочка! Она смотрит на меня. Она такая лёгкая и нежная, как может быть только бабочка, а рисунок на её крыльях точь в точь, как на  её старом сарафане».
«А если закрыть глаза, то повсюду стрекот кузнечиков и дальний лай собак, а за ближним лесом – скрип телеги, а в самом лесу – щебет птиц, но за этими звуками не прослушать бы шорох травы на ветру».
«А если замереть и не шевелиться, то можно почувствовать, как этот ветер нежно прикасается то к одной, то к другой щеке и шевелит волосы, а солнце греет макушку, и от этого по спине бегут мурашки».
«А на озере тысячи переливающихся огоньков-отсветов. Солнечная дорога, ведущая к тому берегу. А небо такое прозрачное и многослойное, как пирог, а облака - это огромные горы, по которым можно бродить и смотреть сверху на квадраты полей, раскрашенных во все возможные земляные цвета, от бледно желтого, коричневого, до ярко-ярко зелёного, почти что невероятно зелёного»…
И ветер шевелит волосы, и солнце греет затылок, и бабочки летают вокруг, и облака и земля радует глаз, и птицы щебечут, и кузнечики стрекочут, и всё это, разделённое между двумя людьми чудо, людьми, сидящими на горе прямо на большом плоском камне, откуда всё видно, слышно, и ничего больше не нужно…

 «Сколько мы тут сидим?»
«А сколько бы ни было, какая разница?»
«Подождём закат?»
«Как вчера?»
«Как позавчера»
«А, как давеча!»
«Как всегда»
«Как завтра»
«Как вечно»…
Хорошо говорить на одном языке. Можно и молчать. Всё равно, всё ясно. Нет равнодушия. Нет суеты. Нет одиночества. Есть большой мир и МЫ в этом мире на самом верху. На плоском, сером, прогретом солнцем камне. Нет, всё-таки жизнь прекрасна…


Девушки гадали. Ещё вечером начались сборы. Волосы распущены и расчёсаны. На голове венок. Белая, длинная рубаха. И свеча.
Ближе к полуночи Марийка вышла из дома и огородами, чтобы никто не видел, побежала к мировому дереву, что росло недалеко от деревни, на лысой  горе.  Дерево это издревле почиталось предками. Самое большое и старое, на перекрёстке трёх дорог. Рядом с деревом когда-то давно был сделан жертвенник, куда приносились дары многим Богам, но больше всего- Дажьбогу,  прося у него помощи и защиты.
Как говорили – Мировое это дерево росло из центра земли, глубоко корнями уходило в землю и питалось земными энергиями, а ветвями  - далеко в небо, являясь проводником также и небесных энергий, а где-то в центре его ствола эти энергии встречались и, распространяясь над землёй, покрывали собой и защищали всю деревню и живущих в деревне людей.
Дерево это хранило тайны и могло воздействовать на живущих и на мёртвых, поэтому его уважали, боялись и берегли. На ветвях Дерева ночевали перелётные птицы, а под кроной отдыхали переходные люди, и звери не трогали друг друга в тени его раскидистых ветвей, через которые ночью были видны звёзды, а днём иногда пробивались лучи солнца. Тогда солнечные зайчики, рождённые под кроной, оживали и рассыпались по полям.
Давным-давно в дерево ударила молния, пущенная Перуном, и расколола ствол надвое. Теперь у дерева было две половины,  одна, чёрная, рассказывающая о прошлом, а вторая, светлее,  предсказывающая будущее. Под дерево местные жители, а иногда и приезжие, ходили гадать о предстоящем урожае, о приплоде скота, об исходе болезни. Через расщелину в стволе проносили младенцев для защиты от сглаза и порчи.
Говорили, что на третий год после удара молнии, из ствола Дерева вышла маленькая металлическая стрелка. Подобрала эту стрелку Бабка Полина,  с тех пор она стала лучшим в деревне лекарем, известно, почему – кто сам  такую стрелку найдёт, тому открываются все секреты целительства.

Девушки под Дерево ходили гадать на суженного. Собирались ближе к полуночи в самую короткую и тёмную летнюю ночь, шли, дорогой соблюдая молчание, поодиночке, в длинных, белых рубахах с распущенными волосами, приходя, зажигали свечи и вставали в круг. Закрыв глаза, ждали, не послышится ли имя суженного. Девушка, у которой свеча первой догорит, та и выйдет замуж первой.
Потом садились к стволу и долго - долго глядели на себя в зеркало, пока всё вокруг не затемневало, а в зеркале показывалось  его лицо.  Иногда доглядывались, но чаще – только себя и видели.

Марийка закрыла глаза и стала слушать. Ночной ветер гладил щёки, в траве стрекотали и мешали слушать сверчки, девчонки переговаривались шепотом, иногда тихо смеялись. Марйка всё прислушивалась. Долго, долго, воск иногда капал на руку, это было не больно, немного жгло и немного отвлекало.
«Шур-шур», шуршали листья.
«Кар-кар», каркала вдали ворона.
«Петр», прозвучало в ушах.
«Что?», спросила Марийка.
Ветер гладил щёки, она открыла глаза, свечи ещё все горели, она посмотрела на небо, там были тысячи звёзд, и вдруг одна из них оторвалась и стремительно полетела вниз.
«Да!», успела вскрикнуть Марийка. Подружки зашикали на неё и снова стали прислушиваться.  У стоявшей рядом девушки свеча вдруг вспыхнула и погасла. Марийка смотрела на свою и думала: «Да, да…»
Свечи догорели и погасли. Девушки одна за другой выходили из круга и только она стояла долго, задумавшись о своей Судьбе. Ветви переплелись над её головой и сквозь них светили звёзды. Месяц зацепился за самую верхушку.  Марийка опять закрыла глаза. Все её мечты сбудутся.
Образ её будущей жизни был перед ней как на ладони. Муж, дети, хозяйство. Простая Судьба. Простая, счастливая жизнь. Но как бы узнать? ...  Но зачем? Просто жить, дышать и наслаждаться. Каждым вздохом, каждым мигом. Она вздохнула и вышла из круга.
Пахло мятой и летом, будущим и неизвестностью, но и надеждой.
Марийке было восемнадцать лет…


*   *   *


Через село прошли кочующие люди.
Двигались медленно, на телегах с передвижными шатрами, за ними бежали собаки. Кочевники остановились на ночь, развели костры, разложили товар. Товар меняли на молоко, мясо, Сухие травы, которые они бросали в котёл и варили только им одним известные снадобья для своих мужчин, которые охотились на огромных диких кабанов, а кабаньи туши и клыки опять меняли на молоко и мясо молодых бычков, которые выращивались в селе.
Утром табор поднялся чуть свет и ушёл своей дорогой, оставив после себя вытоптанную поляну, да костровища. Да ещё много выменянных безделиц, украшенных стеклянными, яркими бусинками, которые так любили молодые девушки, да и постарше тоже…

Через неделю у Марьиной соседки – молодой незамужней девки, пала корова. Ещё через два дня умерло сразу две тёлки у разных хозяев, ночью этого же дня пал лучший бык – хозяин стада и гордость Марийкиных родичей, живших по ту сторону озера.  На следующий же день никто в селе не сомневался – пришла Коровья Смерть.
Срочно были сделаны различные мелкие ритуалы для защиты животных. На каждую корову были повешены камни с дырочками, колокольца, в гривы лошадям вплетены красные ленточки.  Каждая скотинка была тщательно окурена орешником, лили молоко на огонь и даже установили полуночное бдение, с целью выследить Коровью Смерть. Мужики поочерёдно ходили по ночам по деревне с факелами и заглядывали в самые потайные уголки. Всё было бесполезно. Скотина продолжала умирать – и никто уже не мог поручиться за будущее деревни.
Рассказывали былички о том, что случались времена, когда умирали все коровы в деревне, и телят некому было выкармливать, приходилось поить их лунной водой, трижды выдержанной в полночь, и только это спасало их от гибели, да ещё говорят, в старину ещё  помогала жертва самой красивой девушки села.
Селенье охватила грусть и тоска, каждый день ждали плохих вестей и тогда старая-престарая бабка, которой отроду уж никто не знал, лет сколько, и которая молчала уже, наверное, последние десять лет, вдруг заговорила.
«Помнится мне»,- сказала она.
«В старые времена от коровьей то смерти спасались опахиванием»,- сказала и замолчала опять, уже, наверное, насовсем.
«А ведь и вправду», - спохватились бабы. «Нужно проделать и этот древний ритуал – оно как поможет».
Ко всему прочему – Луна стояла круглая, большая и ясная. Договорились в эту же ночь.

Старые бабки, вдовы и молодухи собрались ночью на окраине села.
Среди них была и Марийка. Все договорились заранее. В полном молчании при лунном свете разделись донага. Впряглись в приготовленный заранее плуг, у каждой в руке был серп. В середине оказалась толстая рябая вдова Авдотья, с длинными, рыжими, почти до земли, волосами. По краям две девицы- близняшки. Они часто принимали участия в различных деревенских ритуалах. Что поделаешь - родились близнецами, значит, это знак и нужно использовать дарованную свыше Божественную силу. Их кожа блестела в лунном свете, и сами они были как молодые сильные кобылицы с чёрными гривами, стройные и грациозные. Эта тройка рванула первая, а остальные бабы и девки их сопровождали, размахивая серпами и гремя медными колокольцами.  Кто-то нёс печные чугунные заслонки и бил в них железными ложками, кто-то нёс скрещенные кочерги.  Картина в лунном свете была впечатляющая.
Все остальные жители сидели в это время в своих домах, наглухо закрыв все окна и двери, и даже печные заслонки. Это делалось для того, чтобы Коровья Смерть не пробралась в чей-то дом, испугавшись процессии.

С грохотом и криками, медленно,  двигалось это шествие вокруг деревни, а за ним тащился чёрный след взборонённой земли. Движения сначала вразнобой, постепенно становились ритмичными, включаясь в какой-то невиданный ранее фантастический хоровод. И всё это – отливающие в лунном свете распущенные длинные волосы, отсветы кожи, вздымающиеся руки, ритмично исполняющие свой танец и груди, раскачивающиеся в такт танцу и звуки, вырывающиеся изо ртов, всё это имело какой-то дикий, животный почти облик, как будто то были не женщины, а стадо неистовых, невиданных животных, гонимых своими преследователями, связанных между собой, стреноженных и оттого ещё более единых.
Марийка, стеснявшаяся было поначалу  раздеваться при всех, и кричать, теперь двигалась в общем ритме, целиком отдавшись этому танцу лунных тел, крича уже во всё горло, и получая от этого  какое-то первобытное, не изведанное ранее наслаждение, как в далёком детстве, когда не знаешь ещё ни стыда, ни  осторожности, а всё делаешь от души и в полную силу.
Когда всё село уже было почти опахано, им встретилась чужая старая собака, отставшая, по-видимому, от кочевников.  Ни сколько не сомневаясь, кто перед ними, старые бабы сейчас же набросились на собаку и стали бить её сначала палками и кочергами, потом, когда собака уже не могла встать, топтали её до тех пор, пока бедная не испустила дух. Тут же брошена она была в распаханную землю и забросана камнями до тех пор, пока холм из камней не начал возвышаться над землёй. Только после этого действия, они впряглись опять в борону, и процессия продолжила свой путь, пока круг был не завершён.
Все оделись и пошли каждая в свой дом с хорошими вестями. Коровья Смерть была поймана, уничтожена и ров окружает деревню, надёжно защищая её от беды.
Марийка примчалась домой с горящими глазами и растрёпанными волосами, чувствуя, что сегодня она прикоснулась к древним знаниям, получив что-то сильное, первозданное, что живёт внутри и иногда просыпается. Она почувствовала эту силу в себе, силу, которая даёт  уверенность в способности защитить свой род, даже если придётся убить врага.
С этим, переполнявшим её чувством, Марийка зашла в хлев и перецеловала всех своих тёлок во влажные тёплые носы, как будто передала им силу женской природы.
С этого дня в селе коровы больше не умирали.

Марийке было двадцать лет, когда она с Петром почти  не расставалась. В те не долгие уже часы, когда они были свободны от рутины дел и домашних обязанностей, во время воскресного отдыха или обрядовых праздников, когда вся молодежь собиралась на  холме для игрищ и смотрин, когда разводили по ночам костры и прыгали через них, зимой строили городки из сенега, катались на санях, или просто гуляли под первыми по весне цветущими деревьями, когда запах цветов опьяняет, и лепестки летят от ветра, как хлопья снега и запутываются в волосах, всегда они были вместе.
Марийка много уже умела – она пряла, белили холсты, шила рубахи и вышивала красными нитями белые полотенца. Ткала длинные половики, а что касалось выпечки пирогов – обыденных или праздничных, не было в семье мастерицы лучше неё. Кроме того, воспитала она уже шестерых братьев и сестёр, знала все приёмы и ритуалы, применяемые для защиты младенцев, умела успокаивать, кормить и лечить.
Носила она при себе охранительные травы и ходила к бабушке  Полине узнавать о новых свойствах лекарственных растений.  Та охотно делилась с ней своими секретами, видя в способной девице быть может свою преемницу
Сохранилось в Марийке в подарок от её детства, чувство полноты окружающего мира, её всё так же волновало зрелище поднимающегося солнца и трепещущие крылья бабочек, песни ветра и пляски брызг на воде. Всё это находило отклик в душе её избранника, который понимал её с полуслова и вовсе без слов. И, когда, наконец, пришло время выбирать себе суженного, Марийка не сомневалась. Все её венки плыли к нему и даже лай собак, когда она выходила на перекрёсток спросить о женихе – доносился от его дома – верная примета.
Но не знала Марийка, что придется ей побороться за своё счастье, потому, как сделан был на Петра её заговор и заплетена была коса и вплетены были в эту косу ниточки как раз так, чтобы рассорить Марьину помолвку и увести от неё работящего и красивого парня на которого глаз положила старая Фёкла.
 







Глава 4
Марьяшка



Баба Фёкла была вдовой, и три дочери её были на выданье. Девки были работящие и собой красивые, но как- то мужей себе найти не сумели. Фёкла ждала, ждала, да и решила взяться за дело самостоятельно.
Прежде всего, она присмотрела парней. Под стать своим дочерям. Затем тщательно приготовилась к приворотам. Несколько недель было потрачено на сбор материала и приготовления специальных поясов, которые должны были носить дочери.
В эти пояса при их изготовлении вплетались нитки с одежды приглянувшихся Фёкле парней, их волосы и специальные приворотные травы. Туда же вплетались волосы и ниточки с одежды  девушек. Ритуал плетения поясов включал, конечно, и приворотные заговоры и лунные ночи и хождение в священные рощи, чтобы напитались они энергией продолжательницы рода – Великой Богини Мокоши.  Кроме того, для верности взята была вода, которой омывались дочери и собрана в отдельные пузырьки, которая  потом  будет добавлена незаметно по каплям в питьё присмотренных женихов.
Всё произошло на праздник по случаю окончания посева.  До утра всё село гудело, как улей. Молодежь устраивала игры и  хороводы. Старшие сидели на главной площади за столами, специально для этого принесёнными  из домов, пили, ели, судачили о том, о сём. Девки и бабы пели песни, парни устраивали игры, бои мешками, залазили на столбы и бегали наперегонки.
Когда стемнело, развели костры и стали прыгать через них, веселились и много смеялись. Потом, уже когда начало светать, пошли кататься на лодках. В течении всей ночи Маьяша была с Петром, хохотала, бегала, пела в хороводах и участвовала в игах. Но под утро, в круговерти этих игрищ, она не заметила, как потеряла своего Петра, девушки утащили  её в хороводы, потом стали бегать  и играть в прятки, и она и не заметила, как Пётр пропал куда-то. Под утро все утомились и веселье пошло на спад. Жители стали расходиться по домам, разговоры стихали, и Марьяшка стала искать Петра, чтобы проститься и идти отдыхать, но его нигде не было.
Сначала она не беспокоилась, думала – вот-вот и он появится, но  его всё не было, наконец, она начала спрашивать – не видел ли кто его? Неужели ушёл домой, не простившись? Прождав битый час в смятении, прощаясь с подругами, она была слишком утомлена для того, чтобы придумать причину его отсутствия. Грустная Марьяша пошла домой одна, думая всё же, что произошло какое-то недоразумение, и что её Пётр завтра поутру примчится к ней и они вдвоём, как всегда бывало летом, побегут к реке или заберутся на гору, чтобы посмотреть за горизонт, на облака и только быть вдвоём и  слушать песни ветра и птиц.
Но не на следующее утро, не на следующий день после прошедшего, Пётр не появился. Марьяша не знала, что делать. Она несколько раз проходила мимо его дома, но спросить не решалась – слишком была горда.  Потом, через несколько дней увидала издали  его, сидящего на телеге, а рядом с ним сидела незнакомая девица с длинной толстой косой из под яркого платка. Девица сидела слишком близко к её Петру. Марьяшка приросла к тому месту, что стояла, и холод окатил её с головы до ног.  Ей казалось, она не сможет больше ни дышать, ни жить.
Пётр не появился и  на следующую неделю.
Она ходила как во сне и как во сне делала все свои дела. Как будто её настоящая, живая часть так и осталась стоять на том месте, где она увидела в последний раз своего Петра. Ей казалось, что весь её мир уехал вместе с ними на телеге – и облака, и горизонт, и птицы… она больше не слышала их и не видела никакую красоту вокруг. Она ходила как заговорённая и часто, выйдя на дорогу, подолгу смотрела в сторону дома Петра, и ей казалось, что вот-вот он появится, как всегда бодрый, весёлый и растормошит её, разбудит и развеселит. Но этого не происходило.
Но, прошло несколько дней, и Марьяша обрела вновь  способность соображать, дышать и жить.  К ней вернулись, свойственные ей спокойствие и  рассудительность – те здоровые качества, которые она имела от природы, и которые так часто помогали ей  справиться с трудными житейскими ситуациями.
Осознав, наконец, отчётливо, что происходит, Марьяша сначала решила ничего не предпринимать, а только посмотреть, что же будет. Но, каждый раз, когда она видела мельком его где ни будь, её сердце начинало так бешено колотиться внутри, что она каждый раз понимала, что он, Пётр, это её Судьба и никуда от этого не деться. И так же отчётливо она понимала, что никогда она первая не подойдёт к нему и не заставит его объясняться. Да и чего объяснять – всё понятно без слов…


Так прошёл месяц, в конце которого случился праздник Ивана Купала. 
Девки собрались на горе петь хором и костры горели и было так хорошо, и песни были так ладны, так брали  бедную Марьяшку за душу, так терзали её, говоря о тяжелой женской Доле, о Недоле, что Марьяше так стало жаль себя и всех женщин заодно, что она вышла из круга и тихонечко в лес ушла.
Идёт Марьяша по тёмному лесу, а у самой сердце готово вместе с криком наружу вылететь. Так ей одиноко и уныло, что хоть кричи, хоть вой.  Лес был знакомый, исхоженный вдоль и поперёк. Казалось, каждое дерево знало Марьяшку и здоровалось с ней днём, ночью же деревья встречали её неприветливо, цеплялись за одежду, комары зудели и кусались. Марьяша шла напролом к Их  любимому месту, туда, где маленькая  лесная река делала поворот и где было у Марьяши с Петром одно из  мест встреч. Там гладкие камни лежали на  дне реки  и вода, пробиваясь между ними, была особенно говорливой и живой. Под звуки этого журчания так приятно было слушать птичьи песни вдвоём.
Сейчас птицы молчали, а шум реки, когда-то игривый и приятный, сейчас был тревожный и даже какой-то угрожающий. Вдобавок ко всему начал накрапывать дождик.
«Тем лучше», решила Марьяша.
Она страдала. И это чувство сейчас было почти приятно. Весомо.
Это был один из немногих моментов её жизни, когда  Жизнь её осознавалась, как что-то материальное, вещественное.
Марьяшка остановилась. Она ощущала себя  как будто в центре воронки, а жизненные события как словно проносились вокруг, и можно было даже рассмотреть некоторые. Это был один из ключевых моментов в её судьбе. Она понимала, что сейчас она должна принять одно из важнейших, а может быть и самое важное решение во всей своей жизни.
Исчезновение из её жизни Петра позволило ей взглянуть на этого человека и на их отношения как бы со стороны, приглядеться, оценить и принять решение. Он или не Он. И если он - то бороться за него. И она не сомневалась в том, что если бы пришлось бороться, то победа будет на её стороне, но тогда уже нужно будет идти до конца.
Готова ли она? Она чувствовала в себе силу. И эта сила шла откуда – то снизу, вероятно из под Земли, на которой стояли её босые ноги, она, эта сила, поднималась по позвоночнику вверх к голове, и даже шла выше, к верхушкам деревьев, и дальше, в чёрный океан космоса к звёздам, туда, где было уже известно всё – и прошлое и будущее.

Марьяша развела в стороны руки и, глядя в небо, сделала круг.  Капли дождя падали на лицо и стекали по щекам вниз, смешиваясь со слезами. Она закрыла глаза и стояла так, распластав руки и отдавшись лесу, дождю, реке и ночи, безоглядно, безоговорочно и безропотно. И в этот момент, Тьма на мгновение превратилась в Свет. Страшный треск раздался над головой Марьяшки, и она, распахнув глаза, увидела на небе, прямо перед собой громадного всадника, поднявшего вверх гигантские свои руки.
Это был Дажьбог и Марьяша от ужаса и восторга закричала, что было силы, и следующий раскат грома заглушил её крик. Ливень хлынул во всю мощь. Марья стояла, раскинув руки, подняв голову навстречу небу и дождю и орала.  Должно быть, с неба Дажьбог мог видеть, как посреди тёмного леса, потоков воды и сверкающих молний стоит сама Жизнь и орёт во всю мощь. Гроза кончилась так же внезапно, как и началась.  Марьяша прекратила орать и стояла сейчас, опустошённая и знающая абсолютно точно, что делать. Решение было принято. И это решение было «Пётр».

Девушка медленно опустила руки, потом голову. У её ног, как уголёк тлеющего угля, слегка раскачиваясь на тоненьком стебле, маленький и хрупкий  – это был точно он, Марьяшка сразу его узнала, хотя никогда не видела его раньше. Это был цветок папоротника. Его можно было найти только вот в такую, как эта – Воробьиную ночь. И его мог найти только человек с чистой душёй, имеющий огромное, искреннее желание.
Марьяшка немедля сорвала цветок и сообщила ему своё желание. Цветок вспыхнул и угас, оставив после себя лишь разлетевшийся по ветру пепел, да предчувствие счастья. Руки были лёгкие, голова светлая и чистая, мысли такие ясные, а тело сильное и гибкое, как у животного, она как будто не шла, а летела по лесу, обратно, к деревне и чёрные деревья сами собой расступались.  Её несла её Любовь, которой не известны ни сомнения, ни преграды Любовь эта была осознанна ею от самой макушки до кончиков пальцев на ногах.  Марьяша чувствовала в себе необычайную силу.

Она вышла из леса, мокрая и счастливая. Рассвет уже сделал различимыми дома и заборы. Все такие знакомые и любимые пейзажи родного села. Марьяша шла по полю, а навстречу ей шёл тот единственный Человек всей её жизни. Её муж, отец её будущих детей, смысл её жизни.
Он принял её, мокрую, прижал к себе, взял её лицо в свои руки, смотрел ей в глаза, и всё было понятно без слов. Её глаза, её волосы, мокрое, прилипшее к груди платье – всё это было теперь его. Его Судьба, его жена, мать его будущих детей и смысл его жизни. Так стояли они, слилясь воедино, на земле, под небом, а сверху, над ними, проплывало облако – розовое в лучах рассвета  и похоже оно было на всадника, поднявшего вверх руки с огромными ладонями.
«Спасибо, Спаси Бог, Спаси Дажьбог, Спаси и помоги нам, Спасибо»
Это была Воробьиная ночь.



*   *   *


Марьяшке мама расплела косы. Марьяша сидела перед зеркалом и во все глаза старалась увидеть в себе признаки перемены. Она старалась делать взрослое, серьёзное лицо и даже очень серьёзное. Но, как только что-то отвлекало её, она становилась прежней, такой знакомой Марьяшкой, ну какая она, скажите, баба!
Сегодня она станет женой. Марьяша молчала с утра, стараясь не нарушать величия момента бытовыми, обыденными фразами. Сегодня она станет Женой.
Она старалась сосредоточиться на этом поворотном моменте в её Судьбе. Сегодня будет Венчание, и обратного пути уже не будет, да и не нужно. Мама расплетала Марьяшке косу. Венок лежал в большом тазу, чтобы не завять. Самый прекрасный венок.
Волосы были переплетены и уложены с заговорами и причитаниями,  вокруг макушки в тугое кольцо, двумя рядами и от этого голове было как-то ново и неловко. Венок был укреплён и иногда, собравшиеся вместе несколько капель, сбегали ручейком у висков, намочив немного праздничную венчальную рубаху. Сарафан был пока не надет и прекрасная душегрея, сшитая специально для этого события, лежала на кровати и ждала момента.

Во дворе собралось уже много народу. Все ждали невесту.
 Наконец Марьяшка появилась на пороге, прекрасная, одетая в красное платье, с красной душегреей, горящей на солнце дорогими камнями, подпоясанная красным же поясом. В руках она держала белое полотенце с вышитым на нём изображением Матери-Богини Мокоши.
Марьяша остановилась на пороге, не торопясь переступать его. Этот порог разделял сейчас два мира. Этот порог, тысячи  паз перешагнутый, перепрыгнутый, превратился сейчас в символическую границу важнейшего момента. Этот порог разделял сейчас два огромных периода в её жизни – жизнь до замужества и жизнь после.
Марья оглянулась.  Дом её родителей показался ей крохотным и даже в чём-то игрушечным. Половики на дощатом полу, лавки, кровати, покрытые вышитыми и лоскутными одеялами, скамейки и стулья, горшки на полках – всё такое родное и знакомое, вдруг разом всё уменьшилось и состарилось. И даже Стол – глава дома показался ей маленьким и кривеньким. И яркий свет из окна уже не подчёркивал блестящие достоинства самовара, а как- то уж очень чётко очертил падающую на стол тень,  и тень эта предстала вдруг в образе безобразного чудища с изогнутым носом и растопыренными ушами.
Ободранная старая кошка неловко спрыгнула с лавки и поковыляла к тёплой печке. А в печке в тот же миг что-то слишком громко треснули дрова, и маленький кусочек побелки упал на пол и рассыпался в пыль.  Марьяша заметила, что вся печка уже в таких трещинках и этот, отскочивший кусочек уже  не первый и уж конечно, не последний.  Её прекрасный мир уменьшился, сморщился и отдалился.
С улицы окликнули подружки, и Марьяшка оглянулась. Вдохнула полной грудью новый воздух и, уже не поворачиваясь, перескочила порог и впрыгнула в эту новую жизнь бес сомнения, без страха, оставив всё старое своё прошлое без сожаления.
Подружки весело щебетали вокруг, трогали ленты, восхищались  вышивками свадебного платья, хихикали и шутили что-то насчёт жениха.
Но Марьяша, как не странно ощутила всю эту суету вокруг неё как то по особенному. Она не была уже в центре  всей этой неугомонной, пёстрой и шумной жизни, он как будто стала выше, и воспринимала всё происходящее как будто сверху. Она смотрела на подруг и удивлялась, замечая, что они как-то слишком уж шумны, и по-детски неестественно веселы.
Ей хотелось сейчас большего спокойствия, даже торжественности, а ещё  больше ей вообще хотелось сейчас быть одной. И она остановилась и подняла голову к небу, там было только небо и облака, которые плыли медленно и торжественно.  И там была она. Одна.
Девушки услышали звук приближающейся процессии жениха и побежали встречать его, а Марья так и осталась стоять посреди двора с задранной головой, заплетёнными вокруг головы косами и в красном обрядовом платье, за которое дёргала самая младшая её сестра – ей было всего лишь два года. А облака плыли и мысль о том, что есть что-то неизменное в этом мире, очень успокаивала.

Молодую увели в дом. Процессия выстроилась за воротами. Стали готовиться. Вытаскивали из телег сундуки с подарками жениха, овечки, отобранные накануне и пригнанные сейчас, стояли, жавшись друг к дружке, беленькие и ладненькие. Лошади играли и звенели бубенцами – хороший знак.
Отец невесты распорядился выносить приданное. Несколько красивых, оббитых железом сундуков, расписных, с красными бантами. Мать вздыхала потихонечку и украдкой смахивала слёзы. Девочки- сестрёнки шептались и хихикали в стороне.  Собака на цепи заливалась лаем, но при этом так радостно размахивала хвостом, что ясно было – она лает только из необходимости положенной ей работы, а на самом деле очень рада всех видеть тут.

Жених стоял среди девок, которые шутливо дразнили его, и не слушал их, а только смотрел в окна дома, надеясь увидеть там свою Марьяшку.  Наконец невесту вывели. Покрытая фатой и одетая  как большая тряпичная кукла, совсем какая-то не его Марья, в красных кожаных сапогах, разглаженная и разряженная.  Только из-под фаты увидел он блеск её глаз и узнал, и ему захотелось, чтобы поскорее всё кончилось, чтобы сняла она с себя это кукольное платье и сапоги и, как бывало, побежала бы босиком, в одной рубашке, по холодной утренней траве и чтобы волосы её развивались, и щёки пылали, и из губ вырывался пар, как у молодой, горячей кобылицы. 
Но Марьяша была сейчас торжественной и неподвижной и эта неподвижность и эта непохожесть и торжественность пугала немного и заставляла относиться к себе не столько, как к живой и любимой его Марьяше, а как к воплощению всех невест в мире, как к символу, почти как к Богине.
Да, его Марьяша была сейчас почти что Богиней, и в этом торжественном обличии шествовала неспешно, окруженная живыми, кричащими, хихикающими, визжащими девчонками. Она была так не похожа на них.
Круг между тем расширялся, девки утихомиривались, и вдруг как-то все замолчали и в молчании этом увидели её. Она стояла посреди двора на белом полотенце красными своими сапожками. В красном платье и белой фате, держа в руках свой венок. 
Жених тоже  был одет во всё с иголочки, и даже сам на себя был не похож, и только лицо и руки  были его, и этого Марьяше было достаточно. Они подошли друг к другу и остановились – такие чужие и такие близкие.
Девушки окружили молодых и начали было распевать венчальные песни, но старшие прикрикнули на них – нужно было начинать обряд.

Торжество началось.
Девушки запели протяжную песню, и родители стали подносить к молодым по очереди  дары.  Сундуки жениха ставили сзади молодых, приданное невесты спереди. Каждый дар сопровождался точным описанием предмета и того, что с ним следовало делать, и какое добро передавалось, связанное с этой  вещью, сопровождаемое пожеланиями счастья, здоровья, богатства и долгих лет…
Марья на протяжении всего этого обряда дарения, стояла неподвижно, как идол и вместе со всё прибывающими дарами, напоминала древнюю Богиню Мокошь, которой издревле поклонялись славяне и приносили ей свои дары. Она, эта древняя покровительница всех женщин, помощница в работе, рождении и воспитании детей, заступница и утешительница,  как будто вошла сейчас в Марьяшу, слилась с ней и смотрела на все эти дары, глазами невесты. 
Наконец обряд дарения закончился. Жених подошёл к невесте и её правую руку в свою левую.  Медленно повёл за ворота. Вокруг создалось особое движение. Это девушки, поднимая поочерёдно руки, сыпали на головы молодых лепестки от цветов, травы, просо и всякое другое семя.
Подошли к воротам. Одновременно переступили порог ворот и стали садиться в повозки. Лошади нетерпеливо дёргали головами и фыркали. Из их ртов шёл пар. Молодые сели в повозку, со всех сторон украшенную лентами, венками, цветами. В следующую повозку погрузили приданное невесты и подарки жениха.
В остальные повозки забрались молодёжь и постарше, а родители сели в специально для них приготовленную и украшенную. Процессия тронулась.
Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее, и наконец совсем быстро помчались кони под звон сотен бубенцов и колокольчиков, разгоняя вокруг себя всю нечистую силу. Ленты развивались на ветру как языки огня, молодёжь кричала, била в бубны и веселилась вовсю.
Дорога шла через деревню, где изо всех дворов повыбежали дети и вышли взрослые. Все приветствовали эскорт, кланялись, махали руками и кричали. Была середина осени, и воздух был прохладный и звенящий, солнце сияло, и ветер осыпал повозки золотыми листьями, когда ехали через берёзовые рощи, когда же выехали на просторы полей, ветер разгулялся так, что со сжатых уже и отдыхавших полей, поднялись крупицы оставшихся после уборки колосьев, и золотым вихрем облетели процессию.
Кони неслись, а гривы и ленты рвались, стараясь улететь изо всех сил, дорога вела в гору, где на самом верху стояли строгие древние деревянные фигуры  Богов. Повозки подъехали и остановились на площадке перед алтарём и воротами. Молодые вышли, а за ними и все остальные стали спрыгивать с повозок.

Марьяша с Петром подошли к Воротам и встали. Все родственники и гости разместились большим кругом вокруг ворот и тут ветер стих. И люди тоже замолчали, и в наступившей вдруг тишине раздался глубокий звук Большого колокола. Когда  воздух вокруг  насытился этим звуком и освободился от него, Колокол ударил во второй раз, потом ещё и ещё, а за ним заговорили колокола поменьше, хором, а потом самые маленькие закончили, и наступила опять тишина.
Старейшина подошёл к молодым. Они стояли рядом, и Жених держал за руку Невесту. Старейшина связал руки красным платком и дал выпить воды из одного большого кубка. В этот момент в небо полетели птицы, выпущенные из клеток. Маленькие стремительно стайками полетели в ближайшую рощу, а большие белые голуби сделали несколько кругов над головами людей и расселись на воротах, ожидая, когда все уйдут, и они смогут вволю наклеваться проса, оставленного людьми.
Молодые стояли под воротами, а людской круг вокруг них вдруг  начал размыкаться, пропуская вперёд девушек, наряженных специально для ритуальных песен, они, проходя ещё из задних рядов, ближе к воротам, начинали петь и народ расступался, пропуская их, хор становился всё слаженней и под ритм песни некоторые начали притопывать ногами, а иные подпевали и хлопали в такт песне. Песни были давно знакомые и старые, хорошо знакомые с детства, свадебные песни. И они были печальны. Песни говорили о том, какова она нелёгкая женская  доля и вызывали грусть, но постепенно ритм менялся, и озорные нотки всё чаще звучали и вот уже улыбки осветили лица присутствовавших, и ритм сбивался и кое – где уже слышался смех. Наконец закончилось всё развесёлыми частушками.
Молодые всё это время стояли, не шелохнувшись, как две большие разряженные куклы, связанные красным платком и мучаясь, ждали, когда же, наконец, это всё закончится.
Но этот день нужен был для терпения.
После песен последовал ритуал возложения даров Богам. Тут уж каждый подносил то, что считал нужным – кто мелкое жертвенное животное, курицу или кролика, кто калач, пироги или монеты, кованные маленькие кресты или лоскутки тканей – всё, что могло порадовать или умилостивить Богов. Церемония длилась долго, люди не торопились, а во время этого молодые всё стояли, и каждый подходил к ним, поздравлял, и старшие говорили какое-либо напутствие, а молодые всё больше шутки.
Дети, уставшие от долгой церемонии, уже бегали по холму и кричали, играя в их детские весёлые игры – им не было дела до свадебных церемоний, ведь это всё их пока не касалось.

Наконец все расселись опять в повозки и лошади весело понесли домой – в село. По дороге с горы, по мосту через реку, куда было брошено множество венков, монет, крупы и других подарков речным жителям.
Остановились по пути в Священной Роще, здесь на ветвях колыхались тысячи тряпиц, некоторые были очень старые, уже потерявшие свой цвет, завязанные прабабушками и прадедушками. Марьяшка с Петром вышли из повозки и привязали там свою ленту, при этом им пришлось не мало потрудиться, ведь их руки ещё были связанны и они привязывали ленту, используя правую руку Марьяши и левую руку Петра.  Всё это действие сопровождалось песнями и смехом. Наконец им удалось, и их лента висела теперь на особом, свадебном дереве и привязана она была крепко-накрепко, на века.
Девушки на выданье бегали вокруг дерева наперегонки, стаял галдеж и смех, потом все привязали свои ленточки на соседние деревья, загадав при этом каждая своего, а парни смотрели на них, пытаясь отгадать, кто кого загадал, но по некоторым, пойманным взглядам, можно было догадаться.
Опять сели в повозки и поехали в дом к молодожёнам, где столы уже были накрыты  и ломились от всевозможных блюд, расставленных на праздничных, белых простынях. День расходился, становилось тепло, и все были голодны и с удовольствием расселись за столы.

Жених с невестой сели во главу стола, рядом родители и по обеим сторонам родственники невесты и родственники жениха. За ними сидели дальние родичи и друзья, все те, кто был и не был приглашён.
Пир начался.
Несколько часов продолжалось застолье. Потом как-то быстро стемнело и молодых под песни и прибаутки, отправили в дом.
Кто-то начал расходиться по своим домам, кто-то остался за столом, у кого-то завтра начнётся самый обыденный день, а  у кого-то новая, совсем новая и другая, полная неясных ещё ощущений, предчувствия счастья и горя, такая не похожая на прежнюю, жизнь…Но над всеми этими предчувствиями и ощущениями, родилась одна большая и даже торжественная мысль правильности всего происходящего – преступление главной черты, совершение главного дела, главнейшего дела после рождения, прохождение этого этапа, завершение и начало гораздо большего, значимого и ответственного.
 Замужняя жизнь.
И Марьяша чувствовала себя сейчас совсем по другому, перейдя порог Своего дома, переступив порог из одного мира в другой, держа за руку своего мужа, накрепко привязанного к ней, она почувствовала силу своего женского начала, и чувство этой силы поднималось откуда то снизу, изнутри, из живота, оно распространилось на всё пространство вокруг и охватило наверное и мужа её, потому, что он, немного робевший весь этот день, сейчас, подчинённый только ей одной, почувствовал эту её новую силу, принял её и сам стал таким же сильным, наверное ещё сильнее, эта сила питала его и переполняла, и он уже не мог сдерживать охватившее его главное желание подчиниться самой Природе.
И они подчинились, доверились, предоставленные только друг другу, только себе, любви и долгожданной свободе от всех этих людей и церемоний, они видели и чувствовали друг друга и  даже е заметили, как прошла по дому Доля, закрыв занавески на окнах от любопытных глаз, и от навей и вылетела в трубу, а над домом носился хоровод Полуночниц, играющих искрами, вылетающими из печи, и отправляющих их к звёздам.
День закончился, а жизнь продолжалась, чтобы завтрашний день начался для новой семьи новыми делами и заботами и ответственность за новую семью легла на плечи молодой Марии, крепко- накрепко теперь связанной со своим мужем.
А Судьба, получившая своё новое имя - Женская Доля уселась у изголовья спящих супругов.



































Глава 5
Марьюшка



Утром выглянуло Солнце, и первые рассветные лучи раскрасили розовым восточную стену Дома. Ветер подул с запада, увлекая за собой жёлтые и оранжевые листья из священной Рощи, они долетели до западной стены Дома  и легли, кружась у забора, а некоторые забились под стреху.
Птицы прилетели с севера, и остановились отдохнуть у северной стены, на старой рябине. Они кочевали с севера на юг, и им нужен был отдых и еда.
Южная стена смотрела окнами на деревню, и вся деревня смотрела на южный фасад Марьюшкиного дома.
Дом стоял на небольшом холме и холм этот уже был замечателен тем, что являлся кончиком хвоста лежащего Льва, одного из тех холмов-островов, которые с детства так любила Мария. То есть голова и передние ноги Льва были почти у самой реки, туловище простиралось вдоль русла, а потом становилось большой голой горой, а задние ноги и хвост уже попадали под территорию деревни, поэтому задние ноги были уже заняты многочисленными домами, а Дом Марии стоял как раз на кончике хвоста.
Как известно, хвост служит Льву не только украшением, а для того, чтобы отгонять от себя нечистую силу и показывать своим друзьям и соперникам расположение своего настроения.
Место как нельзя более подходило для дома.  И защита и сигнальный флаг.
Дом врос корнями в это хвост, в эту землю, из которой всё растёт и, которая всё  питает, и Дом рос по законам живого организма, сначала корни- фундамент, под который заложено множество охраняющих его предметов. Потом одновременно росли все четыре стены, ограничивая собой пространство таким образом, что все ветра и листья, прилетающие со всех четырёх сторон, обязательно натыкались на стену и это был их конечный пункт в этом месте, таким образом, дом становился как бы центром  специально созданным и построенным для этих конкретных четырёх ветров, листьев, птиц и взглядов и являлся своеобразным средоточением жизненных энергий, которые концентрировались под крышей. Этакий маленький эквивалент большого мира, повторяющий и копирующий Мир большой и внешний. Пол – земля, стены – стороны света, крыша – небо.
А внутри дома, как внутри мира – Жизнь. И связь Мира внутреннего с миром внешним осуществляется только через специально приготовленные для этого общения отверстия – дверь, окна, да ещё печная труба.


Ещё до того, как молодожёны вошли в этот дом, и начали там свой совместный Путь, в новом качестве, было проделано множество ритуалов, которые должны были оградить Дом и всех, кто там будет жить. От напастей, от пожара, от болезней и от всяких других бед.
Ещё до строительства заложены были там десятки оберегов не только в фундаменте, но и под порог, в строящиеся стены, под окна, над окнами, под стреху, под крышу и, наконец, под конёк.
На крышу был прикреплён Петушок, который зорко следил за домом, на дом было прикреплено старое колесо от телеги, чтобы привлечь аистов, а около дома посажены растения- обереги. Рябина, калина и дуб.
В сам Дом были внесены предметы, обеспечивающие молодую семью Достатком, Здоровьем, Любовью и Долголетием.

В первую очередь, конечно, позаботились о Домовом. Домовой редко переходит из старого дома в новый, но попробовать всё же стоит. Иногда Домовой заводится сам. Для этого нужен особый, пригласительный ритуал. Домовой в этом  случае въезжает на спине кота, и тогда кота пускают первого в дом. Может он въехать на телеге, заряжённой бычками-близнецами, а иногда въезжает в корзинке с пожитками.

Но ещё до переезда в дом доброго дедушки Домового, новые хозяева должны знать строгую иерархию предметов внутри Дома.
Первый по значимости в избе был стоящий наискосок от двери, правый красный угол, где стояли фигурки Богов, вырезанные из дерева, а иногда выточенные из камня и тарелочки для подношений. Там же стояли ритуальные свечи и множество букетиков из трав и венков, предназначенных для разных случаев, призывавшиеся для помощи в болезнях и печалях.
Фигурки Богов стояли среди всего этого засушенного разнотравья, как в священной рощице и смотрели своими вековыми глазами на всё происходящее в доме, чаще же взгляды их были направлены в сторону двери и каждый, кто входил, оказывался под пристальным взором Богов, защищающих дом.

Второй по значению в доме является Печь. Находясь в центре дома, Печь всегда исполняет главную роль кормилицы и защитницы от долгих зимних холодов, а, также, имея трубу, осуществляет связь с потусторонним миром. Печь является предметом особой заботы.  Её  следует тщательно белить, украшать и чистить. Обращаться нужно к ней всегда вежливо и заботиться почти как о живом существе. Ведь если Печь заболеет или рассердится, тогда всему семейству плохо придётся. 
Следующим в иерархии значимости стоял стол.  Стол был предметом  особым, он собирал вокруг себя всех домочадцев не только для того, чтобы накормить их, но и для того, чтобы просто собрать всех вместе и приучить разговаривать, сидя за чашкой чая, а то и медовухи, обсуждать текущие дела семьи и планы на будущее или помянуть ушедших предков, которые частенько захаживали в Дом, присматривали за живущими и иногда делились советами или предостерегали о чём-то важном.
 За столом следовали лавки, лежанки, кровати, скамьи, а потом уже посуда, ложки и инструменты для работы, включая веник, прялки, веретёнца и всё, даже ниточки и иголочки, всё имело своё имя, своё место и значение.
В сундуках хранилось множество скатертей, полотенец, салфеток, всё это было сшито, расшито и аккуратно сложено для специальных случаев. Орнаменты на полотенцах были строго посвящены каждый этим особым случаям и представляли сложные переплетения символических изображений дев, деревьев, коней и петухов, которые участвовали в сложных житейских ритуалах.

Марьюшка уже второй раз обошла дом. Всё стояло на своих местах, всё лежало на своих местах, всё белело, что должно белеть, и пестрело, что должно пестреть и сверкало, что должно сверкать. Всё было приготовлено для их счастливой и долгой жизни их матерями, тушками и бабушками. Приданного было достаточно, чтобы начать новую жизнь новой семье.
Марьюшка осталась дома заниматься своими  женскими делами,  а муж её, пока ещё не имея своих собственных мужских занятий в доме, ушёл с утра на поле  - хозяйство  пока не требовало вмешательства мужских сил, ещё раньше ушла на поле их молодая корова.  Марьюшка  накормила кур, еду готовить не нужно – еда осталась  от вчерашнего свадебного застолья и стояла в подполье.
Счастье переполняло Марьюшку. Это её мир – собственный, она в нём,  полноправная хозяйка, всё сделает так, как она захочет.
Она в третий раз обошла дом. Встала посреди комнаты, закрыла глаза. Представила этот дом полным детьми разных возрастов, даже погрозила пальцем одному, тому, который, стоя на цыпочках, старался дотянуться до сладостей, лежащих на столе в деревянной миске, мальчику, лет трёх. Мысленно взяла на руки самого маленького, из колыбели, Он ей улыбнулся. Потом в дом зашёл её  Пётр, Его руки были полны подарков с ярмарки, дети бросились к нему, а он, раздав им подарки, подошёл к ней, поцеловал, одел на плечи красный платок, расшитый заморскими узорами из тонкой, скользящей ткани, не из тех, что делают у них – тяжёлые и плотные, а настоящий, восточный платок, о котором Марьюшка мечтала уже давно, и только один раз видела она такой на приезжей красавице, которая проезжала через их деревню много лет назад, вместе с богатыми купцами, следующими из дальних стран.
В этом платке Марьюшка превратилась в Богиню. Её русая, длинная, тяжёлая коса, с заплетёнными в неё синими и красными лентами, упала поверх платка и муж её обнял так крепко, но она освободилась из его объятий и прошла по комнате, подняв голову, и распластав руки с платком, как два огромных крыла сказочной птицы. И её Пётр, видя, как она красива, полюбил её ещё больше.
Марьюшка подошла к печи, поцеловала её от этой большой любви и начала поочерёдно брать разные горшки, приговаривая «сорока- ворона, кашу варила, деток кормила, этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала….» Самый маленький горшочек, которому не досталось,  чтобы не обиделся, был тоже поцелован. Затем Марьюшка подошла к двери, проверила, во все ли углы воткнуты обережные травы, подпрыгнув, проверила, крепко ли вбит осиновый колышек над дверью. Потом оборотилась, подбежала к сундукам, открыла один, вынула маленькое полотенчико с вышитыми на нём двумя конями, а в центре Богиня- Мокошь, держащая их, платье Богини расшито цветами, распустившимися на дереве жизни. Марьюшка сама вышивала это полотенце. Это было ритуальное полотенце, Марьюшка завернула в него буханку хлеба, надела платок на голову, на ноги сапоги и вышла с  хлебом из избы, прочитав предварительно заклинание на покидание дома.
Закрыла за собой на засов тяжёлые ворота, и побежала в священную Рощу, принести в дар Богам этот хлеб, с благодарностью за счастье, которое переполняло сейчас молодую хозяйку своей новой жизни. Благодарна она была им и за её новый дом и за любимого мужа и за красный платок и за счастливых детей, но больше всего благодарна была за себя саму, прекрасную красавицу, молодую жену, которая бежит сейчас такая счастливая по солнечной, тёплой ещё сухой дороге и вокруг стоят такие золотые почти уже прозрачные деревья, а небо ещё такое синее и сквозь эту невероятную золотую красоту светится ещё невообразимее немыслимый синий.

В Священной Роще был Алатырь - большой плоский камень, куда принято у людей было приносить дары. Сплошь заставленный посудой, его почти не было уже видно, на ветвях, склонённых над камнем, как мех дикого зверя, топорщились тысячи привязанных тряпочек, ленточек и верёвочек. Под камнем было углубление, в нём даже в самый светлый день была совершенно чёрная на первый взгляд, но прозрачная и очень холодная вода.
Марьюшка подошла к камню, положила на него хлеб, завёрнутый в полотенце, медленно и внятно, произнесла заговор и попросила женскую Богиню - Мокошь быть ей защитницей и помощницей в хозяйстве, попросила о детях и потом уже опустилась на корточки и зачерпнула двумя руками холодную ключевую волу. Умылась и расплела косу. Красную ленту с косы обвила вокруг ствола одной из берёз и обошла трижды вокруг дерева, говоря о том, что как она трижды обходит вокруг этого дерева, пусть в её доме будет три счастья -  любовь, достаток и здоровье на долгие годы. А за это обещала она крепко накрепко, как узел, которым завязала она ленту, приходить сюда каждую пятницу и приносить дары для Богов и Богинь и чествовать их и в дождь и в снег и в жару…
Ещё раз поклонилась она Алатырю-камню прямо в землю и, не оборачиваясь уже, пошла прочь. По дороге домой, листья на деревьях так и краснели, так и желтели под солнцем, что Марьюшка не удержалась и наломала большую охапку веток, решив, что такой букет и оберегом от Мавок будет и дом украсит.
И вот опять молодая хозяйка вернулась в дом, поставила букет в вазу на стол и решила заняться хозяйством.

И что же сперва - наперво нужно сделать?
Корова в поле, дом чист, еда есть, посуда помыта и вся на местах. Мария решила прясть. А, поскольку, сидеть дома одной, и прясть одной было скучно, она собрала всю работу в большую холщёвую сумку и пошла в дом родителей, где, как он знала, в это время пряли её младшие сёстры.
Сёстры обрадовались, увидев Марьюшку, стали шутить, расспрашивать её о новой жизни. Марьюшка строго посмотрела на них, они притихли, а она рассмеялась. Тогда девчонки ещё больше развеселились и захохотали, перекрикивали друг дружку, и Марьюшке пришлось прикрикнуть на них - младшие дети ещё спали. Как будто и не было свадьбы и новой её жизни, она опять стала просто сестрой, и они уселись прясть в светёлку, и пару часов было слышно только шуршание ниток и жужжание веретен, прерываемые только редкими смешками, да шёпотом, а иногда хихикали, но больше молчали. Потом к ним присоединилась мать. Она спросила у дочери – всё ли у той в порядке, не задавая лишних вопросов, а Марьюшка ей отвечала, что всё хорошо, и что помощи в хозяйстве пока не требуется.

Затем, к полудню, Марьюшка вернулась домой. Она достала еду из холода, накрыла на стол. Здесь было вчерашнее мясо и сыры и овощи, нарезанные длинными ломтями и два разных каравая, да ещё много всяких сладостей – пряники и печенья. Поставлен был самовар и приготовлены травы. Вино и пиво приносить она не стала, решив поставить на стол вечером, да только если муж спросит, а традиции эти заводить дома она пока не собиралась, хорошо зная некоторых любителей этих напитков, которые хороши только по праздникам, да и то только в умеренном количестве..  Думая так, она ждала мужа, отламывая потихоньку от краюшки хлеба, очень уж хотелось кушать.
Наконец хлопнули ворота.
Пётр не стал заводить коня в стойло, а оставил его у ворот, привязав к кованному кольцу. Зашёл во двор, умылся. Зашёл в дом. Стол стоял накрыт, а хозяйки нигде не было. Муж позвал свою жену, но она не откликалась. Он сел за стол, стал ждать, через какое – то время позвал опять – тишина… Пётр подошёл к окну, вышел во двор, обошёл вокруг дома, удивляясь, где же его красавица жена? Остановился в недоумении, потом опять подошёл к окну. Сзади, из-за занавески, отделявшей общую часть дома от спальни, словно дикая кошка, сильная и гибкая, выскочила на него его жена и сзади закрыла ладошками его глаза и прижалась к нему. «Отгадай, Кто?» Муж её прижал своими ладонями её ладони крепко к глазам и вдруг увидел себя в этом доме и жену свою и детей, причём мальчик, лет трёх, стоя на цыпочках, тянулся за сладостями на столе, Пётр мысленно пригрозил ему, в колыбели спал самый маленький,
Марьюшка сзади прижалась к нему. «Отгадай, Кто?»
Он назвал несколько имён «Маруся? Маня? Марьюшка? Мария? Моя Мария? Моя жена? Моя Марьюшка?»
 «Отгадал!»
Тогда он повернулся и обнял её всю, свою жену, и хотел ей сказать, чтобы она сладости на столе не оставляла, но она прижала его рот рукой и ласково и нежно потянула его за ворот рубахи, увлекая за занавеску.

               
                *           *            *


Ночью звёзды светили ярче, чем обычно. Ночь была тёплая. Месяц висел над лесом, зацепившись одним концом за верхушки деревьев, небо в той стороне, где село солнце, было тёмно-синим, глубоким, а выше становилось чёрным, и над домом Марии висели звёзды, сложенные в картинки, знакомые с детства. Вот созвездия большого и малого оленя, вот Рыбы, а там, дальше, к лесу – Лев.
Если лежать долго-долго на разогретых солнцем камнях, то можно увидеть падающую звезду. Но желание нужно подготовить заранее, а в тот самый момент, когда звезда падает, нужно успеть только сказать «ДА» и не забыть поблагодарить потом ночных Богинок, ответственных за все звёзды на небе.
Сверчки стрекотали так, что закладывало уши, и где-то ухала ночная птица – Сова.
Марьюшка жила уже почти два года за Петром. И хозяйство было в порядке, и лад  между ними, и весь домашний быт были налажены. Марьюшка с детства привыкла много работать и не могла сидеть без дела никогда. Всё ей давалось легко и весело, а если что-то не получалось, она бежала к матери и та ей или советом, а часто делом помогала решить некоторые сложные, недостаточно ещё изученные хозяйственные мелочи.
Пётр, муж её оказался мужиком работящим и с руками, дом содержал в порядке, они вместе пережили уже две зимы  – холодные  и вьюжные, всегда в доме было уютно и еды было вдоволь и кошка, растянувшись посреди избы, лежала, довольная, сытая, и вокруг бегали котята и путались под ногами и смотреть на них было так приятно, особенно в те часы, когда за окном бушевал ветер и бился снежными брызгами в толстые стены. Дом защищал котят. И кошка была спокойна, мурлыкала и потягивалась, всем своим видом показывая, как ей хорошо в этом мире.
Сейчас котята уже выросли и были розданы в другие дома, а кошка лежала посреди избы и ждала, кажется, уже новое потомство.
А Марьюшка лежала на разогретых камнях и смотрела на звёздное небо. Желание было давно загадано, и Марьюшка ждала падающую звезду. Чего могла желать она, всё хорошо было в её жизни. Кроме одного. Марьюшка хотела детей. Она так этого хотела, что ждала каждый месяц тех дней, когда становилось ясно - это опять не произошло. Так было уже много раз, и она уже начинала смотреть на людей, удивляясь тому, что так много их появилось на свет, а раз они все родились, значит и она может родить, но почему-то пока Марьюшка не беременела.
В первые месяцы её семейной жизни это даже радовало её, хотелось немного ещё походить на свободе, в молодухах, но постепенно этот вопрос всё больше и больше стал беспокоить бедную Марьюшку. Были в их деревне бездетные бабы, и жили они, наверное, хорошо со своими мужьями – душа в душу, но у Марьюшки  был другой образ семьи. Он да Пётр, да много деток. Беспокойное, шумное её хозяйство, то, к чему с детства привыкла она. Старшие дети, средние и младшие, песочные пироги и деревянные лошадки, а также куклы в сарафанах и маленькие кукольные дома, где всё почти что настоящее, только маленькое.
Пелёнки, первые шаги, первые слова, открытие мира - она хотела, чтобы всё это повторялось в её мире тоже.
Она много раз уже ходила в священные рощи, приносила дары Богам, надевала красный передник, с вышитым на нём деревом, дающем плоды, три раза уже присутствовала при родах, причём один раз это была её младшая сестра, которая сразу вслед за Марьюшкой выскочила замуж. Родился чудесный мальчик, а Марьюшка потом плакала от обиды или от счастья – она так и не поняла… 
В эти родовые ночи она не смыкала глаз, сидела у костров, была окурена трижды повитухой и один раз даже тайком ходила целовать замок на священных венчальных воротах на холме – ничего не помогало.
Марьюшка, лёжа на разогретых камнях, решала начать действовать. Оставался последний  способ решить эту проблему, и она твёрдо решила начать завтра. В этот момент звезда оторвалась от неба,  и одновременно Пётр из дома позвал её. Было уже очень поздно, а завтра нужно было вставать чуть свет. Солнце летом встаёт рано, а вместе с солнцем начинается трудовой день.

Бабушка совсем старенькая была. Домик маленький, скособоченный, серенький, крыша поросла мхом, в огороде сплошная крапива, а вокруг дома буйно разрослась черёмуха и верба. Над домом возвышались две огромные, почти чёрные ели, как уши у кошки, а окна светились как два кошачьих глаза.
Бабка встретила неприветливо, спросила, что нужно, но Мария подала ей корзинку с подарками – утреннее молоко, хлеб, да сыр, прошлогодние яблоки и несколько яичек. Старушка заулыбалась, видя, что девушка пришла не с пустыми руками, завела её в дом, посадила на лавку, покрытую множеством накидок, вся её изба была сплошь увешена коврами и ковриками,  все столы, сундуки  и лавки покрыты скатертями и салфетками, половицы застелены ткаными дорожками так, что пола не видать. В воздухе витал запах сухих трав, вдоль по стенам развешены, перевязанные цветными тряпицами букетики трав, на подоконниках растут в глиняных  горшочках живые цветы, все эти растения обладают лечебными, одной только бабке, известными лекарственными свойствами. В углу стояли веники, некоторые были опущены вниз ветвями в корыта с водой, некоторые топорщили свои ветви в потолок, а некоторые были обёрнуты тканью и накрепко перевязаны верёвками, как будто могли уйти или прорости и зацвести, а эти верёвки сдерживали их.
На полках, прибитых  к стенам,  умостилось невиданное количество туесков, баночек, коробочек, бутыльков, керамических крынок и металлических блестящих кувшинов с настойками, каплями и сыпучими смесями  для приготовления различных лечебных снадобий.
В комнате царил полумрак и та особенная смесь отражений, отблесков и лучей из под полузакрытых окон, в которых летают миллиарды пылинок, танцуя только им ведомый танец под пение Мавок и Навей, и конечно, Вештиц, нашедших себе  приют в этом древнем храме леса из высушенных трав-оберегов, камней-предметов-оберегов, по которым текут  реки времени, из древних времён, берегущие тайны жизни, записанные словами- заговорами и молитвами, призванные служить только одной Богине- Богине Любви к Людям.
Марьюшка открыла, было,  рот, но бабушка приложила палец к губам и пошла зажгла свечу, потом обмахнула себя каким-то веничком, налила что-то из кувшина в варево на плите, помешала ложечкой в кастрюльке, закрыла крышкой, потом уже повернулась к Марьюшке предложила ей сесть, сама же тоже села напротив на маленький стульчики приготовилась выслушать то, с чем пришёл к ней её первый сегодня гость.


Марьюшка рассказала о том, что её беспокоит, бабушка выслушала, покачала головой: «Бабы приходят, когда уж не хотят такого удовольствия, погуляй ещё налегке», но, видя Марьюшкино беспокойство, постаралась уверить её, что то горе не горе, и не беда, а дело поправимое и очень даже простое. Говоря это, она взяла ступку и пест и поставила перед Марьюшкой на невысокий столик. В ступку она положила несколько семян, затем сухие травы и какой-то порошок и заставила Марьюшку пестом этим толочь в ступе все эти ингредиенты. Пока Марьюшка занималась этим делом, перемалывая в пыль то, что было положено, старушка открыла один из своих сундуков, достала оттуда завязанный узлом платок. В платке лежали высушенные какие-то корни. Отделив один корешок, бабка положила его в тряпочку, завернула узелком и дала Марьюшке. Этот корешок следовало положить под подушку.  Марьюшка истолкла в пыль свои семена и травы, старушка забрала у неё ступку, наговорила что- то в неё и ссыпала смесь в полотняный мешочек.   Дала Марьюшке с наставлением подсыпать это в еду себе и мужу. На этом и распрощались. \

Дни шли своим чередом, лето было в разгаре, только стала Марьюшка замечать, что трудно ей вставать по утрам, потом появились и другие признаки. Помогла бабушка. Теперь было очевидно, что будет у Марьюшки первенец. Марьюшка радовалась от всей души, рассказала она мужу, и муж её обнял её и посмотрел на неё как то по особенному, понимая, что, кроме того, что наступает новый период в их жизни, счастливый и важный, это ещё и очень опасный период для его любимой Марьюшки.
Беременность это особое состояние женщины. Она, нося в себе новую жизнь, представляет интерес для многих нечистых сил. В этот период сосредотачиваются вокруг такой женщины тёмные, злые сущности, готовые подпитаться жизненной энергией растущего в утробе младенца, навредить не рождённому ещё ребёнку и его будущей матери. И для того, чтобы уберечь мать и дитя, нужно соблюдать особые ритуалы, жить по особым правилам, всюду им следовать до того момента, пока не появится на свет долгожданный ребёнок. 

Марьюшка строго соблюдала все запреты.
Прежде всего, это был запрет выходить из дома после заката, нельзя было стоять на перекрёстке, нельзя было переступать через грабли, лопату, нельзя было есть некоторые плоды, и много других запретов. При себе всегда она имела узелок из цветной пряжи и красную ниточку на руке.
Марьюшке  теперь нравилось подолгу сидеть в саду на скамеечке, наслаждаясь прохладой летних вечеров. Лето уже было на исходе, она полюбила запах банных веников и один даже принесла в дом.
К своей корове теперь Марьюшка подходила осторожно, боясь, что та ненароком заденет её, по росе Марьюшка ступала теперь осторожно и вообще, утратила свою былую прыть. Пила дождевую воду с ведёрного днища и выворачивала наизнанку кушак, когда ходила в сою священную Рощу.
К концу осени животик стал уже заметен и ребёнок зашевелился. Ах, как это было чудесно почувствовать, услышать  внутри себя жизнь.  Сначала эти движения были робкие, мелкие, чуть различимые, но по мере того, как плод внутри её подрастал, удары становились всё отчётливей и, наконец, можно было, приложив руку к животу, отчётливо почувствовать это заявление на желание двигаться, жить, и уже скоро был тот главный момент, когда, наконец, свершится самое чудесное из чудес, которые только бывают на свете – рождение нового человека.

Марьюшка закончила все приготовления. Много пелёнок было сшито и расшито с любовью, были подготовлены все травы и обереги, которые могут понадобиться при родах, выслушаны многочисленные истории своих тёток, что нужно делать, и вообще - как это родить ребёнка, но всё равно, к такому она не была готова.

Сначала боль была не сильной, можно было продолжать делать какие-то лёгкие домашние дела, Она сообщила мужу о начале,  и он пригласил всех близких родственников, для того, чтобы начать бдение. Они приходили понемногу, приносили еду, шутили, смеялись, видя, смущение Марьюшки и целовали её и желали лёгкого и быстрого разрешения.
Столы накрыли в доме, поскольку на дворе была ещё ранняя весна и сидеть весь день, а то и всю ночь во дворе не было никакой возможности.
Приглашена была бабушка-повитуха, но она не торопилась, сказала, что придёт, когда пропоёт последний петух. Наступал вечер, и Марьюшка сидела ещё со всеми за столом, только не пила, ни ела. Рассказывали истории, смеялись, пили чай из самовара, Марьюшка иногда вставала и уходила к себе за занавеску, прилечь, ожидая, когда же, наконец, появится малыш. Несколько раз ей казалось, что все эти истории о женских родовых муках, её не касаются, но, через несколько часов боль, постепенно усиливаясь, началась такая, что Марьюшка уже жалела, что в доме так много народу. Ей было как-то неловко жаловаться на свою боль в присутствии стольких женщин, прошедших через это, и, когда спазм отступал, она удивлялась - на свете ведь так много людей, как же все они появились на свет? И почему женщины, один раз пережив такое, ходят опять беременные, зная уже, на что они идут.
И ещё одна мысль между схватками занимала её – как она могла  иногда расстраиваться из-за всякой ерунды? Грустить? Злиться? Когда каждую секунду своей жизни нужно было радоваться, что нет этой, кажется, разрывающей тело, боли, огромной, как всё пространство вокруг, заставляющей молить всех Богов поскорее избавить её от таких мучительных страданий. Бабка-повитуха между тем, сидела рядом, иногда задрёмывая, иногда произнося какой ни будь заговор. Марьюшка просила её применить ещё что ни будь и посущественней, тогда она доставала какую-то веточку из передника, вставала, кряхтя, подходила к печи, зажигала её и вновь возвращалась к роженице, окуривала её, но это, казалось, ничем не помогало.
Когда, уже под утро, устав от мучений, Марьюшка, пережившая за эту ночь страдания всех матерей мира, уже чувствуя злость оттого, что всё это никак нем закончится, и даже, наверное, злость на себя за то, что она никак нем может родить, и даже на ребёнка, который никак не хочет поскорее родиться, почувствовала откуда-то взявшиеся новые силы и с какой-то животной яростью, вцепившись зубами в подушку, постаралась вытолкнуть из себя эту поглощающую её нестерпимую боль, избавиться от неё, уже даже не думая о ребёнке, занятая только мыслью о том, чтобы выжить, потому, что ей уже казалось, что если это сейчас же не закончится, то она непременно умрёт.  Бабка, видимо, почувствовав эту перемену в настроении своей подопечной, встала, приготовясь принять ребёнка, и в следующее мгновение – о, чудо! Младенец показался.  Марьюшка, поняв, что ещё немного, и всё закончится, напряглась ещё сильнее и, наконец, в нечеловеческом усилии избавилась от этого ужасного кошмара, от этой нестерпимой боли, которую причинил ей её долгожданный и единственный – она теперь это твёрдо решила, потому, что опять пройти через такие муки, она не собиралась.

И вдруг наступило такое облегчение и вместе с тем, такое волнение – ну как он там?  И как ответ – громкий крик, который был подхвачен восторженными криками из-за занавески. Бабка  колдовала над младенцем, в то время, как Марьюшка уже пыталась приподняться и посмотреть – ну какой же он, её долгожданный первенец. И Старуха дала его ей, и она прижала его к себе такого тёплого и мокрого, и её слёзы счастья смешались со слезами недавнего страдания и смыли все её мысли, и она уже забыла о том, что только что пережила – и эту боль и эти мысли,  и только огромное счастье и какое-то новое знание – это знание судьбы её крохотного существа, которое она прижимала к себе, потому, что в первые мгновения жизни младенца, матери открывается Великая Книга Судьбы. Мать в это мгновение способна увидеть всю жизнь её ребёнка и запомнить всё и в сложные моменты его жизни давать ему советы, черпая из этого знания.
Марьюшка отдала ребёнка повитухе, чтобы та показала его родственникам. Бабка взяла его крепко и вынесла его в комнату, где его приветствовали все бдевшие в эту ночь. И они отдали дань Судьбе, поклявшись, что все они, как могут, помогут и поддержат этого, только что появившегося на свет человека.  И человек этот смотрел на них из рук, крепко державшей его, повитухи. И это был мальчик.
На Марьюшку, лежавшую в крови и в слезах, снизошло Блаженство. Такое блаженство, которого она ещё не испытывала раньше. И опустошённость. И Счастье и Благодарность. Она благодарила всех. И Богиню-Мокошь, и Бабку-Повитуху, и своих родителей и своего мужа и своего ребёнка за то счастье, которое, наверное может испытать только мать, только что родившая своего первого ребёнка, и никто и никогда не может почувствовать даже отдалённо этого чувства.

Рассвело. Начался новый день и новая жизнь. Вместе с этим малышом родился ещё один человек. Родилась Мать.  Мама Марьюшка вступила в следующий период своей жизни, и уже никогда ей не повернуть обратно, не стать свободной. Потому, что в руках её появился ребёнок, и руки эти теперь уже никогда не будут свободны.






Глава 6
Марья



Весна приносила свои плоды – более ранние рассветы, пение птиц, капель, солнце стало пригревать сильнее, и в воздухе повисла та смесь запахов  пряной земли, льда, таявшего снега, которая так хорошо знакома всем, кто видит, слышит и чувствует.
С приходом весны, дети всё чаще выбегают из дома и гуляют дольше, принося с собой в дом запахи свежести и мокрые ботинки. Холодные порывы ветра, несущие с собой мокрый снег, кажутся уже чужими, и опять удивляешься – вот только вчера была весна во всём великолепном её разгаре, а сегодня опять выпал снег, и ждёшь полуденного солнца, которое растопит этот хрупкий белый холст, покрывший землю и будет его немного жаль, опять зажурчат, понесутся ручьи и солнце будет светить ослепительно ярко, отражаясь в белых островках, небо отдалится от земли, уступив место насыщенному парами просыпающейся земли, воздуху.
Мама-Марья  выносила на улицу своё дитя, тщательно кутая, оставляя только лицо, подставляла его под солнечные лучи, чтобы получить благословление от Солнца и чтобы оно своими тёплыми и добрыми лучами согрело нежную кожу младенца. Мальчик морщился и отворачивался, делая смешные гримаски, Марья смеялась и чувствовала себя счастливой.
Она уже приспособилась к новой жизни, миновали бессонные ночи, которые были не оттого, что ребёнок был беспокойный, а оттого, что сама мать слишком беспокоилась о нём. Она просыпалась по нескольку раз за ночь, чтобы проверить, всё ли нормально, поправить одеяло, прикрыть шторы на окнах, чтобы лунный свет не зашёл в комнату.
Мама-Марья была очень беспокойной мамой, она поначалу всего боялась – боялась даже притронуться к младенцу и с замиранием сердца следила за ловкими движениями матери, когда та пеленала, переворачивая и крутя дитя.
Но мальчик быстро рос, хорошо кушал, и постепенно Мама-Марья перестала беспокоиться каждую минуту, но охранительные средства использовала – читала заговоры, пела песни, качая его на руках или в колыбели.
Появились первые игрушки – тряпочки, качели, палочки, ложечки.
«Как зёрнышко растёт, так и ты расти»
Шутками- прибаутками сопровождалось каждое действие.
«Ножки ходите, сына носите, язык, говори, буйну голову корми»


Мария знала десятки приговоров с детства, но сейчас они приобрели для неё иной смысл – звучали иначе, некоторые она вспомнила, давно забытые, некоторые, которые она  не забыла,  и сейчас повторяла своему сыну, удивляли её, открывая смысл.

«Заря-заряница, Заря, Красна девица,
 возьми крыксы и плаксы,
 денны и полуденны,
 нощны и полунощны
 часовы, получасовы,
 минутны и полминутны от моего сына»

С песнями замешивалось тесто, с песнями варилась каша,  со сказками и прибаутками делалась вся домашняя работа.  Ребёнок постоянно слышал мать и был спокоен до вечера, а вечером начинались колыбельные. \
«Ночь  пришла, темноту принесла,
Задремал петушок,
Запел сверчок,
Вышла маменька,
Закрыла ставеньку
Засыпай,
Баю – бай..

Когда мальчик хотел на руки, его всегда брали на руки, если он хотел есть- то это желание тут же исполнялось, а когда он хотел спать, то получал люльку  и песню. Но самое главное, он получал столько любви, сколько хотел. Всё вокруг было пропитано этой любовью, всё светилось ею и звучало.
«Будь ты, моё дитятко ненаглядное, светлее солнца ясного, милее вешнего дня, чище ключевой воды, белее ярого воска, крепче камня горючего Алатыря. Отвожу от тебя я кровью материнской чёрта страшного, отгоняю вихря буйного, охраняю от ведьмы и от сестры её, от злого ведуна, от ворона вещего, от вороны-каркуньи, затворяю от заговорного кудесника, от ярого волхва, от слепого знахаря. И будет моё слово сильнее воды, выше горы, тяжелее злата, крепче камня, булата, могучей богатыря».\

Эта любовь распространялась и на хозяина дома, и на скотину и на сам дом, и, казалось, что ничего уже не может нарушить этот поток любви и тепла, излучаемый Мамой-Марьей. Но, как и бывает во всех добрых сказках, жизнь оказалась совсем не такой беззаботной и радостной, как хотелось.

В дом Петра и Марьи пришла беда. И беда эта пришла во все дома, что стояли по северную сторону от Марьиного дома и по южную, и даже по западную и по далёкую – восточную.
Пришла беда с чёрным  гонцом, который прискакал на уставшем коне в конце осени и оповестил о приближении страшных времён, страшнее болезней и мора скота, страшнее засух и ливней проливных, страшнее холодных северных ветров и  морозов. Гонец принёс плохие вести.
 Началась война. 
А посему каждый добрый молодец должен был поцеловать свою жену и детей, сесть на своего доброго коня и под вой баб и плачь детей уйти на эту войну, чтобы вернуться с победой, или лечь в землю незнамо где, где даже память о нём не может долго витать, а растворится в дымке серебристых далей и только звезда погаснет на небе, да берёза склонится над павшим, оплакивая  его утренними росами, да сладким весенним соком.

Собрала своего мужа Марья, положила ему в холщёвую сумку рубахи обыденные, сшитые за один день, которые будут служить ему оберегом для тела, положила венок свой венчальный, который убережёт его от всех напастей и приведёт его обратно к его жене. И горсть земли, завёрнутую в тряпицу.
Накануне вечером затопила Марья баню, принесла воды из семи колодцев, поставила хлеб в печь. Она  не плакала – плачут только по покойнику, Марья старалась сохранять спокойный и размеренный ритм, пока делала всю эту работу, но иногда она останавливалась, смотрела в окно подолгу, как бы приглядываясь к своей последующей жизни, и ужас охватывал её. В груди её поселился такой холод и мрак, что невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть, и только одно слово кричало в голове «Одна». Как она будет жить? Но она отмахивалась от этого наваждения и начинала что-то быстро-быстро делать, часто подбегая к сыну, брала его на руки и целовала. Обнимала его так крепко, что малыш начинал освобождаться от этого проявления слишком уж большой любви, любви, с которой каждая мать готова защищать своё дитя, когда ему что-то угрожает, и, чувствуя настроение матери, он как будто понимал, что происходит и не капризничал, а смотрел на неё внимательно  и как то  по взрослому.
Вечером вернулся домой Пётр. Он был как будто доволен, возбуждён и какой-то новый, немного другой, и она, видя в нём эти перемены, ещё больше заволновалась и не знала, что делать, даже что говорить.
Он сперва пошёл в баню, долго был там, а на столе стыла еда, ребёнок спал и Марья сидела за столом, подперев голову руками, смотрела на пар, поднимавшийся от пирога, эти тонкие струйки сначала, как стебельки, поднимались вверх, потом превращались в причудливые, едва различимые фигуры – то в цветы и листья, то в чудных животных, а то вдруг в ангелов, с крыльями и эти ангелы поднимали свои крылья и исчезали. И, видя исчезновения этих ангелов, Марье стало так грустно и печально, что она впервые за этот день заплакала, даже  не заметив этого, слёзы просто сами покатились и закапали на кошку, уютно устроившуюся у Марьи на коленях. Кошка сначала недовольно подёргивала спиной, потом удивлённо посмотрела на хозяйку и, спрыгнув с колен, попыталась слизнуть слёзы со спины, но, фыркнув, потянулась, отряхнулась и ушла к себе на печку. В доме была совершенно отчётливая тишина. Тишина такая, какую Марья ещё не помнила, только изредка в окно ударяла веточка, качаемая тёплым ещё летним ветерком, да иногда потрескивал уголь в печи
Пётр зашёл в дом, довольный и такой любимый и родной, что Марья, глядя на него, такого близкого, живого, горячего после бани, вдруг поняла, что всё будет хорошо, что не может Судьба быть к ним зла, ведь не зря на земле существует Такая Любовь, и если есть справедливые Боги на небе, они непременно должны сохранить эту Огромную Любовь, и сохранят.
Марья теперь точно знала это и, наблюдая, как её муж ест, рассказывая, что им говорили на совете старейшин, она даже искренне улыбалась. Дом наполнился светом и звуками, и ещё чем-то неуловимым, это сама Судьба, увидев эту Большую Любовь, сейчас спустилась к ним в дом и обняла их своими большими невидимыми крыльями.

Наутро Пётр ушёл вместе со всеми мужчинами. Остались, как это всегда бывает, лишь старики, женщины и дети. Когда улеглась пыль на дороге, в деревне началась совсем другая жизнь. Был конец лета, а это значит, что скоро нужно будет собирать урожай, и все понимали, насколько тяжела будет осень и какой одиноко тоскливой будет она.
Мама-Марья с ребёнком на руках вернулась в пустой дом. Посадила мальчика посреди комнаты, дала ему игрушки и пошла проверить скотину. Она медленно обошла все хозяйские постройки, весь огород и дом, и твёрдо решила вести хозяйство так, чтобы к приходу Петра в доме ничего не изменилось, а то и лучше стало. Стало быть, ей предстояло делать и женскую и мужскую работу так, как будто хозяин в доме.
Очень сильной чувствовала себя Марья, и в этой решимости находила она гарантию того, что вернётся её Пётр домой, сколько бы времени не прошло, и вернуться он должен в тот же дом, который оставил. Не может позволить она измениться чему-либо в худшую сторону, пусть сколько угодно Судьбе, потребуется у неё  сил, она всё выдержит и всё сделает так, что будет им житься ещё лучше прежнего. Так и будет.



                *        *         *


И потянулись дни за днями. Ночи за ночами. Дни, наполненные трудом, ночи, наполненные печальными думами.
Марья вставала на рассвете, бежала к своему алтарю, в священной роще, читала там молитву, ставила свечу к маленькому своему домашнему идолу. Он стоял в красном углу избы, откуда было видно всё, происходящее в доме. Потом Марья шла в хлев, доила корову, кормила кур, да мало ли женских домашних дел после восхода солнца. Собирала еду в корзинку, туда же клала несколько игрушек и несла сына к своей матери. Всю еду готовили там. И все дети оставались под присмотром бабушек и прабабушек. Все взрослые дети и все женщины шли в поля.  Работали там до обеда, потом возвращались по избам, обедали, делились скудными новостями, слушали истории долгожителей о давно минувших годах и бедах. Потом опять шли в поле до вечерней зорьки. Вечером Мама-Марья забирала сына, еду, что осталась от обеда и шла к себе домой, где у неё ещё оставалась работа в собственном огороде.
Вся осень прошла в непосильных трудах. Марья делала всё автоматически, заставляя себя не думать, представляя себя не человеком, а каким – то другим существом, даже иногда не зверем или птицей, а вот, например, мельницей, которая, не думая, делает свою работу, несмотря ни на дождь, ни на жару или холод, ни на ветер, ни на усталость. Просто нужно было довести любое движение до автоматизма и делать и делать его, не позволяя себе осознавать это движение. Например – косить. Если каждый взмах косы осознавать, то долго не проработаешь. А вот если, не думая, отдаться ритму, можно пол дня махать косой и даже этого не заметить. Или, скажем, молотить зерно. Если бить цепями по зерну, то можно представить себя, например,  горной речкой, без устали прыгающей по горам, не ослабевая, не отдыхая, сохранять ритм, присущий реке и, наконец, стать этой рекой, делать работу, ударяя по колосьям, и можно делать это долго-долго, и терять счёт времени, тогда день пролетит незаметно, а работа окажется сделанной как бы сама по себе.  Или, когда уже очень  тяжело и мучительно и хочется только одного -  лечь, ничего не делать и не о чём не думать, когда руки и ноги отказываются из-за ужасной усталости, тогда можно думать о кроликах. Марья никогда не держала кроликов. И родители не держали, только иногда на рынках выменивали на свои продукты кроличьи мягкие шкурки и шили из них детям шапки и, иногда, даже шубки. Сейчас Марья часто думала о кроликах, какие они маленькие, лёгкие и тёплые. И она мечтала о том, что когда закончатся эти работы и начнётся поздняя осень, она заведёт двоих, но не для шкурки или для мяса, а просто так, чтобы иногда брать их на руки, а они будут такие хрупкие, пушистые и тёплые, что захочется их защищать, а защитить кролика ничего не стоит, только сделать ему домик поудобней и травы туда положить, и вот он уже доволен и защищён. А оттого, что кроликам может быть хорошо и уютно, спокойно, спокойно и хорошо делалось Марье.  А потом у этих кроликов будут детки, и никто не сможет их разлучить. Но в этом месте Марье делалось грустно, и она редко думала до этого места.

Так прошла страда. Наступили осенние холода и с севера дул пронизывающий злой ветер. По утрам земля покрывалась нестойким ещё снежком, и казалось, что под этим первым снегом укрыто всё лишнее, суетливое и мелкое и оставалась только большая, белая, пустая грусть, но и она вместе со снегом таяла к полудню, заменяемая множеством забот, которые появлялись в связи с приближающейся зимой.
И вот, в одно такое утро, когда ещё вчерашняя грязь под снегом ещё не успела растаять и захлюпать, пополам с растаявшим снегом, с лёгким хрустом вчерашних лужиц, в деревню вошли вернувшиеся воины.
Птицы первые заметили их появление, стаи птиц вспорхнули над лесом и закружили, вороны закаркали, сороки надрывно закричали, за ними залаяли собаки со всех дворов. Как будто вся деревня проснулась от охватившей её дрёмы, и зашевелилась. Изо всех домов выбегали люди, кто в чём, чёрные и красные на белом снегу, бабы, как плицы, махали руками в платках, кричали ребятишки, как маленькие зверьки, бежали быстрее всех, и видно было издалека, как восторженной толпой окружили они всадников, которые в строгом молчании въезжали в деревню из чёрного, мокрого осеннего леса, и тут Солнце осветило их и их лица, грязные и бородатые, их одежды и оружие, и такие они были красивые и величественные, как настоящие Боги, что толпа голосящих баб остановилась, только шепча имена своих мужчин, пытаясь отыскать их в строю и только молитвы, если отыскали и отчаянные молитвы, если пока что нет. И огромное облегчение сливалось с отчаянием, благодарность с мольбой. И так процессия, сопровождаемая детьми, прошествовала через бабий строй, на главную площадь, куда подтягивались старики и женщины с маленькими детьми, и тут всё смешалось, слилось внутри моря слёз  радости и горя, пока это море не остановил могучий звук главного колокола, заставив всех замолчать и отхлынув, оставив воинов одних посреди площади и воевода сказал речь.


Народ расходился по своим домам. Кто-то молча, держась друг за друга, кто-то молча в одиночестве, кого-то вели под руки. Решено было вечером собраться на горе, где стояли деревянные статуи шести древних Богов, и принести жертву – лучшего быка деревни. Здесь же будет разложено костров, по количеству не вернувшихся из похода воинов. И отдадут им последнюю честь.
Мужчины разошлись по домам отдыхать, а женщины принялись за работу. Кто-то готовил ритуальную еду для поминок, кто-то стал носить дрова для костров. Поставили столы, принесли кур для мелких жертв, привели несколько овечек, и всё это хозяйство блеяло, толпилось у столбов на священной горе. Солнце вставало, освещая чёрные тропы на белом снегу, лучами  расходившиеся от главной площади, основательно утоптанной сотней ног, и птицы  сверху могли видеть  необычную картину – над каждым домом поднимался дым от труб, прямо к солнцу, окружив его большим кольцом и внутри этого кольца появилось кольцо поменьше, и, переливаясь всеми цветами радуги, от красного к фиолетовому и это было и красиво и печально одновременно, а круглая площадь, чёрная посреди белого снега с чёрными тропинками-лучами выглядела как чёрное солнце, посреди белых облаков. Но люди этого не видели, все были охвачены праздничными заботами, но праздник этот был не весел и даже те, кто дождались своих, затаили эту радость, чтобы не показать её другим, которые не дождались.

Вечером все жители, от мало до велико, собрались на жертвенном холме. Бык стоял, низко опустив голову, и смотрел своими чёрными глазами на людей, на костры, на землю под ногами, и как будто понимал, что пришёл его последний час.  Бык был на редкость красив, огромный, лучший бык в селе. Он был чёрен и блестящ и имел огромные рога. Его шкура блестела и отражала огонь костров, и стоял он на возвышении на большом жертвенном камне под статуей главного Бога  Перуна. Он сиял и одновременно был чёрен на фоне тёмно-сине-красного закатного неба.
Семьи кучковались вокруг своих костров, те же, кто был столь удачлив и счастлив, не иметь своего костра сегодня, пристали к остальным, друзьям, соседям, знакомым. Разговоры, плач, уговоры, причитания слились в один общий хор до тех пор, пока старейшина не призвал всех отдать хвалу и почесть за избавление от странных иноземных воинов, которые появлялись время от времени в их местах и от которых не было спасения уже много лет, они сжигали деревни, унося с собой награбленное, убивая мужчин и уводя женщин. Но беда пока не приходила в их деревню, за это приносили сегодня могучего быка в жертву Перуну и поминали храбрых воинов, павших за эту счастливую жизнь.
И поминальная молитва, сказанная уже много раз нестройно, вразнобой, какой ни будь матерью или женой, сейчас повторялась уже втроём или вчетвером, Потом к ним присоединялись ещё голоса и, наконец все люди, стоящие на горе у костров стали повторять молитву вместе и хор голосов становился всё стройнее, слаженней и вот уже стал подобен грому небесному, подобный грому Перунову. Гром человеческого гласа был послан с земли вверх, на небо и тогда получил жертвенный бык свой удар по горлу и даже не заметил этого, оглушённый сотней голосов и его безумные чёрные глаза сверкнули в последний раз, отразив огни костров, и угасли. Тёмная кровь хлынула на камень, а оттуда на белый снег и задымилась, он упас сначала на колени, а потом завалился на бок и вздохнул. Внезапно молитва кончилась, и этот вздох прозвучал в тишине. И тогда пошёл снег. Хлопья снега медленно падали на землю, стараясь тщательно укрыть всю боль и всю радость, как будто усреднив их, примерив и смешав воедино. Снег старался смягчить чувства, закрыть их и заморозить. Застелить весь мир новой белой скатертью, чтобы началось всё снова, сначала, и как бы подтверждая это, в наступившей тишине заплакал ребёнок. Мать начала успокаивать, уговаривать его и, в наступившей тишине эти звуки были настолько отчётливы, значимы, что все поняли, что только это и имеет значение – этот плачь и этот голос матери, и это то, ради чего стоит жить, терпеть  и умирать. И жизнь продолжалась. Костры горели до утра.

Весь следующий день был посвящён похоронам. Хоронили тех, кого удалось привезти, тех, кому посчастливилось лечь в родную землю, чьи близкие были благодарны за это Судьбе.
Снег шёл весь день, и могилы, вырытые утром, к полудню покрылись толстым белым одеялом.
Снег шёл и весь следующий день, а на третий день вышло солнце, и было оно такое яркое, как никогда ещё, и дали были такие белые, что Марья, выйдя  дому, днём, забежала обратно, потому, что не могла смотреть на это сияние белизны, да и не хотела, она никак не могла в доме насмотреться на своего мужа, и не верила, и верила, а временами её охватывал ужас, который сейчас же сменялся счастьем, и так это было странно и незнакомо, и понимала она, что никогда уже не будет той, прежней жизни, и навсегда останется в их судьбе этот шрам, это напоминание о бренности жизни, о конечности любви и счастья и о том, что ценнее всего на свете.

                *             *            *

Утром Марья шла за водой. Вёдра, подвешенные к коромыслу на плечах, качались при каждом шаге и едва поскрипывали. Воздух был холодный и сырой, ветер дул с юга, влажный, насыщенный запахами далёких лесов, мокрых еловых деревьев и запах дыма. Собаки лаяли, передавая новости друг другу, изредка то тут, то там, кричали петухи.
Рассветало. Было обычное утро поздней осени, такое, каких было уже тысячи, и будут тысячи, но Это утро было сейчас и каждый шаг Марьи по протоптанной уже тропе к колодцу, был неповторим. И значим. И шла Марья не торопясь, наслаждаясь сырым воздухом и утренними звуками просыпающегося села. Она наслаждалась белизной снега и чернотой далёкого леса, синевой реки в утренних лучах и золотом скошенной травы в стогах. Так же неторопливо наливала она воду в вёдра, прозрачную, живую. Капли попали на одежду и впитались в ткань, добавляя к узору на поневе свой орнамент,  как бы заявляя на своё право быть здесь, и Мария заметила это качество воды – она была повсюду, в воздухе, в земле, на земле, в низких облаках, в каждом растении, и Марье показалось, что вода, как время, течёт и смывает всё, и радости, и печали, и жизни, оставляя после себя только землю, которая, впитав её, даёт новые ростки. Вдруг для Марьи открылось что-то важное в жизни. То, что не дано познать ни  ребёнку, ни девушке, ни молодой женщине, но хорошо известно старикам. То, чему трудно дать название, но что имеет большую ценность в жизни человека – эта ценность прожитого каждого момента в жизни. Ценность самой жизни. И её быстротечность.
« Совсем как вода», - подумала Марья.
Вёдра были наполнены, и она ловко пристроила на плечи коромысло и подцепила сначала одно, а потом уже второе ведро. И пошла с ношей к дому, медленно и осторожно, боясь расплескать хоть каплю жизни в вёдрах. А навстречу бежала соседка, охая и хлопая себя по боку, видимо от мороза, с красными щеками, повязанная шалью, с одним пустым ведром.
Мария вернулась домой, где её ждали муж и сын, её хозяйство, со всеми её животными и птицами, её налаженный быт и так хорошо ей было.
Она поставила вёдра в сени, открыла дверь, скинула сапоги, забежала в дом и прижалась к мужу, холодная, свежая и прекрасная, а он запутался бородой в её волосах, и целовал её в макушку и в лоб и в нос, временами отстраняя её лицо, чтобы посмотреть на свою Марью.
А сын дёргал его за рубаху, желая показать ему что-то, что появилось в его маленьком мире за время отсутствия отца.









































Глава 7
Маруня


Вода никак не хотела наливаться в ведро. Она была глубоко, и Маруня в третий уже раз бросала ведро в чёрную бездну  колодца. В третий раз поднималось пустое ведро, и только на самом дне плескалась холодная и прозрачная живительная водица, такая желанная в этот жаркий день.
Уже утром солнце начинало припекать, а к полудню палило нещадно,  сжигая всё, чего касалось. Песок и пыль на дорогах раскалились, и только в глубине чёрного погреба можно было найти немного прохлады.
Маруня была беременна третьим уже ребёнком. Старшему было четыре года, среднему два и ближе к осени должен был родиться третий её ребёнок.
Она отпила прямо из ведра, и остатки воды вылили себе на голову, прямо на платок, вода потекла на плечи и быстро впиталась в мягкую тонкую, выбеленную холстину. Стало гораздо легче.
«Ну что ж, я всё равно добьюсь своего», - подумала Маруня, в четвёртый раз бросая ведро в пропасть. Ручка завертелась бешено и снизу раздался глухой всплеск.  Маруня подождала, подёргала за цепь и стала крутить рукоятку.  На этот раз ведро оказалось тяжелее, но всё же не такое тяжёлое, как нужно. Она подняла его, перелила воду в другое ведро и опять кинула в колодец. Так ещё раз, и ещё, пока ведро не набралось полное, потом зачерпнула ещё раз и, уровняв воду в двух вёдрах, надела их на коромысло и пошла. Ноги нестерпимо жгло на дороге, и идти пришлось по траве.
Когда Маруня пришла в дом, сил уже не было. Она налила немного воды в таз, умылась и легла на широкую кровать, раскинув руки. Почти тотчас же на неё залезла малышка, и Маруня ловко увернулась от неё, оберегая живот. У малышки в руках были цветные куколки, которых они вместе сделали накануне. Девочка села рядом и стала играть с куколками, пела песенки и рассказывала им что-то на только ей понятном птичьем языке.

 
Следующий день выдался ещё жарче, а потом ещё и ещё, и, наконец, всем стало понятно, что если вскоре не придут дожди, то придёт беда.
О засухах рассказывали, но ещё никогда Маруня не видала истинной беды, которая может случиться от палящего солнца. Земля на полях потрескалась, и растения стояли тонкие, прозрачные, они теряли силу и склонялись к земле, как будто неся  непосильный груз на своих слабеньких плечиках. Воды в колодцах становилось всё меньше и меньше, и даже река превратилась в узенький ручеёк, и берега обрамляли две широкие серые полосы, все расчерченные трещинами, как морщинами. То тут, то там можно было видеть пучки сморщенных чёрных сухих водорослей и камни, бывшие когда-то под водой, округлые, серые камни, как будто удивляясь тому, что над ними только небо, лежали группами или по одному и утопали в сером песке и кусках чёрного тонкого потрескавшегося сухого ила.  Иногда можно было видеть белые кости больших рыб, не успевших уплыть, почувствовав изменение в реке, и оставшихся здесь, ждать неизвестно чего, они дождались только мучительного плена жаркого ила, высыхающего по мере отступления воды и  медленной смерти от удушья жарким влажным воздухом. В реке до сих пор  плавали только маленькие сонные рыбки, так близко к поверхности, что их спины можно было различить в водной ряби, а мудрые большие рыбы, говорили, ушли от засухи, и это была плохая примета.
Коровы неохотно выходили по утрам на луг, собаки прятались под избами и даже птицы сидели на ветвях, открыв клювы от жары, что было и забавно, и страшно одновременно.
Весь день проходил в хождениях на реку за водой, и к вечеру наполнялись бочки, чтобы быть уже к ночи опустошёнными на грядки, где растения ждали полив. Утром всё начиналось с начала.
Маруня, измученная дневной жарой, оживала только к закату, когда нещадное солнце превращалось в кровавый огромный круг и торопливо закатывалось за чёрный лес, окрасив редкие облака розовым. Маруня только после заката начинала топить немного печь, чтобы приготовить что-то на вечер и на завтрашний день.
 Сегодня она  решила напечь блинов. Дети любили блины и всегда радовались. Первый блин был положен на окно, как всегда он был предназначен умершим предкам, которые невидимками слетались, чтобы полакомиться паром, исходившим от блина. Перед тем, как положить этот первый блин на специальную блинную тарелку, Маруня, придержала немного блин за краешек, посмотрела на просвет, достаточно ли он тонок, потом положила на тарелку на подоконник, прогнала кошку, которая устроилась тут же,  и принялась уж было за другой, но тут какая-то неясная тень привлекла её внимание. Но сколько бы она не вглядывалась в причудливые изгибы пара над блином, так ничего и не увидела.
«Должно быть, почудилось», подумала она и произнесла заклинание над первым блином, приглашая предков отведать его.
Когда блины были готовы, все собрались за столом. Муж как  всегда поцеловал её в макушку, и старший сын  прокричал: «Мы давно блинов не ели, мы блиночков захотели!» А малышка захлопала в ладошки и прочирикала что-то, весело помогая брату. Все принялись за еду.
После ужина Маруня подоила коров и отнесла молоко в самый прохладный угол погреба. Потом она дала корму птицам и решила немного прилечь, отдохнуть, а потом уж позвать игравших во дворе детей, радующихся наступившей  вечерней прохладе.
Но она уснула.
И приснился ей такой сон. Будто идёт она по лугу, а луг весь в цветах, и цветы все такие красивые и не обычные, а маки тянут свои головки к небу, и льётся на них с неба серебристый дождик. И капельки этого дождя блестят на нежной кожице каждого лепестка, и на пушистых их ножках, и идёт по полю, навстречу ей её старая бабушка, которая давно уже умерла, когда Маруня была ещё девочкой. И держит в руках она лягушку, и у лягушки этой глаза как два больших озера. Синие. И смотрит она на Маруню совсем как человек. А у бабушки на голове платка нет, и белые волосы развиваются по ветру, и серебряные нити дождя пронизывают их и на волосах от этого тоже расцветают маки и бабушка этому очень рада. А у Маруни в руках красный бабушкин платок, и она протягивает бабушке  его, чтобы та накрыла голову, и чтобы дождь не промочил её волосы насквозь.
 Хотела Маруня спросить у Бабушки про лягушку,  да не успела, в темноте заплакала малышка, Маруня встала и взяла её к себе в постель, пропев какую-то песенку, удивляясь, что уже ночь и что за чудной сон ей приснился.

 Утром она опять вспомнила странный сон и гадала, что же он означает, а солнце продолжало светить всё с той же неумолимой настойчивостью, на небе не было ни единого облака, и даже утренний ветерок чуть-чуть трогал ветви деревьев, и был не свеж, а как будто утомлён вчерашней жарой, насыщен запахами трав и горячих камней, запахами не свежей воды, тёплой, болотной воды, которая медленно и лениво двигалась по пересохшему почти руслу реки. Маруня вышла во двор, всё ещё думая о ночном видении, хотела было сходить к бабушке на погост, но в доме заплакала малышка и она вернулась в дом, внеся с собой запахи жаркого дня и взяла на руки тёплую со сна девочку, и в белокурых её волосах блестели капельки пота, как капельки на нежном пушке маков из ночного её путешествия.
Вдали на дороге в это же время появилось небольшое облачко пыли, которое всё увеличивалось, и через несколько минут, из облака выехал всадник, подъезжая к деревне, он приостановил коня,  спешился и пошёл шагом, собаки лениво гавкнули и ушли под избы. Человек шёл прямо к дому Маруни и Петра. Он привязал коня к ограде в тени под огромной черемухой и прошёл во двор. Собака залаяла, но почти сразу узнала человека и, поскуливая, завертела хвостом, приникая низко к земле, и прижимая уши. Этот человек был Петру дядей, жил он в соседней деревне и часто навещал родственников.
Ивану было  немного за пятьдесят, мужчина он был высокий, крепкий и очень приветливый и весёлый. У него всегда было много историй, и речь свою он сопровождал шутками да  приговорками, и очень любил детей.
Старший Марунин сын бросился к деду с радостным криком и стал обнимать и целовать его, сообщая ему свои маленькие новости. Иван посадил мальчика себе на загривок и изобразил коня. Мальчишка хохотал и размахивал руками. Маруня немного беспокоилась, глядя на это, инстинктивно подняла руки, боясь, что сынишка упадёт со спины этого гиганта. Иван, видя это, и поняв, что Маруню, в её положении лучше не волновать,  поставил мальчика на землю, поклонился хозяйке, после чего последовал ритуал чествования гостя.

Маруня поднесла полотенце, Иван зачерпнул пригоршню воды из бочки и умылся, принял полотенце, зашёл в дом, снял сапоги. Маруня кланялась ему в пояс и говорила слова приветствия дорогому гостю. Потом пригласила его за стол и начала суетиться, ставить на стол всё, что было приготовлено из еды, побежала в погреб и принесла прохладной медовухи и вчерашних блинов. Иван сидел на месте, отведённом для почётных гостей, и смотрел на хлопотунью, задавал вопросы о жизни, о хозяйстве, о здоровье.
Маруня отвечала, что всё хорошо, только жара эта не прекращающаяся уже всех измучила – и людей и животных, и растения. Она была благодарна Ивану, что приехал он навестить племянников и внуков и немного скрасить этот невеселый период, связанный с изматывающей жарой.
Но Иван принёс не весёлые вести – умер один из их родичей, не смог пережить страшную жару нынешнего лета, и Иван объезжал соседние деревни, места, где жили родственники умершего, оповещал их об этой смерти и о предстоящих похоронах.
«Так вот к чему сон», подумала Маруня. Всё сходится. И она рассказала Ивану о ночном своём видении, Иван очень внимательно выслушал и, будучи человеком пожившим и умным, рассказал Маруне, что означает её сон.
Приход бабушки означал сообщение о смерти близкого родственника, платок, тот, что подала Маруня, понадобился Бабушке на том свете и сейчас есть возможность передать его с новым покойником. Иван спросил, действительно ли есть такой красный платок, и Маруня ответила, что помнит его, и даже  полезла в сундук и достала этот платок. На красном фоне были вышиты белые деревья и птицы, а по краю шла вышивка с изображением маков, которые переплетались с ещё какими то ветвями, наверное, еловыми. А по всему полю платка между деревьями и птицами, были вышиты не то стрелочки, не то прорастающие семена.
Маруня сложила платок вчетверо и отдала его Ивану, на похороны она не поедет, потому, что беременна, а беременная женщина допускается на похороны только самых близких родственников, Иван обещал исполнить бабушкину просьбу и положить платок в гроб с покойным.
Теперь с платком было всё ясно. Но что же означает тогда лягушка в бабушкином сне? Она держала её в руках, и как будто что-то хотела сказать…
 Иван и тут помог. Он вспомнил, что много- много лет назад, когда он был ещё мальчиком, бабы в его деревне пользовались особым заклинанием. Во время сильной засухи нужно было взять лягушку, убить её и похоронить, поголосить, как по  человеку. Тогда пойдёт дождь. Вот что означали серебряные струи во сне Маруни.
Маруня от всей души поблагодарила мужниного дядю Ивана и он, отвесив поклон, стал прощаться. Необходимо было оповестить ещё нескольких родственников в соседних деревнях, похороны из-за жары были назначены на следующий уже день.


Маруня, покормив деток и закончив несколько не сложных домашних дел, пошла заниматься делами, требующими куда больше сил, пока солнце ещё не так палило. Маруня пошла за водой.
Пётр проводил Ивана и отправился по своим делам, коих в хозяйстве всегда много и летом, и зимой, и весной и осенью. Солнце поднималось всё выше и ветерок совсем затих, как будто утомлённый жарой, вокруг дома воцарилась звенящая знойная почти осязаемая пустота – это сотни кузнечиков радовались возможности жить, и есть, и петь, и на дворе был самый разгар лета, самая его середина, и ничего не предвещало дождя.
Маруня  шла уже в третий раз от реки с коромыслами, когда, эх, надо же было такому случиться, прямо из-под её ног выскочила лягушка. Маруня чуть не оступилась. Она поставила вёдра на землю и попыталась поймать лягушку. Раз, два, и лягушка замерла в её ладонях. Маруня не знала, за что хвататься - за вёдра с драгоценной водой или отнести сначала лягушку в дом. Подумав немного, она так и сделала, отнесла сначала лягушку во двор, накрыла её пустым ведром, потом вернулась за коромыслом.
Медленно перелила воду в бочку, поставила коромысло на  место, прошла в дом и сняла с головы платок. Потом вытерла пот с лица мокрым полотенцем и села на лавку. Она прикидывала, как поступить с лягушкой. Можно было бросить её в ведро с водой, но лягушки не тонут…  Можно было отрезать её голову или просто стукнуть её чем- то. Маруня никак не могла решить эту задачку. Она вышла во двор, посмотрела на ведро, под которым сидела лягушка, потом опять пошла в дом. Она решила подождать немного и пока сделать какие-то ещё дела. Накормила малышей. Потом полежала немного. Потом спохватилась, подумав, что ведро, наверное, уже совсем нагрелось и лягушка там мучается, бедная, и с твёрдым намерением прекратить её страдания, вышла во двор с ножом. Села напротив ведра.
Маруне приходилось много раз резать кур и гусей, она могла с лёгкостью разделать любую дичь, это было естественно и правильно, ведь эти животные предназначены были самой жизнью быть убитыми для пищи людей, но прежде убивать лягушек ей не приходилось.  Она приподняла ведро и посмотрела.
Лягушка съёжилась, поджав под себя все лапки. И как будто чего-то ждала, не убегала. Потом робко передвинулась на передних лапках, подобрала задние. И ещё.  Шажок за шажком. Маруня подняла лицо к солнцу, потом опять посмотрела на лягушку. И тут лягушка посмотрела на Маруню. Прямо в глаза. И снова сделала шажочек. И от этого взгляда и от этих робких шажков, так сжалось сердце Маруни, что она взяла лягушку, посадила в ведро и побежала скорее к реке, чтобы не передумать.
Уже сама мысль о том, чтобы убить лягушку, казалась ей чудовищной. Маруня опустила ведро в воду так, чтобы вода налилась внутрь, лягушка вздрогнула, и, почувствовав свободу, изо всех сил толкнулась лапками и поплыла вглубь. Миг, и она исчезла. Маруня помахала ей рукой и пошла в дом, понимая, что- то, что сделано, то уже сделано и не стала больше об этом думать.
Камни во дворе были такие горячие и деревья были такие поникшие и даже кошка посмотрела на неё с упрёком, как будто знала. Пошла в дом, легла на сквознячке, подёргивая недовольно хвостом. Она не любила жару так же, как и холод. Кошка ведь. Существо по сравнению с лягушкой полезное, большое и лохматое. А лягушка такая маленькая, голая и бесполезная, и на лапках у неё такие крохотные пальчики, почти прозрачные. И глаза без ресничек. И почему-то Маруне так стало жалко эту лягушку, что она потихоньку от детей поплакала, не зная зачем, ведь лягушка-то была уже, наверное, совершенно счастлива и довольна. Но Маруня  представила себе, какого ей там, одной, в грязной мелкой, тесной реке. Маруня незаметно для себя уснула, а проснулась от ужасного грохота, так испугалась, посмотрела, тут ли дети, а дети были здесь и тоже испугались.  И побежали к матери, и тут новый раскат грома сотряс всю округу, и внезапно миллионы капель воды обрушились с неба на землю. Маруня, не веря ещё себе, подхватила дочь и выбежала во двор и встала под ливень, подставив лицо холодным струям. Девочка смеялась, поднимая ладошки к небу, а деревья радостно дрожали всеми своими листьями, дождь тарабанил по крыше, а от камней, раскаленных на солнце, шёл пар.


Что же касается лягушки, то она затаилась между двух, поросших тиной, скользких камней, упершись одной лапкой в стебель водяной лилии, а три других тщательно подобрав под себя, сидела там, покуда хватало воздуха, потом всплыла, сразу забыв о своём приключении, и увидела толстую ночную бабочку, непонятно как появившуюся здесь посреди дня, проглотила её и опять погрузилась в илистую жижу, глядя вверх, на солнце, прочем солнце мало волновало лягушку, она высматривала в отсветах мелких волн, упавших в реку насекомых. От илистого дна вверх шли тонкие серебристые нити пузырьков, но их лягушка не замечала. Так посидела она некоторое время. Потом в природе что-то поменялось. Солнце закрыла не весть откуда взявшаяся туча и по воде, над головой стали сначала медленно, а потом всё чаще и чаще падать с неба капли дождя. От этих капель на  поверхности воды закружились круги и потом слились в одну сплошную рябь. И тогда уже грянул гром. Лягушка испугалась, всплыла и быстро-быстро поплыла к берегу. Неуклюже выползла и сделала два длинных прыжка, потом два поменьше и опустилась около какой-то коряги, куда и забилась, залезла поглубже, и закрыла глаза.
Дождь набирал силу, а лягушка не видела, как во всей деревне то тут, то там, выходили из своих домов люди, чтобы подставить под струи дождя свои лица и руки, благодаря Великого своего Бога – Дажьбога, дарующего жизнь.
Постепенно ливень стал терять свою силу, но какое-то время дождь ещё моросил, а потом тучи разошлись, и выглянуло солнце. Над лесами стояли туманы, где-то густые, где-то прозрачные, а над полями еле видной дымкой. Дома, чистые и умытые светились каждым окном, отражая солнечные лучи, а над всей землёй повисла радуга-дуга, словно большое коромысло. Воздух был свеж и наполнен букетом запахов, который только раз в несколько лет появляется после длительной засухи, запах этот, состоящий из тысяч, отданных растениями в благодарность за воду, запах, копившийся и затаённый до этого момента в самых сердцах растений. Середины жаркого лета. 

































Глава 8
Мария

Река несла свои волны с севера на юг, из Бесконечности в Бесконечность, Солнце вставало, миллионы отсветов скакали, плясали, суетились вокруг деревянного помоста, на котором примостилась Мария со своим бельём. Тяжёлая работа немного скрашивалась утренней прохладой, пением птиц и той бодростью, которая бывает после хорошего отдыха в летнюю ночь, когда уже наступает новый день, и солнце встаёт, и птицы поют, и река сверкает. Мария подвернула юбку под пояс, вошла в воду и умылась, набрав полные пригоршни воды, почувствовав, как холодная вода плавно и тягуче омывает ей ноги, стараясь увлечь за собой. Над деревней стоял запах дыма, смешанный с сыростью тумана, изредка кричали петухи, звенели бубенцами коровы, выгнанные из стойл и собиравшиеся в стадо, пастух кричал на них и бил кнутом.
Мария сложила бельё в большой медный таз и пошла к дому. Дел сегодня было не много, нужно было лишь прибрать двор, из-за ежедневных хождений за водой на реку и поливов по вечерам во время засухи, руки до двора не доходили. Дети в доме ещё спали, Пётр готовился ехать в соседнее село за новой упряжью для саней и ещё какими-то домашними мелочами. Мария быстро приготовила ему завтрак, и, посидев немного с ним за столом и выпив немного прохладной простокваши на завтрак, она принялась убирать посуду и подметать избу, торопясь сделать это до его отъезда, потому, что после делать это было плохой приметой. 
После того, как Пётр скрылся на своей лошади за поворотом дороги, она вылила несколько вёдер воды во двор, который находился под крышей и не мылся дождями,  радуясь тому, что теперь, после нескольких сильных дождей воды во всех бочках и колодцах теперь было много. Камни заблестели, умытые и весь мусор потёк под избу, унося с собой пыль и кусочки пожухшей травы, перемолотой в мелкие осколки, которые кололи босые ноги. Мария сложила несколько разбросанных игрушек в корытце, посмотрела, прикинула, сколько раз ей придётся сходить до дальнего угла огорода, чтобы вынести всю ботву, которая накопилась за эти несколько дней, и лежала пучками, недалеко от двери в дом, потом поправила коромысло, стоявшее, прислонённое к стене дома. « Нужно будет сказать Петру о том, что в коромысле появилась трещина» и, пока не поздно, он поправит и отремонтирует, а то от рассохшегося коромысла можно ждать неприятностей.
Мария заглянула к наседкам, они уже деловито начинали свой день, просыпались, потягивались крыльями вверх и смешно оттопыривали лапки в стороны. Некоторые уже рылись в куче неубранной ботвы, а петух уже несколько раз прокричал, сделав своё дело, устраивался в углу в тени немного отдохнуть перед дневными хлопотами.
Затем Мария постояла просто так, глядя вдаль на поднимающееся солнце, на дальний чёрный лес, на туманные поля, на небо, которое становилось всё светлей и голубей.
Мария вошла в дом, намереваясь приготовить что ни будь для детей, они скоро должны были проснуться. И действительно, она услышала, как из детского угла её зовёт малышка, Мария налила в кружку тёплого молока и зашла за занавеску. И тут она увидела, что кроватка сына была пуста. Мария напоила девочку молоком, одела и посадила на пол, поиграть с игрушками. Вышла позвать сына завтракать, но он не откликнулся. Тогда Мария вышла на улицу, но и там мальчика не было. Не зная, что и подумать, Мария побежала за огороды, всё время она звала его, но он не откликался. Сердце её бешено заколотилось внутри, Мария вбежала в избу, схватила девочку и побежала с ней в дом матери, надеясь, что сын ушёл туда.
Но его и там не оказалось. Она отдала девочку матери, попросила её сказать соседям, чтобы поискали мальчишку, а сама, вернувшись в избу, отвязала собаку и попросила её найти малыша. Собака, довольная, что оказалась на свободе, бегала кругами, на Мария показывала ей любимую игрушку мальчика и просила найти. Собака поняла и начала нюхать вокруг и побежала в сторону леса. Мария вздохнула с облегчением – ну хоть это хорошо, не к реке…. Она пошла за собакой.   



Мария бежала по тропинке выше, в лес, а в руках у неё было несколько вещей, наспех собранных в доме. Она на ходу положила их в холщёвую походную сумку, сдёрнув её с гвоздя в сенях. Эти несколько вещиц должны были помочь Марии в поисках её сынишки.
Собака явно бежала по следу. Она нюхала тропинку, убегала вперёд, потом крутилась, виляла хвостом, возвращалась к Марии, звала её и опять нетерпеливо устремлялась к лесу.
Мария уже запыхалась и шла быстрым шагом. По пути, чтобы не терять время, она на ходу начала снимать с себя фартук и перевернула его на левую сторону. Потом косынку, как того требовал обычай. Перед входом в лес, она обернулась три раза вокруг себя и произнесла заклинание, «Леший, Батюшка, помоги, подсоби, не оставь меня в моей беде, помоги найти мне сыночка». Она достала большой бублик, испечённый на Сретенье, повесила его на сук, повыше над землёй на сосну, которая служила входной сосной. Весь ствол старой сосны был обвит сотнями, а может, тысячами лоскутков, а на ветвях, и на сучьях висели и различные  пригодные в пищу и не пригодные предметы – ложки, камешки с дырочками, с продетыми в дырочки верёвочками, колокольчики, кое-где сохранились, наполовину обглоданные сушки, бублики и баранки. И стояла сосна та точь-в-точь, как зимняя украшенная ёлка, даром, что сейчас было лето. Но Марии было не до разглядывания всех этих подношений, она смело вошла в лес и проделала ещё один, помогающий в таких случаях, ритуал. Она сломала сухую ветку и, ловко и сильно крутанув её, подбросила в воздух. Ветка завертелась, как волчок в воздухе и упала. Пока ветка вертелась, Мария мысленно произнесла: «Откуда пришёл? Куда пошёл?» Один конец упавшей ветки показывал из леса, другой – в лес. В том направлении, куда показал другой конец, звала и собака. Значит, всё сходилось.
 «Но зачем ему понадобилось уходить в лес?» - недоумевала Мария.
Удостоверившись в правильности своего пути, Мария побежала вслед за собакой. Дорога вела всё дальше вглубь и вглубь, и Мария всё чаще спрашивала себя, не ошиблась ли она, что могло понадобиться её маленькому сынишке  в глубине печального леса?


Вот идёт Мария за собакой, сама крепко мешок свой сжимает в руке, собака побежала медленней, видимо иногда теряя след. Трава так сильно пахла июльскими запахами, что и немудрено. Собака крутилась, принюхиваясь, потом пробегала несколько шагов, поднимала голову, обнюхивая верхушки травы и потом опять опускала морду к самой земле. Наконец она настороженно остановилась, прислушиваясь и принюхиваясь к чему-то вдали и, сделав два больших круга вокруг огромного дуба, заскулила, поджав хвост, и потом опять закружилась и жалобно посмотрела на хозяйку. Всё. Сейчас она больше не могла быть помощницей. След ребёнка был потерян. Мария подошла к ней, погладила по голове и, глядя в грустные собачьи глаза, поблагодарила её.  Собака завиляла хвостом, благодаря хозяйку за понимание.
Мария знала, что делать дальше. Она достала из своей сумки, долго хранимые, и вот сейчас, пригодившиеся волосы Вил. Они были завёрнуты в тряпицу, Мария бережно, стараясь не разорвать волос, потянула одну волосинку из пучка и вытянула. Тот час же подул слабый ветерок, и волос расстелился по этому ветру, показывая дальнейший путь. Мария побежала в ту сторону, куда показывал волос. Через несколько минут она вышла на берег мелкой и медлительной лесной реки. Это скорее был сейчас ручей, хотя где он переход от реки к ручью, во время летних дождей и весеннего таяния это, скорее всего, была речка, сейчас же это больше было похоже на ручей, река пересохла от летней жары, обнажив тысячи круглых камней, которые потускнели и лежали на солнце, подставив когда-то мокрые бока ветру.
Мария остановилась на берегу ручья отдышаться. Умылась холодной водой. Сердце её бешено колотилось, не столько от быстрой ходьбы, сколько от беспокойства за сына. 
Ужасные сцены лезли в голову, но Мария изо всех сил гнала их оттуда, желая только одного, успеть найти ребёнка до того, как с ним чего-нибудь не случилось. Она никак не могла понять, чего же понадобилось её маленькому сыну в этом лесу. Много раз предостерегала она малыша от этого леса. Но чем больше она об этом думала, тем явственнее всплывала в её памяти картинки из её детства. Вот идёт она - маленькая по лесу, с собакой и, увлёкшись собиранием грибов, заходит далеко-далеко в лес. Или в другой раз – плывёт она в лодке за тридевять земель.
 Дети – люди особенные, и что руководит ими в их безрассудных поступках, лишь только они знают, да и то не всегда.
Понимала она это и не очень сердилась на своего сына, она хотела лишь одного, схватить его в свои объятья, целовать его в щёки, в макушку, в ладошки.
 «Пусть будет так»,- думала Мария, «пусть будет так».
Она вытащила из сумки венок и бережно положила в воду.  Вода закрутила венок, как будто раздумывая. Мария прочитала заклинание и венок медленно, подчиняясь воле воды, поплыл. Он покружился по воде, сделал круг, цепляясь за что-то под водой, и был прибит  ленивой водой к берегу, как раз к тому месту, где стояла Мария. Она позвала собаку, которая всё  ещё бегала кругами по лесу, в поиске затерянного следа.
Собака подчинилась хозяйке и, когда Мария показала ей на венок, понюхала это место на берегу. Собака радостно и деловито, очень тщательно обнюхала место, показывая всем своим видом, что след опять найден, весело виляя хвостом, стремительно скрылась в кустах, так быстро, что Мария опомниться не успела, она подобрала подол и побежала вслед за собакой. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за волосы, платок сбился на плечи. Она ориентировалась сейчас на отдалённый лай собаки и на себя, её любовь к сыну вела её.
Через какое-то время она выбежала на поляну. Она никогда ещё не заходила так далеко. Посреди чёрного неприветливого, труднопроходимого леса была чудесная, светлая, зелёная поляна почти круглой формы.  Посреди поляны, в самом её центре, стояло огромное дерево. Такое большое, что тенью от него можно было закрыть весь дом Марии и Петра.
Собака бегала большими кругами по поляне и бешено лаяла. Под самым деревом, у самого ствола, в тени, лежал ребёнок. Мария, не помня себя от радости и беспокойства, бросилась к нему. Не веря своим глазам, подбежав, она не стала сразу хватать его на руки, села перед ним на колени и внимательно вглядывалась в него, держа руки на груди, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.
 Малыш спал. Он был невредим и совершенно мирно спал. Собака продолжала носиться вокруг дерева и лаять, но ребёнок не слышал. Он спал очень крепко. Мария закрыла глаза, подняла голову к зелёным ветвям дерева, через которые пробивались солнечные лучи, и начала произносить одну за другой благодарственные молитвы Дажьбогу, Перуну и Мокоши. Все, что она знала, все, до единой, все, что помнила.
Наконец собака успокоилась, подошла к ребёнку, посмотрела внимательно на него и лизнула прямо в лицо.
Мальчик открыл глаза и протянул руки к матери. Мама схватила его на руки и принялась целовать в щёки, в лоб, в нос, пока он не стал отбиваться от неё.
 Тогда счастье сменилось вопросом: «Что случилось? Как он тут оказался? Почему так далеко ушёл?»
Мария встала, взяла малыша за руку, обошла с ним три  раза вокруг дерева по солнышку, прикоснулась к стволу, сняла с косы ленту и привязала на нижнюю ветку.
Потом она поблагодарила ещё раз собаку и попросила вывести их из лесу и привести к дому. Собака, поняв, что она помогла хозяйке и опять может быть ей полезна, радостно виляя хвостом, высоко подняв голову, гордо пошла впереди, показывая дорогу домой.
Мальчик сначала молчал, а Мать не спрашивала ничего, она ждала, когда сын сам начнёт рассказывать, потому, что это у него должны были быть очень важные причины зайти так далеко в лес, это не было похоже на простое баловство, Мария инстинктивно чувствовала, что здесь произошло что-то странное, не попадающее в разряд детских шалостей, и она ждала, когда сын сам захочет рассказать об этом. А ребёнок тоже чувствовал, что мать ждёт от него объяснений. Но он не знал, с чего начать. Теперь ему всё, что произошло с ним,  казалось сном, и он старался сначала разделить, что произошло наяву, а что во сне, но потом решил рассказать просто всё по порядку.


«Я спал.
 Потом появился свет.
Свет возник, когда глаза были ещё закрыты.
На лицо упал луч солнца, прямо на глаза. Я открыл глаза и увидел птицу, прямо передо мной. Она была прекрасна. Перья были голубые и зелёные. И они переливались в лучах солнца. Птица смотрела прямо мне в глаза. Я протянул руку, но птица испугалась и полетела вдоль кровати, а потом сделала круг надо мной. И тут появилась кошка. Кошка прыгала на птицу и шипела и хотела поймать её. Я поспешил открыть дверь, чтобы птица могла улететь, но кошка умудрилась лапой зацепиться за птичий хвост. Во все стороны посыпались перья. Птица вылетела за дверь, но было видно, как тяжело ей было лететь. Я старался схватить кошку и не дать ей поймать птицу, но я не смог. А птица летела так низко, и была так близко от кошки, что я не мог оставить её там одну. Я отогнал кошку ещё раз, птица перелетала и перелетала на небольшие расстояния и кошка всё время преследовала её. Птица садилась на дорогу, и видно было, как ей тяжело и как она близка к гибели, когда кошка набрасывалась на неё. Так продолжалось долго, а я всё не мог поймать кошку и помочь птице.
Наконец мне удалось схватить кошку. Я держал её крепко, а птица, как ни в чём не бывало, улетела, а я оказался в лесу.  Птицы не было, а кошка, вырвавшись из моих рук, шмыгнула в кусты, и я её больше не видел. Мне казалось, я думал, что знаю дорогу назад, но лес всё не кончался, а потом я оказался на берегу реки. Я шёл по берегу, и бросал камешки в реку. Мне казалось, что я не далеко от дома и вот- вот выйду из леса. Лес был светлый и добрый, и мне не было совсем страшно.
Тут, вдруг, откуда ни возьмись, вновь появилась та птица и села на ветку, совсем рядом, почти у лица. Я протянул руку и хотел погладить её, но она вспорхнула, и она как будто звала меня за собой. Она перелетала с ветки на ветку, и всё время оборачивалась на меня. Я верил, что она ничего плохого мне не может сделать, ведь я спас её. Я попросил её вывести меня из леса, но тут она начала перелетать на ветки всё выше и выше, и, наконец, улетела в небо и исчезла.
Я посмотрел по сторонам, и вдруг мне стало так страшно, как никогда не было. Я вспомнил все сказки про волков, медведей, вспомнил, что нельзя вот так просто входить в лес, без заклинаний, без разрешений. Я всё забыл. Я просто ничего не помнил, ни единого заговора, ни единой молитвы.
Тут я сел на землю и решил ждать, пока кто ни будь не найдёт меня. Я сидел долго и почти успокоился, но тут громкий звериный рык заставил меня опять задрожать от страха. Я посмотрел туда, откуда раздавался звук, и увидел огромную рыжую гору. Гора шла прямо на меня – огромная, лохматая рыжая медведица. Она открыла свою пасть, полную зубов и зарычала вновь. Все ноги и руки мои как будто одеревенели, сердце, казалось, остановилось. Я сидел, не шевелясь, и даже не мог кричать, до того мне было страшно. Медведица подошла ко мне, шумно понюхала, я закрыл глаза. И тут я услышал человеческий голос: «Не бойся меня, пойдём со мной». Я приготовился к худшему, но голос повторил: «Пошли со мной».
Я не верил своим глазам и ушам, я встал, всё равно, терять мне было нечего. Медведица повернулась и пошла. Она была такая огромная, что под её лапами ломались даже толстые ветви, лежащие на земле и трещали. Её бока раздвигали молодые деревца и ломали старые сучья. Она прошла несколько шагов и за ней образовалась дорога. Я всё стоял и смотрел, а она вдруг обернулась ко мне и снова сказала «Ну чего ты стоишь, пошли».
Я пошёл. Что мне оставалось ещё делать? Тут у меня над головой появилась моя птица, это придало мне уверенности и храбрости. Так мы шли довольно долго, пока не пришли на поляну, посреди которой стоял большой дуб. Я подошёл к дубу и увидел в коре его небольшую металлическую стрелку. Она была воткнута в ствол. От этой стрелки из дерева бежали слёзы, и я подумал, что должно быть, дереву очень больно. Я потянул за стрелку и с большим трудом выдернул её из дерева. В тот же самый момент птица начала петь. Песня её была такой чудесной, и голос был низок для птицы и больше походил на женский. Птица всё пела, а мне вдруг очень захотелось спать. Я лёг прямо под деревом, на ковёр из трав и уснул. А когда проснулся, то увидел тебя, мама», - так закончил свой рассказ мальчик.


«Нужно рассказать это старейшинам»,- подумала Мария, «Как всё это понимать, и какие последствия эта история может иметь для её сына, а, возможно, и для всей деревни».
У мальчика в руках была маленькая металлическая стрелка, выходило, что всё, о чём он рассказал – это  правда.
Когда они пришли домой, то первым делом стрелку эту завернули в полотенце и положили в укромное место. Понятно было, что стрелка эта не простая, и, пока они ничего о ней не знают, лучше хранить её в полотенце, украшенном различными  символами – оберегами, и никому её не показывать.
Мария накормила сына и, боясь его отпускать от себя, пошла за дочерью к матери. \Придя в дом матери, они сообщили, что сегодня пойдут к родовому алтарю, приносить свои подарки в честь того, что ребёнок нашёлся и в благодарность за то, что дали ему какой-то знак, о котором пока они ничего не знали. Обрадованная тем, что дитя нашлось, мать начала ставить тесто на ритуальный пирог, а внук её, всё ещё немного уставший и смущённый от повышенного внимания, устроился тут же, на деревянной скамье, положив руки на стол, а на руки свою светлую голову.
В дом в это время, прослышав, что произошло утром с сыном Марии, приходили родственники и соседи и Мария всё рассказывала и рассказывала эту историю, всё больше сама удивляясь произошедшему.
Когда пирог с приговорами был поставлен уже в печь, в дом зашла, откуда – то узнавшая об этом старая бабка-повитуха. Мария повторила свой рассказ ещё раз. Когда пирог был поставлен на стол, и были приготовлены другие угощения, а также много всего из того, что приносили гости, ведь никто из желающих послушать утреннюю историю, не приходил с пустыми руками. Пирог, приготовленный для богов, стоял не тронутый, а гости пили чай и слушали Мариину историю, повторённую уже десяток раз.
История эта, много раз повторённая Марией, стала, как бы сама собой переделываться, превращаться в волшебную сказку,  и сказка эта пересказывалась соседями соседям, в ней появлялись как бы сами собой детали и краски, и к вечеру уже вся деревня знала о том, что произошло утром в их родных местах.


                *             *             *



Началось всё в доме Петра и Марии. Однажды их сын, Мальчик проснулся оттого, что на него смотрела прекрасная Птица, от которой свет распространялся  такой яркий, что среди ночи стало светло, как днём. И Птица эта была так прекрасна, так сияющее – прекрасна - красива, каждое перо её переливалось тысячами искр,  и свет шёл из глаз её, кода она смотрела на Мальчика. Мальчик смотрел на птицу, как заворожённый, и только она хотела что-то сказать ему, как из-под кровати выскочила чёрная тень.
 Это была Полуночница, которая набросилась на прекрасную Птицу и стала выдирать её светящиеся перья. Но Мальчик стал сражаться с Полуночницей и отбил у неё прекрасную Птицу и выпустил её на волю из избы. Но Птица была ранена и не могла лететь, она только прыгала по дороге, в сторону леса и умоляющими глазами смотрела на Мальчика. Злая Полуночница гналась за ней. У Мальчика не было времени позвать кого ни будь на помощь, он всё отгонял и отгонял от несчастной Птицы злую напасть. Так они дошли до леса.
 Сражаясь с Полуночницей и защищая птицу, Мальчик забыл перед входом в лес произнести молитву, чтобы умилостивить лесных духов. Как только они вошли в лес, лес сомкнулся за ними, и дорога к дому пропала. Полуночница исчезла, испугавшись злых лесных духов.   
В лесу было темно и страшно, но Волшебная Птица освещала путь Мальчику, и за своё спасение она приготовила для Мальчика подарок. Она позвала Лешачиху, жену Лешего, которая пришла к Мальчику в образе Медведицы. Медведица повела Мальчика к тайной заветной поляне, на которую никто из людей никогда не попадал и попасть не мог, потому, что дорога к этому месту заколдована. О поляне этой ходят много легенд и тот, кто попадёт в это священное место, будет жить долго, богато и счастливо. Посреди этой поляны стоит огромный дуб, корни этого дуба уходят глубоко в землю, а ветви высоко в небо и  кто просто посидит в тени этого дуба, то откроются ему все великие  тайны  природы и людей. Но Мальчику был подарен ещё один особый дар. Громовая стрелка. И стрелка эта говорит о том, что дарована ему будет особая Судьба и призван он будет в своё время Богами, чтобы иметь  особое предназначение для людей, а возможно и для Богов.
А имя этой волшебной Птице – Сирин и является она раз в тысячу лет и кто её увидит, тот будет счастлив.


Так передавалась эта сказка из уст в уста и к вечеру уже вся деревня знала о том, что произошло утром.  Дальнейшие события разворачивались так. Старейшины трактовали полученную стрелку как хороший знак для деревни.  День был объявлен праздником, бабы напекли ритуальных пирогов, оделись по-праздничному и, собравшись вечером у костров, устроили настоящие гуляния, после приношений даров своим Богам. Многие хотели посмотреть на избранного Богами ребёнка, приносили ему свои дары и целовали его ручки. До поздней ночи продолжались песни и пляски у костров и до утра судили-рядили о произошедшем.
Кто-то говорил,  что судьба у ребёнка будет особенная, что дарованы ему будут богатство и власть, но были и такие, кто говорил, что всё это только приснилось малышу и в лес зашёл он только из озорства, и стрелка эта от охотничьей стрелы, которая предназначалась оленю, но была неудачно пущена и не поразила цель, а осталась в коре обычного дуба.
Одна старенькая  бабушка подошла к мальчику, погладила его по голове и произнесла странную фразу: «…»
Все, кто верил старушке, запомнили её, а кто не верил, внимания не обратил.


И только, когда наступила глубокая ночь, Мальчик, лёжа в своей кровати, закрыл глаза и увидел волшебную Птицу - Сирин, и   услышал её голос. А Мария, измученная событиями этого дня, решила, что утро вечера мудренее, и что о значении всех сегодняшних событий ей станет ясно после, когда все страсти улягутся и успокоятся и тогда она подумает о том, что же на самом деле произошло сегодня утром с её сыном. Для неё главное было то, что он сейчас спокойно спал в своей кроватке.



































Глава 9
Машора



Машора лежала на камне и смотрела в небо. Ветер шевелил волосы, и они щекотали лицо. Лежать было хорошо, после подъёма на гору, Машора чувствовала, как отдыхает тело, как постепенно успокаивается дыхание и сердце. Машора слушала ветер и птиц, смотрела, как над ней медленно плывут облака, и запахи трав и цветов окружали её и будто проникали в неё, а её дыхание, как будто вобрав их в себя, выпускало потом их наружу, оставив самое ценное внутри. И от всего от этого, и оттого, что она лежала неподвижно, на камне, и её платье, цвета луговых трав, и само, расшитое цветами, сливалось с цветами вокруг, и ещё оттого, что над ней было только небо и облака, и облака эти, она знала, отражались в её глазах,  от всего от этого, она ощущала себя частью этого мира. Она как бы одновременно и растворялась в нём и вбирала его в себя.
Всё вокруг, и это небо, и это поле и этот камень, и она, сделались вдруг чем-то единым и неделимым, и это было прекрасным и пугающим одновременно. Природа принимала её целиком, делая её своей частью. Но сейчас она встанет с этого камня и уйдёт, а камень этот пролежит здесь может быть ещё не одну сотню лет, а равнодушные облака всё также будут медленно проплывать над этим камнем и над этим лугом. И самое интересное, что ещё за сотни лет до того, как Машора пришла сюда и вообще - в этот мир, эти облака также плыли над этим камнем.
Машора не помнила, сколько лет прошло с того первого ощущения, когда, осознав себя частью, она одновременно почувствовала и потерю, она знала только, что, сколько бы лет ни прошло, она внутри ни чуть не изменилась.
Когда Машора была маленькой, все взрослые казались ей другими, такими мудрыми, такими взрослыми, и они все знали что-то, чего не знала Машора,  а уж что говорить о старых, те вообще смотрели на неё как на  несмышлёную мышь или котёнка, и были в тысячу раз умнее и имели совсем уж непостижимые знания…
 И вот, когда Машора стала взрослой, и её дети уже выросли, и почти стали взрослыми, она, лёжа на тёплом камне,  обдуваемая ветром , и растворяясь в природе, понимала, что у неё внутри ничего не изменилось. Она осталась такой же маленькой девочкой внутри, такой же удивлённой и взволнованной открытием мира в себе и себя в этом мире. Она понимала теперь, что ни годы, ни взросление, ни замужество, ни рождение детей, не дают внутреннюю зрелость и мудрость душе. Только ум взрослеет, обрастает опытом.  Каждодневный, рутинный труд закаляет тело, оно начинает работать, как хорошо обученное домашнее животное, подчиняясь воле мозга. Голова задаёт вопросы и получает ответы, вопросы эти и ответы тщательно сохраняются в памяти и накапливаются там. Количество этих ответов пропорционально прожитым годам, и вот уже почти не осталось неотвеченных вопросов, но душа осталась совершенно такой,  какая была в детстве, в молодости – неопытная, хрупкая, восхищающаяся полётом бабочки или криком птицы, замирающая от ужаса или от восторга, одинокая и, порой, не понятая, а порой мудрая, но мудрость эта не от жизненного опыта, она гораздо мудрее сотни самых мудрых мудрецов,  когда решение сложнейших вопросов приходит не из головы, потому, что иной раз бывают ситуации, когда никто не может дать совет, а решение идёт от сердца, когда весь мир, заключённый в тебе, просто знает, и всё, просто знает, что нужно делать.
Много раз, слушая свою Малышку-Мудрушку душу, Машора принимала мудрые решения, она уже привыкла в сложных ситуациях, зажмурить глаза, заглянуть внутрь себя и спросить. Ответ приходил, и он был всегда верный.
Машора знала всё это наверняка, поэтому жизнь её шла размеренно, год за годом, ритмично, и ритм этот не нарушался много лет.
Рождались дети, и каждый следующий ребёнок, выкармливался, воспитывался, взращивался на примере старшего, спал в той же люльке, ходил в тех же валенках, играл теми же игрушками. Зима сменяла лето. Лето зиму. Зимой занимались прядением, ткачеством, вязанием, вышиванием, учили всему этому подрастающих девочек. Мальчиков отец приучал к мужским видам работ. Чинился и изготавливался рабочий инвентарь и домашняя утварь, шилась обувь, строгались и делались игрушки из дерева, чинилась мебель. Все вёсны, лета и осени проходили в заботах на земле. И опять же дети всегда были рядом, сначала смотрели, а потом помогали.
Старшие дети нянчили младших, качали их в колыбели, потом младшие вставали на ножки и делали свои первые шаги, бегали, приносили мелкие неприятности и большие хлопоты, но все эти хлопоты были похожи на хлопоты выросших старших, когда те были маленькими.
Хозяйство становилось всё больше. Рядом с домом Машоры и Петра вырос дом их старшего сына. Сараи-пристрои примыкали к главному дому, дом и двор разрастались вширь и вверх. Скотина умножалась, рождалась, умирала, опять рождалась, продавалась и покупалась на ярмарках, выменивалась и дарилась.  Поголовье домашних животных увеличивалось с ростом семьи, появлением помощников и помощниц.


И вот теперь Машора лежала на теплом камне и не могла понять – был ли это всего лишь миг, или вся её жизнь прошла в заботах, в работе, её семья из двух человек превратилась в маленький мир, их дом, из одинокого дома на холме превратился в целый город, населённый жителями, животными и растениями. Он, как живой организм, вечером засыпал, утром просыпался, иногда грустил, иногда болел, но чаще радовался, рос и развивался,  менялся, а Машора внутри оставалась всё той же, какой была в далёком детстве.  Она удивлялась этому чувству и начинала догадываться, что у каждого взрослого есть такая вот тайна, иногда это тайна даже для него самого, но чаще для его детей. Внутри он не взрослеет, не стареет, а остаётся всё тем же, маленьким, иногда растерянным, иногда глупым. Поэтому так часто взрослые совершают ошибки, несмотря на свой жизненный опыт, иногда теряют терпение и ведут себя, как маленькие дети, совершают поступки, удивляющие окружающих.
Машора, как и все взрослые люди, давно уже выучила все законы взрослого мира  и жила по этим законам. Каждый её день был заполнен взрослыми делами, каждый день, начинаясь с рассветом, был полон сложных ритуалов, которые она проделывала автоматически, часто забывая, для чего и что означает то или иное действие. Она обращалась к Богам Высшим, когда этого требовала ситуация, ходила к священным камням, в священные рощи и на главную гору к деревянным кумирам, в повседневной работе, она обращалась за помощью к Богам Низшим,  живущим по соседству, а иногда в доме. Все семейные, родовые и общинные праздники справлялись регулярно, в строго определённом порядке и все традиции и обычаи соблюдались. Машора потеряла уже счёт годам, проведённым в работе, праздниках и опять в работе. И эти лета и зимы  сливались в её голове уже в ряд смен праздников и буден, ритуалов, рутины, работы, что сейчас её охватывало смешанное чувство правильно проживаемой жизни, удовлетворённости, безысходности и тоски одновременно. И это было странно. Ведь всё было хорошо и всё шло и продолжалось как надо, ритмично, но весь этот ритм жизни был как то уж очень  пугающе размерен, уж слишком ритмичен и одинаков. И одновременно она чувствовала удовлетворение и радость от этого размеренного ритма, сочетающегося с ритмами природы. Эти два противоположных чувства чрезвычайно взволновали Машору. С одной стороны, ей было радостно осознавать гармоничное развитие созданного её трудом мира, где всё было правильно, всё отлажено, выверено и предсказуемо, но с другой стороны эта отлаженность и предсказуемость пугала её. Многое уже было прожито и пережито, и впереди её ждала жизнь, которую прожили её родители, её бабки и прабабки, и оттого, что она могла предугадать, что ждёт её через год, через пять, через десять и даже двадцать лет, ей делалось страшно и тоскливо.
 Она вдруг почувствовала, что за рутиной мерно протекающих дней она пропускает что-то важное для себя, что-то, о чём она мечтала в детстве и в юности, что-то особенное, то, что будет отличать её, именно её жизнь от тысяч прожитых до неё и будущих жизней. Он не хотела быть всего лишь повторением повторов и опять повторов, одинаковых, как стежки в вышивке или как  листья на дереве, ей хотелось быть чем-то большим, чем-то более значимым. И ей показалось, что вот сейчас, наконец, пришло время сделать что-то. Она даже села, оторвавшись от камня, до того эта мысль показалась ей значимой. И как она раньше не додумалась об этом? Не было времени, все силы уходили на семью, детей, хозяйство. Сейчас она примет решение начать делать то, ради чего она родилась и то, что даст ей новый стимул к новой, интересной жизни.
Она сидела на камне, на горе и оттуда, сверху, видела всё свою жизнь, и жизнь своих соседей и жизнь всей деревни. Внизу стояли дома, и маленькие дороги сливались в большие дороги, и эти дороги уходили вдаль, за горизонт. На полях паслись стада. Сами поля зеленели, цвели и блаженствовали в лучах солнца, В домах был отлаженный, скучный быт, и скучные люди занимались своими бесконечными повседневными делами.


Но тут, под горизонтом, у самого края леса, на дороге, что вела вдаль, показалось облако пыли – верный признак того, что кто-то ехал к деревне. Облако становилось всё больше и больше, а это означало, что ехал не один всадник, и даже не мужик, ведущий своих заблудившихся коров, а кто-то, кто  способен поднять огромное облако пыли, например, цыгане с их вечными повозками-домами на колёсах, с их шумом и весельем, и только им свойственным весёлым и неугомонным упорством, с которым они каждое утро поднимали своих людей, упаковывали свои товары и шатры, гасили костры, горевшие всю ночь,  чтобы двигаться всё дальше и дальше.
Только один день, редко – два, стояли они на одном месте, их жажда дороги гнала их всё дальше,  не позволяя остановиться и осесть.
Эти вечные странники, грустные и весёлые одновременно, полные загадок и чудотворных вещиц, собранных ими по миру и без жалости, обменянных на другие безделушки, еду и ночлег.
Машора любила цыган, но раньше, когда дети были маленькие, боялась. Часто она слышала разговоры, что с уходом цыган из села, пропадали дети. Но сейчас она знала, что цыгане детей не крадут, это сами дети, почувствовав дух свободы и жажду открытий, уходят с табором вдаль и никогда уж больше не возвращаются.
Машора поправила юбки и начала спускаться с горы, забыв о своих недавних, невесёлых мыслях, предчувствуя новые впечатления, ведь цыгане приносили не только вещи, обменянные, найденные и купленные в чужих землях, но и  истории об этих землях. Интересные истории, почти что сказки, о далёких городах и странах, об огромных каменных изваяниях, о бескрайних пустынях и озёрах, у которых нет берегов.
Машора слушала эти истории, и мир становился загадочным, большим и опасным. В нём появлялись люди с львиными головами, чудовищные рыбы, размером с дом, горы, ходящие на четырёх ногах, волшебные птицы, говорящие о будущем, и многое другое, завораживающее и заставляющее биться сердце как-то по-особенному. Всё это и пугало Машору и необъяснимо влекло. Так хотелось увидеть хоть частичку из того, что она представляла себе, слушая рассказы цыган. Ну, хоть одним глазком, не долго, ей бы хватило…


Машора зашла домой, дома всё было в порядке, дел сегодня особых не было и она, принарядившись, пошла по направлению к тому месту, где обычно останавливался табор. По дороге она встречала других, таких же, как она, любителей красивых интересных вещиц и историй. 

 Машора приблизилась к месту стоянки и встала неподалёку, слушая голоса цыган, и глядела, как ловко рассёдлывают они лошадей, разворачивают полотнища шатров и каждый занят своим делом, и как всё слаженно у них получается. Некоторые раскладывали на, непонятно, откуда взявшихся, столах, свои товары. Чего тут только не было – и шёлковые, яркие, цветные ткани, и плотные, с вышитыми на них рельефными узорами, красно-зелёно-жёлтые платки, ожерелья и бусы. Радующие глаз, женские мечты.
Были здесь и разные мужские мечты – в расписанных и расшитых золотом кожаных чехлах, восточные топорики, ножи и настоящие кинжалы, гордость любого мужчины. А что стоило охотничье снаряжение – колчаны и стрелы, луки разной длины и предназначения, рыболовные снасти и конская упряжь.
От товаров, украшающих быт, столы просто ломились. Различная домашняя утварь, но не такая, какую можно увидеть на ярмарках, не тяжёлые глиняные горшки и медные кувшины , они тоже были по-своему красивы, но украшенные дорогими разноцветными камнями и тонкой восточной резьбой и чеканкой, маленькие, не понятно, для чего предназначенные, но такие красивые, вазочки, горшочки, шкатулочки. ..
Машора смотрела на всё это зрелище издалека, ей нравилось само действие, разворачивающееся на поляне, на заднем плане прямо на глазах, вырастал настоящий передвижной город. В центре женщины начинали разводить костры и готовить еду, а на переднем плане, уже шла торговля.
И всё это быстро, ярко. Отдельные голоса вырывались из  общего гула табора. Это были голоса детей, кричащих что-то друг другу, и голоса менял, расхваливающих свой товар. Равномерный гул на втором плане изредка нарушался ржанием коней, им вторили деревенские кобылы с пастбищ. Собаки лаяли. Где-то звучала музыка одним только цыганам знакомых музыкальных инструментов. Иногда слышалось пение.  И вся эта голосовая какофония ладно согласовывалась с какофонией цветовой.
Марии вспомнилось сочетание цветущих лугов с шорохом трав на ветру, птичьи трели и шум ручья. Она не вольно провела параллель в образах и увидела в движении и звуках разыгрывающегося перед ней действия гармонию, свойственную природе, только многократно усиленную дыханием, речью, музыкой,  это было как сконцентрированное природное явление, всё сразу.
«Как в сказке», - подумала Машора и подошла ближе.
На поляне за это время, собрались кучки местных, рассматривающих диковинки, и самая большая кучка стояла чуть поодаль, и оттуда раздавались удивлённые восклицания, кто-то смеялся, а кто-то с приговором, испуганно пятился, видно было, что увиденное напугало его.


Машора с трудом протиснулась в центр круга и, удивлённая, остановилась. В центре круга, на красной, расшитой подушке сидел маленький человечек.  Человечек был одет в штаны и рубашку, ручки и пальчики у него были маленькие, как у младенца, а лицо, как у старика – сморщенное и страшненькое, ножки были тоже маленькие, с длинными пальцами, и всё тело и голову покрывала короткая коричневая шёрстка.
«Должно быть, Овинник», - подумала Машора. Овинника она никогда не видела, но по её представлениям, он должен был выглядеть приблизительно так. Странно было то, что таких мелких божков невозможно было увидеть людям, они  тщательно прятались от людских глаз, для них это было, пожалуй, смертельно опасно, но этот человечек сидел и не высказывал никаких признаков беспокойства. Да, это было странно, но самое невероятное было то, что из штанов этого существа торчал самый настоящий кошачий хвост.  «Вот уж, никогда бы не подумала, что они хвостатые, как кошки….», - опять подумала Машора.
 Человечек был смешной. Он сидел и корчил рожицы цыгану, который держал его на верёвке. Тут цыган показал ему что-то в руке, и человечек вскочил на ножки и стал подпрыгивать, танцевать, а потом подпрыгнул особенно высоко и перевернулся в воздухе через голову. Все вокруг засмеялись.
«Нет», - подумала Машора, «это не овинник, никогда мелкий бог не стал бы так отплясывать перед людьми. Они существа серьёзные».
«Но тогда, ж, кто это такой?»
Тогда цыган рассказал, что существо это привезено из далёкой и жаркой Индии, и называется оно – Обезьяна, и что таких существ там, в Индии много, и что это наполовину человек, наполовину зверёк, что живут они среди людей в городах и воруют у людей еду и разное другое, а спят они на деревьях, сами никогда не одеваются и ум имеют животного. 
Машора долго смотрела на смешного человечка, удивлялась и смеялась, а потом пошла смотреть другие диковинные вещи. Чего тут только не было. Больше всего привлекали Машору ткани. Одни, как плотная, тонкая паутина, раскрашенная чудесными узорами, другие, тяжёлые и плотные, вышитые серебром и золотом, из них шьют одежду только для великих праздников. Имелись тут и дорогие ювелирные украшения – бусы из цветного стекла и разноцветных камней, браслеты из металла, украшенные камнями. А ещё были фигурки удивительных зверей – драконы с крыльями, птицы с двумя головами, рыбы с руками и ногами. Всё это было так странно и интересно.
Цыгане всё это обменивали, торговались, просили взамен своему  товару, золотые и серебряные монеты, упряжь для лошадей, берестяные шкатулки и котомки, расписные прялки и веретена, а также любую еду - от яиц до молодых бычков. Разменной монетой были и пироги, и соленья, и варенья.
Машора долго бродила среди цыган, удивляясь, восхищаясь и радуясь, ничего не покупала, с неё достаточно было просто посмотреть, поудивляться и порадоваться. Тут она заметила среди всяких мелочей, камень. Машора взяла его в руки, и он оказался лёгким и тёплым. Никогда ещё ничего подобного Машора не встречала. Внутри камня было прозрачно, и солнечный свет проходил через него, и камень от этого начинал светиться изнутри. Но самое интересное в этом камне было то, что в самой середине его сидел маленький паук и несколько прозрачных капелек воздуха. Машора сразу узнала этот камень. Это был волшебный камень из сказок, которые в детстве рассказывала ей бабушка. Камень этот был с острова Буяна, который стоит посреди большой-большой воды, такой большой, что, когда стоишь на этом острове, то, куда ни смотри, нигде земли не видно, одна вода. И называется эта большая вода морем. И где такая вода, никто не знает, и где этот остров, никто не знает, и откуда это камень, тоже никто не ведает. Сколько Машора ни спрашивала у цыган, откуда у них этот камень, никто не помнил. Но раз он есть, этот камень, значит бабушкины сказки не выдумка, и эта вода, под названием Море и этот остров, под названием Буян существуют. И камень этот обладает великой силой, но воспользоваться ей может лишь тот человек, который сам его нашёл на этом острове в том огромном море. Покупать или выменивать такой камень было бы бесполезно. А силу этот камень имел такую – он мог в руках того человека, кто его нашёл, вылечивать любую болезнь, какие только на свете есть. Не мог он вылечить только ту болезнь, от которой человеку суждено умереть. Но тут уж – как говориться, всё в руках Судьбы…
Камень этот так и притягивал Машору, так и манил, она то и дело возвращалась к лавке, где лежал этот камень, и брала его в руки и рассматривала маленького паучка внутри камня, а камень как будто дарил Машоре своё тепло, свой свет и свою тайну. 
И Машоре так вдруг захотелось иметь такой камень, но только, найденный ей самой, посреди этого самого острова Буяна, посреди огромного моря. Но никто не знал, где этот остров, и никто не знал, где это море, но ведь кто- то, когда-то был там, кто-то привез этот камень, и вот он здесь, лежит посреди других вещей, привезённых из других мест, и лежит он, бесполезный, потеряв своего хозяина и угасла в нём его магическая сила.
Когда уже стало темнеть, Машора пошла домой. Дома ждало её отлаженное хозяйство, её налаженный быт, её такой родной, такой знакомый, такой скучный быт…  Муж её Пётр, ещё не вернулся с летних своих работ, а дети её, кто был уже дома, занимались своими взрослыми делами и не было дела им до того прекрасного камня и до того прекрасного мира, о котором грезила Машора, вернувшаяся от цыган.
Но вот домой вернулся Пётр, поставил коня в стойло, закрыл ворота, и, как всегда, вошёл  сперва в дом, поцеловать свою Машору, спросил, всё ли в порядке в доме, она отвечала, что всё хорошо. Потом он пошёл как всегда в баню после жаркого рабочего дня, а она, как всегда, стала собирать на стол ужин. Начала было, но подошла к своему домашнему алтарю, поменяла цветы в кувшине, вымела крошки от старого печенья, положила новое. Что думала она при этом, никто не знает, но стояла она долго перед домашними идолами, поправляла машинально полотенца, подвешенные веночки и букетики трав- оберегов, каждый для своего случая.
Поужинали. Закончив свои домашние дела, легла Машора спать, но долго не могла уснуть, всё думала о далёком острове-Буяне, о море, о камне, который один охраняет от множества бед, болезней и напастей. Был бы такой камень в семье, она могла бы век быть за семью спокойной.


На следующее утро цыгане снялись со стоянки, и ушли вдаль, за горизонт. Пыль на дороге поднялась и осела. А в душе Машоры поселилась тоска. Она, наконец, поняла, чего ей не хватает в жизни. Дальние страны поманили её. Самой захотелось Машоре увидеть море, диковинных зверей, незнакомые дальние города и земли, о которых рассказывали истории и сказки, откуда привозили  таинственные  удивительные предметы.
Но об этом не могло быть и речи – где это видано, чтобы баба уходила от своего дома, от своего мужа и от своих детей, невесть за чем.
Так уж повелось – не женское это дело…









 













Глава 10
Машара


Машара проснулась оттого, что кто-то её тронул за лицо. В глаза ярко светила полная луна. В доме стояла тьма, только этот луч пробился сквозь щёль в задёрнутых занавесках. В доме стояла тьма и тишина, но в этой тишине отчётливо раздавался звук, который Машара ни с чем ни смогла бы спутать. Это был звук крутящегося веретена. Такой звук издаёт веретено, когда на него наматывается прядущаяся нить.  Причём, чем искуснее пряха, тем звук пронзительней, похожий на жужжание. Но кто мог издавать такой звук? Кому вздумалось в темноте, да ещё в доме Машары среди ночи прясть? Звук шёл из соседней комнаты, где стояла прялка. Машаре было страшно встать, страшно даже пошевельнуться.
«Не иначе, как Мокошь прядёт на мою голову», подумала Машара. Она долго ещё слушала неподвижно, но потом опять уснула.
Во второй раз за эту ночь Машара проснулась оттого, что к звуку веретена присоединилось чуть слышное движение. Она открыла глаза и в свете луны увидела хоровод странных существ, кружащихся вокруг луча, идущего из расщелины в занавесках. Это были маленькие фигурки полуночниц - полупрозрачных девушек, с длинными волосами и страшными лицами. Машара заставила себя встать, хотя тело её не слушалось, все суставы ломило, боль в спине была такая, что трудно было разогнуться, а ноги еле передвигались. Она задёрнула занавеску, и танцующие  полуночницы исчезли.
Машара без сна дождалась утра, и, когда луна повернулась и встала над лесом большим мёртвенно- бледным шаром, а на востоке чуть только начал заниматься восход и порозовело. Она заставила себя встать, зажечь лучину и пошла растапливать печь. Она не хотела никого беспокоить. Она привыкла всё делать сама.  Жизнь научила её читать приметы, и она знала, что происходит. Она заболела. Её болезнь нужно было как можно скорее прогнать, пока та не завладела ею целиком.
Машара с трудом растопила печь. Поставила на огонь горшок с водой. Пошла за травами, взяла нужные и бросила их в горшок, когда вода закипела. Сняла горшок с огня и завернула в большое полотенце. Потом только опять легла.
Несколько дней Машара болела и лечилась по старому. Понемногу болезнь начала отступать, но оставались её отголоски. Машара с детства считала себя абсолютно здоровой, но знала все заговоры и все травы от всех болезней. Не раз она лечила себя, мужа и детей, и каждый раз все выздоравливали полностью. Болезни, напасти и навьи отступали через несколько дней. Но в этот раз всё было не так. Сейчас её болезнь засела в ней надолго и не собиралась выходить оттуда, хоть и ослабла. Прошло несколько недель, а кости болели по старому. Голова побаливала, да и сердце давало знать о себе, хотя прежде никогда такого не было.
Это очень мешало Машаре в работе по дому, она быстро уставала, да и настроение было не то, что обычно. Ушло, свойственное ей спокойствие и лёгкость,  и всё чаще мрачные мысли о жизни и о смерти посещали её. Хорошо ещё, что была зима, и дел было не так уж много, но она мечтала о солнце и прогретых камнях, о лесной прохладе и здоровой свежести летних зорь. Она тосковала о былой энергии и только теперь начинала осознавать ценность настоящего здоровья. Иногда она, злясь на себя, принималась топить баню и, прогретая, напарившаяся и ещё больше ослабевшая от жара, она ложилась в кровать, твёрдо намереваясь проснуться утром здоровой, но ночные девушки всю ночь напролёт танцевали над ней, дёргали за волосы и стаскивали с неё одеяло. Утро не приносило обещанной свежести и здоровья. Она никак не могла понять, что же это такое происходит с ней. Иногда былая бодрость вроде бы и возвращалась и она умудрялась переделать за день множество дел, но на другой день приходилось лежать почти всё время, потому, что на неё наваливалась такая тяжесть, что просто было невозможно встать с кровати.
Работать было всё труднее, и даже лёгкая работа давалась с большим трудом. Это иногда злило Машару, иногда доводило до отчаяния. Она никак не могла понять, что же такое происходит с ней.
Когда началась весна, а её здоровье всё ещё оставляло желать лучшего, Машара забеспокоилась всерьёз. Она много лет уже не ходила к бабушкам-целительницам, потому, что её знания в этих вопросах были, благодаря жизненному опыту, больше чем у иных бабушек, но она всё же решила пойти к самой старой и самой уважаемой деревенской целительнице, чтобы выяснить, в чём причина её недугов и как от этого следует избавляться.
Бабка долго и внимательно слушала Машару и потом задала ей один лишь вопрос: «Было ли что-то такое, что переломило её судьбу?»
Машаре сразу вспомнились летние цыгане и камень.
«Вот если бы он был у меня, то я сразу бы вылечилась»,- подумала она. Машара рассказала бабушке о том камне и старая долго ходила по избе, собирая из мешочков какие-то травки, шепча что-то и шаркая ногами. Машара хоть и не слышала всего, что приговаривала старушка, но по отдельным словам догадывалась, она ведь все заговоры знала и часто их произносила. Но бабка, собрав все травки в один мешочек, села перед Машарой и не спешила отдать ей. Она долго смотрела на Машару, как будто не решаясь сказать ей то, что собиралась. Но потом, видно, приняв, наконец, верное решение, сказала:
«Ехать тебе надо»
«Куда это, ехать?» - спросила Машара.
«За камнем».
И вдруг Машара испытала такую радость, такое облегчение от принятого за неё решения, что чуть было, не расцеловала старую бабку.
Но сама сказала: «Как же я поеду? Ведь хозяйство, семья…»
«Поедь», - сказала старушка, «Хозяйство без тебя подождёт, семья твоя и без тебя пару месяцев обойдётся, а ежели ты больная будешь, то какой от тебя хозяйству прок?»
Так сказала старая знахарка. И было решено. Машара поедет. И себя от своей болезни вылечит, и камень для семьи привезёт.
Как сказано, так и сделано. И ничего Машару остановить не может. Никто и не пытался. Все знали, раз уж, что Машара решила, так тому и быть. И всё, что она задумала, всё будет сделано. Только её старая мать как-то уж очень долго держала её в своих объятиях, прощаясь, и отец её молчал больше обычного, но никто её не уговаривал остаться, ни слова не сказал. И на том им большое спасибо.



Рано утром ранней Весной  собрала Машара мешок с едой, взяла несколько серебряных монет, обереги, подвязалась поясом, запрягла лошадь и выехала на восток, в направлении ближайшей, известной ей деревни, а оттуда решила двигаться, куда люди подскажут.  Я зык до моря доведёт.
Конь бежал ровно по накатанной дороге, и Машара, вдыхая свежий, морозный, утренний воздух, чувствовала себя как никогда здоровой, полной сил и предчувствовала захватывающее дух, приключение. Ей было немного страшно, но страх этот был не тот же самый, какой она испытывала, когда была молодой, страх этот был иного рода, больше всего она боялась принести разочарование своим близким, огорчить их своей болезнью, хворью, старостью. Она желала им только счастья, и, желая счастья, боялась не вернуться, но ещё больше – вернуться больной и старой. Она уезжала от своего любимого мира, мира, который знала очень хорошо. И очень любила. Но, как вода не бежит под лежачий камень, так и она не чувствовала уже того прежнего бурного течения жизни, к которому привыкла с далёкого детства, она хотела почувствовать опять тот пьянящий ветер в ушах и то особенное чувство, которое возникает от незнакомых пейзажей и от неизвестности, там, вдали. Ей казалось, что вся её жизнь начинает превращаться в болото, так давно не было в этой жизни свежих, чистых и интересных событий. А поскольку болото таит в себе застой, гниль и грязь, то из такой жизни нужно было как можно быстрее выбираться. И чем дальше нёс её конь, тем яснее она понимала, что всё делает правильно.
И солнце вставало, и снег блестел, и сани быстро неслись по наезженной дороге, и Машара  вдруг почувствовала себя отдельно от своего мира. Отдельно от своей семьи, мужа, матери и детей и внуков, от дома и от хозяйства. И эта отдельность приобрела такую ценность и цельность для Машары, что она уже от одного этого почувствовала такой прилив энергии и силы, что ей захотелось кричать и петь от счастья. И она сначала тихо, а потом громче и громче, а потом во всё горло закричала, запела песню, потом другую, и третью, и все, которые знала, подряд. Конь косился на неё и иногда даже поворачивал голову, но, Чуя близкую деревню, не останавливался, а нёс всё быстрее и быстрее. И, когда, наконец, лес кончился, дорога вышла на поле и показалась деревня, вся в синем мареве, в дыму от утренних труб, в далёких звуках собачьего лая и криков петухов, Машара от неожиданности даже забыла на миг, отчего она здесь оказалась и что она должна дальше делать.
Этот безумный, лесной, утренний переезд из своей деревни в соседнюю, имел безусловно большую пользу для здоровья Машары, чем все травы и корни, которые она выпила за долгую зиму в родном доме, рядом с заботливыми близкими.
Уже очень давно не бывала Машара в этой деревне. Здесь жили её брат и дядя и ещё несколько её дальних родственников. Она поехала к брату.
Залаяли собаки, скрипнули ворота, и на пороге появился брат, за ним вышла его жена, обрадованная, засуетилась, засобирала на стол, побежала звать других родственников.


Прогостила Машара в  доме брата два дня, рассказала о том, куда едет, послушала советы. Видя её решимость, никто и не подумал отговаривать её или смеяться. Все знали характер Машары и знали, что если уж что она решила, так тому и быть.
Долго спорили о том, куда дальше путь держать, дорог было несколько, соседние деревни с дальними родственниками были на равных почти расстояниях. В одном лишь сходились – направление нужно держать на юг. С юга приходили цыгане и другие заезжие люди, рассказывающие о море.
Погостив у брата, Машара собралась и рано утром третьего дня поехала на юг в следующую деревню. В той деревне жили дальние родственники её дальних родственников, и Машара везла подарки им и из этой деревни, пожелав всем крепкого здоровья, да и себе, впрочем, тоже.
В эту деревню она въехала уже вечером, в сумерках и насилу отыскала нужный ей дом, спросив у старого деда у колодца, около которого Машара остановилась, попить воды после долгого пути.
Подъехав к незнакомому уже дому и облаянная собаками, она сказалась хозяевам, кто она и откуда, принята была с радостью, и, как и в предыдущей  деревне, сразу был накрыт стол и конь её был отведён в стойло и накормлен и напоен. За столом собралась вся семья с близкими и дальними родственниками, с расспросами и с историями, со своими, новыми для Машары обрядами, с новыми песнями и незнакомыми прибаутками. Почти до утра продолжались посиделки и, пока все родственные связи не были определены, все истории не рассказаны, с удивлениями и охами, с печалями и радостями, никто не покинул стола. Усталая Машара отправилась спать и проснулась уже в середине следующего дня, чувствуя себя молодой и отдохнувшей, полной энергии и радости.
В этой деревне Машара задержалась уже неделю, но не потому, что она так уж этого хотела, а потому, что случился в это время в той деревне праздник, а гость на празднике, а в особенности, дальний родственник, почитался у них и считался счастливой приметой.
Принимали Машару в близких и дальних домах, все оказывались дальними родственниками, спрашивали о том, о сём, как пшеница и рожь, как скот, какие новости, кто родился и кто помер, да кто на ком женился, иногда Машаре казалось, что все эти люди соединены с ней далёкой, но кровной связью и иногда она узнавала, что кто-то, совсем ей незнакомый, оказывался  хоть и третьей водой на киселе, но всё же, роднёй. Машара рассказывала уже, наверное, в сотый раз одни и те же истории, а вокруг незнакомые ей люди радовались о её знакомых, переживали и даже плакали и все без исключения, любили её и одобряли её путешествие, хотя и удивлялись.
А на празднике нарядились все в медвежьи и овечьи шкуры, Мужики нацепили на головы мохнатые маски с рогами, а женщины яркие ленты, раскрасив свои лица разными цветами, вывернули тулупы наизнанку, и с плясками да песнями, пошли процессией на главную площадь, где стояла посреди, привязанная к столбу соломенная кукла, тоже разодетая в цветной сарафан и разряженная яркими лентами. И стали они водить хороводы вокруг этой соломенной бабы и петь песни под бубны и балалайки, плясали и пели медовуху и все друг друга обнимали и целовали. Машара, как почётный гость, всё это наблюдала из первого ряда, все хотели прикоснуться к страннице и приносили ей подарки, угощали горячими блинами и пирогами.
Под вечер, когда солнце уже село, подожгли соломенную бабу и стали веселиться ещё больше, разжигали костры, прыгали через них и пели песни в хороводах. Это был обряд проводов Зимы. Такое Машара видела впервые, в её деревне такого обряда не было. Вернее Зиму-то провожали, но по-другому, пекли блины и жаворонков в небо пускали, а бабу соломенную не сжигали и в шкуры звериные не рядились. Машара удивлялась и радовалась со всеми.
Она охотно делилась с женщинами рецептами настоев целебных трав и другими свойствами растений – приворотными и отворотными, говорила заговоры и слушала, стараясь запомнить, удивляясь ритму речи и складности. Её здесь и в бане попарили, и тут же несколько новых советов дали, которые она запомнила накрепко и даже на память узелки завязывала.


Нагостившись и подивившись вдоволь, Машара запрягла своего коня, и, нагрузив телегу подарками, следуя указаниям, двинулась дальше на юг, в следующую деревню. Провожать её вышла почти вся деревня. Люди желали доброго пути, удачи и скорой встречи. Всяческих благ ей и её родным и искренне желали ей достичь своей цели и найти камень, о котором она мечтала.
Следующая деревня стояла между двумя высокими горами. В центре деревни было огромное озеро, и дома строились вокруг него, озеро было почти правильной круглой формы, и дома и улицы повторяли этот круг, впечатление со стороны было такое, что кто-то бросил в середину озера большой камень, а круги от этого камня вышли из берегов и продолжали распространяться по земле. Как потом выяснилось, озеро было священным. Озеро было главным, и вся жизнь в деревне была подчинена законам этого озера. В Озере жили главные, верховные Боги этой местности. Их было две разновидности, противоположные друг другу. Вредные, страшные и опасные Караканджолы, способные заманить рыбаков и затянуть из в бездонный омут, откуда никто никогда не возвращался. Они решали, сколько, кому и когда дать рыбы, и даже были ответственны за дожди и грозы. Другие, добрые Боги, по силе не уступающие Караканджолам, Переплуты, они помогали людям и показывали рыбные места, пригоняли лодки к берегу, если их нечаянно отгонит ветер, и следили за погодой над озером, охраняли мелких зверьков и птиц, живущих у озера, и всячески помогали людям и любили людей. Но самый главный Бог Озера, хозяин над Переплутами и Караканджолами, он жил на самом дне этого Озера и никто никогда не видел его. Но все знали, что вид он имел большой рыбины, размером почти с само озеро.
Эта рыбина, в давние времена, пока люди ещё не научились правильно вести себя, и приносить вовремя дары, появлялась на поверхности озера и так сильно била своим хвостом, что вся вода выплескивалась из озера и затопляла все дома, которые стояли на берегу.
Вокруг этого озера, и живущих в нём богов, проходила вся жизнь деревни. С утра до вечера кто ни будь приходил к озеру и приносил ему подношения.  Кто блинов принесёт и отправит в корзинке по волнам, кто гроздь ягод бросит, девушки вышивали полотенца и ленты и бросали по воде, а мужчины ковали специальные металлические амулеты и брали их с собой, садясь в лодки. Лодки же красили красной специальной краской, смешивая смолу с красной глиной, и добавляли к этой смеси сок специального растения, отчего цвет краски становился ярче. 
Мария узнала всё это из рассказов родственников родственников, которым щедро были присланы подарки из предыдущей деревни. Марию и здесь хорошо приняли. Гостям всегда были рады, они привозили подарки и новости.
Навестить Машару, приехавшую из дальних мест, приходили гости каждый вечер и слушали её рассказы о жизни в соседних деревнях, удивлялись, а она слушала рассказы местных жителей и удивлялась тоже.
Она хотела как то посмотреть на огромную Чудо-Рыбу, но никто не помнил, когда она в последний раз показывалась на глаза людям.  Видно всё правильно люди делали. И у каждого в красном углу в доме стояла точная маленькая копия той большой рыбины, и ежедневно ставилась свеча  около любимого маленького идола, и приносились домашние дары и читались молитвы. Но и это ещё не всё. Рассказывали, что в давние-давние времена в озере вдруг исчезла вся рыба,  А рыба была единственным пропитанием в тех местах, не считая грибов и ягод. Так вот, когда исчезла вся рыба, вся деревня вышла на берег озера, зажгла священный огонь, и принесли разные дорогие подарки, бдели неусыпно несколько ночей, но ничего не помогало. Тогда привели самую красивую девушку и пустили её в лодке на середину озера. Тут озеро окутал густой туман, а когда он рассеялся, то девушки с лодкой уже не было, а рыба сама на берег выскакивала, и полные сети её набилось. Так в память о той девушке, и чтобы ублажить древнего подводного бога, каждую весну делают они соломенную куклу, обмазывают её глиной, в сарафан одевают и пускают в лодочке на середину озера, с тех пор рыба в озере не переводится.
Подивилась Машара этим рассказам, погостила три дня в этой деревне и дальше в путь отправилась.



Долго ли, коротко, доехала Машара до следующей деревни. А деревня-то – несколько домов крошечных и один дом на отшибе, на холме, как будто кто-то обидел его. В доме этом жила старая-престарая бабка, которая, как говорили, могла предсказать любую судьбу, если, конечно, захотела бы. Машара раздала подарки, рассказала всем родственникам дальним дальних родственников, как живут их родные в деревне у озера, и попросилась к бабке сходить. Но местные не хотели пускать её, говорили, что старуха та уж совсем ума лишилась и порой говорит разную ерунду.  Не нужно её слушать, а дом вообще лучше стороной обходить.
Но не зря Машара хотела увидеть предсказательницу. В один из дней, когда она уже в сотый, наверное, раз рассказывала про житьё-бытьё в соседних деревнях, бабка появилась на пороге сама. Старая, страшная, с клюкой, нос до губы дорос, сама в лохмотьях, да ещё и с чёрной собакой.
Машара сначала даже испугалась немного, но никто не посмел остановить бабушку. Простучала она своей клюкой до середины комнаты и села на лавку.
«Про тебя говорят, ты из … деревни? Я хочу спросить тебя об одном, а уж потом ты у меня спрашивай».
И спросила Машару про кузнеца Егора, который был уже мужик в возрасте, но пока крепкий и стойкий и снабжал он всю деревню необходимой кованой утварью. Оказалось это бабкин сын, и уехал он давным-давно, и слуху и духу с тех пор бабка про своего сына не ведала.  Рассказала Машара про сына подробно, что жив он и здоров, что нашёл он себе жену-красавицу и, что народил уже себе семеро детей и обучает их своему ремеслу, да уже и внуков нянчит. Бабка сидела и слушала, только иногда постукивала по полу своей клюкой, а когда Машара закончила, улыбнулась своим беззубым ртом и проговорила: «Ну вот, дождалась я, таки, вестей о сыне, теперь и помирать можно. А ты ступай себе, как задумала, всё у тебя получится, но ждёт тебя перемена большая. Сама ты переменишься, и перемены эти в свою деревню принесёшь».
Так сказала старая бабушка и пошаркала к двери, но на пороге остановилась, что-то в своей суме пошарила и достала два небольших мешочка. Отдала их Машаре и сказала: «Один себе оставь, а другой сыну моему отдай, да не открывайте их, пока не понадобятся, а понядобятся, так сами поймёте, что открыть можно».
Так Машару удивила эта встреча и обрадовала, она верила Бабушке, и, сознание того, что всё, что она задумала, получится, очень вдохновляло её. Машара бережно положила мешочки в свою сумку и поблагодарила старушку, низко ей поклонившись.


Прогостила Машара в этой  маленькой деревушке ещё два дня и много за это время чего узнала. Узнала, как нужно пастуха провожать, чтобы коровы не потерялись, узнала о том, в какое время нужно барвинок срывать и как его хранить, чтобы он свои силы сберёг и отдал их, когда понадобится. Узнала о том, что если расплавить воск и полить им в холодную воду, то можно узнать очертания своей судьбы. А девки могут даже разглядеть своего суженного. Отведала она и новых блюд. В их краях мясо  не принято было рубить мелко, в тесто заворачивать или в кипящей воде варить, но оказалось, что это очень вкусно, когда со сметаной, и называлось это блюдо пельмени. А вот если вместо мяса положить туда мелко порубленной капусты или творога, и полить это маслом или мёдом, то называлось это блюдо вареники.
И вот, наевшись вдоволь и вдоволь отдохнув, отправилась Машара дальше. А так как весна была уже на исходе, то сани свои она оставила в деревне, а деревенские жители подарили ей телегу. Да такую хорошую, что Машара поначалу брать её отказывалась, но потом, пообещав на обратном пути вернуть, согласилась. Указали ей путь и подарков и еды впрок в дорогу  дали.
Так и продолжилось путешествие Машарино и продолжалось оно без малого три месяца, пока не подошла очередь деревни, которую и деревней то и назвать было трудно, дворов, наверное, тысяча, и называли они это место Город.
В городе этом дома были и деревянные и каменные, улицы, мощенные деревянными досками, и была в городе главная площадь, и рядом с площадью стояли три огромных каменных столба.  И столбы эти считались главной святыней города.  И вот какую историю рассказывали про эти столбы:

«Когда-то очень давно, так давно, что уже даже деревья, которые родились из семян в то время, выросли, состарились и умерли, жили в этих местах другие люди. И  люди эти были огромные, ростом с большие деревья. Люди эти строили дома в горных пещерах и обладали огромной силой. Они могли передвигать горы и менять течение рек. А ещё людям этим не нужно было заботиться о еде и одежде. Стоило им только подумать о том, чего они хотят, так это сразу появлялось. Боги сделали их равными себе. Люди эти могли только наслаждаться жизнью, любоваться пейзажами, любить друг друга и создавать красивые вещи. Так они жили сотни лет, но пришло время и людям стало скучно. Они перестали любоваться красивыми пейзажами и создавать прекрасные вещи. Они стали ссориться между собой и передвигать свои горы подальше от гор соседей. Они стали завидовать друг другу и даже ненавидеть. Боги старались примерить людей и давали им всё больше и больше красивых пейзажей и вдохновения. Но, праздные люди не могли больше наслаждаться временем, данным им Богами, и тогда Боги разгневались. Они превратили всех людей в маленьких карликов и отняли у них способность передвигать горы и поворачивать реки. Еду теперь люди должны были добывать себе сами, строить дома из деревьев и шить себе одежду. У людей почти совсем не осталось времени на любовь и на создание прекрасных вещей. И вот тогда люди начали ценить каждое мгновение своей жизни. Они научились вновь любоваться пейзажами, отдыхая от своих трудов, и, когда им удавалось выкроить немного времени на отдых, они создавали прекрасные вещи и ценили их, так же, как и свою жизнь и жизни близких им людей. Они стали намного счастливее, хоть им и приходилось много трудиться, чтобы строить себе дома и добывать еду. А как напоминание о тех далёких временах, Боги оставили людям три гигантских каменных столба. И теперь все жители этих мест приходили к этим столбам и благодарили Богов, за то, что дали Боги людям такие уроки, научили их любить друг друга, любоваться природой и делать прекрасные вещи».

Вот такая история. Машара, приехав в этот город, сперва была вынуждена отвечать на долгие вопросы начальнику города - городовому, а уже потом разрешено было ей пойти к тем людям, которым передали подарки из предыдущей деревни. И видно было сразу, что люди эти не простые, даже речь у них была немного другая, и встречались слова, которые Машара даже раньше не слышала. Но, что самое интересное, она увидела людей, которые говорили совсем уж на непонятном ей языке, она видела, что они понимают друг друга, но сама она не поняла ни единого слова. Это было и смешно и странно одновременно. Раньше Машара только слышала о таком, но в этом странном городе она увидела это в первый раз.
Машару приняли хорошо, но долго-долго расспрашивали, откуда она и зачем приехала, но потом поняли, покачали головами и оставили одну в комнате в каменном доме, где она могла отдохнуть и набраться сил.
Вечером собрали гостей, угощали всех и Машару на почётное место в красный угол посадили. Вопросы задавали и слушали, но больше всего хотели знать, куда она едет и зачем. И чем больше Машара рассказывала, тем больше удивлялись они и головами качали и говорили, что остров этот- сказка и что нет такого камня и что цыганам они не верят и в город свой не пускают, потому, что все цыгане воры и разбойники и их городовому даже пришлось дать приказ построить большую стену вокруг города и  проверять каждого, кто хочет зайти. И сделано это с единственной целью – сохранить мир и покой горожан, оградить их от злых, нехороших людей. Слушая всё это, Машара удивлялась, она привыкла, что в их местах каждому приезжему были рады и, по тому, как её встречали в других деревнях, она привыкла, что и в каждой деревне были тоже рады гостям. Здесь же всё было по-другому. «Наверное», -  подумала Машара, «их каменные столбы мало чему  научили этих людей, а может, просто забыли они, что их Боги им завещали».









































Глава 11
Марфа


Совсем немного времени провела Марфа в этом городе. Ей нужно было уже торопиться, она давно уже хотела домой, а цель её пока не была выполнена. Много деревень повидала она на своём пути, много людей, и чем дальше Марфа ехала, чем больше она видела, тем больше она удивлялась.
В разных местах люди верили в разных Богов, покланялись разным идолам, в одной деревне молились в священных рощах и приносили в жертву кур и другую птицу,  привязывали к ветвям ленты и хранили обет молчания, в другом месте почитали Додолу, и по праздникам наряжали двенадцать молодых девушек, ставили их рядышком, и под пение, водили хороводы вокруг них и обрызгивали их водою.
В некоторых сёлах верили в крылатого змея-Горыныча, живущего глубоко в горе и приносящего горе, пожары и разорения. Но вход в эту гору был заложен огромным камнем, который, по приданию, привалил туда великан, и змей этот сидел в горе тихо и не проказничал, но иногда гора начинала шевелиться, двигаться и из самой вершины шёл дым и иногда даже огонь. Если вовремя и правильно принести дары свирепому змею, то он, поворочавшись и повздыхав, успокаивался и засыпал.


Марфа слушала все эти истории, и верила, и не верила им. Истории про людей-великанов, построивших огромные столбы, про людей-карликов, живущих в норах, про стада Китоврасов, пасущихся в дремучих лесах, про Индрика - зверя, который по ночам ворует скот прямо из-под носа пастуха, а пастух даже ничего не слышит, не видит. Слушала Марфа эти истории, видела обычаи, которые так были похожи на обычаи тех мест, в которых она жила, но всё же во многом отличались. Иногда верования были прямо противоположны, например, в их местах считалось, что, когда кричит чёрный петух, сидя на заборе – жди несчастья, но в некоторых деревнях верили, что несчастье приносит белый петух, а чёрный наоборот, удачу.     В их деревне верили, что рождение близнецов несёт удачу всем, и близнецов почитали, как святых и приносили им дары, а в праздничные дни наряжали и поручали им исполнять основные обряды, предназначенные для того или иного праздника. В других же деревнях считалось, что рождение близнецов приносит несчастья и  разные напасти. Странно всё это, почему в разных местах  такие разные верования и обряды и почему нет в этой большой стране единых правил и, в итоге, единой веры?
Так думала Марфа, сидя в телеге целого каравана торговцев, который шёл на юг, к самому южному городу, который, как они говорили, стоял на берегу моря.
Марфа, за долгое время пути научилась коротко объяснять людям, кто она, откуда, куда путь держит и зачем. Люди всегда удивлялись, задавали ей вопросы, но Марфа так искренне рассказывала им свою историю, так понимающе всегда выслушивала их, что люди всегда помогали ей, а она помогала людям. За всю свою жизнь, а особенно за время своего путешествия, Марфе открылись такие целительские знания, что о ней уже ходили легенды и в тех селеньях, где она появлялась, люди шли к ней за помощью и советом, а потом помогали и ей.
Караван медленно двигался от деревни к деревне, по дороге купцы продавали остатки товаров, меняли их на еду и одежду, останавливались на ночлег и отдых. Марфа, в своём долгом пути, помогая людям и леча их, совсем позабыла о своих собственных болезнях, а когда вспоминала, то ей не верилось, что она когда-то была больна, сидела в своём тёплом доме, на насиженном месте, рядом со своими домашними идолами, травами и заговорами. И этот, её мир, казался ей сейчас трогательно-игрушечным, обряды и верования какими-то надуманными и странными. Одни и те же явления часто назывались по-разному, и одного и того же результата часто старались добиться самыми разными способами, не было во всём этом слаженности, гармонии и системы.
Марфа начала видеть всю картину жизни людей как бы снаружи, издали, она понимала, что люди везде нуждаются в одних и тех же вещах, они молятся за хороший урожай, за здоровье близких, просят отгородить семью от различных болезней и несчастий, приносят жертвы и дары своим Богам – высшим и низшим, соблюдают сложнейшие ритуалы, праздники и церемонии, а Богов своих называют разными именами, имеют разное представление о том, как они выглядят, как действуют, и как их умилостивить.
В голове у Марфы творилось такое, что невозможно было описать словами. Она решила просто слушать и смотреть, а уж потом как ни будь разобраться.
Сначала всё, что она узнавала, удивляло, потом пугало её, она поначалу даже возмущалась заблуждениям людей, которых встречала, но постепенно она поняла, что те действительно верят в своих идолов и других не знают, называют одни и те же явления по разному, суть же веры сводится к одному – отвести беду и призвать благополучие.
Марфа постепенно стала молчаливой и задумчивой, её способы врачевания совершенствовались и, видя многократно страдания и болезни, она научилась буквально с первого взгляда «читать»  человека, и помогала ему, и ей не нужно было даже выслушивать истории болезней, она научилась видеть саму болезнь, видеть каким-то внутренним взором, это было что-то вроде интуиции, глубокого знания, идущего не от головы, а откуда-то из сердца, из, возможно, души.
Слухи о путешествующей целительности шли быстрее каравана, и, в городах и посёлках, куда они приходили, люди её уже ждали, встречали с почестями, давали кров, одежду, еду. Одаривали подарками, и Марфа не уставала удивляться, почему всё это для неё, и когда она стала тем человеком, которого ждали и от которого надеялись получить помощь, как это произошло и когда.
Несколько месяцев назад она начала свой путь с того, что сама была больна и не знала, как излечиться,  теперь она обладала знаниями, которые она могла применить  и помочь десяткам людей. Но, самое главное, что знания эти пришли к ней не от Богов, а от людей,  в  результате её длинного пути, в результате общения с людьми, обменом с ними добротой, любовью и желанием помочь. А люди на её пути встречались сплошь хорошие и очень хорошие, не помнила Марфа плохих людей, как не старалась вспомнить - ну были некоторые со своими особенностями, странные, нелюдимые, угрюмые, но плохих она не встречала.
Марфа имела при себе только не большой сундук с личными вещами, травами и подарками, но она чувствовала себя несравненно более богатой, чем тогда, когда сидела в своей деревне, имея целую избу домашнего скарба с сундуками, набитыми различным добром. И богатство это дарили ей люди с добротой, открытостью и пониманием. Богатство было в знаниях, которые она получила, следуя за мечтой.
Но всё чаще и чаще стала вспоминать Марфа свою деревню, свой дом и близких и всё больше тянуло её в родные края. Она вспоминала свой дом и быт и всю ту рутину повседневности, которая тогда казалась невозможно скучной и тяжёлой, теперь она вспоминала эту повседневность с радостью,  желая опять занять своё место в череде чётко отлаженной деревенской жизни, понимая, как мудро соткана жизнь, как, сменяя сезоны, даёт природа отдыхать одним процессам, заменяя их на другие, идущие друг за другом в строгом, определённом, гармоничном порядке. В этой упорядоченности и чистоте теперь видела она Божественный уклад, Каждое повседневное дело теперь представлялось ей исполненным настоящего смысла и все рутинные домашние дела чуть ли не магическими ритуалами самими по себе приносящими мир и покой, радость и процветание. Для того, чтобы сохранять этот божественный лад в семье совсем не нужно было ходить в священные рощи и молить своих Богов, достаточно было просто с любовью и радостью исполнять простые повседневные дела в строго определённом, настроенном самой жизнью ритме и учиться у жизни и исполнять свой долг с благодарностью. Получать радость от процесса и результата, приносить пользу и радость близким – вот настоящие Божественные ритуалы, достойные поклонению и почитанию.
Теперь картина мира в голове у Марфы представлялась совершенно иной. Главными в этом мире были не Боги, а люди, и люди эти, производя какие-то действия, и, получая результат, работали не на Богов, больших или маленьких, а создавали и сохраняли весь этот божественный мир сами, мир, полный гармонии и порядка. И не важно, как называют они своих Богов, и какие идолы им возводят, смысл всех верований в одном - жить в ладу самим с собой, с людьми и с природой, не нарушая законов, в основе которых лежит лишь один закон – закон сохранения и продолжения жизни. Всё же, что этому помогает и способствует, слагаясь в действия и ритуалы, становится святым и сакральным, и система, сложенная веками, становится понятной для каждого человека, и не нужно никакого другого объяснения, просто соблюдать ритуалы, жить по правилам и законам, а откуда эти законы и правила, никто уже не помнит, никто не задаёт вопросов, так уж повелось…



                *         *        *

 
Мудрая Марфа- путешественница, Марфа, про которую уже саму стали слагать мифы, достигла,  наконец, с караваном самого южного города. И стоял этот город на берегу моря.  Было начало лета, и солнце пекло немилосердно. Природа давно уде переливалась, пела и цвела всеми оттенками зелёного, и, когда караван, наконец, зашёл в город, солнце стояло в зените, и тени от домов и деревьев были маленькими, древние навесы, которые были сделаны специально для отдыха путешественников, были весьма кстати. Город у моря принимал гостей. Гости приходили с моря с товарами и с земли с товарами. В городе встречались два торговых потока, и город гостеприимно растворял двери для тех и для других, живя жизнью путников, даря им кров, еду и, получая за это товары, деньги и новости со всех сторон.
Марфа оставила своих друзей,  пока они устраивались, хлопотали со своими товарами, лошадьми, овцами, которые тоже шли с караваном. Марфе не терпелось увидеть море. Она пошла, повинуясь интуиции и ветру, который был особенный. Никогда Марфа ещё не слышала и не ощущала такого ветра. Это был не северный, влажный ветер, приносящий листья и дождь, и не южный, летний, жаркий ветер, приносящий духоту и жару, это был тёплый, влажный, ласковый ветер, насыщенный неизвестными Марфе запахами. 
Марфа миновала несколько улиц, мощенных камнями, белые, небольшие здания, жмущиеся друг к другу, так не похож был этот город на другие города, где они раньше побывали, а уж на их деревню и подавно.
Но тут она вышла из узенькой улочки, между двумя домами, и Море сразу оказалось перед ней.
Огромное пространство, немыслимый голубой цвет, далёкий горизонт и волны.
Марфа стояла, потрясённая увиденным.
Это был без сомнения главный момент в её жизни. Она внезапно  поняла, что самой Судьбой не могло быть предначертано увидеть эту бескрайность, этот цвет, и вдыхать этот воздух.
Судьба была ей выйти замуж, родить детей, прожить всю жизнь вдали от этого пространства и, соблюдая все заветы своих дедов- прадедов, проживая жизнь, похожую на тысячи других жизней, умереть, так и не увидев Это.
А море было перед ней, и волны ритмично набегали на берег, и Марфа поняла, что она обманула свою судьбу, вернее она её переделала, перекроила и вышла на этот тёплый  песок, омываемый лазурно-голубой вечностью и бесконечностью.
Море касалось её ног, и она понимала, что не за камнем она пришла сюда, а за морем и за тем, кем она сейчас стала. Перед эти морем стояла сейчас другая она, опять новая, молодая, здоровая, понимающая мир, и понимающая людей, ничего не утратившая, но приобретшая нечто древнее, бесконечное, то, чему ещё суждено сложиться в новую идею, меняющую всё её мировоззрение и, как подарок, привезёт эту идею в свою глухую старую деревеньку, куда Марфа сейчас хотела как можно быстрее вернуться.
Марфа вошла  в море, поклонилась ему и зачерпнула полные ладони воды. Она посмотрела на воду, понюхала, а потом попробовала. Вода была очень солёной. Удивительно, как в такой солёной воде могут жить рыбы, большие и маленькие и огромные великаны, о которых ей рассказывали.
Море было прозрачное и тёплое.  Марфа шла по берегу, и песок был твёрдый, как камень в тех местах, где его только что коснулись волны, и сыпуч там, где его волны не коснулись. Камни гладкие и блестящие лежали и тут и там, и они были так красивы, как драгоценные и Марфа принялась собирать их, удивляясь, что такое богатство лежит прямо под ногами, и никто не берёт их. Поистине, прекрасный край.
Марфа подняла юбки и вошла по колени в воду, постояла так немного, потом опять вышла на твёрдый песок. Пошла опять вдоль воды. Так шла она некоторое время, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть в даль, стараясь увидеть хоть что-то на горизонте. Но ничего, одна только прямая полоса воды, а потом – небо.
Белые птицы летали вокруг и кричали, смешно бегали по мокрому песку, играя с волнами, и камешки перекатывались, блестели  и манили. Марфа набрала уже целый передник красивых морских камней, когда что-то привлекло её внимание. Может быть цвет, или форма, или свет, сверкнувший внутри, но один камень привлёк её внимание. Марфа подошла и подняла его. Это был Он. Тёплый, прозрачный, светящийся изнутри, горящий солнечным светом. Он был в её руке. Она сама нашла его, и не пришлось искать способ переплыть море, искать остров, камень сам нашёл её, а вместе с ней своё предназначение. Этот камень ждал её на этом берегу, и вот теперь они были вместе. И Марфа почувствовала ответ камня. Это было посвящение морю, небу, песку и солнцу. А вместе с этим и ко всему миру. Теперь можно было ехать домой, и вся её душа потянулась к дому, к родным, к семье и к деревне.
Марфа, всё ещё не веря, что её долгий путь закончен, цель достигнута, так легко, как подарок, цель, в которую она с самого начала и верила и не верила. Но больше всё же верила. И Марфа поняла – вот она, вот камень, но счастье будет потом, когда она, проделав длинный обратный путь, домой, придёт, вернётся к себе, в свою родную деревню, к своим близким людям и она поняла, что счастье там, среди всего этого повседневного быта, труда, людей, с их особенностями и причудами, желаниями, болезнями, но таких близких и таких родных. 
Она не могла больше оставаться здесь. Она хотела домой.
Но не всё так быстро делается, как хотелось бы. Ей предстояло пробыть здесь несколько дней, пока караван, продав и купив товары, не соберётся в обратный путь.



Приходили корабли. И корабли  эти были большие и прекрасные. Настоящие, огромные дворцы. Привозили разные товары – чего тут только не было. Посуда, ткани, чай. Украшения, различные изделия для дома, для работы, игрушки, куклы, животные. Марфа много раз видела обезьян, попугаев, которые умели говорить, видела даже маленького крокодила.  Но ничего уже не удивляло Марфу, она теперь твёрдо знала, что мир – Это не её деревня, и не лес и окрестности. Мир, он огромен и разнообразен. И в это огромном мире живёт множество людей, имеющих свою культуру, свои обычаи, свой язык и свои верования. Мир устроен так сложно и просто одновременно, потому, что все эти люди хотят всегда одного и того же. Они хотят любви, тепла, радости, безопасности, здоровья. 
Марфа по-прежнему лечила людей, и делала это мастерски, пока к ней не привели человека, о болезни которого она ничего не знала.   Человек этот очень страдал, он был худ, измождён и весь покрыт язвами. Марфа такое видела впервые. Человек этот был хозяин одного из кораблей, прибывших из далёких стран, и, как было видно, болезнь эту привёз не здешнюю. Марфа была очень огорчена, видя страдания этого человека, она очень хотела помочь ему, но не знала, как, она обратилась к камню. В первый раз, с такой верой, и с таким отчаянием, как будто знала, что не поможет камень, и тогда весь путь был напрасен. Но камень помог. И помог он вот как. Как только Марфа вынула его, она вспомнила о мешочке, что дала ей Баба-Яга. Мешочек это она до сих пор не открывала. Теперь, кажется, пришёл момент. Она открыла его и в мешочке оказалась трава, но трава, ей неизвестная. Она дала эту траву этому человеку, а что ей ещё оставалось делать? Она сказала ему, чтобы он пил отвар и промывал свои язвы. Человека увели, и Марфа очень беспокоилась несколько дней, но, к счастью для неё и для больного, трава эта действительно начала лечить и больной почувствовал облегчение. Через несколько дней он был почти здоров.
Человек этот был весьма богат и щедро отблагодарил свою спасительницу. Марфа так и не призналась, что не знала даже, что это было за средство, и как оно помогает. Марфа получила столько товаров и денег, сколько никогда в руках не держала.  Она собиралась в обратный путь, и караван двинулся на следующий же день.
Но пошёл он не прямо на север, а заехал в ещё одни торговый город, на день-другой, и, пока купцы докупали недостающие товары, Марфа прогуливалась по городу. Внезапно её привлёк невысокий дом, такой же белый, как и все остальные дома в этом городе. На крыше, которая имела форму полусферы, был установлен крест. В дом этот заходили люди и выходили, отчего Марфа сделала вывод, что это общественное здание, и она может войти туда. То, что она увидела внутри, потрясло её. На стенах были нарисованы люди, имеющие вокруг головы светящийся золотой круг, другие были с крыльями. Всё это было великолепно раскрашено золотыми, алыми и голубыми красками и лики, изображённых людей, были столь прекрасны, и излучали любовь и силу.
Марфа стояла и смотрела на всё это, как зачарованная, а в это время люди, которые были внутри здания, производили какие-то действия. Они пели, зажигали свечи, подходили к изображениям на стенах и показывали  им какие-то знаки.  Марфа догадалась, что дом этот является местом особого поклонения, и что здесь вершатся ритуалы, направленные на исполнение известных людских желаний. К Марфе подошёл красивый человек преклонного возраста, и спросил, откуда она. Марфа рассказала кратко, как она уже привыкла. Человек предложил ей сесть и начал беседовать с ней. Марфа сама не заметила, как прошло несколько часов. Всё, о чём говорил этот человек, укладывалось точно в ту концепцию устройства мира, которая уже была в голове у Марфы. Бог был один, только назывался он разными именами. Бог помогал тем, кто ведёт себя правильно, соблюдает общечеловеческие нормы поведения, Бог наказывает за пороки, ошибки и недостойное поведение. Богу помогают существа с крыльями, названные ангелами. И святые.
У Марфы было чувство, что она всё это знала и раньше. Но как она могла предать своих Богов? Перуна, Велеса, Мокошь, своих малых богов- русалок и кикимор, вил и домовых. В голове у Марфы две эти картины мира смешались и предстали в дополнении друг к другу. Единый Бог и Творец не отрицался, она сама видела своими глазами, что весь мир живёт по своим законам, под одним солнцем и под одной луной, Местные боги  - покровители того или иного села, а младшие боги – помощники в хозяйстве.
Марфа, получив информацию и крестик в подарок, ушла из церкви, и была довольна ещё одной, пополневшей её багаж, историей.
На следующий день она опять пришла в церковь – так называли это место люди, которые были там. И снова она стала свидетелем тайного действия, которое происходило в стенах этой церкви. На сей раз люди в белых льняных одеждах подходили к большой ёмкости с водой, и человек в расшитой золотом, белой рясе, читал молитву, и хор голосов девушек за занавеской, пел иногда и свечи горели, и было в этом что-то такое красивое, спокойное и близкое Марии, что она осталась надолго. Она видела, как проходит ритуал посвящения в веру, как священник поливает головы водой и крестит людей, как люди надевают на себя крестик и становятся причастными к новой вере, которая уже казалась ей единственно верной и красивой. Она долго беседовала после обряда крещения со священником и тот рассказал ей о пресвятой деве Марии и о том, как родился у неё младенец от непорочного зачатия, и какие истины  он принёс людям, когда вырос, и как был распят на кресте, и сколько было свидетелей жизни его  и как всё это было записано в книгах и теперь, благодаря его учению, люди перестанут приносить жертвы и дары рыбам и драконам, которых никто никогда не видел, и начнут жить по законам Единого Бога, которые проповедовал Иисус Христос.
Марфа не умела читать, но память имела хорошую и она запомнила все заповеди и сохранила их в своём сердце. Ей предлагали пройти обряд крещения, но она отказалась, решив сначала приехать домой, обдумать всё. А когда время придёт, и Судьбе угодно будет, тогда и крестится.
На третий день караван собрался и взял курс на север. Марфа с подарками, покупками и с головой, полной разными мыслями, сидела в телеге и думала свои думы. Она никогда ещё не слышала о новой религии и решила расспросить у людей в разных деревнях, люди помогут разобраться.



Предстоял далёкий, долгий путь, но путешественники так привыкли к переменам погоды, переездам, невзгодам, что им казалось, что время летит быстро, и Марфа продолжала выслушивать и лечить людей, заезжая всё в те же деревни, и на обратном пути, не забывала спрашивать, что знают люди о последователях Христа, и находила эти знания почти в каждой деревне.





















Глава 12
Мара


Вернулась Мара к концу лета. Всё та же деревня. Всё та же Мара. Да не та же. Другая Мара приехала через полгода к себе домой.
 Радости было в деревне – не сказать. Вся деревня встречала путешественницу. Сперва, когда она уехала, злые языки говорили – не вернётся, называли сумасшедшей и говорили, что злые духи вселились в бабу, потому и уехала. И туда ей и дорога.
Но, когда Мара вернулась, то сразу стала главной героиней деревенских историй и вошла в легенды и предания этих мест. Истории о далёких деревнях, о белых южных городах, о людях и о море, передавались из уст в уста и обрастали подробностями и деталями.
Мара ничего не сказала об открывшемся у неё даре целительства, но все узнали, что камень-то она привезла, и вот через какое-то время зашёл к Маре один человек и попросил помощи, потом привели больного ребёнка, она и ему помогла, потом баба стали потихоньку к ней заглядывать и о своих недугах рассказывать, Мара помогала всем и постепенно недоверие перешло в доверие и потом в веру, что Мара может целить людей.
Так и стала Мара деревенской целительницей, и дом её превратился в место приёма больных, а иногда и здоровых, которые приходили просто за советом. Всех Мара принимала с добром и с лаской, а камень этот положила в красный угол, в семейный алтарь, где стояли фигурки древних богов, туда же и крестик положила - до поры, до времени.
Постепенно избу пришлось перестраивать. Отдельно сделали пристрой для приёма больных, отдельно для скота – к Маре и больную животину вели.
Мара только и успевала, что травы летом заготавливать, ягоды и коренья, делала это утром  по росе и вечером, на закате – смотря как лучше, для лекарственных свойств растений. Зимой она настаивала и варила лекарства, тёрла мази и готовила растирки на меду и на воске.
Совсем своим огородом она перестала заниматься, люди всё приносили, а вместо огорода росли теперь у неё разные травы. Привезённые из далёких мест, а кое-какие в горшках в доме, которые не любили холодные зимы и нуждались в заботе, как дети малые.
Так продолжалось годами, и вошли Мара и муж её в тот возраст, когда воспоминания о молодости, да и вообще обо всей жизни занимают всё больше места, чем мечты о будущем. И было что вспомнить. А у Мары, с её опытом, полученном во время путешествия,  было о чём подумать.
Всё так же покланялась она своим древним Богам, может быть,  даже более тщательно  произносила заговоры, приносила дары, но всё же вера в Единого Бога, всё больше не давала ей покоя. Она нет-нет, да и подходила к семейному алтарю и брала в руки то камень, то крест. И всё больше она задавалась вопросом о том, что же всё-таки является истиной. Какая вера вернее, правильней, или же, как говорили те люди – каждому воздастся по вере их.
Но вскоре сомнениям её суждено было развеяться. Всё чаще до деревни доходили слухи о том, что строят в городах новые церкви верят в нового Бога, что великий князь отдаёт приказ уничтожать старые деревянные идолы и войти в церковь, что крестят где-то целые деревни и города, а люди одевают кресты и учат молиться по-новому. Но это были только слухи, а мудрая Мара до поры до времени никому не говорила о том, что она узнала от священника в далёком южном городе.
В своих верованиях Мара использовала магию земли, воды, воздуха, огня и растений. Бывало, приведут к ней больного, а она чувствует, что нужно ему только утром выйти на росу, подставить руки свежему ветру, и отпустить свою болезнь, и видит Мара, что человек сам не хочет расставаться со своей болезнью.  По разным причинам – кто-то из-за лени, кто-то из-за отсутствия любви, тогда делала Мара отвар из трав, настоянных на росе, остуженных на ветре и на любви и в этот отвар она добавляла немного веры и трудолюбия.
Заговорами, верой, любовью лечила она людей.
А как-то раз принесли ребёнка, хилого, маленького и слабого, Мать- неряха, не знала, как вести себя, когда рожала, получил ребёнок при рождении энергию от своей матери, но энергия эта была не для жизни, не любви, а энергия страха и боли. Такого ребёнка нужно было или перепекать, или расщеплять осину и протаскивать в эту расщелину. Будто бы заново родить. Плохая энергия или в печи сгорала, или в осине застревала. Ребёнок розовел, здоровел и радовал мать.
Но чаще всего приходили дети. С синяками, да с царапинами. Иногда они по несколько раз забегали к доброй тётке Маре и просили подуть, поцеловать. Получали лечение и придачу леденец.
Не отказывала Мара ни старикам, ни молодым, ни корове, ни котёнку. Всех лечила. Но, к сожалению, бывали случаи, когда бессильна была Мара с её травами и заговорами. Это случалось, к счастью, не часто. И вот однажды принесли мужика с охоты, которого медведь заломал. Мара сразу поняла – не жилец. Чем смогла, помогла, облегчила кончину. Но медведь тот в другой раз на человека напал. Весть о медведе- людоеде быстро разнеслась по округе. Мамки закрыли детей в огородах, жёны на охоту мужей не пускают, девки за грибами- ягодами не ходят. Не известно, где зверь ходит и что ему нужно. Так бы и пересидели – дело было осенью, но повадился медведь в деревню захаживать. Идёт ночью по деревне. Собаки лают, кони ржут, а люди боятся и нос на улицу не высовывают.
Собрались на общее собрание, стали решать, как медведя выследить и убить. Кто в караул пойдёт? И тут вызвался сын Мары, тот, что стрелку в дереве нашёл. Стрелкой этой хочет медведя убить, не знает, видно, для чего ему эта стрелка дана, думает – вот пришёл мой час Судьбу испытать.
Снарядили его и ещё несколько мужиков вызвались с ним идти, и пошли они в лес медведя выслеживать. А выследить медведя не трудно. Взяли они поросёнка, зарезали и к дереву привязали, стали ждать. Медведь на запах сам пришёл. Охотники из укрытия прицелились и по команде все стрелы пустили. Медведь от боли взвыл и встал на задние лапы, видно ни по чём ему стрелы. Застряли они в его толстой шкуре, только зверя раздразнили. Идёт медведь на задних лапах, ревёт на весь лес, того и гляди, опять кого-то заломает. Тут Марин сын берёт стрелку и прямо в сердце медведю посылает. Медведь упал, как подкошенный и сразу сдох. Охотники попытались поднять зверя, но не смогли, пришлось телегу с конём гнать. Конь не подходил, боялся, пришлось коня распрягать и самим мужикам в телегу впрягаться. Так и привезли зверя на главную площадь. Собралась вся деревня. Старейшины стали решать, что с медведем делать. Боялись, что это сам хозяин леса, а за убийство хозяина может случиться большая беда. Уж больно большой медведь был. Думали, решали, и порешили – медведя похоронить, как человека, со всеми почестями, на могилу камень поставить и дары принести, а в лес ещё семь дней не ходить, а то как бы жена его- большая медведица в страданиях своих не начала творить того же, что и хозяин.
Похоронили, как полагается, по законам людским. Долго потом ещё люди обсуждали, не напрасно ли сын Мары убил медведя, и что теперь будет. Поговорили, поговорили, да и забыли, через неделю все леса были полны людьми. Девки – по грибы побежали, мужики на охоту пошли. И историю эту с медведем постепенно забыли. Не забыла её только одна Мара. Она помнила ту, давнюю историю, когда мальчика её по лесу Медведица вела и привела к большому, раскидистому дереву, на большой поляне, где Мара его и нашла. В том дереве и стрелка была. Много лет прошло с тех пор, но Мара пыталась найти связь между этими двумя событиями. Эти медведи могли быть как-то связаны, но Мара никак не могла понять – как.
Лишь только через несколько лет поняла Мара эту связь, эту нить, связывающую этих двух медведей. Та большая Медведица, которая вела её сына через лес, была из другого, старого мира, в котором Медведи были хозяевами лесов, а сами леса и рощи были священны. В озёрах жили Русалки, а в полях обитали Вилы. Медведица та была в этих священных лесах хозяйкой леса, быть может, женой самого Лешего. Медведь же, которого убил её сын, был всего лишь медведем, зверем, и жил он уже совсем в другом мире, и мир этот медленно, но неуклонно менялся. На смену языческим верованиям приходила новая вера.
Осенью пришли в деревню новые люди. Они привезли указ от самого великого князя – построить церковь и ходить туда, соблюдать все обряды. А для разъяснения нового учения прислан был специальный человек. Человек этот имеет сан священный и неприкосновенный, его следовало уважать, слушать и во всём, что касается новой веры, подчиняться.
Собрано было собрание, на котором указ был зачитан и многие ушли в глубоком смущении, и не знали, что сейчас будет и что сейчас делать. Бабы плакали, дети задавали вопросы, но не могли получить ответы, как не могли получить ответы и сами взрослые. Но, указ есть указ. И церковь построили и внутри повесили образа, свечи поставили, священник каждый день служил службы, но никто на эти службы не ходил.
Прошло несколько месяцев, всё успокоилось, а нововведения стали восприниматься как что-то, не требующее особого внимания, ну приспичило кому-то построить в деревне церковь, построили, подчинились. А веровали по-старому, и, может даже ещё больше, боялись, что Боги разгневаются и, желая показать им свою преданность и послушание.
Мара всё так же лечила людей своими травами, заговорами и советами. Она в церковь не ходила, но к отцу Федору, так звали священника, захаживала часто, в дом. Отец  Фёдор приехал с семьёй и жена его, и дети были всегда рады приходу Мары.
С отцом Фёдором Мара вела длинные беседы, она уже знала все истории, связанные с новой верой, но всё же вопросов  было ещё очень много. Не могло старое так просто заменено на новое, но многое из того, что говорил священник, Мара понимала и принимала. Новая вера не противоречила старой, она дополняла, объединяла и многое объясняла.
Мудрая Мара решила, что старое она забывать не будет и своих богов не предаст, но и новому учиться будет - знания, как она уже много раз за свою жизнь, убеждалась, пригодятся всегда.
Пройдут сотни лет, и сменятся многие поколения, пока люди научатся верить по-новому. Период перехода затянется на века, и через много-много лет, крещёные православные христиане в глухих российских деревнях, придя из церкви с праздника домой, ставили свечу своему отдельному, домашнему Богу – Перуну или Велесу и молились за здоровье Домового.
А Мара выходила ранним утром в поле и собирала травы. Над головой было всё то же небо, и Солнце вставало, и такая благодать разливалась над землёй, что не нужно было всему этому миру давать какие ни  будь названия, как-то его объяснять, нужно было только всего лишь жить, и жизнь эта была везде – в каждом вздохе, в каждом порыве ветра, в каждой капельке росы. Весь мир был един. Если бы люди, как животные, не умели говорить, думала Мара, у них не было бы возможности объяснять как-то этот мир, были бы они менее счастливы или более?
Знать, как устроен этот мир, и кто его создал, какие силы руководят им и управляют движением солнца и луны, почему люди рождаются, живут и умирают – знать это, наверное, нужно, но меняется ли жизнь, если люди обладают этими знаниями? Мир существует, не зависимо от того, знаем ли мы его, умеем ли объяснять, мир живёт, каждый день встаёт солнце, и птицы просыпаются, и распускаются цветы, так это было и так это будет всегда. Это ведь только люди, благодаря своему пытливому уму, пытаются всё объяснить, понять, приспособить для себя, и, желательно, подчинить всё себе. А мир подчиняться не желает. Возможно, он даже не замечает людей, он просто есть, и живёт по своим законам. Человеку бы познать эти законы и следовать им, может тогда бы и жил он в гармонии с миром, счастливый и здоровый, ровно столько, сколько ему отмеряно и главное, безропотно принимал бы свою судьбу.











































Глава 13
Марея

Марея в третий раз обошла избу. Поправила занавески на окнах, переложила зачем-то кочергу за печь, потом села, стараясь вспомнить, что она забыла к поминальному столу.  Но в память лезли только воспоминания. Очень далёкие. Камни над озером, облака, летняя гроза и её Пётр, молодой, такой родной, его нежный взгляд, его руки. Да ещё вспомнилась почему-то древняя бабка Матрёна, которая и умерла-то лет пятьдесят назад. Почему она сегодня так часто вспоминает её? Утром похоронили Петра. Он умер на заре, совсем тихо, только шепнул ей что-то. Она не расслышала, что, и поняла, что мучить её  это будет  до самой её  смерти. Столько лет, столько долгих-долгих лет пролетели, сейчас можно сказать прошли, пролетели, иногда медленно, иногда быстро, чем дальше, тем быстрее, и, Марея, давно готовая к этому исходу, всё же оказалась не готова. Много было не сказано, не сделано, не прожито. Но вместе со всеми чувствами, в которых сейчас пребывала Марея, больше всего она чувствовала облегчение и вину. Почему вину, может потому, что он ушёл, а она осталась. Может оттого, что не расслышала его последних слов. Он так долго был рядом, что Марее казалось, что это её часть, она не воспринимала, оказывается, его давно кем-то другим, отдельным от неё, и теперь этой части она лишилась. Но лишилась ли?   Вот, кажется, скрипнет дверь и он войдёт, не может не войти, вот, скрипнет дверь… Если знать, что он здесь, и не замечать его отсутствия, он будет здесь. Марея подошла к двери, открыла её и посторонилась, как будто пропуская, пригласила к столу, налила в кружку медовухи… села напротив, как сидела всегда. Долго, долго смотрела перед собой, но кружка оставалась полной, а на душе была такая тоска, что никогда ещё Марее испытывать не довелось. Что будет завтра? Зачем будет завтра? Она ушла вместе с ним.
Марея встала, обошла дом. Поправила занавески, вынула из-за печи кочергу и поставила её на место. Посмотрела в окно. Лучше бы, так никто и не пришёл, пусто оставят её одну, со своими воспоминаниями, где они молодые и красивые, и весь мир принадлежал им, и облака, и ветер, и река и камни, нагретые солнцем.
Но гости слали постепенно собираться, это были все родственники и они заполнили весь дом. Марея сказала, где что взять, а сама села на своё место, рядом с Петром, как всегда на праздниках, и смотрела, как все рассаживаются, режут пироги, наливают медовуху и квас в кружки, как что-то говорят. Она смотрела отрешённо, но вдруг, что-то изменилось. Солнце заглянуло в окно и упало на лицо и голову её правнука, лет десяти. И он зажмурился от солнца, но зажмурился совсем, как Пётр. Потом она поймала взгляд сына – беспокойный за неё и опять она увидела, как смотрит на неё её Пётр. И ей стало неловко оттого, что она сегодня такая негостеприимная, такая неживая. Пётр был здесь, с ними, и она встряхнулась, встала и поблагодарила всех, кто пришёл. После налили и ей, она выпила и закусила, и стало ей так хорошо и спокойно, она видела, что её Пётр не ушёл, что он здесь, с ней, и только перешёл немного в другое качество. И эти взгляды, и тембр голоса, и его вещи, весь дом был заполнен им, и от этого, показалось ей, что он стал больше, он обнял всё пространство в доме и всех людей, и, если он теперь не был частью её, то он стал частью всех этих людей и частью всего этого дома. Спасибо, сказала она ему, спасибо, что остался со мной. 
Марея вышла во двор, и здесь он был, в каждом предмете, в топоре в дровах, в строениях, которые он построил.
Марея вышла за ворота, и обнаружила, что и в ветре он был, и в шелесте трав, и в деревьях, которые он посадил. Она коснулась ветвей и сказала: «Спасибо, что меня не оставил».
Теперь они уже не разлучались больше.
Марея шла в лес, и он был там. Марея шла за водой, и он за ней. Марея сушила травы, готовила настои, и он был рядом. Марея научилась не замечать его, не обращать на него внимания, а просто приняла его присутствие во всём. Он опять стал её частью и частью её мира.
А мир её был прекрасен, больше того, он был прекраснее с каждым днём. Марея любила каждую деталь этого мира. Доски старого дома, потрепанные ветрами и временем, ступени, свежую зелень, с таким упорством пробивающуюся сквозь землю, саму землю, она  удивлялась чудесам, самым простым чудесам жизни -  цветам, стрекозам, кошке, которая играла травой, Марея каждую минуту продолжала удивляться цветам, запахам, голосам  детей, и лаю собак – как прекрасно, каплям  дождя, дрожи листьев. Всё было пропитано любовью. Наконец Марея поняла истинное название Бога. И это единство. Она чувствовала любовь этого мира. Весь мир состоял из единой, большой любви. Вот так просто. И не нужно никаких других объяснений. И даже не нужно уточнять, и вообще не нужно слов. Достаточно одного слова. Солнце- Любовь. Небо- Любовь. Лес и поле – Любовь. И радость, которая пропитывает всё вокруг.
Марея стала ходить в церковь и ставить свечи за здравие и за упокой. Она выучила несколько молитв и всё, что она учила, очень нравилось ей. В этом она видела подтверждение своих мыслей, своей веры в единство этого мира, и она чувствовала действительно присутствие божественного света внутри себя, в природе и в людях вокруг.
Она научилась новой вере, не разучившись верить в своих Богов. Эти две веры прекрасно уживались в её мире.
Есть высший Бог, это разум, объединяющий весь мир, но мир этот настолько разнообразный, что ему не обойтись без помощников. Вот роль этих помощников в её сознании отводилась теперь Богам, которых она знала с детства и которым повиновалась и, которых благодарила.
То же касается сына Божьего Иисуса Христа, то идея эта была абсолютно верной. Ведь высшие Боги никогда не общаются с людьми, это только люди общаются с Богами, просят и просят, идея же, послать к людям человека, который способен объяснить всё, что от людей требуется, научить их, растолковать, глупым, как следует себя вести на этой земле, кто, как не человек способен на это. Ведь пока никто никогда не слышал, чтобы каменное изваяние что-то сделало.
И идея записать слова Иисуса Христа была верной, теперь это доподлинно известно, чего от нас хочет Единый Бог, стоящий над всеми, Абсолютный Бог, самый главный, всеобъемлющий, всепоглощающий и живущий везде. Собственно это и есть мир, мир любви, и, только поняв это, Марее стало всё это понятно и просто. Но как объяснить это людям? Они так привязаны к своим мирским делам, вещам и повседневным заботам, что никто не слушает, а если и слушает, то не слышит. Марея поняла это, сделав несколько попыток поговорить с кем-то ещё об этом. И ещё она поняла, что это невозможно объяснить, такие знания даются людям непосредственно, они сами приходят к человеку, когда он готов к этому.




Марея шла по лесу. Ей казалось, что каждое дерево она здесь знала. Вышла к реке, и каждый камень, каждый поворот реки ей знаком. Она присела на камень, окунула руки в студёную волу, и вспомнила море, солёное, как соль и огромное, как небо. И опять поблагодарила судьбу за то, что было в её жизни всё это. Теперь она сделала всё. Она пришла в этот мир, чтобы всё это сделать. Она родилась для того, чтобы встретить своего мужа, родить своих детей, воспитать их и проделать самый долгий путь – путь до моря. Стать целительницей. Она выполнила свою земную задачу. Что теперь?
В воде мелькнула тень. Что это? Женский лик какое-то мгновение смотрел на неё из воды. Ей это почудилось или это сама Берегиня смотрела на неё? Но вот по воде пробежала рябь, и лик появился снова. Что это? Наверное почудилось. Марея внезапно почувствовала жалость к этим созданиям. Она сама и её жизнь показалась ей принадлежащей тому, старому миру, и новая религия, всё это новое, которое приходит на смену старому, это всё правильно. Но, как печально, что именно она застала этот переход. С концом этого старого мира придёт и её конец.
Всплеск воды опять прервал её мысли. Это было так реально. Она не одна была на камнях у реки.  Кто-то слушал её мысли. Мало того, кто-то понимал их. И внезапно она ощутила, что этот мир и это существо хочет что-то от неё. Может её миссия на земле ещё не закончена? Что же нужно этому миру от неё? Может поэтому столько лет она живёт? Подул ветер и сорвал листья с дерева. Они закружились и опустились в реку. Поплыли, покачиваясь, жёлтые и красные осенние листья. Как венки, которые бросала она когда-то в реку. Как и люди. Они хотят только, чтобы о них помнили. А пока помнят, они живы.
Рассказать, научить, передать знания, пока ещё не поздно. Ученики. Марее нужны были ученики, которые не забудут, пронесут через года, через века. Память об этом мире, о его законах, о Любви. Память об этом мире, Мире, который существовал испокон веков, мире, сейчас уходящем, нужно сохранить его в памяти людей.
Вода опять покрылась рябью и Марея увидела, как над водой показался большой хвост и сильно ударил по воде. Брызги разлетелись в разные стороны. Попали на лицо и смешались со слезами, слезами радости, что впереди ещё много дней, наполненных важными вещами и так много дней воспоминаний.

               







































Глава 14
Мара-Марея

Ночами не спалось. Ночи стали для воспоминаний. Сначала Мара-Марея старалась бороться с, приходившей непрошенной, каждую ночь, Бессонницей. Но потом приняла её как старую подругу, садилась с ней ночью за стол, зажигала свечу, и сидели они по долгу, молча и всё перебирали воспоминания, нанизывали их на тонкую, иногда обрывающуюся нить памяти, стараясь не пропустить даже мало значимые события, обнаруживая иногда, что сейчас эти события они могли рассматривать как бы со стороны, находя в них какие-то другие, не видимые раньше значения.
Воспоминания всплывали вместе с ощущениями, звуками, запахами.
Одни приходили сами, другие требовалось выкапывать, доставать, иногда они цепочкой тянулись друг за дружкой, как тянется из сундука иной раз зацепившаяся вещь. Мара-Марея раскладывала их перед собой, перекладывала и вновь рассматривала.
Вот они бегают с детьми на поле, вот она одна идёт по лесу, вдоль говорливой речки, задумчивая и печальная отчего-то. Появлялись как бы из неоткуда люди, которых она и видела-то может однажды, но они прочно сидели в её памяти и не собирались уходить оттуда. С их неповторимыми словами, одеждой, манерой.
В её голове, а может в душе был целый мир, огромный, как вся Россия, вмещавший и поля и леса, и деревни и, даже огромный кусок моря до самого горизонта.
Мара-Марея удивлялась, как в ней, такой маленькой, может поместиться такой большой мир, но потом она понимала, что этот мир ни в ней, а она сама часть этого мира и тогда становилось понятно, как она может видеть и вспоминать все места, события и детали.
Но одна мысль не давала ей покоя – что за пределами этого её мира? Какие люди, страны, берега? Она понимала, что она вместе с её огромным миром является лишь маленькой частичкой мира гораздо большего и не постижимого для неё. И только приближаясь к этому пониманию, она приближалась к пониманию невероятной, непостижимой  силе творения  этого мира Богом. Кто как ни единый Бог мог построить, сотворить этот огромный, гармоничный, правильный мир, где всё устроено так ладно и так просто и сложно одновременно.


                *    *   *




Мара-Марея стояла на берегу реки и смотрела, как их деревянные идолы, их древние боги медленно плывут по течению реки вдаль, мирно покачиваясь, как будто не торопясь они уплывают в вечность. Этот мир уходит, уплывает и вместе с ним уплывает её старая жизнь. Ну что-ж, она должна оставить всё старое позади себя и смотреть вперёд, на новую жизнь, на свет, на надежду вновь увидеть своих близких в лучшем мире, в том, о котором горят теперь священники в церкви, в которую она ходит. Почему же тогда слёзы бегут из её глаз. Почему ей так жаль этих деревянных кумиров, плывущих вниз по реке. Это уплывает её жизнь, её мир и её воспоминания.
Она не будет плакать о своих утраченных богах, они останутся с ней. Она не будет плакать о своём утраченном мире, он не изменился, он всё так же хорош, как бы его теперь не называли. Она не будет плакать об ушедших людях, они всегда с ней. Она не будет плакать об уходящей себе – она знает, она придёт опять. В том или ином качестве, в том или ином мире. Тогда отчего же она плачет? Чего ей жаль? А жаль ей не утраты старой веры, а памяти о ней. Она будет плакать оттого, что с уходом деревянных Идолов  будет утрачена память о них. Постепенно забудут люди об её мире. Забудут традиции, уклад простой деревенской жизни. Забудут ритуалы, которые она помнит с детства и, которые соблюдала всю жизнь. Появятся, конечно, новые и правила и ритуалы, их  суть останется та же, но её старые, так привычные и так милые её сердцу - они забудутся.
Как бы ей хотелось сохранить для потомков все эти знания.
Знания. Знания, как растить детей, как растить деревья, как лечить людей, как любить жизнь, как помогать людям, как помогать Богам. Как сохранять все эти знания. Как записать, как помочь запомнить?
Заговоры. Приговоры. Песни. Сказки. Истории.
Эти истории она соберёт в корзинку вместе с травами, эти сказки она переплетёт вместе с венками, она научит своих учеников не только как выбирать и собирать травы, но какими заговорами пользоваться. Она вошьёт эти знания между стежков своих вышивок. Она расскажет им истории о Лешем- хозяине леса и о Берегинях- хозяйках озёр и рек, она перескажет им все истории, которые она знала с детства и хранила их так много лет в памяти, о Додолах и Вилах, о Домовых, Кикиморах и Караканжолах, о полуночницах и, конечно о высших Богах- Перуне и Дажьбоге, Мокоши и о Свароге. Отныне дом её будет хранилищем этих знаний. Сундуки свои она набьёт историями, сказками и быличками о прежней жизни. Она будет тщательно отбирать заговоры, и учить, учить, своих учеников и учениц. Она откроет им настоящий мир уходящих духов, наполнит их головы и сердца любовью к этому миру.
Много ещё лет впереди. Много учеников, внуков, правнуков и пока она живёт, она посвящает себя уходящему миру.
Она не уйдёт, пока не убедится, что остались после неё такие же, полные любви, настоящие хранители древних историй, люди.
Дом её превратился в место, куда дети моги прийти в любое время. Они хорошо знали, что только стоит им собраться и прийти к старой Маре-Марея, так они будут посажены в кружок, напоены настоями ароматных трав и будут слушать интересные бесконечные истории.
Сказки.
 Мара-Маревна стала сказочницей. Она зажигала лучину и начинала свою сказку.
«Жила была в одной деревне девушка. Жила она одна в домике на окраине. Девушка эта была сирота, её родители умерли ещё тогда, когда она была совсем маленькая. У девушки был только один друг – малютка Домовичёк. Вот как-то раз пошла Девушка в лес за грибами- ягодами. И заблудилась в лесу. А уже наступила ночь, и девушке было страшно одной в густом и тёмном лесу. Спряталась она под раскидистое дерево и сидит- дрожит от страха и холода, не знает, сможет ли ночь переждать, знает, что в этом лесу живут злые серые волки.  А в доме её сидит маленький Домовичёк, хозяйку ждёт, за стол не садится, самовар нем разогревает. Видит, уже ночь на дворе, а Девушки всё нет. Сидел он, ждал, ждал, и придумал – открыл он окошко и крикнул дружка своего – Дворовичка. Рассказал ему,ч то хозяйка утром в лес ушла и до сих пор не вернулась.
Дворовичёк позвал Овинника, рассказал ему эту историю. А Овинник знал Полевичка, передал ему, а потом этот слух, что Девушка домой поздно не ве6рнулась и до леса дошёл. В лесу жил Маленький Леший, сын большого Лешего и он позвал всех зайцев со всего леса и попросили их найти Девушку в лесу. Зайчики разбежались по всему лесу и стали искать пропавшую Девушку. Наконец нашли её под раскидистым деревом. За ней сам Малыш Леший пришёл и взял её за руку и помог донести корзинку с грибами- ягодами до поляны, дальше не пошёл, не может Леший из лесу выйти. По поляне к дому её проводил Полевичёк, а уже дальше Овинник встретил и ворота отворил, за Овинноком Дворовой Девушке дверь дома отворил, а там к ней малютка Домовичёк радостный подбежал, на шею к ней прыгает, смеётся, радуется. Стал он самовар разогревать и пряники на стол ставить. Потом они вместе час пить стали. На том и сказке конец. А кто слушал - молодец».
Такие сказки рассказывала старая Мара-Марея и каждый день по вечерам к ней в дом прибегали детишки, а днями то и дело приходили все, кому помощь нужна была. Всех бабушка Мара лечила, всем советы давала.
И ученики у неё были, женщины  ходили с ней собирать травы, потом она их учила делать настойки и мази, присыпки и растирки разные и рассказывала им какие заговоры от каких болезней.
А по ночам сидела Мара-Марея со своей Бессонницей и нанизывала драгоценные каменья памяти на нить своей Судьбы.
Так шло время и сколько лет прошло - старая Мара уже не считала. Она только всё старее и мудрее становилась с каждым днём. А дни всё шли своим чередом, и вот настало её последнее лето.


Глава 15
Мара-Маревна


Окутанная серебристой дымкой, сияя и искрясь, полупрозрачная птица-душа стремительно неслась с небес. Её окружал поток мерцающих искр и лёгкое облачко светилось вокруг крыльев, след от её полёта немного ещё оставался в воздухе и вдруг растворился, исчез, как будто ничего и не было, только ранняя  птаха удивлённо подняла голову, но, поняв, что ей  ничего не угрожает,  встряхнулась, растопорщив крылья и, спрятав голову под крыло, опять уснула.

Мара-Маревна бережно и ловко приняла  девочку, легонько похлопала её по новенькой попке, вот ещё один миг и ребёнок закричал во всю силу своих маленьких лёгких. Это был первый  вздох, и во время этого вздоха Душа обрела свою вторую половинку – тело. И это тельце  громко сообщило об этом Миру - «Я живу!»

Мара-Маревна закрыла глаза – Круг был завершён.
Вокруг неё кружились в бешеном хороводе души умерших родственников, озаряемые не то  отсветом божественных брызг, не то светом от зажженных свечей, а  в руках была её праправнучка,  плод её древа, лёгкий и маленький, но такой живой и такой сильный, требующий  Любви и заботы.
И она вспомнила всё – каждое мгновение своей долгой жизни - с самого  рождения и по день сегодняшний. Вся её жизнь каким-то образом стала ей сейчас ясна и чётко видима – видима до самых мельчайших подробностей, ярких деталей, забытых когда-то, а теперь ясно различимых, её жизнь теперь виделась ей бесконечной чередой связанных между собой событий, которые начались с первым её криком, когда её Душа обрела её тело.
И вот теперь, когда жизнь её  подошла к концу, новое маленькое существо начинало свой Жизненный путь.

Мара-Маревна завернула ребёнка в одеяло, положила  рядом с матерью, по привычке поправила полог кровати и подогнула поглубже одеяло под малышкой, улыбнулась матери, не произнеся ни слова,  вышла из дома. Она знала, что сейчас следует сделать – остались немногие приготовления для Пути – её последнего Пути к Вечности.
Её земная Судьба была завершена.
 

Костры догорали. Дети спали, накрытые одеждами, взрослые пили настои из трав  и тихо беседовали. Бдение закончилось.
 Люди, сидевшие вокруг дома всю ночь, встретили её вопрошающими взглядами.
«Это девочка. Назовите её Мария».- Мара-Маревна улыбнулась.
« У неё хорошая Судьба, я видела её Душу
 Идите, позаботьтесь о матери, а мне пора в путь».

Мара-Маревна  посмотрела на небо. Звёзд было полно, половинка луны висела над дальним лесом, а с другой стороны – на востоке поднимался свет широкой полосой, и в полосе этого света меркли звёзды.
 «Всё верно»,- подумала Мара-Маревна,  а люди один за другим стали потихоньку заходить в дом.
Вокруг дома всё ещё стояла почти непроницаемая темнота. Тёмное Дерево-Дуб  склонило свою макушку, как будто отдавая поклон только что начавшейся жизни. А под эти старым деревом тянут свои ручки- веточки к солнцу молодые дубки, стараясь расти наперегонки, и каждый тянется своим тоненьким стволиком вверх, качается на ветру и как большой имеет на себе уже по две- три разноцветных тряпицы, сохраняя драгоценные тайны детских желаний.
Под раскидистым этим Деревом-Дубом дети спали, защищённые от ночного сумеречного  неизвестного, которое смотрело своими  полуночными глазами из-за поля, из дальнего чёрного леса, подлетало близко, кружило над крышами, да боялось приблизиться, потому, что старый солдат, растопырив свои ветви и не подпуская никакую нечисть к спящим.  Дети спали и их  решили не трогать, только поправили сбившиеся одежды, накрывающие их, костры догорали, и на фоне светлеющего с каждой минутой мира, их пламя гасло, как бы вежливо отступая перед могучей, подчиняющей всё живое и не живое  вокруг себя, вечной силы смены дня и ночи.
 Солнце вставало. Взрослые принялись за дела.
Начался новый день и новая жизнь.



А над домом Мары-Маревны повисла Радуга. Один её конец находился в мире живых, а другой в мире мёртвых.
И по этому пути Душа старой Мары-Маревны  отправилась в свой последний путь. Свеча догорала, и это было правильно. Две половинки круга сомкнулись, и от этого получилось одно большое радужное колесо, но видеть это колесо могут только те, кому уже открыта дверь.
И её Свеча догорела.


Кот соскочил с лавки, потянулся, зевнул и отправился по своим кошачьим делам, слыша, как женщина, перед тем, как помыться в бане, прочла заговор для доброго дядьки-Банника, плеснула воды из ковша на печь, но печь не зашипела, она остыла за ночь, но вода была ещё тёплая.
Была середина лета…..