Листопады

       «Это тринадцатый день месяца листопада. Сегодня я точно знаю, что всё, что я знаю - абсолютно не точно. Как раньше- не будет. Мой мир повреждён»
                Валентина.

       Каталина сидела на краешке кровати, прямая, как натянутая струна, со сложенными на коленях руками и застывшим взглядом, устремлённым в окно. Там, по ту сторону комнаты, как обезумевшие птицы, метались опавшие с деревьев листья цвета меди и тёмного золота. Стальной и острый как бритва ветер, казалось,  разрывал пространство на клочки, оставляя то здесь, то там, осколки ледяной пустоты. Каталина чувствовала себя так, словно в её животе скрутились в тугой клубок ядовитые змеи; и она, не шелохнувшись, следила за ними - и за тем, что творилось в мире снаружи.         
Всё было не так. Её синонима* не было уже целый месяц, так прежде никогда еще не бывало. И старшая сестра...             
       При мысли о Валентине она поморщилась как от боли. Это была уже вторая их крупная ссора, и всё из-за... об этом Каталина даже думать не хотела.   
Ей вдруг вспомнилось, как ей было пять,а Валентине – десять, и как сестра учила её шить куклам платья и чепчики, а она всё время колола пальцы иголкой. И как они клялись друг другу, держа ладони над пламенем свечки, что «Тина навсегда и Лина навсегда».
А теперь всё, что должно было быть навсегда, рушилось с треском и звоном разбитого на осколки времени и пространства. Их мир был повреждён.

       «Тринадцатый день месяца листопада.
С  каждой осенью это становится всё яснее, а этой – как никогда ясно: всё летит под откос, остановить не получится.
Много лет назад, когда Тине было одиннадцать, ей не удалось спасти Конрада. С тех пор как будто что-то сломалось, и Тина стала другой. Она винила себя во всём, хотя теперь я понимаю, что она сделала даже больше, чем было возможно. Но теперь,когда я вижу её такой, какой она была сразу после смерти Конрада, мне становится страшно.
Мне и сейчас за неё страшно. А ещё я боюсь, что могу её потерять»
                Каталина.

       С болезненно-напряжённым вниманием Валентина следила за тем, как Корделия аккуратно складывает засохшие бутоны и лепестки роз в плетёную корзину, украшенную кремово-жёлтыми лентами. Руки Корделии почти всегда пахли цветами; и, глядя на неё, Валентина сразу вспоминала оранжерею или её маленький, уютный и словно игрушечный магазинчик, где все полки были заставлены разнообразными флакончиками цветочных масел и духов.
       Сейчас Корделия казалась полностью поглощенной работой, и Валентина могла беспрепятственно рассматривать её профиль, пушистые тёмные ресницы, воздушные светлые локоны, выбившиеся из-под чепца. Это успокаивало её, как будто мысленно она рисовала потрет, сосредотачиваясь на линиях, игре теней и света…
- Кто такой Конрад? – внезапно спросила Корделия, продолжая всё так же складывать в корзину маленькие бутоны цвета пожелтевшей бумаги.
Валентина вздрогнула, словно очнувшись.
-Сегодня, когда я ночевала у тебя, ты несколько раз произнесла это имя во сне, - почувствовав её вопросительный взгляд, пояснила Корделия. – Мне казалось, тебе снились кошмары. Так кто он?
       За окнами оранжереи ветер рвал в клочья воздух, осенние листья, как раненые птицы, стучали в стекло. Где-то вдалеке в шуме ветра слышался то ли волчий вой, то ли плачь ребенка.
- Он был моим синонимом, - сказала Валентина.

       Мне было одиннадцать, ему – около тридцати.Такая большая разница в возрасте для синонимов - редкость, но это не помешало установлению контакта. Мы часто чувствовали настроения друг друга, ловили мысленные образы, могли говорить друг с другом во сне… Конрад жил далеко, но мы вполне могли бы общаться и на расстоянии, если бы однажды он сам не захотел приехать, чтобы увидеть меня. Я знала, что далеко не все встречают своих синонимов, и мне казалось… казалось, что я особенная, раз Конрад встретится со мной.
Я знала и то,что синонимы, так же, как братья или сёстры, не всегда становятся друзьями. Но Конрад стал мне не только другом, но и хранителем моего спокойствия, которым никогда не смог стать для меня отец. Я чувствовала себя защищённой и нужной…как никогда до, и уже никогда после.
       У него были глаза как у меня – светло-карие, с золотыми прожилками, и он так же, как я,морщил лоб, когда задумывался о чём-то. Но с того самого момента, как я его увидела, мне стало казаться, что какая-то важная часть его мыслей и чувств ускользает от меня – как будто он сам не хотел мне её открывать. Или я не хотела это понимать, хотя в глубине души всё чувствовала и знала.
       Конрад умирал. И ему никто не смог бы помочь. Никто, кроме меня. Я узнала об этом от Коччинеи, которая была тогда моей наставницей. За несколько дней до дня моего рождения она рассказала, что Конрад серьёзно болен, и жить ему остались считанные месяцы, если только его синоним не передаст ему часть своих жизненных сил. Я была единственным синонимом Конрада, и согласилась не раздумывая. Но Коччинеа объяснила, что такой обмен можно совершить только перейдя по мосту Солютио, и только с согласием Конрада. Мост этот вел через крутой обрыв к противоположной стороне реки Дормы, и становился видимым и осязаемым лишь для того, кто окончательно принял решение и в нём не сомневался. Но это казалось мне тогда пустяком, гораздо сложнее было убедить Конрада. Я хорошо помню, как после тяжёлой ночи уговоров он, уставший и бледный, с тёмными кругами вокруг глаз (казалось – моих глаз), укутывая меня в тёплый плед, шептал что-то о том, что без него мне будет не так уж и плохо, что мне нужны силы, чтобы прожить долгую и счастливую жизнь, и этими силами я не должна ни с кем делиться.
- Но без тебя в долгой жизни и смысла не будет, - горячим шёпотом уверяла я.- Да и Коччинея сказала, что самое страшное, что случиться со мной, если я с тобой поделюсь – заболею и пару недель полежу в постели.
       Я соврала, моя наставница предупреждала меня о куда более серьезных последствиях. Но иначе он ни за что бы не согласился.
       Чтобы скрыть свои настоящие мысли и чувства от своего синонима, надо по-настоящему хотеть этого, надо решиться…
Родители узнали обо всём, когда мы уже отправились в путь. Отец был в ярости, а мать чуть с ума не сошла от беспокойства, но они были вынуждены признать, что как моя наставница, Коччинеа не имела права скрыть от меня правду. И вот, как мне казалось, полная решимости, я ступила на хрупкий, появившийся, словно из ниоткуда мост. Конрад держал меня за руку, он был бледный и молчаливый. Он казался мне очень высоким в своем длинном тёмно-сером плаще, его лицо было строгим и странным, ветер трепал его тёмные, почти чёрные волосы… Таким я запомнила его в последний раз. Он не был тогда ни красивым, ни особенным, он не казался мне ни самым смелым, ни самым мудрым. Он просто был самым нужным.
       Внезапно налетел сильный ветер, ледяной и острый, как бритва, сбивающий с ног. И на секунду, всего на одну секунду я засомневалась, смогу ли я.
Я помнила о том, как я однажды спросила его, будем ли мы друзьями, а Конрад полушутливо сказал: «навсегда». И вот, в один момент всё, что должно было быть навсегда, рушилось с треском и звоном разбитого на осколки времени и пространства…
Мост буквально расползался под ногами, как если бы был соткан из дыма. Рассеивался, как видение, и никаким усилием воли я не могла уже его удержать. Никакого падения я не помнила. Знаю только, что очнулась через несколько дней с воспалением лёгкихи твёрдым пониманием, что Конрада больше нет. По моей вине.
Я знаю, что вместе с ним я потеряла какую-то часть себя, но также знаю, что во мне появилось и что-то новое. Я стала другой. Если бы мне снова пришлось пройти по тому мосту – я никогда бы не усомнилась.
За долгое время я свыклась с мыслью, что у меня не будет другого близкого друга, кроме сестры. Но два года назад появился Артур… вернее, он всегда был, но я и не подозревала, что у меня может быть два синонима, а потому упорно не замечала,что в мои собственные настроения и мысли порой вплетаются чьи-то еще. Ну, а дальше ты знаешь…

       Ветер барабанил в окна оранжереи, словно хотел разбить их вдребезги. Поднималась сильная буря, и из этого хрупкого укрытия мир казался величественным, опасным и неуютным.
… и странно хрупким.
- Ты неможешь винить себя в том, что случилось с Конрадом, - наконец сказала Корделия.– В конце концов, ты была ещё ребёнком.
Новый порыв ветра не дал Валентине что-либо ответить или возразить – стёкла оранжереи задрожали, ветер врывался внутрь, становилось темно.
- Нам нужно в дом! – решительно сказала Корделия, рывком вставая с узкой деревянной скамьи. – Здесь небезопасно.

       «13день листопада.
С самого утра ячувствую себя так, слово стремительно падаю вниз, и даже не в пропасть – в пустоту. И ни словом, ни взглядом, ни мыслью не могу ни за что ухватиться. Я не могу остановить это падение, и не могу не ощущать его.
Единственный близкий человек в моей жизни – Кара, мой синоним. Но сегодня я чувствую, что окончательно теряю с ней связь…»
                Корделия

       Коччинеа была похожа на пиковую даму,какой её рисуют на игральных картах: женщина с острым профилем и гордым взглядом, в чёрном платье с глубоким вырезом и с маленькой шляпкой-котелком, приколотой шпильками к тщательно уложенным темным волосам.
- Вчём дело, Каталина? – спросила она, присев на краешек кровати своей младшейученицы
Девушка, неопределённо покачала головой, не отрывая взгляда от окна.
- Это из-за Тины? Или потому что твой стноним не появлялся?
- Что из-за Тины? И при чём тут Альфред? - неожиданно резко и зло отозвалась Каталина.
-Сутки не выходишь из комнаты, - спокойно пояснила Коччинея. – Ничего не ешь.
       Каталина тяжело вздохнула и на секунду закрыла лицо руками, словно хотела спрятаться от необъяснимого горя ,переполнявшего всё её существо.
- Всё ведь плохо, правда? – на этот раз жалобно и как-то совсем по-детски спросила она. – Поднимается буря, в воздухе такое… как будто мир рушится!
Вместо ответа наставница взяла её за руку и легонько сжала ладонь.
- Тина думает, что я злюсь на неё потому что мне не нравится её синоним. Но дело не в Артуре, я его почти не знаю. Дело в ней самой… Она не видит этого, но она какбудто старается восполнить то, что не спасла Конрада, и ведёт себя так, какбудто Артур – это и Артур и Конрад одновременно. После того, что было, она заранее боится его потерять. Она заранее готова бросится спасать его, не думая о себе. А мне за неё страшно.
- И почему же ты злишься на неё за это? – спросила Коччинеа. – Разве сейчас ты ведёшь себя не так же, как она? Разве не боишься её потерять и не бросаешься уже заранее на помощь?
- Но Валентина не видит никого вокруг, она только старается исправить свою «ошибку»! А ведь у неё есть я, у неё есть Франк в конце концов!
- А утебя есть я, и есть Альфред, - с мягкой улыбкой ответила Коччинеа. – Видишь ли, вы с сестрой похожи больше, чем ты думаешь. И то, за что то, что тебя в ней злит – черты твоего же характера.
       Откуда-то снаружи послышался пронзительный звон. Это ветер разбил окно оранжереи.
- Мне страшно, - призналась Каталина. - Миррушится, да?
- Да,- сказала наставница. – И нет. Он никогда не будет разрушен окончательно, но таким, каким мы знали его до сегодняшнего дня, он никогда уже больше не будет.Сейчас страшнее всего. Мгновение ДО – всегда самое сильное. Мгновение ДО боли сильнее боли, мгновение перед самым страшным известием всегда вспоминается сбольшим ужасом, потому что сердце тогда останавливается, нестерпимо сжимается в болезненный комок, а мгновение перед любовной кульминацией…
-Всё, молчи! – строго сказала Каталина. – Я, в конце концов, ещё ребёнок.

       «Тринадцатое число. Листопад.
Я знаю, что после сегодняшнего дня наш мир изменится окончательно, и хочу принятьэто всем сердцем – но это непросто.
Это не пространство, не время разрывается в клочья – рвутся нити. Все старые связи, привязанности, обещания и клятвы будут оставлены. Мы перестаём чувствовать своих синонимов, любимых, родителей, братьев, сестёр. И дальше придётся идти,не опираясь друг на друга, самим. Для этого нам нужно быть сильными.
Никто из нас больше не будет зависеть от другого. Мы больше не будем привязаны, мы сможем только любить. Нам нужно будет стать сильными,чтобы любить в этом новом мире»
                Коччинеа


       ;Валентина плотно задернула шторы, чтобы не видеть безумно кружащихся листьев и не слышать едва уловимого звона стекла. Но пустота и холод окружали её даже здесь, в этой маленькой уютной комнате, где прошло её детство. Пустота таилась в бархатных подушках, в ящичках комода, в складках потускневших платьев старых фарфоровых кукол. Холод сквозил из щелей платяного шкафа, а ветер, ледяной и серебристый, как амальгама, словно сочился прямо сквозь зеркало, раскачивая "ловушку для снов", висящую над Валентининой кроватью. 
       Всё пошло под откос не с момента смерти Конрада, это случилось намного раньше. Одни говорили, что сказки нас предали, а другие считали: мы сами предали их. Коччинеа рассказывала когда-то о том, как История, которая должна была однажды сложиться из множества мелких историй в прекрасную мозаику, полную ярких красок, начала рассыпаться. Валентина помнила, как её наставница что-то чертила мелом на доске в классной комнате, пропитанной солнечным светом, и говорила о том, как главные герои не случившихся сказок сами предали свои истории. Многочисленные девушки клана Остин, в невесомо-воздушных кремовых платьях, одна за другой променяли свою любовь на страхи и сомнения, малышка Долорес Хейз потеряла букет маргариток... Валентине запомнились в основном истории девушек, потому что в глубине души она приравнивала себя к ним. Она стала одной из тех героинь, которые предали свою историю, усомнившись в следующем шаге на мосту Солютио. Но началось всё не с неё, а намного, намного раньше. 
- Ты звала меня, Тина?   
       Девушка обернулась на звук голоса Франка. Холод таился и здесь, в его голосе; и пустота, казалось, сопровождала его. Она звала его не за тем, что собиралась сделать сейчас - решение пришло мгновенно. Ещё минуту назад ей хотелось броситься к нему, ища иллюзию защиты в его ненадёжных, но тёплых объятьях, проливать слёзы на его безупречной серой жилетке, говорить что-то горькое, не важно, что... Но полунасмешливый холод и стальной взгляд заставили Валентину быть сильной.- Да, - сказала она. - Я разрываю помолвку.   
- Зачем? - невпопад спросил Франк, внезапно растерявшись и словно расплескав холод своего голоса. 
       Валентина усталым жестом поправила волосы и безвольно опустилась на кровать, как кукла, у которой внезапно сломались шарниры. 
- Мы не любим друг друга, - сказала она. Снова завыл вдалеке ветер, а едва уловимый звон стекла напомнил комнату. Слабо и отчаянно трепетала над кроватью "ловушка для снов".              У Франка глаза - цвета этого страшного ветра. Стальные, холодные. Изредка в них пляшет солнечный свет, и тогда Валентина греется о него, как котёнок - о тонкий луч, упавший на паркет из окна гостиной. Но не сегодня, не сейчас, никогда больше... 
- Я люблю тебя, - просто и бесцветно отозвался Франк, садясь на краешек кровати.   
       Девушка грустно усмехнулась и покачала головой.   
- Ты не приходишь, когда мне плохо. Ты не приходишь, когда тебе плохо. Ты не скучаешь, когда меня нет. Ты только считаешь меня хорошей. 
       Он не ответил, и только взял её ладонь в свою руку, принявшись легонько перебирать её пальцы, словно стараясь успокоить. 
- Ты не просто хорошая, ты самая лучшая, - тихо сказал он. 
- Но не самая нужная? 
- Нет. 
       Валентина придвинулась ближе, подобрав под себя ноги, и обняла его, упершись подбородком в плечо. - Значит всё правильно, - проговорила она почти шёпотом. - Если закончится эта буря и будет "потом", если захочешь, мы всегда будем рядом. Но не вместе.   
- Ты уверена?               
       Франк обернулся, чтобы взглянуть ей в глаза. Девушка быстро кивнула, а затем вдруг дотронулась ладонью до его щеки, приблизилась и легко поцеловала, едва прикоснувшись губами. 
- Теперь иди, - сказала она, со странным равнодушием глядя, как слегка потеплели его глаза. 
- Ты ведь любишь меня, - полувопросительно произнёс Франк. 
- Не достаточно. ; 

       "...Конрад был примерно моим ровесником, и иногда мне казалось, что он вполне мог бы быть и моим синонимом. Но так вышло, что единственным синонимичным мне человеком был мой собственный брат, который умер ещё ребёнком. Родственники редко бывают синонимами друг друга, но это почти неизбежно среди двойняшек...
       Я никогда не жалела себя за свое одиночество. Большую часть моей взрослой жизни у меня были мои воспитанницы, Тина и Лина. Но в тот момент, когда в нашей жизни появился Конрад, а потом так трагично исчез из неё, я чувствовала и жалость, и горечь, и разочарование.
       У них с Тиной была необыкновенная связь. О такой слагают легенды и сказки. В ней не было примеси влюблённости, редкой для синонимов и запретной для их разницы в возрасте. В ней не было ни грамма соперничества и ревности. Они просто были частью друг друга, они были самыми верными - и самыми нужными. И вот потому я и была уверена, что Валентина сможет его спасти. Это казалось мне чем-то предрешённым, записанным ранее в какой-нибудь старой книге, как то, что Герда спасла Кая, а принц разбудил свою спящую царевну. Но что-то случилось на том мосту, и сказка рухнула. 
       А сейчас рушится и вся та "сказка", в которой мы жили так долго."
                Коччинеа

       Каталина уже не ждала Альфреда. Она вообще никогда не была так сильно привязана к своему синониму, как её сестра: вместо этого она была привязана к самой Валентине. Но любая привязанность - как невидимая верёвка, которая незаметно душит тебя и того, к кому ты привязан, стоит тебе отойти от него далеко.   
       Каталина не любила верёвок. И она отказывалась считать свою любовь к сестре - таковой. Может быть, именно поэтому её и не испугали слова Коччинеи о том, что вскоре наступит момент, когда каждый останется один, без нитей человеческих связей, сколько бы людей не было рядом. 
- Рядом - это не значит "вместе", - говорила её наставница чуть больше недели назад в прохладной, но всё же уютной классной комнате. 
- Я понимаю, - без тени эмоций отвечала Каталина, затачивая о грифель карандаша о кусок картонки. - Я и не хочу, чтобы кто-то, кроме Тины был со мной вместе. 
- Даже Альфред? 
- При чём тут Альфред? - пожала плечами девушка. 
- Он твой синоним. Хотя... ты права, и скоро это уже не будет иметь никакого значения.   
- Это как? Для всех так? 
- Для всех, - мягко подтвердила Коччинеа. - Это называется "сепарация" или отделение. ;Рано или поздно - скорее,рано, судя по всему - наступит такой момент, когда каждый из нас останется без нитей, связывающих его с другими людьми. Люди были созданы зависимыми друг от друга, это у них в крови, так что, мир должен будет фактически перевернуться, чтобы это изменилось. Но это необходимо. 
- Хорошо, - ответила Лина всё так же спокойно. - Я даже думаю, что так лучше. Но зачем? То есть... почему это не просто хорошо, а именно необходимо? 
- Я всегда считала, что дело в том, что люди должны будут стать самодостаточными и сильными, чтобы выжить в мире, каким он становится. Но... оказалось, что всё наоборот, и это мир становится таким, чтобы люди стали сильными... 
- И одинокими? - перебила Каталина. 
- Нет. - Коччинеа задумалась на минуту, крепко сцепив пальцы в замок. - Нет, это... не так просто понять, но всё немного иначе. Всё дело в любви. И происходит всё это - ради любви.   
       Любовь и привязанность - разные вещи. Но именно привязанность люди чаще всего и называют любовью.  Истинной же любовью они зовут зависимость. Но такая "любовь" не делает нас сильными; она отнимает силы. Если ты чувствуешь, что не можешь жить без кого-то, что тебе трудно дышать, когда его нет рядом, если ты чувствуешь, что отдашь за него жизнь не раздумывая, даже когда этого и не требуется, - о твоём чувстве, возможно, сложат легенды. Его назовут любовью, величественной и прекрасной. Но это - не любовь.   Для того, чтобы любить по-настоящему, зависимость только мешает. Она не даёт разглядеть человека таким, каков он есть, заставляет тянуться к нему, чтобы быть рядом во что бы то ни стало даже тогда, когда это причиняет обоим боль. Для того, чтобы любить по-настоящему, нужно видеть того, кого любишь, не зависеть от него, не быть привязанным невидимым канатом, а дать свободу тогда, когда это нужно, и быть свободным и цельным изнутри - без него.

Каталина не смогла тогда до конца понять того, что сказала ей Коччинеа. Объяснение казалось запутанным, и она, как ни старалась, не могла отнести его к себе. Нужно отпустить тех, кого любишь? Но она и не любила никого так сильно, чтобы не иметь сил отпустить. Это больше походило на Валентину... 
       Валентину! Это именно её она должна была - и не имела сил отпустить. Осознание этого пронзило Каталину, как иголка, и даже заставило вздрогнуть. 
- Я хочу попрощаться, - мысленно услышала она голос Альфреда. 
       Девушка, как это часто бывало раньше, ощутила неуловимое тепло от невидимого присутствия своего синонима. Она почти могла рассмотреть его небрежные рыжие волосы, непривычно грустные серые глаза, бледную полуулыбку.   
- Навсегда? - инстинктивно протянув руку в сторону тепла, спросила Каталина. 
- На время. Если всё будет хорошо, то на время. У нас здесь повсюду стекло и листья, как будто бы небо рушится. Но если всё будет хорошо, и если ты захочешь, я вернусь. 
- Я тоже вернусь, - задумчивым эхом откликнулась девушка. - Если и ты захочешь. 
       Но не успела она договорить, как неуловимое тепло и ощущение от присутствия Альфреда растворились в холодной пустоте, словно огромным комом подкатившей к горлу. За окнами всё отчётливее слышались стоны ветра и звон стекла, доносившийся со всех сторон.    

       "Листопад, тринадцатое. 
       Мне страшно. На улице творится что-то невообразимое: какие-то мелкие, острые крошки стали сыпаться с неба, они кружат над землей вперемешку с опавшими листьями. Я думала, это снег, но открыла окно и поняла, что это - осколки стекла. Это не град, не кусочки льда, а именно стекло. Оно летит прямо с неба, его звон слышен повсюду. Но кроме того... откуда столько листьев? Они летят и летят, не переставая, и им не видно конца...
       У меня не хватает сил связаться с Корделией. Она - мой синоним, а за последний год и вовсе стала единственным человеком, который был мне близок и дорог. Из-за того, что я проводила слишком много времени с ней, чуть было не расстроилась моя свадьба, я почти убегала с приёмов, чтобы посетить её маленький магазин и выпить с ней кружку фруктово-цветочного чая. Я буквально бредила ей, она заменяла мне всех... но в последние дни я чувствую, что всё это не правильно. Я не могу говорить с ней, не чувствую её, мне хочется одиночества и покоя.
       Но мне кажется, Карделия не сможет без меня. Я почти физически ощущаю, как ко мне тянуться её нити, опутывая меня, не давая вздохнуть. А ведь раньше всё это было наоборот, и я тянулась к ней, как к единственному источнику света и воздуха.
       Теперь я понимаю, что если мы задыхаемся, когда кого-то нет рядом, то этот кто-то начинается задыхаться от того, что мы хотим быть вместе с ним. 
       Однако всё это сейчас не так важно. Ветер почти кричит, за окнами становится темнее, странные стеклянные крошки стучат в окно. И мне страшно"
                Кара.

Валентина распахнула дверь, едва не задохнувшись от ледяного потока ветра. Застёгивая на ходу пальто и кутаясь в шарф, она стремительно пересекла внутренний дворик, и почти бегом направилась к беседке, где её ждал молодой человек в наглухо застёгнутом чёрном плаще. 
Девушка поняла, что Артур будет тут, всего минуту назад, и сейчас это скорее встревожило её, чем обрадовало. Небо стремительно темнело, в воздухе клубились мелкие осколки стекла, осенние листья хлестали по рукам, оставляя тонкие царапины. На горизонте уже поднималась буря. Это было не самое лучшее время для встречи с синонимом, по крайней мере, Валентина всегда представляла это совсем не так. 
- Артур, - полувопросительно выдохнула она, наконец оказавшись под крышей беседки. - Что ты здесь... 
       Юноша мрачно взглянул на неё. Глаза у него были тёмно-синие, глубокие и притягивающие, как морская вода.   
- Мне казалось, ты звала меня. 
- Я раньше звала, - всё ещё задыхаясь от колкого ветра, отозвалась Валентина. 
- Я думал приехать раньше, но времени, казалось, ещё полно. А теперь...        Его заставил замолчать слегка заглушенный ветром, но всё же, пугающий хруст вырванного с корнем дерева в саду за оградой. В нескольких шагах от беседки, где они стояли, пронеслась подхваченная вихрем, массивная ветка. Валентина рывком прижалась к Артуру, и он обнял её, чувствуя, что девушка слегка дрожит.
- Холодно? - спросил он.
- Нет, - сказала Валентина. - Уже нет, только страшно немного.
       Оказавшись рядом с Артуром, ощущая его живое тепло, она моментально почувствовала себя лучше. Но это было вовсе не так, как она себе представляла. Слушая оттенки голоса Артура, чувствуя совсем рядом биение его сердца, Валентина вдруг поняла, что не может любить его только за то, что он её синоним. Она хотела узнать его, а не только думать, что знает, хотела понять, в чем именно они не похожи и видеть в нем не кого-то, принадлежащего ей, а самостоятельного, цельного человека, такого, какой он есть. Наверное это и имела в виду Каталина, когда говорила ей, что Артур - это не Конрад. А ведь она, и правда, всегда думала о нём так, как будто бы он - всего лишь актёр, заменивший предыдущего в роли под названием "Синоним Валентины"... Каталина была права, тогда как Валентина думала, что сестра её просто ревнует. Как много всего, оказывается, можно понять за одну минуту, если думаешь, что эта минута - возможно, последняя. И как много хочется успеть ещё понять...
- Почему ты пришёл именно сейчас? - спросила она, чуть отстранившись и стараясь заглушить своим голосом ветер.
- Не важно, Тина, - сказал Артур. - Я пришёл. Если эта буря закончится хорошо, мы сможем узнать друг друга по-настоящему.
       Валентина нервно улыбнулась: всё же, не зря они были синонимами, раз эта мысль пришла к ним почти одновременно.
- Ты подождёшь меня здесь? - быстро проговорила она, сжимая его руку. - Мне надо найти сестру. Она, наверное в доме, но...
- Нет, - сказал Артур. - Я не отпущу тебя, переждём тут.
       Звон стекла становился почти что невыносимым.

- Я никуда тебя не выпущу! - сказал Франк, закрывая спиной входную дверь. - Ты видела, какая там буря?
- Ты не можешь мне указывать, - сказала Каталина. - Ты здесь даже не живёшь.
Да, - спокойно ответил Франк. - Мало того, я теперь даже не жених твоей сестры...
- Что!?
- ... и тем не менее, я больше и сильнее. И ты отсюда не выйдешь.
- Да ну тебя! - разозлилась девушка. - Мне надо извиниться перед Тиной! Дай мне пройти!
       Она попыталась оттолкнуть его, но не смогла - Франк, и правда, был намного сильнее. В голове Каталины всё шумело и путалось. Тина с Франком расстались, сама она попрощалась с Альфредом, и теперь... что теперь?
- Франк, - сказала она, устало откинув упавшие на глаза пряди волос, - ты мне нравишься. Но сейчас ты поступаешь не правильно. Дай мне пройти.
       Новый нечеловеческий порыв ветра выбил окно в гостиной, впуская внутрь безумно кружащие листья и мелкие крошки стекла вперемешку с большими осколками. Каталина инстинктивно схватилась за Франка, едва сдержавшись, чтобы не закричать. Спустя долгую секунду Франк вопросительно взглянул на неё. Девушка уверенно кивнула, и они осторожно подошли к окну. 
       Первой это заметила Каталина. Она подумала сперва, что это просто обман зрения, но когда Франк вдруг судорожно сжал её руку, ей всё стало ясно. Огромная, размером с грозовую тучу, дыра зияла в сером пасмурном небе. и, хотя был ещё день, в этой дыре, словно в окошке, виднелись звёзды на угольно-чёрном фоне. Словно от дневного неба вдруг откололся кусок, впуская на землю ночь. И эта брешь с каждой секундой разрасталась всё больше.
       Не отдавая себе отчёта в собственных действиях, Каталина рванулась у дверям. Она не слышала Франка, кричавшего что-то ей вслед, не думала о том, куда именно ей следует бежать и где прятаться. Стеклянный порошок, рассыпанный в воздухе, летел ей прямо в глаза, вокруг кружили сорванные с деревьев ветки, проносились мимо щепки и доски от деревянных скамеек, кричали обезумевшие птицы. 
       Внезапно Каталина столкнулась с кем-то, но из-за ветра и стекла она боялась поднять на него глаза. Человек был явно выше её - и крепче.
- Кто здесь? - крикнула она, и тут же закашлялась.
       Не говоря ни слова, человек уверенно взял её за руку, и они вместе побежали куда-то, спотыкаясь на каждом шагу. Потом была лестница, ветер немного утих... Каталина протёрла глаза - и поняла, что они зашли в дом с чёрного хода, а человек, направлявший её, был ни кто иной как трубочист в измятом чёрном костюме с коротковатыми не по росту штанами и в засаленной шляпе-котелке.
- Я - Тин, - коротко пояснил он.
- Я знаю, - растерянно ответила Каталина. - Ты хочешь, чтобы мы спрятались?
- Я - нет. Вообще-то я собирался на крышу. Оттуда всё видно лучше.
- Тогда почему мы всё ещё здесь? - хватая его за руку, спросила Каталина.

"... Сказки так никогда не заканчиваются. С неба не сыпятся осколки стекла, впуская ночь, стаи черных птиц не кружат над беседкой из белого камня, ветер не вырывает с корнем деревья. Девушка в лёгком домашнем платье не стоит под ненадёжным навесом на крыше в обнимку с трубочистом, глядя, как в ледяной пустоте кружат миллионы листьев, и колкий порошок не   оседает на её волосах. Небо не разбивается, словно купол оранжереи. Девушка со светлыми локонами не плачет, забившись в углу своей комнаты и не ждёт свою единственную во всем мире подругу. Двое людей в беседке не смотрят завороженно на рождающуюся темноту, не замечая, что до боли сжимают пальцы друг друга. И темноволосая женщина, напоминающая пиковую даму не пишет в финале в своём дневнике.
Так не заканчиваются сказки. А значит это - ещё не конец"
                Коччинеа.


* Синоним – «родственная душа», человек, воспринимаемый зачастую как духовный близнец. Как правило, у человека может быть один, иногда – двое и реже – трое синонимов, чаще всего противоположного пола. Синонимы дополняют друг друга, но не являются душевно идентичными – у них могут быть совершенно разные характеры, но с огромным количеством точек пересечения. На каком бы расстоянии друг от друга ни родились синонимы, между ними устанавливается невербальная связь; они могут чувствовать настроения и мысленно общаться на расстоянии. Но ни один синоним не сможет «прочесть» мысли другого, если тот этого не захочет. Существует также негласное правило «синоним моего синонима – не мой синоним». То есть, если у человека двое или трое синонимов, то это вовсе не значит, что и они будут синонимичны между собой.