Месть Махи. 17 гл. суд II. Ирина

5 сентября. Пятница. Утро и день.


На следующее утро история с моим скитанием по пустым улицам повторилась. Мне было грустно и очень одиноко. Хотя одно ценное наблюдение я сделал: сентябрь – это когда на солнце лето, а в тени – осень. Опять оба моих компаньона где-то пропадали. Но к началу заседания Сорока подошёл, запыхавшийся, весь помятый, и ничего мне опять не рассказал. Чтобы снова не испытать унижения, я не стал спрашивать.

Мы стояли посреди фойе Дома культуры, ожидая начала, а вокруг толклись местные завсегдатаи подобных зрелищ. Их, по сравнению со вчерашним, значительно прибавилось. Такие любители есть, наверное, в каждом городе, особенно, если дело скандальное. Рядом с нами разговаривали две пожилые женщины.

– Нина Васильна, – говорила, поджимая губы, одна, сухая и напудренная, – вам не кажется, вчерашнее было слишком перегружено заумными длиннотами? Мне лично по душе традиционный подход к процессу. Короткие, страстные монологи противных сторон – вот, чего хочется. Как вы думаете?
– Я тоже думаю, – отвечала Нина Васильевна. – И полностью, Инесса Рудольфовна, разделяю. Надо, чтоб всем дали слово! А тут эти двое только и выступают. Там столько интересных людей! Хотя бы эта мадам из области! И Орест Ермолаича всё время затыкали, не давали сказать. А, ведь, такой интересный мужчина. Умный, интеллигентный…

– Вот только росточком… – ехидно вставила Инесса Рудольфовна.

– А что вам его рост? Мужчина и не должен быть монументом. Чем он ниже, тем ближе к нам, простым женщинам… А монументы-то, вон, оказывается как…

– Да… Слышала. Жаль самой увидеть не довелось. Мало, всё-таки, у нас в провинции по-настоящему драматических событий интересных. Только эти, вот, суды и спасают.

– Ах, как я с вами, согласна. Тут весь цвет города. Такие солидные люди. Только тот тип в клетке всё портит… Такое зверское, тупое лицо... Разве вы, дорогуша, не обратили внимания?

– Ещё чего. Что, там больше не на кого было посмотреть?

– Нет, конечно. Но зачем таких в приличное место пускать?

– Вы, Нина Васильна, снова правы. Не совсем вчерашнее заседание удалось. Если б не финальная сцена, комическая, с той толстухой, хоть со скуки помирай... Может, сегодня исправятся: сам Сергей Ильич из столицы собирались участвовать…

– Да!? – обрадовалась тётка без дорогих украшений. – Сам Серж Бакланов!? А я, ведь, с ним в школе училась! У меня, ведь, родители тоже не из простых были. Не проще ваших-то…

– Вы, Нина Васильна, уже рассказывали, – поджала губы Инесса.

Я уже с трудом сдерживался, чтобы не выдать этим курицам пару ласковых – происходящее в зале у меня текло прямо через раны в сердце, но в это время открыли двери и всех пригласили в зал. В этот раз мы с Сорокой уселись рядом.
 
Слушание стартовало со вчерашней отметки. Председатель удержал рванувшуюся секретаршу Зою и сам спросил у сторон, нужен ли ещё в качестве свидетеля эксперт. Спросил мимоходом, для проформы, уверенный в отрицательном ответе: видимо, была уже договорённость, но Ирина Михайловна, выглядевшая сегодня ещё привлекательнее, вдруг заметила, что к доктору Журмину ещё осталось несколько вопросов. В первые ряды словно шашку бросили, а соображающая часть зала одобрительно загудела от неожиданности и предвкушения второго раунда.

Ирина здорово нарушила чей-то план: эксперта на второй день слушаний не вызывали. Она спокойно выдержала давление передней части зала, сделав вид, что не замечает угрюмого молчания. Пришлось, таки, суду посылать секретаря Зою в ЦРБ за главврачом, благо, его кабинет располагался в минуте ходьбы, и ждать её возвращения. Я замер, ожидая новости, что Курмана нигде нет.

Зал на эти две-три минуты поредел – мужская половина отважились спуститься к чапку, чтобы проверить вчерашнее пойло (которое завезли, конечно, далеко не вчера). Не думаю, что за ещё одни сутки оно стало хуже, но смельчаки, всё равно, здорово рисковали не дослушать процесс до конца. Спасло от поредения зала быстрое Зоино возвращение. На подходах к ДК своей размашистой походкой она зычным голосом согнала со ступенек любителей риска, а, войдя в зал, с порога известила, что доктор Курмин прибудет, как освободится. Неужели, мерзавец не сбежал? Зоя вряд ли умеет врать.

Суд, посовещавшись, согласился на предложение Ирины изменить повестку дня и начать с допроса рабочих автотранспортного предприятия №2 Быкова и Карпова, свидетелей со стороны обвинения. Демонстрируя свою память, судья Орест неожиданно спросил:
– Был же третий? А он где?

Выяснилось, что мастер Зотов год назад в нетрезвом состоянии утонул в Клязьме и, поэтому, выступить свидетелем не может. Удовлетворённый ответом, председатель кивнул, и оставшихся в живых свидетелей пригласили. По случаю выхода в люди оба механика были при костюмах, но это выглядело нелепо: словно замасленные гаечные ключи на витрине в бархатных футлярах. Недостатком роста и телосложения они не страдали, поэтому оставалось загадкой, как Кирпич в одиночку мог с ними тремя справиться, даже если предположить, что при жизни Зотов был хилым карликом.

После стандартных вопросов секретаря, Ирина обратилась к обоим свидетелям своим обволакивающим голосом, и скоро, выяснив о них всё, вплоть до того, какие у кого жёны и дети, и какой маразматик начальник автобазы, вошла в полное доверие. Все немного расслабились, включая самих свидетелей, которые стали перебрасываться репликами с залом, и тут прокурорша обратилась к Быкову:
– Никита Никифорович, а мне сказали, что в школе вы здорово учились по истории и черчению? На одни пятёрки. Неужели правда?

– Было дело, – покраснел польщённый свидетель.

– Когда же вы успевали? На вашей шее сидели и немощные родители, и младшие сёстры. Так мало того: вы ещё успевали немножко заниматься боксом...

Загипнотизированный нотками восхищения в её голосе и уже почти влюблённый в неё Быков даже обиделся:
– Чёй-то «немножко». Первый разряд. Два раза за область выступал.

Карпов дёрнул приятеля за рукав, и тот резко осёкся, завертел глазами. Ирина «ничего не заметила», и они успокоились. Настала очередь Карпова.
– Валерий Назарович, а что вы делали в гараже, когда Кирпич туда ворвался? Стучали чего-то... – на этот раз в её интонации чуть заметно сквозила подозрительность. – Была же суббота.

Осторожный Карпов пожевал губами и было заметно, что он на намёк обиделся.
– Если вы, дамочка, прокурорский мундир надели, так думаете можно рабочий класс обижать? У нас, между прочим, наряд был, директором подписанный. Мы крылья его «Волги» рихтовали.

– Зачем же вы рихтовали совсем новую машину? – не поняла Ирина Михайловна.

– Так, он, придурок, в пятницу нализался, как грязь, и тюкнул её где-то.

– Но как же вы могли выполнять такие сложные работы? – изумилась Ирина. – Тут, кроме золотых рук, ещё особый какой-то инструмент нужен, специальный... Или я не знаю?..

Механики переглянулись, не выдержали и рассмеялись в голос.

– Не обижайтесь, дамочка, – ещё кривя рот, заговорил Быков. – И то правда – не во всём же вам сечь... А какой при рихтовке инструмент? Да молотки разные. Резиновый, к примеру...

Я следил за ходом её игры, ликовал и обожал. ИО прокурора, смущённо заулыбаясь, извинилась за своё невежество, но потом посерьёзнела и задала новый вопрос:
– Валерий Назарович, а вы уже бывали под следствием?

Карпов тоже вмиг утратил весёлость. В его глазах блеснул нехороший, агрессивный огонёк.
– Всё-то вы знаете, как я погляжу... А, значит, знаете, что следствие по моему делу прекращено. В виду отсутствия состава!
 
– Дело можно поднять, – неожиданно холодно пропела Ира. – Срок давности не истёк...

– Ах, вот вы как! – разъярился Карпов. – Говорил я тебе, Шайба, что не спроста нас сюда затащили! А ты – «ладно, ладно»...

– Гражданин Карпов. Отвечайте на вопрос, – напомнила Величко.

– Вот что я вам скажу, товарищ прокурор, – понесло разобидевшегося механика. – Не удастся вам меня на пушку взять! Статья такая в УКа есть: «крайняя необходимость». Сказано там, что не преступление это, что я сына своего, дурака, от беды спас, хоть и пришлось сволочь одну отметелить...

– А как того, которого вы поколотили, фамилия?

– Знаете, ведь. Чего спрашиваете? – Выговорившись, Вася немного обмяк. – Кузьмин его фамилия. «Кузя» – прозвище. Шофёром в приюте работал...

– За что же вы его так?

– А за то... Скажу, раз такое дело… – решился Карпов. – Прошлый раз заткнули нам глотки, теперь, вижу, пришёл черёд!… Сбивал этот гад моего Вовку спонталыку... Почти совсем уж сбил, да я проведал! Замечать стал, что не в себе мой пацан частенько. Ну, пошарил в его комнате и нашёл под матрасом целый кулёк «дури». Выбросил. Потом проследил, куда сын таскается. И увидел, как тот г...дон ему «табачок» всучивает...

– И вы его молотком?

– Резиновым... – растерянно выдохнул Карпов, словно только сейчас осознал что-то важное.

Напарник перехватил его взгляд и вдруг хлопнул ладонью себя по лбу. Но не отчаяние прочиталось на его лице, а восторг. «Ну, и девка!» – выдохнул он.

– И случилось это десятого августа 81-го года... – прокомментировала Ирина. – То есть за день до нападения на вас Кирпича. В субботу вы отлупцевали Кузьмина, в воскресенье вас самого избили до полусмерти. Валерий Назарыч, вы не пробовали логически связать эти два события?

Карпов съёжился, зашнырял глазами по сторонам, встретился с весёлым взглядом напарника и потупился. «Не боись, Лерыч, говори!» – крикнул кто-то с галёрки.
 
– Да… Тонко наша лиса сработала, – зашептал мне на ухо Сорока. – Как вскрыла этих упрямцев! Не стала «уголовной ответственностью за дачу ложных» давить, просто на уважухе объехала…

Я и сам видел, как Ирина великолепна. Она не унизила достоинства мужиков, тыча, как кутят, во враньё, а, признав за ними способность мыслить, аккуратно подвела к отказу от сопротивления... Мне таких Василис-премудрых встречать ещё не доводилось.

– Давай, Валер, – хмыкнул боксёр Быков, – чё уж  там... Прижучим гадов...
 
И Валера раскололся. Рассказал, как в гараж, где они правили «Волгу», под пиво, конечно, из бидончика, влетел мастер Зотов, а с ним три здоровых амбала с железными прутьями. Работяг прикрутили к металлическим опорам и затолкали в рот ветошь. Потом привязали к колонне и ухмыляющегося Зотова. Аккуратно разбили ему нос и исчезли. После этого мастер стал на рабочих со злорадством поглядывать и вчерашнее Кузино «воспитание» за травку вспоминать. В смысле, что это их «роковая ошибка» была.
– Тут и явился этот бугай, что сейчас в клетке. – сказал Карпов, тыча пальцем в сторону Кирпича. – Только тогда он был не с такой вялой рожей, а будто зверь. Начал сходу нас избивать. Нет, скорей, убивать... А Зотова в упор не видел.

Зал, включая и судей с начальством, слушал, затаив дыхание. У Карпова оказались сломаны рёбра, отбиты почки, и он потерял сознание. Быков имел навык «держать удары», и продержался дольше. Кирпич пришёл просто в неистовство, что никак не может «вырубить» связанного, и ударил в лицо со всей дури. Бывший боксёр сумел уйти от удара, и чудовищный кулак врезался в стальную колонну. Осипов заревел от боли, как фабричный гудок, долго носился по ангару, а затем схватил лом...

От смерти Никиту спас наряд милиции. Позже выяснилось: это сторожиха Стеша по рации вызвала, увидев чужих на территории. Милиционеры вошли, и внимание Кирпича переключилось на новые объекты. Он стал отмахиваться от них ломом, сломал одному сержанту руку, и взять его, не применяя огнестрельного оружия, казалось невозможным. Захватить с собой пистолет никто не догадался, а то бы, вероятно, применили. Милиционеры вполне закономерно предположили, что у мужика вышел «сдвиг по фазе», взяли в кольцо и послали за известным всей округе, и даже ментовке, психиатром Курминым. Тот явился тут же, как по волшебству. случайно проезжал мимо на своей «Волге». Помочь доктор согласился сразу, и нескольких его слов оказалось достаточно, чтобы разъярённый мастодонт превратился в кроткого телёнка. Впоследствии, за проявленный в сложной обстановке героизм и находчивость, главврач получил благодарность районного ОВД.

Оба рабочих надолго оказались на койках травматологического отделения, где, придя в сознание написали, что упали с крыши. Спустя неделю из соседней палаты выписался поправивший здоровье шофёр Кузя.

– Всё это было пять лет назад, – прервала поток воспоминаний Ирина, – и представляет интерес больше с точки раскрытия характера подсудимого. Главное же, ради чего свидетели вызваны, случилось совсем недавно. На следствии они сказали, что ничего не знают. Валерий Назарович! Никита Никифорович! Теперь, я думаю, вы вспомнили? Ну, давайте же, Быков! Ваша Леночка ведь проговорилась соседке… Что вы видели месяц назад, вечером 13-го августа?

Я аж подпрыгнул: это ж день моего приезда в Вязюки! Мы как раз у Коляна водку глушили… Сорока тоже напрягся.

– Ладно, рассскажу. Где наша не пропадала… –решился Валерий Назарович. – Мы в тот день… точнее, вечер, с Шайбой… брр… с Никитой, –– решили на свалку за райбольницей сходить. Там всегда запчастями поживиться можно. Идём мимо трупорезки и вдруг видим: в щёлку из одного ставня свет пробивается. Интересно нам стало. Заглянули – и чуть кондратий не хватил... На железном столе жмурик лежит, а этот мордоворот, ну, Осипов, ему в живот тесак вгоняет. Без останову. А рядом стоят главный врач больницы и этот… помощник провизора, что ли… Маслов. Стоят и что-то руками Кирпичу показывают, объясняют. Мы, конечно, про свалку сразу забыли и по быстрому смоталась. Договорились молчать, как рыбы, да видно Шайба не выдержал: своей сороке проболтался... А через три дня тот Кузьмин с прежними дружками-амбалами явились к нам домой. Сказали: «Из-под земли выкопаем, если рот не зашьёте». Мы, естественно, и не собирались: учёные уже…

Все присутствующие выслушали рассказ Карпова, затаив дыхание. Когда было произнесено последнее слово, повисла тишина.
– Вы успеваете заносить в протокол? – нарушила паузу Ирина, обращаясь к стенографистке, затем обернулась к свидетелям. – Спасибо. Вы смелые ребята и очень помогли. Немедленно напишите заявление, а я прослежу, чтобы были взяты под стражу граждане Маслов Родион Станиславович и Кузьмин Константин Борисович, оба 1956 года рождения, а так же позабочусь о проведении у них обысков, по подозрению в... – Величко сделала эффектную паузу, присутствующие напряглись.

– Итак, будем арестовывать и обыскивать? – послышался, привыкший повелевать, голос из первого ряда.
Я понял, что Ирина конкретно наступила ИМ на мозоли, раз кто-то из высокого начальства не побоялся обнаружить свою заинтересованность. Тут вскочил со своего места общественный защитник, крохотный лысый человечек, похожий на увеличенную копию нэцкэ, до этого, и вчера, и сегодня, проклевавший носом дырку в столе.

– А, верно! – запищал он. – В чём их обвинить? Один сам пострадал от нападения, другой вообще не при делах! А что это за намёки на наркотики? Марихуана, ещё скажете, у нас завелася...

Тут за моей спиной раздался знакомый голос. Точнее – родной. Я обернулся. Это был Дед. Он стоял на пороге распахнутых дверей, сложив руки на груди, словно каменный командор. Из-за его спины выглянул носато-усатый Федур и прокрался в зал. Откуда это они на пару?
– Сядь, Карлуша, не дёргайся, – громко сказал Дед, обращаясь к крохе-адвокату, – Уж на пару статей теперь всяко наберём. Чтоб этих двоих на «чирик» натянуть. 210 «бис», к примеру, или 224 «бис». Для начала. А там много ещё чего поналепится! Может, и «мокруха» наша…

Все члены народного суда опешили. Милиционеры из конвоя напряглись. Галёрка недоумённо, но одобрительно, заёрзала. Простым людям всегда приятно, когда всяких шишек против шерсти гладят.

– Вы кто? – испуганно пролепетал Орест Ермолаевич.

– Это Ерин Валентин Андреевич, – представила Деда Ирина Михайловна. Её лицо озарила улыбка. – Рекомендован в помощь следствию и прокуратуре Владимирским обкомом партии.

Дед кивнул, уселся на свободное место через проход от нас и, встретившись со мной взглядом, весело подмигнул. Я набросился на Сороку с требованием немедленно расшифровать непонятные цифры, и он накопал в своей толстой записной книжке: «вовлечение несовершеннолетних в употребление дури» и «склонение к употреблению наркотиков двух и более лиц».

Обладатель властного голоса, возмущённо привставший было в своём переднем ряду, вдруг как-то сник и сел, огрызнувшись в пространство: «Странные здесь собрались люди! Какая-то выскочка, простое дело разваливает, которое сама же на суд представила!» Троица долго совещалась, судья часто вопросительно поглядывал на раздражённого начальника, но тот, похоже, больше не проявлял желания вмешиваться. Правосудие, так ничего и не решив, послало в первый ряд гонца – лысого карлика-защитника. Неподвижный толстяк, самый, видно, большой руководитель из присутствующих, что-то коротко ему сказал, и тот пулей вернулся к растерянно ожидающим судьям. Орест Ермолаич поднял свой животик над кумачовой поверхностью и важно, не терпящим возражений тоном, произнёс:
– Постановление о задержании и заключении Кузьмина и Маслова под стражу может быть подписано следователем после возбуждения соответствующего уголовного дела и принятии его к производству по поводу и в порядке, предусмотренном советским законодательством, после проверки достаточности данных, указывающих на признаки преступления.

Все присутствующие хором произнесли долгий грудной «у» с очень слабым округлением губ, как в слове «fool», но «пиджачные» ряды сделали это гораздо мягче, с сильным акцентом на одобрение. Ирина даже не поморщилась, но огонь, вспыхнувший в её глазах, выдал её отношение к резюме.

– Будем писать постановления? – зло спросила она. – О возбуждении дела? О принятии дела к производству? О привлечении в качестве обвиняемых, о приводе обвиняемых, о применении к обвиняемым мер пресечения? Горы постановлений? А преступники сложат ручки и станут ждать?.. Нет, – заявила младший советник, – не станем мы в бумажки играть. Чтобы задержать подозреваемых, мне хватит и своих полномочий.
 
В такой ярости, хоть и тщательно маскируемой, я Ирину ещё не видел. Зал обмер.
– Какой у нас нетерпеливый прокурор, – впервые подала голос отошедшая от вчерашнего конфуза заседательница. – Не терпится, видишь ли, ей преступников поймать. Разве так бывает, котик? Я думала наоборот: прокуроры к каждой милицейской бумажке цепляются...

Она обращалась только к ЛЭП, но из-за тишины вокруг реплика прозвучала для всех.
– У защиты к свидетелям вопросы есть? – тушуясь, перебил Ирину председательствующий. Думаю, он навеки затаил на неё зло.

У защиты к свидетелям вопросов не было. Их отпустили. Механики уходить не хотели, они желали дослушать, чем дело кончится, и им разрешили остаться в зале.


После небольшого перерыва психиатр, наконец, прибыл. Он не только не сбежал, а наоборот: был горд и доволен собой больше, чем накануне. Величко снова вышла к своему пюпитру и запела. Я, томимый надеждами, начал вслушиваться в её уверенные трели. Ну, посмотрим, что там осталось в «загашнике», и чего вчерашний «мозговой центр» нагенерировал хорошего. Возвратились они поздно, устали, и ничего не стали мне рассказывать.

– Максимилиан Павлович, – начала Ирина, – известно, что Осипов был дважды судим за кражи в 76-м и 79-м годах. Тогда экспертизы не назначались, были сочтены излишними. Суды ограничились справкой из психодиспансера, что Кирпич состоит у них на учёте с диагнозом «олигофрения в стадии дебильности». О шизофрении речь не шла. Доктор, поясните, пожалуйста, нам, непосвящённым: «дебильность» – это врождённое слабоумие?

– Можно назвать и так, – с чуть заметной ноткой иронии ответил Курмин. Он всем видом показывал, что его оторвали от слишком важных дел, чтобы отвечать на такие пустяшные вопросы. – Различных терминов много.

– И следствие, и предыдущие суды автоматически сочли такой диагноз постулатом вменяемости Осипова. Правомерно ли это было?

– Ну, я не могу обсуждать решений суда... Тем более, когда затронуты столь тонкие материи… Но принято считать, что слабоумные отвечают за свои поступки.
 
– Извините, доктор, что вторгаюсь, но, почитав специальную литературу, я выяснила: при дебильности имущественные правонарушения явление весьма распространённое. Например, воровство. Но насильственные преступления практически исключены. Перед нами же сегодня факт дичайшего насилия и убийства. Слыхано ли, чтобы слабоумный сошёл с ума? Мы что, имеем дело с особенным случаем?

Боже, куда полезла наша отчаянная дамочка! Осмелиться открыто подвергать сомнению профессиональный авторитет главврача! Ловить его на противоречиях своим же словам! Курман тут же нашёлся, изворотливый, как змей.
– Понимаете, уважаемая… Интеллектуальное развитие всегда относительно. Здесь не очень подходящее место для лекции, но напомню: дебильность делится на глубокую, среднюю и лёгкую. Существует и пограничная умственная отсталость, которую наша советская наука называет «задержкой психического развития», подчёркивая её обратимость. Очевидно, это и произошло в случае с Осиповым. Наша экспертная комиссия выяснила, а стационарное обследование подтвердило, что генез его психического заболевания – деменция. То есть оно приобретённое.

– И какое именно заболевание?

– Сперва мы были склонны думать, что это психопатия. Видите ли… Психопат может долго находиться в состоянии компенсации, маскируя свой ведущий симптомокомплекс. Патологическая реакция может возникнуть неожиданно, на какой-то пустяк... Что мы в данном случае и…

Главврача понесло, но прокурорша смело перекрыла поток:
– То есть прежний диагноз оказался неверен? У подсудимого не было олигофрении? Даже в лёгкой форме? Или он излечился?

– Это сильное упрощение… А, вообще, мы за чужие диагнозы не отвечаем.

– Я, может быть, и упрощаю, но что, всё-таки, заставило вашу комиссию изменить диагноз участкового психоневролога тогда, в августе 81-го? И написать заключение о сумасшествии Осипова сейчас, после убийства Лазаревой?

– Что заставило? Да вы же сами только что сказали, уважаемая: дебильные личности даже во время реактивных состояний не проявляют агрессивности. Они в такие моменты скорее склонны к тревоге, растерянности, истерическим слезам, ступору. Крайняя жестокость деяния явно говорила об иной форме заболевания. А уж зверское убийство с расчленением – тем более...

– Значит в обоих случаях, и пять лет назад, и теперь, вы шли от результата? А мне всегда казалось, что судебная экспертиза призвана только оценивать состояние подследственного, а не брать на себя функции следствия.

Сегодня это был первый удар, на который Курман не нашёлся сразу, чем ответить. Мне показалось, что крюк прошёл немного ниже пояса, но я всё равно радовался. Хотя толком не понимал, чем этот технический прокол может сильно навредить негодяю. Тот несколько мгновений пучил глаза и беззвучно шевелил губами. Наконец, придумал:
– Материалы дела, чтоб вы, милочка, знали, – основной документ, который используют эксперты для изучения истории болезни обследуемого. А агрессивные вспышки Осипова происходили даже во время обследования... Да какой же он олигофрен! Это просто смешно!..

– Максимилиан Палыч, – опять бесцеремонно, хотя и, непостижимым образом, ласково, прервала свидетеля прокурор. Она напоминала сейчас куницу, готовую одним грациозным движением челюстей отхряпать башку спесивому петуху. – Теперешнюю экспертизу Осипова по убийству Лазаревой проводили лично вы?

Доктор желчно кивнул, задетый, что ему не дали договорить.
– А почему снова вы, а не, например, новый главврач психбольницы Гольштейн?

– Вы, милочка, лучше спросите об этом у следователя, – с трудом контролируя наплыв ярости, процедил Курман.

– А я, Максим Павлович, и спросила. Следователь Громов, который до вчерашнего дня вёл это дело, сообщил мне, что он посылал постановление на Гольштейна, а пришли вы. Причём запрос был на экспертизу стационарную, комиссией, а не в «кабинете следователя». Только вот копия постановления чудесным образом пропала….

– Протестую вопрос! – вдруг вскочил с места судья, опять показав брюшко, как у напившейся нектара пчёлки. – Нам не нужны здесь догадки и предположения!

– Товарищ судья, Орест Ермолаевич, – нежным, глубоким контральто, с которым невозможно бороться ни одному мужчине, пропела Ирина. Она была всего на год старше меня, но насколько умнее! – Я ведь не настаиваю. Просто ответ свидетеля может прояснить некоторые обстоятельства и снять некоторые недоумения.

– А я отвечу, – ядовито заявил Курман. – Далёким от медицины людям невдомёк простой факт, что специалисту, наблюдавшему пациента в течение многих лет, гораздо легче вынести суждение о динамике его болезни... Гольштейн сам меня попросил…

– Так ли? Кстати, от вас, как главврача района, он сильно зависит?.. Ладно, оставим это… Товарищ Журмин, неделю назад вы подтвердили заключение о невменяемости Осипова. Чем нарушили судебную практику... Если даже не ворошить инструкции... – с нажимом проговорила Ирина Михайловна. – Ведь тот вид экспертизы, который вы провели – «в кабинете следователя» – должен носить характер консультации, без решения вопроса о вменяемости. Громов этих тонкостей не знал, ему простительно, но вы-то не знать не могли.

Это был второй удар, ещё ощутимей первого. А хитрющая какая: закончила риторикой, не требующей ответа. Весь зал, включая первые ряды, сидел, как завороженный. Я думаю, никто не мог до конца въехать, что происходит: почему главной фигурой на процессе, и даже как бы ответчиком, оказался эксперт-психиатр, а не убийца Кирпич. В этот момент, произошло новое событие, которое на время заставило всех забыть о поединке и вывернуть шеи на 180 градусов назад. Двустворчатые двери с шумом распахнулись на всю ширину, и в зал чинно вплыла группа хорошо одетых, несмотря на жару, товарищей. Их было четверо.
 
Впереди, словно эскадровый флагман, двигался «папаша»-Бакланов. Кумир всей области, он был сразу узнан залом. Поглаживал свою седую холёную бороду, столичное светило радушно улыбалось в седые усы,  но, вряд ли, кого могла обмануть эта улыбка. Вокруг «папы», заходя то справа, то слева, и поминутно заглядывая ему в глаза, шнырял противолодочный катер – карапуз в больших роговых очках и сером пиджаке. Сорока мне шепнул, что это его шеф – председатель райисполкома Симон. Сзади неотступно, словно противоминные параваны на буксире, валили два амбала, которых я позавчера видел в «Чайке».

Квартет пересёк зал и разместился в партере, в первом ряду, где для него сразу освободились места. Ирина Михайловна словно ничего и не заметила. Перекрыв своим бархатным голоском шушуканье зала и не давая Доктору опомниться, она, как ни в чём не бывало, продолжила допрос:
– Теперь я хотела бы вернуться немного назад. Вы упомянули, что форму болезни установить было трудно. Насколько я поняла дилемма стояла: психопатия или шизофрения. Вам удалось-таки разобраться в этом?
 
Курман начал расправлять перья, пушить хвост и карабкаться на своего конька:
– Без сомнения. Окончательный диагноз: параноидная шизофрения. Кстати, я просил бы вас, уважаемая, не иронизировать по поводу наших трудностей: чрезвычайно сложно отграничить от начальных симптомов шизофрении различные формы психопатии. Это всем известно. Тем более, что детство Осипова было деформировано алкоголизмом родителей. Помогло в постановке диагноза развитие навязчивой идеи о «вязюковской мафии»...

– А знаете, доктор. Есть мнение, что поведение Осипова, например, нападение в гараже автобазы, это явно поведение возбудимого психопата. И никак не шизофреника.

– Это вы о чём? О моей некомпетентности? Может быть, вас тянет в моё кресло?..

В первом ряду послышался одобрительный хохоток.

– Ну, что вы! Я сама ничего не смыслю в этих делах. Зато собираю заключения опытных специалистов. Кстати, они познакомили меня с интересной статистикой. Оказывается, за последние десять лет только 3% психопатов-преступников были признаны невменяемыми... Уж не здесь ли собака зарыта, доктор? Окажись Осипов «психопатом», пришлось бы ему отвечать…

Опять капитально ковырнула! Во прессингует! На чужом поле! Видно не зря я седовласого Яшу Хохлана на их «совет» тащил! Курман потрогал гнойничок на подбородке.
– А вы, я вижу, неплохо изучили вопрос... за прошедшую ночь... – не в состоянии удержать язвительность, выдавил он. – Но голову даю на отсечение: в момент обоих преступлений Осипов был невменяем.

Речь произвела впечатление на публику, но не на Ирину. Словно не слыша страшных клятв доктора, она запорхала дальше:
– Вы не рассердитесь, если я не приму такого залога, товарищ эксперт? Я ж не Суломифь какая-нибудь! И не привыкла командовать рубкой чужих голов.

Зал просто обомлел от такого намёка. Я подумал, что уж теперь «нахальству» прокурорши будет положен конец, но передние ряды смолчали. Почему? Ведь прикрыть это заседание и выпроводить всех за дверь труда бы не составило. Может самый главный начальник, кому все остальные смотрели в рот, сам увлекся сюжетом? Ирина беспрепятственно продолжила допрос.
– Вернёмся к вашему тогдашнему заключению. В частности к фразе о склонности подсудимого поддаваться чужому влиянию…

– Как странно слышать такое от умной женщины!.. Ведь, это, насколько я помню, слова родственников Осипова! А они отнюдь не специалисты и могут ошибаться...

– Но не ошиблись ведь, Максимилиан Павлыч? Ведь и в истории болезни, хранившейся до сентября 81-го в диспансере, по утверждению наблюдающего психоневропатолога Я. Б. Хохлана была похожая запись. Историю забрали ваши сотрудники на период лечения Осипова, а теперь не смогли представить её суду. Куда-то она, увы, запропастилась... Но прошу суд не беспокоиться насчёт пропажи: у меня имеется выписка из той истории. Она собственноручно заверена Хохланом и печатью диспансера. В ней говорится о «слабоволии пациента» и, дословно, его «патологически повышенной внушаемости и подчиняемости». И далее: «Осипов, в силу наклонностей своего характера, тяготеет к волевым личностям с асоциальными установками, склонен им подражать и подчиняться»... Разве, доктор, этот симптом не говорит однозначно в пользу умственного недоразвития Осипова? Ведь и у, – Ирина заглянула в бумажку, – шизофренических параноиков и, тем более, у паранойяльных психопатов типична обратная склонность – к вождизму, крайняя нетерпимость к чужому мнению. Как вы могли это спутать?

– Ну, это уж слишком, – прорычал Максим. – Неужели суд не может навести порядок?

Орест Ермолаевич очнулся от гипноза прокурорши и постучал карандашом по стакану.
– Действительно, товарищ обвинитель, – обиженным тоном сказал он. – Вы не слишком ли увлеклись? Или забыли свою роль в суде?

– Никак нет, товарищ председательствующий. Я сейчас пытаюсь выяснить одно из ключевых обстоятельств дела: был ли подсудимый вменяем на момент преступления или нет. Если суд считает этот вопрос не столь важным…

Передний ряд молчал. Растерявшийся Орест вынужден был промямлить себе под нос:
– Ну, если так... Только постарайтесь покороче.

– Я постараюсь. Так вот, товарищ эксперт: не у всех ваших коллег такое же мнение, как у вас. Доктор Хохлан, например, психоневропатолог с тридцатилетним стажем, наблюдавший Осипова с юных лет, считает, что он и в 81-м году был вменяем, и в этом. По моей просьбе Яков Борисович находится сегодня здесь, чтобы ещё раз глянуть на реакции подсудимого. Только что мне передали его записку. Читаю: «Могу утверждать: Осипов сейчас вменяем. И, конечно, по-прежнему слабоумен». Позже мы сможем заслушать его показания, как свидетеля…

– Хватит с нас психов! – плаксиво простонала широкоплечая комсомолка Зоя и с мольбой посмотрела на судью Ореста. Тот, явно с ней соглашаясь, раздражённо покачал головой, но смолчал.
Ирина не стала настаивать и продолжила:
– А если поверить доктору Хохлану? Тогда получится, что не способен Осипов на столь ужасные преступления? Противоречие? Нет! Подсудимый, как и случае нападения в гараже, оказывался невменяем именно на момент преступления! В силу легкой подчиняемости, он становился жестоким, не думающим орудием чужой воли! Пока это не выяснено, нельзя судить о виновности Осипова.

Каскад мелодичных звуков отзвенел на барабанных перепонках очарованного зала. Я был восхищён и поражен в самый центр сердечного клапана. В застывшей наэлектризованной атмосфере помещения просквозил ветерок, предвестник бури. Присутствующий народ, как и я, вряд ли, понимал значение всех терминов, но смысл происходящего улавливал безошибочно. Начальники сидели, как загипнотизированные, ничего не предпринимая для спасения своего коллеги. Кое-кто, наверное, молил бога, чтобы его пронесло.
 
Я не только любовался Ириной. Ещё я от всей души злорадствовал, глядя на корчи негодяя Курмана. Злорадствовал самым злобнейшим образом, несмотря на то, что вчера, проводив Хохлана к заговорщикам лопать коньяк, отправился на премьеру «Покаяния» Абуладзе. Там я неожиданно всплакнул, и даже утром находился под сильным впечатлением от картины. Но сейчас, в этом зале, благостная мысль, что мы все виноваты во всём, и все должны покаяться в равной степени, показалась совершенно абстрактной. Душа требовала немедленного и конкретного «покарания» мерзавца, спрятавшейся за священный белый халат. Душа кровожадно вопила Ирине: «Дави! Размажь этого гнусного паука!»

Хитрые вопросы обвинения уже начали вырисовывать неприглядную картину тёмных махинаций в местной психушке. До чего же ещё наш прокурор докопается? Макс впервые растерялся по-настоящему. Первая его попытка получить защиту у суда кончилась неудачей, и он решился на вторую. Его дерматитовое лицо за время последнего монолога Ирины несколько раз меняло цвет и выражение, и, наконец, вспыхнуло негодованием.
– Я не совсем понимаю, милочка, кого здесь судят? Или я вызван не в качестве эксперта?.. Вы обвиняете нашу комиссию в некомпетентности? Или в сознательной подтасовке? Говорите прямо. Если я обвиняемый, то имею право не отвечать на ваши двусмысленные вопросы! И где тогда мой защитник? Где официальные обвинения?

Зал продолжал напряжённо молчать. Все страшились того, что происходило на их глазах. Молодая прокурорша посмела намекнуть на возможность дурного влияния доктора на Кирпича! Вот зачем ей, оказывается, понадобились показания рабочих о жуткой сцене в морге! Это было неслыханно. Одно дело, анонимно выкрикивать с места самим, и совсем другое – услышать такое из уст официального обвинения.

Кирпич возился на своей скамье, как кабан в норе. Тупоумное безразличие к нему уже не возвращалось, в глазах явственно читалась одна эмоция – страх, но не тот животный, который мелькнул при виде меня три дня назад, а вполне осмысленный. Этот страх передался многим. Даже сам председательствующий побелел лицом, зажал ладонью рот и замер. Только толстуха с жабо, которая уже подзабыла вчерашний урок, принялась постреливать глазами по сторонам.

– Что вы, доктор! – после паузы пропела Ирина. – Никто вас, не обвиняет. – Послышался коллективный выдох. – Пока. В рамках данного процесса. Но вопрос о повторной экспертизе я вынуждена перед судом поставить, основываясь на мнении доктора Хохлана...

– Вынуждены, так ставьте! – взорвался Курман. – Только не пожалейте потом, милочка... Стоит ли сук рубить – топор-то штука острая... Ко мне ещё вопросы есть?
Похоже, он, таки, потерял над собой контроль. Слишком уж жуткий намёк сквознул в чехарде его слов, чтобы в это поверить, но как не верить собственным ушам?
 
– Есть, Максим Петрович, ах, простите, Максимилиан Палыч, вопросы, – пролился спокойный голосок Ирины. Ничто её не брало, даже угрозы. – В том предыдущем деле Осипова фигурировала та самая Лазарева, в убийстве которой Осипов обвиняется теперь. Из материалов дела известно, что она так же проходила у вас курс принудительного лечения. Причём дважды. В сентябре 81-го и апреле-мае-июне этого года. То есть, оба раза находилась в стенах вашей больницы одновременно с подсудимым. Но об этом позже... Скажите, каков был её последний диагноз?

– Я не могу помнить каждого пациента. Зато помню точно: когда Лазареву в этом году доставили, я уже работал в другом месте.
Курман открыто злобствовал.

– Я в курсе этого странного совпадения, – кивнула головой прокурорша. – Вы перешли в ЦРБ в аккурат, когда Лазарева, приехав из Мурома с сыном, сразу пропала из дома. А через десять дней её, одурманенную, нашли на площади и привезли в психлечебницу. И то ужасное событие, которое затем в стенах этого учреждения случились с Машей, случились уже без вас. Браво, доктор! Очень ловко!.. Но вы прокололись, лично подписав «Акт судебно-психиатрической экспертизы от 20.04.86». Работая уже в другом месте… Поэтому надеюсь, вам удасться вспомнить эту пациентку… Для освежения памяти я зачитаю выдержки из этого документа.

– Опять… – простонал длинный заседатель. Он, похоже, истомился ждать, пока Ирина сядет и покажет ему свои коленки. Прокурорша стона не услышала.

– «Лазарева М.В., 22 года. Адрес... Направлена Вязюковским районным судом по делу о лишении родительских прав в связи с аморальным образом жизни.
Из медицинской документации: «Наследственность психическими заболеваниями не отягощена. С 13-ти лет воспитывалась без матери престарелым отцом. Получила среднее медицинское образование в Вязюковском медучилище по специальности фельдшер. В 1980 г. поступила в Горьковский мединститут, прослушала 1 семестр. Прервала обучение из-за неожиданного нервно-психического срыва. Из Горьковского психодиспансера была направлена в специализированное медучреждение, но по пути сбежала. 25 августа 1981 г., на 25-й неделе беременности, поступила и прошла месячный курс лечения в Вязюковской психиатрической больнице. В психоневрологическом диспансере состоит на учёте с октября 1981 г. На осмотры не являлась, лечение игнорировала. 4.11.81 родила мальчика...
Из материалов дела: с 3 марта 1986 г., оставив без присмотра 4-х годовалого сына, пропадала неизвестно где, не приходила домой. 16 марта обнаружена в общественном месте в невменяемом состоянии, доставлена в отделение милиции. В приёмный покой поступила 18.04.84
…Неврологический статус: черепно-мозговые нервы без особенностей, сухожильные рефлексы ослаблены, в позе Ромберга не устойчива. Психический статус: в сознании, контакту доступна частично, негативно высказывается в отношении лечения и руководства больницы, неадекватная оценка уровня преступности в районе и стране, самокритика снижена...

Заключение: в результате освидетельствования гражданки… комиссия приходит к заключению, что обследуемая страдает наркоманией морфинного типа на развернутой стадии с выраженным синдромом физической зависимости и толерантностью. На почве наркомании развилось временное расстройство душевной деятельности, повлекшее к моменту производства по делу стойкую утрату способности отдавать себе отчёт в своих действиях и руководить ими... Нуждается в принудительном лечении в психиатрической больнице специального типа (ст.. 59 УК РСФСР).
 
Обследован так же сын Лазаревой, Алёша, 4 года 5 мес. Отец: Осипов Л.И., шизофреник с наследственными отягощениями. У мальчика отмечены врождённые стигмы (оттопыренные уши, приросшие мочки), общее отставание в психическом развитии. Вывод: большая вероятность антенатального повреждения головного мозга с вероятностью развития тяжёлых форм олигофрении. Нуждается в уходе в специализированном детском учреждении.»

Ирина Михайловна закрыла папку и как-то странно посмотрела на автора документа.
– Теперь, доктор, надеюсь, вы вспомнили свою пациентку?

– Более-менее.

– Тогда объясните: если Лазарева была направлена к вам по подозрению в наркомании, почему проводилась психиатрическая, а не наркологическая экспертиза?

– А, чёрт! – впервые ругнулся психиатр, демонстрируя свою слабость. – Какая же разница? ...Ну, моя специальность диктует определённые пристрастия... Что тут  криминального?

– А разница в том, что из-за ваших «пристрастий» родился именно этот объёмный документ, а не простое медицинское заключение. Вместо приложения к приказу Минздрава № 1030, вы применили приложение к другому приказу, за № 1103. Пустяк, в результате которого вместо лечебно-трудового профилактория гражданка Лазарева оказалась в вашем закрытом учреждении.

– Я опять спрошу, – главврач отбивался, как мог, – что в этом плохого? Да, больная женщина месяц полечилась у нас. Ну, и что? Судить меня за это?
– А! Так это вы по доброте, доктор, – с убойной иронией произнесла Ирина Михайловна, – берёте на себя несвойственные функции?

«Мерзавцы! – подумал я. – Побоялись Машу отпустить, чтоб их делишки не всплыли».
Эксперт стал призывно, с намёком, смотреть в сторону председателя, но видел в ответ только шевелящуюся кожу затылка. Тот спиной к залу внимательно изучал занавес, чтобы не афишировать абсолютную потерю нитей управления ситуацией. Поняв его проблемы, Курман переключился на поедание глазами лысины в центре первого ряда, но тоже без результата.

– Нет уж, извините, милочка! – взвыл тогда Курман. – Определение сроков, методов и мест лечения – это была моя функция! По закону! И ничья больше!

– Психиатрического, доктор, а не наркологического. В районе, вообще-то, существует специализированный диспансер... Которому, кстати,  и поручалось судом проведение той экспертизы. Но вы снова перевели, каким-то образом, стрелки на свою больницу... Может, доктор, вы Марию, как и Осипова, пытались использовать в своих целях?..

Зал ахнул. Курман в очередной раз вспыхнул всеми огнями. Тут из кресла в первом ряду вдруг выпорхнул угловатый человечек в пиджаке, похожий на кузнечика, подлетел к отвернувшемуся судье и что-то горячо зашептал ему на ухо. За сценой внимательно следили все присутствующие, особенно начальственный толстяк с окаменевшим лицом. Один академик Бакланов сидел, прикрыв веки, и совсем не проявлял интереса к процессу. Человечек-саранча, закончив шёпот, упорхнул на место, а судья Орест вдруг поднялся, развернулся и выказал ИО прокурора своё крайнее неудовольствие:
– Вы опять забылись, Ирина Михайловна! У суда может кончится терпение! Вы помните ли, где находитесь? Здесь не комсомольское собрание, и не место голословным домыслам, порочащим честь и достоинство! Что за намёки на какие-то цели?

– Извините, Орест Ермолаич, – виновато затенила лицо каштановыми локонами советник юстиции, – но тут какое-то недоразумение… Я имела ввиду использование пациентов для изучения психических феноменов. А вы что подумали? – Председатель стушевался и посрамлённый снова плюхнулся на стул. – Ведь Лазарева, как и Осипов, оказывается совершенно уникальные объекты… Так, ведь, Максим Палыч? – Доктор напрягся так, что на бугрястом лбу заблестел пот. – Иначе зачем бы вам аморальную и сумасшедшую наркоманку принимать у себя дома? На вечеринке. Или этого не было?

Курман помедлил только одно, никому не заметное, мгновение. Наши глаза встретились именно в этот миг, и я понял, что наглый, умный главарь банды меня боится. И только меня. От остальных, неожиданно свалившихся бед, он рассчитывает запросто отмазаться. Как он, должно быть, жалеет, что в суд нельзя явиться, нацепив одну из его жутких масок!

– Ну... один раз. Явилась. Без приглашения, конечно. В маске…

– Ясно. Вы её не узнали конечно… Как вчера здесь не сразу узнали Осипова… А ведь позавчера и третьего дня, во время вашей экспертизы, гражданин Осипов был уже в современном виде, с обритым наголо черепом. То есть безо всякого «гипертрихоза». А?.. Ну, это так, пустяки… Вернёмся, доктор, к мальчику Алёше. Вы его, после того обследования в апреле, осматривали когда-нибудь ещё?

Главврач ещё не отошёл от предыдущего удара, но и в нокдауне продолжал держать стойку.
– Представьте, нет. После осмотра им занялось специализированное детское учреждение.
 
– Ну, а в курсе вы: подтвердился ваш диагноз или нет?
– Конечно. Наши специалисты регулярно делают обследование детей в приюте. У мальчика не оказалось уж очень явных признаков Дауна, но он сильно отстал в умственном развитии.

– А не потому ли, доктор, что он оказался среди детей с глубокой олигофренией? Причём больше четверти из них страдают идиотией и 50 процентов имбицилы. Остальные в состоянии глубокой дебильности. Это же детский вариант вашей психбольницы, товарищ главврач! Немудрено в такой компании нормальному малышу мигом отстать от сверстников! А ведь у Алёши Лазарева был хороший дедушка, вполне бодрый! Который его очень любил...

Голос Величко зазвенел теперь напряжённым дискантом. Это уже было почти прямое обвинение. Многие из публики раскрыли рты. «Во врезала! Ай да прокурор!» – раздался чей-то восхищённый выдох. «Но этот-то каков пидор!» – ответили ему. Курман пыжился, глотал ртом воздух, но все аргументы, похоже, уже растратил.

Далее произошло совсем уж невероятное: глядя Максиму прямо в глаза, Ирина, понизив голос, притворно извиняющимся тоном сказала:
– Это ведь не личное, Максим Петрович… Опять я спутала… Я просто так свой долг понимаю. И он говорит мне, что 224-я плюс 126-я «бис» – это ваш минимум. Уверена, что будут и другие статьи, похлеще... Так что... можете пока присесть. Вы ещё понадобитесь.

Думаю, большинство опять ничего не поняли. Я оказался бы в их числе, но Вячеслав, помусолив странички своего талмуда, наклонился к моему уху и перевёл: «Хранение и сбыт наркотиков. А другая: незаконное помещение в психбольницу. Боже, что она творит!». Пузатенький Орест на этот раз решил не высовываться, но тут опомнился райком. Нервы сдали у того неподвижного дяди, оказавшегося третьим секретарём, ответственным за культуру района. Взбешённый, что какая-то девчонка, вместо того, чтоб спокойно надзирать за соблюдением соцзаконности в судебном разбирательстве, нагло подмяла под себя само это разбирательство, он вдруг поднялся во весь рост со своего стула и, перекрывая шум в зале, начал истошно выкрикивать:
– Что вы себе позволяете? Я не позволю! Что вы тут трибуна изображаете! Суд вершится над Осиповым, а не над Журминым! Всему есть предел! – Он распалялся всё больше. – В задачи прокурора не входит вертеть судом, как кому вздумается! И как, вообще, понимать, что здесь происходит? Словно кто-то другой, а не прокуратура возбудила на Осипова…

Сперва Ира опустила голову, но, воспользовавшись тем, что секретарь временно захлебнулся слюной, возразила:
– Извините, Виталь Виталич, но дело обстоит не совсем так. Я позволю себе напомнить, что в тридцать первой статье Закона о прокуратуре СССР сформулирована главная задача прокурорского надзора – «обеспечить установление судом объективной истины по делу». Эту задачу я и пытаюсь сейчас решить. К тому же, все мы помним, что в Политическом докладе ЦК КПСС XXVII-му съезду партии подчёркивается: «Неизменной задачей остаётся использование всей силы советских законов в борьбе с преступностью, чтобы люди в любом населённом пункте чувствовали заботу государства об их покое…»

Я очень не к месту вдруг пожалел археологов, геологов, туристов, фермеров и прочий народ вне «населённых пунктов», оставленный без чувства заботы, а вновь окаменевший Виталич, растерянно глянув по сторонам на другие лысины в первом ряду, начал заметно терять пыл и сникать.
Ирина добила его, закончив цитату:
– «…были уверены, что ни один правонарушитель не уйдёт от заслуженного наказания». Поэтому я считаю себя вправе сколь угодно активно участвовать в исследовании доказательств и обстоятельств дела для установления объективной истины. И, мне кажется, не страшно, что для этого приходится исследовать эти обстоятельства прямо в процессе суда.

Сломленный секретарь тяжело опустился на стул, бормоча под нос: «Ничего у этой молодёжи святого нет. На пенсию бы скорей», но человечек-саранча быстро пострекотал возле него, метнулся к судье Оресту и передал шпаргалку. Тот, нерешительно развернув, долго читал про себя, потом всё же поднялся и с укоризной заговорил:
– Нет, товарищ ИО прокурора, погодите. Перед обращением в суд вы были обязаны, – он заглянул в бумажку, – с исчерпывающей полнотой установить факты основания иска, собрать все необходимые доказательства, выяснить всех участников по делу. Что же теперь всё, как будто, не с бухты, а с барахты?

– Я отвечу, Орест Ермолаич, – спокойно сказала Величко. – Существует понятие: «вновь открывшиеся обстоятельства». Так, вот, вчера, уже в процессе разбирательства, такие обстоятельства открылись. Формально я должна была бы, конечно, отозвать дело на досмотр. Но продолжение процесса наиболее эффективно позволило установить объективную истину и истинных виновников убийства... – Она выдержала паузу, и последний шумок в зале стих. Ермолаич сокрушённо покачал головой, поправил на пузе сморщенный пиджак и снова сел. Ирина, как заправская актриса в приближении кульминации, вышла на середину свободного пространства перед сценой: – Я, конечно, виновата перед участниками процесса, что сразу не предупредила об изменении линии обвинения. Каюсь: сделала это специально. Иначе до той отметки, где разбирательство находится сейчас, добраться бы долго не получилось... Каюсь и в том, что теперешняя задача обвинения… скажем, в стороне от заявленной. Я осмелилась чуточку её трансформировать…

– Это неслыханно, – проворчал председательствующий. Ирина вежливо замолчала. – Дикий запад какой-то…

Величко сделала умоляющие глаза, даже сложила перед грудями ладошки, притворщица.
– Да, это так. Прецедента в советской судебной практике ещё, видимо, не было, но я надеюсь на мудрость и дальновидность нашего суда. На то, что он учтёт: рассматриваемое преступление совершенно необычно для нашего общесвтва. Учтёт также, что выбранная мной форма была единственно возможной для установления истины. А вспомните, на что нас сегодня ориентирует партия? Ведь в новой редакции Программы КПСС закреплено требование о «неуклонном улучшении работы органов правосудия и прокурорского надзора». Да, я проявила гибкость, отбросила кое-какой отживший формализм, но разве не этого от нас теперь требует Время? Не этого ждёт от нас советский народ? На дворе, ведь, перестройка, товарищи! И мы все об этом, конечно, помним.

С задних рядов раздались нерешительные хлопки, потом пошла стихийная волна, которую, к нашему с Вячеславом изумлению, вдруг подхватил и первый ряд. Вал аплодисментов стремительно рос и превратился в бурную продолжительную овацию. На лицах сиял восторг и обожание. Хлопал даже Кирпич в своей клетке, поддавшись всеобщему ликованию. Даже серо-зелёный Максим несколько раз из приличия ударил в ладоши. Это уже была почти победа.


Рецензии
Привет, Володь! Откель такие познания в психиатрии?

Александр Казимиров   27.12.2010 09:13     Заявить о нарушении
; И в юриспруденции?

Наталья Леснова   27.12.2010 12:24   Заявить о нарушении
В молодости я любил в этом ковыряться. Темы были все закрытые, но я даже в психушку к Голанду таскался, чтоб атмосферы нюхнуть. Позже у Соколова психологией увлёкся.
Щас забыл всё.

С Новым Год'ом, товарищи!

Мидлав Веребах   28.12.2010 14:21   Заявить о нарушении
И тебя, Володь, с наступающим!

Александр Казимиров   28.12.2010 14:24   Заявить о нарушении