Счастье в ладошке...

                ДОРОГА В НИКУДА
               

          Проучившись три с лишним года в Москве, Горин имел представление о том, какие  бывают женщины, знал  их немного и понимал всю прелесть юной Наташи с её целомудрием и женственной мягкостью, с её цельностью и живым темпераментом. Мысленно называл Максима «кретином», не подозревая, что и  тот  хорошо знает цену своей жены, но считает, что уплатил за неё  даже больше  того, чего она стоит сама: подарил ей свою фамилию.  Пусть теперь и отрабатывает  эту самую цену.
        - Наташа! Ну кто это с мужем едет на море? Ты кого-нибудь из нас возьми! –  шутили ребята, узнав, что Максим взял  две туристические путевки. – Смотри, наш Вадим глаз с тебя не сводит.
        Вспыхнула Наташа, рассердилась.
       - Слушайте, черти, имейте совесть! Зачем девчонку дразните! – защищал Наташу Горин. – Не о чем говорить больше?
      Целая буря клокотала в Наташиной груди. Выросшая без отца и матери, рано ушедших в мир иной, и воспитанная женщиной, преданной даже мертвому мужу, наслышавшись в доме разговоров, что главное в семье – это мужик, что за ним всегда надо быть, как за крепкой стеной, она так и поступала.
       Одним словом, пропитанная духом культа мужчины, она не могла понимать юмор этих добрых  шуток, потому что в деревне никому не пришла бы в голову мысль вот  так шутить.
       Вспышки проходили быстро, и Наташа уже грезила  о море. Видела его лишь  в кино, на картинках, сама что-то пробовала рисовать, но так ощутимо  представить настоящее море не могла. Самое главное, что поднимало её настроение – это возможность побыть с мужем без забот и хлопот:  отдыхай себе, купайся,  качайся на голубых бездонных волнах, а за тебя побеспокоятся другие: и накормят, и обогреют.
      Накануне отъезда пришло письмо из деревни, в котором Мария Степановна просила, чтобы привезли к ней на лето Андрейку  молочком парным отпоить  да свежим воздухом надышаться. И пусть Максим  приедет, а то дом без мужика столько лет и зим, всё прохудилось, а вчера соседская корова забор повалила.  Просто беда!
       Решили ехать все вместе, а оттуда уже – к морю. Собрали чемоданы, напихали сумку для малыша и кое-что  захватили из городских магазинов для Марии Степановны.
       Наташа очень радовалась предстоящей встрече с родными местами, которые в горькие минуты не раз вспоминала.  Всё было готово в дорогу. Они торопились и  волновались.
       Дорога была неблизкой. Немного отъехали и,  измаянный  духотой и скованный малым пространством  Андрейка закапризничал: то ему хотелось домой, то пить, то есть.  Наташа успокаивала его, как могла, и нервничала:  людям покоя нет.
      Проехали километров тридцать. Первая остановка. Обрадовалась:  пусть сынишка  побегает возле автобуса.  Лишь только покинули его, услышала голос Максима:
      - Вот что, Наталья!  Дальше  сама езжай, а мне надо здесь заглянуть к одному товарищу. Приеду к вам завтра.
      Наташа побледнела.
     - Как сама? У меня же сын и вещи...
      - Ну, надо мне,  Натаха! Надо позарез! Тебе люди помогут, а там встретят тоже люди.  А как другие женщины ездят и с багажом и с дитём?
       Не просила и не умоляла Наташа Максима ехать дальше вместе. Стояла и растерянно решала практическую задачу, с недоумением глядя на мужа.
      - Понимаешь меня или нет? – сердился уже Максим. – Я обещал. Меня ждут.
      Да, она понимала, что плохо обещать и не выполнить обещание, но никак не понимала, почему и кому обещал?
      «А, может, так и надо, - думалось ей. – Может, я  чего-то в этой жизни не понимаю.  Иначе, почему так злится муж?»
       Стояла молча, а по щекам текли непрошеные горькие слезы, слезы какого-то безысходного одиночества,  чего она больше всего боялась. Знала, что Максим не любит слёз, знала, но они текли и текли, словно ливни из грозовых туч.
       - Тоже мне жена! – раздался шипящий недовольный голос. – Из-за тебя и твоих капризов  срывается встреча... – прошелестело снова над ухом, и Максим  зашел в уже клокочущий автобус.
      Ехали молча.  Андрейка сразу же уснул. Максим всем своим видом показывал, какой тяжкий крест выпал на его долю, а Наташа, перекладывая в своей голове  все ситуации, случившиеся в дороге, уже понимала, что  она рядом с мужем очень одинока.
      Мария Степановна, завидев  еще издали гостей, побежала им навстречу, вытирая на ходу руки о фартук.
     - О Боже мой! – чуть не голосила  она от радости! – О деточки мои! Что же вы не написали, что приедете? Наташенька, давай мне малыша!  Я ведь не видела его...  Соскучилась, не знаю как.
      А через пару часов уже заглядывала в Наташкины потемневшие глаза.
     - Как ты, доченька, живешь?  Как там тебе? Не обижают ли? – а у самой сердце заходилось от нехорошего предчувствия. – Выросла ты, изменилась.
       - Тётя-мама, всё у меня хорошо.  Сынишка у меня какой славный!
      - А муж?
      - Муж тоже хороший.  Заботится о нас. Не пьет, как другие.  Работа у него хорошая.
      - Ну и слава Богу, ну и слава Богу! – приговаривала Мария Степановна, хотя сердце подсказывало ей:  «Не всё хорошо у Наташеньки!  Не всё...»
    
                У САМОГО СИНЕГО МОРЯ
               

         Море  было тихим и ласковым. Наталья в роскошном  светло-зелёном   купальнике плюхнулась в теплые морские волны.
       - О-о-о!  Оно соленое! – вырвалось у неё. Стоящий на берегу парень удивленно вскинул брови:
      - Девушка, а вы думали, что море  сладкое?
      Если б не вода, он увидел бы, как она покраснела. Стало неловко:  здесь люди с морем на «ты»,  а она впервые в жизни ступила в его  могучие и бескрайние воды.
    «Вот дура,  так дура!  Знала же из книжек, что море соленое, а вот с перепугу, а, может, от большой  радости выпалила  нелепость и людей насмешила.   Деревня! – продолжала корить себя Наташа. - Прав  Максим, упрекая, что  я не умею вести себя.»
        Настроение  испортилось, но ненадолго: море приводило её в такой восторг, что, плескаясь в его волнах, забывала обо всём на свете. Выходила из моря, садилась на берегу, и, не сводя восхищенных глаз, смотрела на него, пытаясь понять,  какого же оно цвета. А потом бродила по берегу, разглядывая мокрые разноцветные камешки. Присядет,  очарованная рисунком на них и свежестью красок, глаз не сводит: погладит рукой, к щеке поднесет – гладенький,   ласковый.  Бежит к мужу  и нежно шепчет:
    - Максимушка, посмотри какой!  А стрелочки как разбегаются в разные стороны!..
     - Угу! – не поднимая головы, занятый карточной игрой, буркнет Максим, не разделяя её восторга. – Удивляйся! Удивляйся! Но без меня!
    Радость её не принята. И ничего не понято из того, что виделось ей в этом разноцветье. Грустно. Да ещё так одиноко. Сядет у самой кромки воды и смотрит, как волна накатывает  к её ногам, а потом убегает, чтобы снова вернуться и омыть её, Наташины, ноги.  И ей кажется, что волна оглядывается на неё, вроде бы, зовёт за собой.  Вновь возвращается и снова приглашает за собой. И так ей хочется уйти за волной, далеко-далеко, туда за горизонт, где сливается море с голубым небом.  Нет, не утонуть! Нет»  Ей жить хочется... А подумать наедине с роскошной и игривой природой...
      Наташа, скучая в одиночестве,   мечтала:
     «Вот если бы стать каплей и слиться с волной, чтоб она покачала её, Наташу, убаюкивая, как маленькую . Тогда не надо было думать, почему у неё всё не так, как у других, почему Максим часто говорит ей: «Люблю», а она совсем этого не чувствует. И почему с ней не рядом Горин...- и запнулась, захлебнувшись этой недозволенной мыслью. Она боялась думать о нем, ибо сердце начинало давать сбои, а затуманенные глаза видели перед собой стройную влекущую фигуру Вадима и его черно-горящие глаза, когда он смотрел на неё. – Если бы стать каплей!..  Хоть на время...  Отвлечься бы!»
       Наташе в минуты большой грусти, когда наваливалось на неё еще не осознанное до конца одиночество, всегда хотелось кем-то быть, чтобы подумать, чтобы забыться. Зимой, разглядывая узор на морозном стекле, начинала себя чувствовать частью рисунка и, застыв, стояла, отрешенная от реальности.  «Язык проглотила, что ли?» - слышался окрик мужа, и она в то же мгновенье убегала от своих мыслей туда, куда её только что позвали.
        Иногда, заинтересовавшись, над чем же колдует его жена, подходил к ней Максим и насмешливо хмыкал, заставляя её сжиматься и краснеть.
        Что касалось машин и техники, Максиму всё было ясно: там полезно, там  материально. А то, чем , по его выражению,  «занималась» Наталья – это всё от безделья. И считал, что такие вещи надо изживать и лечить, как болезнь.
         И лечил, пытаясь грубо вырвать сущность,  данную Наташе  природой, и взамен натолкать своей сущностью, более рациональной.
        Как чужое, инородное тело Наташа отторгала эту начинку, чувствуя боль и насилие над собой, терзаясь между взаимным непониманием и чувством супружеской преданности, впитанным с молоком матери и закреплённым всем укладом жизни в крестьянской семье, где она  с рождения воспитывалась и росла до самого замужества.
       И здесь, у моря, её часто не покидало чувство  одиночества. То, на что  она рассчитывала, отправляясь в свое первое путешествие  с мужем не только не оправдывалось, а возникало даже нечто обратное:  недоразумений  было настолько больше, на сколько увеличилось точек  их соприкосновения.
       Наташа любила нырять  и однажды, подплыв к Максиму,  неожиданно  вынырнула у него перед носом, чтобы поиграться с ним. Максим  вздрогнул, ибо испугался и, придавив Наташину голову рукой, толкнул её обратно в воду. Улыбаясь, Наташа вынырнула, приняв шутку мужа, но снова под силой его руки очутилась под водой.
       -  Максим,  хватит! – почти захлебываясь,  успела  сказать, но рука мужа вновь утопила её голову,  придерживая в морской соленой воде.  Силы и дыхание убывали.
     - Макс... – и снова вода накрыла её.
      «Конец!»  - промелькнуло в  голове, когда в очередной раз вынырнула и увидела занесенную над своей головой  мужскую  руку и смеющегося Максима.
      - Ты что, парень, дурак?
       Пришло спасение.  Заметив, что Наташа уже  нахлебалась воды,  к Максиму  подплыл инструктор,  силой толкнул его, а Наташу, выхватив из глубокой воды, потащил на себе к многолюдному берегу.
      Обессиленная, ничего не  соображая, легла на песок и почувствовала, что она, как пушинка, переворачивается вместе с землей.  Никто сейчас ей был не нужен, кроме сына... Кроме этого единственного утешения...
       «А ещё... А ещё Горин был бы рядом...» – шевелилась в душе непрошеная мысль, и где-то там, в глубине сердца,  затаилась. Не пропала, нет, а притихла...
       - У-у-у-у,  злючка! – донесся до неё недовольный голос мужа.  - Даже поиграться  с  ней нельзя, - рассказывал он тому же инструктору, который выговаривал ему за  его неблаговидный поступок.
       Обвинять Максима в преднамеренной жестокости вряд ли было бы справедливо. Он не был жестоким, а у своих подчиненных даже котировался, как хороший начальник:  выслушает, поговорит, посоветует, даже  расспросит о делах. Да и женщин жалел, когда понимал их боль или беду. Но боль для него существовала лишь физическая.
       Выросший в семье единственным ребенком  (не в ясельках и садиках, а при матери), он совершенно не умел согласовывать себя с кем-то, если не вынуждали обстоятельства. Чувствовал  только себя и всё подгонял под себя, не подозревая, что есть другие, чем у него, Максима Гаврилова, мысли, чувства и желания.
       Его мать, гордая и суховатая женщина, сумевшая внушить сыну много полезных жизненных вещей, не дала ему ни малейшего понятия о чувствах нежности и чистой человеческой ласки. Она любила сына, она боготворила его; пеклась о его благе, но, боясь разбаловать ребенка, не передала ничего из этих тончайших и нежных оттенков, которые воспринимаются только от матери с её нежностью и лаской.
       Где-то внутри недоразвитыми зародышами  Максим ощущал их потребность, так и отдачу, но проявлялись они не в чистом виде, а чувственностью и грубостью необузданного характера. Его-то и не понимала нежная и ласковая Наташа.
       Максим и сам порою страдал, потому как его неудержимо влекло к жене, а взаимности в последнее время не получал. Немного позже понял, чего хотелось Наталье, и как мог стремился вернуть потерянное по его, Максима, вине, но течением жизни её уже относило от него всё дальше и дальше.
       А пока...  Здесь, на море,  да и после отдыха, он был уверен в своей правоте и непогрешимости и все неудачи  в семейной жизни списывал на счёт жены, не похожей «на других»,  отстраняя её и подавляя, если не саму любовь, то готовность любить преданно  и бесконечно.
       Как-то вечером  они собрались прогуляться в городском парке.  У Наташи был добрый характер и довольно отходчивый. От любой мелочи она могла окунуться в бездну отчаяния и тоски и от другой, такой же мелочи, могла вынырнуть оттуда. А что касалось отношений с мужем, то всегда была оптимисткой и не теряла надежды на лучшее. Надеялась подбирать слова, которыми будет отпускать все тревоги, и он в конце концов поймет её до самой глубинки, перестанет злиться и кричать на неё.
         День был воскресный и к отдыхающим курортникам добавилась какая-то часть населения города. Настроение у Наташи было хорошее: вокруг музыка, чистая зелень, свежий морской воздух и ласковые лучи утреннего солнца.
      Услышав знакомую мелодию вальса, Наташа подняла глаза на Максима:
       - Пойдем, Максим,  потанцуем, - и показала рукой по направлению скопившихся людей. – Звучит мой любимый вальс.
       - Нет! – услышала резкий ответ. – Мы пойдем в другую сторону.
       Наташа не знала, отчего и здесь, где все отдыхают и веселятся, муж  носит в себе столько злости и непримиримости с нею, его послушной женой. Не знала и не могла ответить на этот и другие многие вопросы.  А Максим в это время уже удалялся по аллее в ту сторону, куда минутой назад указал  своей волевой рукой.