Осень души моей. Набросок

Сколько себя помню я всегда жил здесь: в доме викторианской эпохи с остроконечной крышей, расположенном на вершине одинокой скалы. Со всех сторон мою неприступную твердыню окружает бескрайнее море. Море, на которое я люблю смотреть, перегнувшись через невысокий забор, что обрамляет площадку на скале, где расположен мой дом, сарай, загон для Животного, колодец и маяк. А ещё у меня есть сад. В саду у меня растёт Золотое Дерево. Я люблю наблюдать за тем, как опадают с него листья и обращаются в прах. Когда-нибудь я тоже стану прахом. «Пепел к пеплу, прах к праху», - люблю повторять я беззвучно, когда лист, достигнув почвы, съеживается, становится бурым и морской ветер уносит его вдаль. Туда, где может быть есть другие люди, другая земля. Но вокруг меня только море, величественное в своём спокойствии и тихой задумчивости.

Иногда я спрашиваю себя: «Почему я здесь?» Тогда я иду или в пропитанный морским дыханием сад, или в библиотеку, где застыла древность, или взбираюсь по крутым ступеням маяка. Ответ напрашивается сам собой: я здесь потому, что кто-то должен следить за этим местом, что стало мне домом. Я смутно помню своих родителей. Расплывчатые лица, приглушённые голоса, тепло материнских рук – вот те призрачные фантомы прошлого, что иногда будоражат своим появлением мои сны. Но как я не пытался вспомнить что-то большее - увы! – дымка моих воспоминаний непостоянна и столь тонка, что развеивается при любом неосторожном движении. Жаль.

Почти каждый день идёт дождь. Мелкий и холодный, он едва заметными капельками-бусинками покрывает западные окна дома. Рисуя мне причудливые узоры неведомых существ. Отчасти они напоминают моего Животного. Помню, как одним редким ясным днём я нашел его, запутавшегося в водорослях у подножья скалы, где обычно ловлю рыбу. Маленький, чёрный со смешной непропорционально большой головой и пронзительными васильковыми глазами. Он стал для меня верным другом. Я принес его домой, поднявшись по старой верёвочной лестнице – единственному пути до моей обители. Он еле дышал, весь промок и окоченел от долго пребывания в воде. Я укутал его в свой плед и дал поесть сушёной рыбы, рассчитывая на то, что эта пища придётся ему по вкусу. И действительно! Этот забавный чёрный комочек, пронзительно пискнув, весело захрустел предложенным ему угощением. А я стоял и смотрел,  странные чувства возникали у меня в груди: мне почему-то захотелось улыбаться. Улыбался ли я когда-нибудь до этого? Не помню. Может быть только во сне, когда на меня находили воспоминания о родителях. С того момента я стал ухаживать за животным и как-то незаметно привязался к нему. А оно отвечало мне взаимностью. Надо было видеть, как оно радовалось, когда я возвращался с рыбалки или спускался с маяка, стоявшего на вершине скалы.

Одиночество. Раньше я не тяготился этим чувством, но теперь… Оно навалилось на меня свинцовым грузом. Вещи, что раньше доставляли мне удовольствие, утратили свой смысл. Я увидел всю их картинность, глупость, искусственность. Да, возможно этого не случилось, если бы я не спас Животное. Да, продолжил бы жить как жил и не задумывался бы о дне завтрашнем. Но жизнь нельзя повернуть назад. Она движется только вперёд: там меня ожидает ещё бесконечная вереница одинаковых похожих друг на друга дней. Пустых, мёртвых.

Животное жило у меня месяц. И этот месяц теперь кажется мне наполненным неземным светом и теплом, когда как день сегодняшний пронизывает меня насквозь могильным холодом. Днём мы часто играли в мяч или догонялки. Я даже научил выполнять его пару простых команд, а по ночам, когда мы сидели в гостиной, я любил, сидя в своём кресле-качалке, укрывшись тёплым пледом читать вслух чудесные стихи Байрона, Шекспира и Эдгара По. Или слушать  величественную музыку Баха, Бетховена и Вагнера из моего старинного патефона. Это было забавно наблюдать за тем, как оно меня слушает, и казалось, даже понимает. А ещё, когда тучи рассеивались, и за окном стояла ясная ночь, мы смотрели на звезды, и я рассказывал ему о созвездиях Кассиопеи, Стрельца, Козерога, Большой Медведицы и Быка. 

Сейчас я почти не захожу в сарай. Я не хочу видеть, что с ним стало, когда я отнёс его. Не хочу. Во мне начинает всё клокотать, трясутся руки и горлу подкатывает ком, когда я хочу взяться за ручку двери. Нет, это исключено. Я знаю, что там ждёт меня.

Месяц Животное прожило у меня, и я уже начал свыкаться с мыслью, что так будет всегда. О, как же я ошибался! Как же я был самонадеян и глуп. Неведомая болезнь,   должно быть морская лихорадка пришла вместе с полярным ледяным ветром и поразила моего друга. Ничего не помогало: ни мои знания медицины, ни зелья, ни примочки, что я готовил. Оно увядало на глазах. В последний день он лежал на коврике, грустно положив свою смешную голову на лапы, и прикрыв глаза шумно и прерывисто дышал, почти, так же как и в первый день  моим с ним встречи. Только теперь его дыхание смешалось с хрипами Смерти. Когда я подошёл к нему, его глаза на миг распахнулись: в них вновь были те искры жизни, что я даже поверил, что оно поправится. К сожалению, это длилось недолго. Бедная зверюга протянула ко мне лапу и легонько оцарапала мне руку. Я не мог сдержать слёз. Оно прощалась со мной, до последнего пытаясь показать свою волю к жизни и любовь ко мне. Потом яркие глаза Животного закрылись и уже никогда не открывались. Я отнёс его в сарай, где раньше хранил инструменты, оставив его лежать там. Я подумал, что не смогу похоронить его тотчас же. И это промедление мне дорого стоило.

Шли дни. Я жил, продолжал читать книги, слушать музыку, наблюдать за морем и дождём. Я старался не думать о том, что лежит в сарае, и подавлял в себе всякий порыв, всякий намёк, что должен, наконец, отпустить его туда, откуда оно пришло – в море. «Но тогда, тогда я снова останусь один», -  рассуждал я. И не смогу, не смогу жить как прежде в лёгком тумане безвременья. Я уговаривал, просил, но никак не мог признаться, что снова остался наедине с  самим собой. Теперь это чувство как никогда мучает меня. Какая ирония! Я так к нему привязался, что не мог позволить себе отпустить, хотя раньше всегда считал себя полноценной личностью, которая не нуждалась ни в чьей поддержке.

А вскоре случилось ещё одно происшествие, пошатнувшее мой мир. Золотое Дерево, которое я считал почти Древом Жизни в Эдемских Кущах, посажанное возможно кем-то божественным, растущее здесь ещё до моего рождения, до того как построили этот дом и маяк, до времён, когда здесь ступила нога человека, засохло. Ночью температура упала до очень низкой шкалы. На моём термометре я зафиксировал – 4 по Фаренгейту (- 20 по Цельсию). Очевидно, привыкнув к лёгким заморозкам и умеренному климату растение не смогло приспособиться к столь быстрому перепаду и погибло. Был ли это злой  Карающий Рок? Или ещё что-то? Я не знал. Я стоял на коленях в своём саду и кричал беззвучным, полным отчаянья криком в угрюмые беспросветные небеса: «Почему?»

Чем я прогневил вас, что вы посылаете мне удар за ударом? Но небо молчало. Быть может, как и я, оно не в силах было вымолвить ни звука. Лишь ветер насмешливо завывал в моих ушах и трепал волосы. Он издевался надо мной. В порыве отчаянья я вскочил и бросился очертя голову в дом. Раскидал стоявшие доселе в безупречном порядке книги. Часть побросал в камин, а  у других вырвал страницы. Мечась по комнатам как одержимый, как впавший в безумие, я крушил, ломал все, что попадалось мне на пути, затем выскочил на улицу и под волчий вой ветра побежал к забору. Скорее туда! Перепрыгнуть через него не составит труда.  И всё будет кончено.

Я уже перекинул одну ногу через преграду, единственную преграду, отделявшую меня от пропасти и бездонного моря, где моё тело будет покоиться, пока его не обглодают рыбы или не выбросит обратно на камни у  чёрной громады скалы. Но мне уже всё равно. Почему я должен страдать? Это несправедливо. Я посмотрел вниз, и у меня закружилась голова. Что-то чёрное прибило к месту, где я ловлю рыбу. Неужели? Я подался назад и…

Спустившись в лихорадочной спешке по верёвочной лестнице, ободрав себе в кровь ладони, я стоял у подножья скалы и смотрел на то, как на чёрных покрытых пеной волнах раскачивается весельная лодка. Что это? Ещё один подарок судьбы или вновь злобная насмешка Рока? Для чего это?

Лодка была хорошо просмолена и крепка на вид, на дне её лежали весла. На такой можно уплыть далеко. Далеко отсюда. Я задрал голову. Я всегда жил здесь и не знаю, что ждёт меня там, за горизонтом. Может быть, земля, а может быть и смертельный водоворот. Но я не должен бояться, ведь несколькими минутами ранее я хотел свести счёты с жизнью. Но неизвестность… Она пугает. Когда я хотел прыгнуть, я твердо знал, что меня ожидает – смерть, и не боялся этого. А сейчас я вдруг вновь встал перед выбором и испугался. Смогу ли я уплыть отсюда? Что я теряю? Ничего! Я запрыгнул в лодку и, вставив вёсла в уключины, оттолкнулся ногой от берега, заработал руками, гребя на себя, как читал об этом в книгах. Поначалу я долго вертелся на одном месте и никак не мог поймать тот Ритм, который помог бы мне быстрее овладеть этим «искусством» и выйти, наконец, в море. Однако, спустя какое-то время, я видимо обладавший врождёнными инстинктами гребца, закусив нижнюю губу и вдыхая полной грудью, солёный запах стихии стал стремительно отдаляться от своей неприступной твердыни, своего дома. С каждым ударом весёл о воду, с каждым фонтаном брызг я чувствовал, что перерождаюсь, обновляюсь. Нет, уже больше старого Я, читающего в своей пыльной и душной библиотеке; нет больше Я, слушающего заунывные заезженные пластинки на  ржавом патефоне; нет больше Я, смотрящего  в  серую  беспросветную даль с маяка. Есть новый Я, плывущий на лодке. Вперёд. В будущее. В неизвестность. Пускай! Мне захотелось петь. Вот о чём я мечтал! Вот чего хотел! Избавиться от этих тяжёлых цепей одиночества и получить свободу.

«Люди!» - прорезался из глубинных недр моего сознания и естества громкий крик: «Я иду к вам!», - заорал, пьянея от восторга и собственной смелости, когда заметил впереди узкую полоску земли. Больше я никогда не буду одинок. Теперь я вернусь туда, откуда, может быть, прибыли мои родители. Вот впереди показались покатые крыши, печные трубы, флюгеры в виде петушков и кошек. А вон показался крест церкви, а там вон башня с часами – наверняка это ратуша. И с каждым ударом сердца, вздохом груди я приближался к ним… к людям. Я обернулся: мой дом почти растаял вдали и едва виднелся у линии горизонта. Я едва мог различить чёрную громаду скалы, одиноко возвышающейся посреди моря. Это символ давно минувших дней. Я засмеялся и налёг на вёсла с удвоенной силой.

Вот показалась пристань, старая и полуразрушенная. Лодки, стоят на берегу сохнут, а возле них ходит такой же, как я. Двуногий. Человек. Рыбак. Я подплыл ближе. «Эй!», крикнул я. Рыбак махнул мне в ответ и в свою очередь также приблизился. Господи, что же за убожество это было! Неужели? Неужели я выгляжу точно так? Какое лицо! Руки! А эти глаза! Точь-в-точь как у рыбы. Всё омерзительно и тошнотворно ужасно. Я судорожно пощупал своё лицо. Рыбак заговорил на неизвестном мне наречии. И речь его была похожа на смесь кваканья лягушки и визга свиньи. Неужели и я такой же, как и он? Мои надежды, мои мечты - они покрылись мелкой паутиной трещин. До моего уха вдруг донеслись звуки приморского города, чудовищная вакханалия непереносимых для меня звуков: скрипы, хрипы, лязг металла, топот копыт, конское ржание, смешанное со смехом. Рыбак, переваливаясь, подошёл к  краю берега. В руках он держал длинный багор, которым намеревался зацепить и подтащить мою лодку, что бы я сошёл на берег. Берег… О, что это за проклятая земля! Истерзанная, вытоптанная, заваленная мусором и грязью. Я подумал о своём тихом жилище на ровной аккуратной и чистой площадке. А со всех сторон уже стали подходить другие рыбаки, такие же, как этот: грубые, необразованные, грязные, с чёрной душой и гранитом вместо сердца. И я должен жить среди этих тупомордых похожих на крыс зверолюдей? Что бы возиться в помоях и, в конце концов, опуститься до их жалкого уровня? Нет! Никогда! Уж лучше быть изгоем, но никогда не существовать в этом мире отродий.
 
И мне открылась истина. Я понял, почему родители уехали из этого города и поселились там, на одинокой скале. Они не пожелали мириться с судьбой, что им навязывал этот сброд. Они были слишком возвышены для этого. Как и я. Нет, я не умру! Я возвращаюсь обратно под крышу своей обители, под своды моего дома, который был мне  не темницей, как я думал в минуту отчаянья, а крепостью, отгородившей меня от Тьмы. Оплотом Света. И одиночество мое, по сути, есть не заточение, а та свобода, которой я буду дорожить. Я ударил по веслам снова и прежде, чем рыбак успел подцепить мою лодку, ушёл в море. Мой дом ждал меня. И теперь я никогда его не покину. Осень чудная пора…