Пластилин рассказ

1.

“Вчера еще был кто? Да никто... Какой-то инженеришка... били, строгали кому ни лень, особенно начальник АТБ. А сегодня? Сегодня я второе лицо после командира, а если взять, к примеру, в билетно-коммерческих делах, то, выходит, первый человек в объединенном авиаотряде. Сегодня и с начальником АТБ могу по всей строгости...” - с такими мыслями, никого не замечая, ни с кем не здороваясь, Валерий Минович, важно шагая по длинному коридору, изредка косил взгляд то на левое плечо, то на правое. На которых, будто катились с горы, погоны с одним широким шевроном золотого цвета, окантованные золотистой канителью, с птичками - эмблемами и гербовыми пуговицами. Правда, он видел только шеврон, но и это ему доставляло неописуемое удовлетворение от своего долженствующего вида.

С наплечных знаков Валерий взгляд переносил на пол, вперед, могло бы показаться со стороны, но он оглядывал два ряда блестящих пуговиц с гербами, что означало высший командный состав.

Валерий Минович, остановившись, широко раскрыл дверь в приемную, так и оставив ее открытой. С трудом расстегнул пуговицы, медленно отведя полу форменного пальто в сторону, достал ключ и, подойдя к двери с золотистой надписью: “Первый заместитель командира объединенного авиационного отряда т. Стекалин Валерий Минович”, внимательно прочел, испытывая внутреннюю удовлетворенность собой. Медленно вставил ключ в замок и хотел повернуть вправо, но он не поворачивался, подергивая его, еще раз попытался открыть, но ничего не получалось. Только через несколько попыток все же замок поддался и, издав стонущий, недовольный скрип, открылся.

Войдя в кабинет, Стекалин внимательно оглядел стулья, с сиденьями и спинками обтянутыми дерматином, стоявшими вдоль длинного широкого стола ровной линией. Подошел к столу обтянутому зеленым бархатистым сукном, что стоял перпендикулярно длинному. Отодвинул вращающееся кресло, покрытое красной плотной ворсистой материей. Включил селектор и пошел к гардеробу, на ходу снимая пальто. Аккуратно повесил его на вешалку и, отведя на вытянутую руку, внимательно осмотрел пальто, задержав взгляд на широких шевронах, и пробежался глазами по пуговицам с гербами, отметив вслух: “Красиво и внушительно выглядят гербы на пуговицах”. С особой осторожностью повесил в гардероб. Не торопясь, прошел за стол и удобно уселся в кресло, открыл створку боковой тумбы стола, вынул с полок четыре папки и положил по две одна на другую слева и справа на столе, затем открыл верхние на первых попавшихся страницах. Разгладил их и так оставил лежать на столе. Вынул ручку из чернильного прибора и положил на чистый лист перед собой, помедля, взял ручку и написал: “В 3.45 вызвать начальника АХО”.

Валерий выдвинул внутренний ящик стола, переложил с места на место ежедневник, потрогал набор карандашей, задвинул ящик, нехотя встал, посмотрел на часы, они показывали 8 часов 15 минут. Решительно нажал рычажок селектора, под которым стояла надпись “ПДСП” и произнес: - ПДСП.

Селектор молчал. Он вновь нажал и вызвал: - ПДСП - и опять никто не ответил. Дмитрий, заполняя план сводок, отлично слышал, что его вызывают, но не мог уловить, какая же лампочка загорается, а непрерывно смотреть у него не было времени, да он и не станет этого делать. Дверь производственной диспетчерской службы предприятия кто-то с силой рванул, так, что задребезжал крючок, на который она была закрыта. Диспетчер невозмутимо заполнял план-сводку, не обращая на рывки двери, которые уже следовали один за другим, и, закончив заполнять, произнес: “Опять кому-то горючего надо. Разлетались...нет же горючего, все знают... нет прутся”. В дверь забарабанили. Дмитрий энергично вышел из-за пульта, открыл дверь. Перед ним стоял инженер техотдела. Пластилин как его все звали, но с таким грозно-начальствующим видом, что Дмитрий, улыбаясь, пропустил его в диспетчерскую и, низко кланяясь, произнес:
- Пожалуйста, входи, Валера.
- Какой Валера? Валерий Минович!

Только тут Дмитрий увидел, что Валера-то в новом шевиотовом тщательно отутюженном, аккуратно подогнанном костюме с тяжелыми погонами и гербовыми пуговицами - вот оно что значит, не зря ездил в прошлом году он на полгода в Ленинград. Вот оно как... теперь высший начальствующий состав.
- Ну-ка, Дмитрий Степанович, идите сюда, - все повышая голос, Стекалин уже стоял у диспетчерского пульта и пальцем показывал на горящее табло с надписью первый зам.
- Вам что, не по глазам... Вас первый заместитель вызывает, а вы чем тут занимаетесь?!

Дмитрий, ничего не говоря, закрыл на крючок дверь и сел в кресло, его уже вызывали перевозки, они докладывали:
- Рейс 218 154 тонна триста двадцать, груза нет, почты 250 килограмм, общая 12 тонн четыреста тридцать предельная 12 тонн пятьсот.

Дмитрий Степанович, не спеша, все записал и, отвалившись в кресле, постукивал ручкой по подлокотнику.
- Я к кому обращаюсь, - не понижая голоса, продолжал Стекалин.
- Что не видите, горит вызов “первый зам.”, почему, я вас спрашиваю, не отвечаете?!

Дмитрий, все так же постукивая ручкой о подлокотник, сидел в кресле, словно ничего не происходило.
- Я же специально включил вызов, проверить исправен нет ли ваш пульт... доработались, уже первому заму не отвечают...
- ПДСП, ГСМ, - донеслось из селектора.
- Ответил.
- Дмитрий Степанович, опять ИАС заказывает обдувочную машину, а ведь уже плюсовая температура.
- Перрон, ПДСП.
- Слушаю, перрон.
- Что ж вы делаете? - спокойным, ровным голосом Дмитрий продолжал: - На дворе давно через ноль на плюс перевалило и солнце взошло, а вам обдувочная понадобилась.
- Самолеты обледенели, - с нотками в голосе: “да отвяжитесь, вы”, - прозвучал ответ с перрона.
- До вылета первому еще один час, оттают.

Стекалин еще несколько раз пытался заговорить, но селектор все вызывал и вызывал ПДСП, Дмитрий Степанович оперативно отвечал на все вопросы, активно руководя и координируя всю работу авиапредприятия. Когда наконец затих селектор, Стекалин вновь было начал распекать диспетчера, тот встал, открыл дверь и спокойным, чуть надтреснутым голосом произнес: “Пожалуйста, не мешайте работать, а когда вызываете, то называйте себя. Бывает иногда некогда и взглянуть на пульт, больше на слух надеюсь”.

Селектор вновь, как будто отдохнувший, произведя глубокий вдох, начал свой диалог.

Дмитрий Степанович вновь решал текущие вопросы то с перроном, то со службой спецтранспорта, то с грузовым складом и при этом успевал еще отвечать на телефонные звонки, одновременно отвечая по радиостанции, зажимая микрофон трубки, отработал с прилетающим 8490-м рейсом. Нащупал самый длинный рычажок с надписью: “СОП” и спросил:
- Перевозки, все приняли?
- Нет, Дмитрий Степанович. Сколько транзита до Владивостока?
- 115 человек, восемьсот тридцать багажа, тонна двести почты.
- Дмитрий Степанович, что-то багажа маловато?
- Сколько передали. Добавьте пару тонн. Сядут разберемся.
- Спасибо.
- Спасиба много... да таких денег в аэрофлоте нету, - улыбаясь, произнес Дмитрий по селектору, отпустив рычажок, добавил: - Бутылки хватит.

Откинулся в кресле и плотно закрыл глаза, легонько постукивая ручкой по подлокотнику.

Побагровевший Стекалин, резко открыв дверь приемной, не глядя на секретаршу, и не здороваясь, прошел в свой кабинет. Как только за ним закрылась дверь, у секретарши на селекторе вспыхнула лампочка и послышался резкий с металлом голос: “Зайдите ко мне!”

Секретарша с блокнотом в руке и ручкой, готовая тут же записать, что скажет шеф, вошла в кабинет и подобострастно произнесла:
- Слушаю вас, Валерий Минович.
- Так... в восемь тридцать всех руководителей служб пригласите ко мне.
- Валерий Минович, но в восемь тридцать планерка, а командира сегодня не будет. Мне позвонила его секретарь и передала, что командир велел вам провести планерку, а после нее совет командиров.
- Так... хорошо, идите. - Стекалин посмотрел на часы, которые показывали уже 8.25. Как только закрылась дверь за секретаршей, он неожиданно для себя заговорил вслух: “Ничего пять минут еще есть, где же проводить планерку? Конечно, в кабинете командира! Они же все туда соберутся. Он было хотел уже идти, но вновь сел в кресло и самодовольно произнес: “Ничего пусть одну-две минуты подождут, начальство не опаздывает, оно задерживается”. Он посмотрел на лист и вновь вызвал секретаря.
- Слушаю, Валерий Минович, - с порога произнесла секретарша и на ее лице засияла улыбка, на какую только была способна эта дородная, порядком обрюзгшая, с заплывшими глазами, не старая еще женщина, но давно уже потерявшая привлекательность, с выпирающим животом и оттопырившимися ягодицами и толстыми ногами, и неимоверно впалой грудью. Ничего лучшего не придумав, Стекалин многозначительно произнес:
- Так... вызовите мне на девять сорок пять начальника АХО. - Медленно поднялся из-за стола и направился на выход.

Войдя в кабинет командира, Стекалин принял еще более начальствующий вид, нахмурил брови, плотно сжал губы, отчего выступила бледность на щеках. Не глядя ни на кого, он прошел за командирский стол, слегка отодвинув кресло, сел в него, как садился в свое кресло. Широко расставив ноги, он с шумом подвинул кресло и глубоко в него опустился, вытянув ноги. Маленькие холеные ручки положил на стол, сжав кулачки, стараясь перекричать гвалт, который не смолк, когда он вошел в кабинет, как это бывало при появлении командира, произнес: “Ну! Так... все... начинаем планерку!”

Сидящие в кабинете начальники служб задвигали стульями, удобно рассаживаясь так, чтобы видеть кресло командира и того, кто в нем сегодня оказался.
Женщина, главный бухгалтер, улыбаясь во весь свой, внушительных размеров рот, с полными, как бананы, губами, своим пронзительным, всегда кричащим голосом произнесла:
- Поздравляем, Валерий Минович с заступлением на новую должность!

Довольно расплывшись в улыбке с тонкой, всегда натянутой верхней губой, рот его приобрел форму сплюснутого эллипса, в глазах засверкали окалины. Из глубины глаз остывающей синью засветилась удовлетворенность самим собой: “Признали!” - возликовал он.

Планерку Стекалин провел быстро, не вникая в доклады, которые делали начальники служб, никому не задавая вопросов, ничего не решая, хотя надо было решать много вопросов, связанных с ремонтом полосы. По докладу начальника службы управления воздушным движением выходило, что принимать и выпускать самолеты ТУ-154, да и 134-е было нельзя, асфальтовое покрытие разрушилось в нескольких местах. Но и на этот доклад Стекалин никак не прореагировал и тут же закончил планерку словами: “Так! все! закончим на этом!”

Удовлетворенный тем, что все так у него гладко вышло, он дождался пока все вышли из кабинета. Оставшись один, Валерий еще понаслаждался своим успешным вступлением в должность: “А диспетчера я приведу в порядок”, - вырвалось у него. Прикрывающая двери начальник цеха бортпитания, приоткрыв двери, просунув только взлохмаченную голову, приторно елейным голоском, с готовностью услужить, спросила: “Что, Валерий Минович?”
- Ничего.
- Может, боржомчику?
- Так... это можно.
- Вам прямо сюда?
- Да.

Голова исчезла, а дверь плотно закрылась. Стекалин, приняв вид сосредоточенно раздумывающего начальника, вызвал секретаря.

В кабинет впорхнула розовощекая с подвижными, будто прозрачными глазами, курносенькая с тщательно запудренными веснушками, с чуть припухлыми губками, тщательно обведенными тонкой чертой губной помады, в плотно облегающем ее стройную фигурку платье из джинсовой ткани, с выпирающими, словно дыни,  грудями на худосочной грудной клетке. Секретарша шла быстрой походкой, груди ее подпрыгивали и вихлялись из стороны в сторону, но плечи при этом ровно плыли по воздуху, словно плечики, парили сами по себе, отделившись от остального тела.

Подошла вплотную к столу, на Валерия пахнул весь букет парфюмерного набора. Стекалин, стараясь сохранять напыщенность, многозначительно изрек: “Так... позвоните моему секретарю...” После этого слова у него в голове промелькнуло: “Надо и мне подыскать хорошенькую секретаршу. Ну вот хоть бы как эта, только без веснушек и не такую курносую, да и сиськи бы ей надо иметь по фигуре, не шестого, а третьего размера”. Секретарша, заметив что Стекалин пристально рассматривает ее, кокетливо поправила прическу и улыбнулась, обнажив желтые зубы, но тут же прикрыла их припухлыми губами. “И зубы у нее не такими должны быть. Размечтался, сейчас все курят поголовно, ничего подыщем”. Вероника, заметив, что у Стекалина поиссяк интерес к ней, произнесла:
- И что ей передать?
- Так...скажите, чтобы направила начальника АХО ко мне... сюда.

Через пять минут, грузный с самоуверенной походкой и льстивым выражением глаз, в кабинет вошел начальник АХО. Стекалин, не ожидая пока тот поздоровается, произнес:
- Так... что-то плохо вы следите за замками.
- Как плохо, Валерий Минович?
- А так вот и плохо, у меня в кабинете не закрывается замок, а закроется, не открывается.
- Это мы в момент исправим, Валерий Минович, что еще?
На следующий день Стекалин на проходной, взяв ключ у вахтера, повертев его в руках, резко бросил:
- Так... мне ключ надо от моего кабинета.
- Это от вашего кабинета... - внимательно глядя на крючок, с которого только что снял ключ, сказал вахтер, с двойки я его снял.
- С какой еще двойки?
- Ну у вас же, Валерий Минович, теперь второй кабинет, у командира первый, потому как он первое лицо в авиапредприятии, а вы второе лицо, стало быть, и ключ висит на двойке.

Стекалин довольно ухмыльнувшись, взял ключ и направился на территорию аэропорта, размышляя: “Что значит должность. А когда был инженером технического отдела? Приходил к этому же начальнику АХО за бумагой для нужд отдела, кнопками, скрепками, ручками, называл его по имени-отчеству всегда, а Леонид Самойлович, глядя на него сверху вниз, всегда говорил: “Бумаги нет, стержней тоже, а ручек не бывало, вот только резинки, сколько?” Валерий ехидничал: “Двенадцать”. Тот с неподкупным лицом лез в одну из многочисленных картонных коробок и доставал горсть стиральных резинок, высыпал на стол, давал две, добавлял еще одну, бросая: “Трех хватит”. Стекалин брал резинки, зная, что раз предложил резинки, то просить бесполезно, больше ничего не даст. И он с тремя резинками шел в техотдел, докладывал начальнику, тот звонил начальнику АТБ и из трубки доносился голос: “Так... он что не может потребовать, с линейки убрали, всю работу завалил, как его смена, так задержки рейсов, не мог организовать своевременную подготовку самолетов, с двумя-то высшими образованьями, всем бригадир руководил, даром, что даже училища не кончал, а тут только три резинки и может выпросить”.
- Антон Андреевич...
- Так... что Антон Андреевич? Пусть идет...
- Но ему ничего не дадут, если...
- Так... что если? Я же русским языком говорю, пусть идет... позвоню.

Предаваясь воспоминаниям, Стекалин незаметно для себя оказался перед дверью, машинально вставил ключ в сверкавший сталью замок, который мягко открылся. И опять у него вырвалось: “Вот что значит должность, не успел сказать, а замок уже заменили.” Он так же, как и вчера, повесил пальто на плечики и, вытянув руку, несколько секунд любовался на ладно пошитое по спецзаказу пальто. Но больше всего ему доставляло удовольствие смотреть на погоны и на гербовые пуговицы, они в нем возбуждали непонятное пока что чувство, но уже обозначающееся, после вчерашнего разговора с начальником АХО, как чувство приподнятости над окружающими, он словно парил над ними в желании отдавать распоряжения, которые, если касались его должности, выполнялись беспрекословно, особенно, если указания были направлены на создание удобств хозяину вновь отделанного кабинета.

Должность эту он занял одним из первых, как только ввели ее в аэрофлоте, после объявленного сокращения заместителей командира объединенного авиаотряда, но введя первого заместителя, не только не сократили прежних заместителей, но добавили еще и ему заместителей.

Когда Стекалина начальник АТБ пригласил подойти к нему в кабинет, он, понурив голову, побрел, весь техотдел сочувственно удивленными взглядами провожали пока за ним не закрылась дверь. Да и сам Валерий, в предчувствии нагоняя, все же удивился тому, что обычно начальник АТБ вызывал его к себе через начальника техотдела, а тут сам попросил его к телефону. И еще больше удивился, когда увидел подобревший и вместе с тем обрадованный взгляд начальника АТБ, в котором читалось удовлетворение тем, что наконец-то избавятся от него.

“Так... Валерий Минович, мы с командиром посоветовались и решили направить те... вас на полгода в Ленинград в академию для прохождения курсов усовершенствования начальствующего состава”. - не здороваясь, начал Мивоненко, приготовившись уговаривать, как только что уговаривал начальника смены ЯК-сороковых, которого так и не смог уговорить, тот наотрез отказался, узнав что никогда больше не будет участвовать в подготовке самолетов к полетам, так и сказал: “Бумажная должность мне не нужна, я - инженер и им останусь”. Растерявшийся от неожиданности такого предложения, а получал его Стекалин, когда все начальники смен отказались и тогда вспомнили о нем, как бывшем начальнике, состроив задумчивый вид, тут же согласился. Мивоненко, не скрывая своего удовлетворения, но стараясь быть вежливым с новоиспеченным первым заместителем командира, с пафосом изрек: “Валерий Минович, идите в штаб за направлением и представлением. Присутствующие при разговорах со всеми, кого сватал Мивоненко на эту должность, замполит и парторг, переглянувшись, в один голос произнесли: “Он же все дело завалит!”
- Не завалит, командир не дозволит. Бумажки перекладывать, да гонять ПДСП он научился лучше всех в АТБ, а вот устранять неисправности, а главное, определять их он за десять лет так и не научился, даже в техотделе не справляется.
- А в заместителях справится? - с ехидцей в голосе пробурчал парторг.
- В заместителях любой справится... Заглядывай в рот командиру и стучи каблуком и вся работа.
- Но, он же в отсутствие командира должен будет исполнять его обязанности, - многозначительно проговорил замполит.
- Вот что-что, а это он сможет. В нем напускной строгости и дутой солидности хоть отбавляй.
- Но ему же надо будет принимать решения.
- Какие решения у заместителя? Не принимать никаких решений без командира.
- Давайте еще раз поговорим с начальником первой смены.
- С Бубиковым, что ли? - переспросил парторг.
- Я же вам русским языком говорю, бесполезно, раз он сказал не согласен, то вплоть до увольнения будет стоять на своем, а потом такие специалисты и в АТБ - во как нужны. Нет, все мы с командиром решили, едет Стекалин. С меня хватит выкручиваться из-за него. Забыли, он же АН-2 спалил. Инженер, при выхлопе в карбюратор продолжал запуск вместо того, чтобы немедленно прекратить. Все качал шприцем, подбрасывая распыленное горючее. И пламя все увеличиваясь в размерах своими ярко-красными языками слизывало горючее, а он все качал и качал, не глядя на двигатель. Изо всех сил стараясь запустить его, двигатель, захлебываясь бензином, полыхал, озаряя в предрассветных зимних сумерках всю округу, которая огласилась пронзительной сиреной с красными проблесковыми огнями, мчащейся пожарной машины к полыхающему АН-2.
- Но ты же на разборе по-другому докладывал, - с упреком в голосе сказал парторг.
- А что мне оставалось? Или под суд его отдавать, или все списать на недоученность авиатехника, который в это время пробовал другой самолет, а Стекалин решил помочь ему, не имея навыков в запуске двигателя в зимнее время.

Парторг припомнил тот случай и он почти въявь увидел, как из пожарных машин за несколько метров до самолета выскакивали бойцы и начинали разматывать шланги, а из верхнего раструба хлестала пено-образная масса, которая не долетая до двигателя разбивалась о вращающийся винт, и мелкими брызгами разлеталась во все стороны, покрывая плоскости пеной. Но самолет, объятый пламенем, на глазах превращался в сплошной факел. И только когда размотали пожарные рукава, бойцы, зайдя с боков, направили тугие пятиочковые струи и сбили пламя с двигателя, который таким образом подогретый запустился. Переведя струи на двери самолета с горящими плоскостями, в самолет вскочил командир расчета и, схватив Стекалина, который даже не выключил двигатель, вытолкал на улицу. Тот, выйдя, смотрел недоумевающими глазами на голые крылья, с чудом не взорвавшимися баками, залитые пеной и водой. Они медленно опускались к земле словно они были вылеплены из пластилина. И припомнил парторг доклад начальника АТБ, что при обслуживании загорелась МП-85 и пожар перекинулся на самолет, при этом сказав: “Что поделаешь, подогревательные печки, из-за их несовершенства, возгораются, я же вам докладывал, что надо устанавливать стационарные подогревы, централизованные, а лучше использовать машины, их хоть при возгорании можно отогнать, а печку-то не оттащишь, если она загорелась”.

Мивоненко, памятуя, что брат Стекалина занимает пост секретаря в крайкоме партии, ограничился разносом его один на один в кабинете. В этот же день написал проект приказа о переводе начальника смены № 2 Стекалина Валерия Минович на должность старшего инженера технического отдела. Работа которого заключалась в своевременном внесении изменений в регламенты, которые приходили целыми пачками из министерства и из управления. Но и на этой работе Стекалин не очень-то блистал. Правда, у него в подчинении было еще три инженера из бывших пилотов, которые и тянули всю работу. Они, привыкшие исполнять любые приказы вышестоящих командиров, и на этой работе были исполнительными и добросовестными. Загвоздка выходила только из-за нерасторопности старшего инженера, который не мог организовать свой труд. Часто забывал завизировать у главного инженера, отсылал документы в управление, оттуда их возвращали с грозным письмом. Но как бы там ни было, а Стекалин проработал на этой должности пять лет. Характеристику на учебу начальник АТБ написал такую, что хоть сейчас награждай его орденом Трудовой Славы. Стекалина наградили по итогам девятой пятилетки медалью за трудовое отличие по настоятельной рекомендации секретаря крайкома по транспорту и связи. Все в отряде смеялись, когда вручали ему эту награду, говорили: “За отличие на пожаре.

Учеба Стекалину давалась всегда с трудом. И на сей раз пришлось прибегнуть к помощи брата, который с совещания секретарей обкомов и крайкомов по транспорту, специально заехал в Ленинград и передал начальнику этих сборов мешок кедровых орех и литр облепихового масла. И пошла учеба у Стекалина как по маслу. Закончил он сборы с отличием, а экзамены сдавал отдельно от всей группы слушателей. Собственно, он не сдавал их, а его инструктировали как себя вести, если спросят об учебе.

Незаметно пробежал месяц работы в должности первого заместителя. Валерий, получавший на сборах деньги по почте, с нетерпением ждал дня получки. Он рисовал, как подойдет к окошечку кассы и получит, на глазах у своих бывших сослуживцев, приличную сумму. Прервав его размышления, в кабинет вошла секретарь и протянула деньги, аккуратно сложенные двадцатипятирублевые купюры, сверху лежала еще пятерка и тройка, а поверх нее Мария Федоровна придерживала большим пальцем монеты двадцать и пятнадцать копеек. Она положила на стол деньги и ведомость, толстым пальцем с облезлым маникюром показала, где надо расписаться. Отошла на шаг от стола и наблюдала за Валерием Миновичем, который, не считая денег, положил их во внутренний карман и с нескрываемым удовлетворением расписался против своей фамилии, где значилась сумма 258 рублей 35 копеек. Первая получка приятно порадовала, после 160-рублевого-то оклада, это уже деньги.

Мария Федоровна отметила про себя: “Вот уйду и начнет пересчитывать, - а вслух произнесла: - Валерий Минович, пересчитайте деньги, вдруг я ошиблась”.
- Я вам доверяю, - сухо сказал Стекалин и с металлической ноткой в голосе спросил: - Что еще у вас ко мне есть?
- Да вот тут надо бы утвердить фактуру на бортовое питание.
- Так... Какой рейс?
- Вне рейса.
- Так... давайте. - Стекалин долго изучал фактуру, где было записано сколько израсходовано продуктов на внерейсовый самолет, принадлежавший министерству авиационной промышленности, на сумму 252 рубля 12 копеек. - Так... это же внерейсовый! Не-ет я этого не подпишу, идите к командиру.
- Валерий Минович, но ведь командир опять, как прошлый раз отошлет к вам.

Стекалин вновь пододвинул к себе фактуру, размышляя: “Ну почему я всегда утверждаю фактуры на внерейсовые самолеты, надо будет спросить при удобном случае у командира. А-а-а... чего спрашивать? Опять отчитает как на прошлой неделе за то, что отказался подписывать фактуру”. Он взял ручку и размашисто расписался под словом “Утверждаю”, подпись шла снизу вверх, словно самолет на взлете.

Секретарша взяла фактуру и платежную ведомость, поскрипывая новыми сапогами с разрезанными голяшками и вшитыми клинообразными резинками, вихляя подпрыгивающим задом, вышла из кабинета.

Стекалин, как только закрылась дверь, объявил по селектору: “Ко мне никого не впускать, ни с кем не соединять!”

Мария Федоровна, не успевшая еще закрыть внешнюю дверь, поторопилась, запнувшись о выщерблину в линолеумном покрытии, смачно выругавшись, дотянулась до красного рычажка и выпалила: “Понятно, Валерий Минович”. Стекалин, вынув деньги, пересчитал их и не досчитался одной двадцатипятирублевой купюры, вновь пересчитывая, обнаружил две слипшиеся, разъединив их, снова пересчитал и произнес: “Смотри, все точно, не обманула, все до копеечки, а в техотделе никогда не давали мелочи. Ну, вот и в очереди не надо стоять, но секретаршу все-таки надо заменить.

Во вторник Валерий, как обычно, ни с кем не здороваясь, прошел в свой кабинет. Разделся, повесил пальто в гардероб, полюбовавшись блестящими регалиями и гербовыми пуговицами, закрыл дверцы, которые издали скрип, словно упрек. Подойдя к столу, встрепенулся, у него внутри что-то сжалось и тут же расслабилось: “Да, наверно, вчера, как посчитал и оставил двадцатипятирублевку.” Взял купюру, повертел в руках и положил во внутренний карман. День отработал без срывов. Погода стояла устойчивая и горючего подвезли двадцать четыре цистерны. “Вот только жалоба появилась от командира двести семнадцатого рейса, что, несмотря на наличие топлива, его отправили с дополнительной посадкой в Омске, - прокручивал он в голове запись командира московского рейса. - Больно привередливые эти москвичи. На то и летчик, чтобы выполнять указания вышестоящих командиров, а то начал разглагольствовать, перерасход топлива из-за дополнительной посадки. И ведь подсчитал же - три тысячи литров, надо же математик, а того не понимает, что Барнаульский аэропорт экономит и показатели экономические в гору идут. Потому что... мы же досадили пять человек. Собственно, из-за них и отправлен был рейс через Омск. Очень уж нужные люди. Четверо из горкомхоза, а пятого от брата. Командиру самолета же не выложишь все как было. Вот и дал команду ПДСП - только через Омск”, - словно признавался сам себе Валерий.

Дежуривший сменный заместитель начальника аэропорта из бывших замполитов без возражений выполнил его команду. “Не то что эти пенсионеры-летчики, всегда стараются отправить рейс без дополнительных посадок, да и команды мои не признают, - рассуждал Стекалин. - Надо будет всех их заменить, вон расчухали лакомую должность и начальник штаба просится, и заместитель по строительству тоже не прочь занять лафовую должность”.

На следующий день Стекалин вновь обнаружил на своем столе двадцатипятирублевку, узрев ее с порога. “В понедельник была получка, вчера такая же новенькая двадцатипятирублевка лежала на столе, которую я, наверно, оставил, когда пересчитывал, а сегодня... что вчера не взял... нет точно брал”, - полушепотом рассуждал он. Взял и эту купюру.
- Здравствуй, Мария, как дела-то? - улыбаясь, в расстегнутом форменном пальто с тремя галунами серебристого цвета на погонах, приветствовала секретаршу первого зама, - начальника аэропорта, начальница цеха бортпитания Оксана Филимоновна, энергичная женщина с румяными щеками и очень подвижными глубоко спрятанными карими глазами, переходящая всегда на повышенные тона в разговоре с подчиненными.
- Чему радуешься, Оксаночка?
- А чего нам, Мария, унывать, мы свое дело знаем.
- Знаем, знаем... - Мария притянула Оксану к себе. Та, обхватив ее за плечи, приникла ухом прямо к губам. Секретарша прямо в ухо прошептала: - Положила прямо на стол одну двадцатипятирублевку.
- А чего не сторублевку?
- Посмотрим как среагирует, вот жду... Из селектора донеслось: “Зайдите ко мне”,
- Вот наконец-то, что говорить-то, Оксаночка?
- А ничего. Я сама зайду, ты говоришь он уже одну взял?
- Две уже взял.
- Ну и славненько.

Начальница, не раздеваясь, стремительно вошла в кабинет и с порога начала:
- Здравствуйте, Валерий Минович! - нараспев произнесла она, низко, по-театральному кланяясь, улыбаясь дежурной улыбкой.
- Я вас, Оксана Филимоновна, не вызывал.
- Я сама. Вот надо утвердить фактуру на внерейсовый. А что опять, Валерочка? - перешла на фамильярный тон Гусенко. - Командир так распорядился. Все внерейсовые к тебе на утверждение.
- Почему ко мне?
- Почему, это вы с ним разберетесь. - Гусенко подсунула пять фактур. И все их, делая вид, что тщательно изучает, Стекалин подписал.

Оксана все так же улыбаясь, показывая два ряда золотых зубов, сияющая вышла из кабинета.
- Порядочек, Мариночка, он наш, - она всегда, когда ей удавалось что-нибудь провернуть, переименовывала Марию Федоровну в Мариночку.

В приемную с объемистым портфелем вошел страдающий одышкой грузный мужчина, в очках с роговой оправой, глядя прямо в глаза Марии Федоровне, спросил: “У себя?” - указывая рукой на дверь кабинета.
- У себя.
- Доложите, Шеванкин.
- Кто?
- Ше-ван-кин.
- Да не фамилия, должность.
- Он знает...

Секретарша, нажав клавишу селектора, бесцветным голосом произнесла: “Валерий Минович, к вам Шеванкин”.
- Кто?
- Шеванкин како... - не успела закончить Мария Федоровна, как мужчина резко открыл дверь и вошел в кабинет.
- Я от Ивана Митрофановича.
- От кого?
- От начальника горкомхоза. Вот просили передать. Куда поставить?
- На стол, - не поняв о ком ему говорят, машинально ответил Стекалин.

Грузный, с шумом дыша, выставил прямо на стол две бутылки коньяка три звездочки и баночку черной икры.
- Иван Митрофанович просили не обижать.

Стекалин не успел опомниться, как за грузным плотно закрылась дверь. Валерий Минович, стараясь не звенеть бутылками, начал их вталкивать в тумбу стола, но они стоя не входили. Пришлось их всунуть плашмя, туда же бросил он и баночку. Закрыл, посидел несколько секунд, соображая: “Что же произошло? За что собственно?” Затем вытащил один ящик из тумбы, поставил бутылки вертикально и закрыл дверцу на ключ. Встал из-за стола, походил по кабинету, сел в кресло, в голову лезли мысли: “Может, догнать грузного и все вернуть, что я такого сделал? Ну отправил пассажиров. Так это прямая моя обязанность. Но как отправил?! Проявил сообразительность... вот за это и благодарят”. Вдруг вспомнил о двадцатипятирублевках, решительно нажал на рычажок вызова секретаря, ничего не произнеся, тут же отпустил его. Топая каблуками, в кабинет вошла секретарша: “Слушаю, Валерий Минович”.
- Так... откуда... - он хотел сказать: “появляются на моем столе двадцатипятирублевки”, но осекся и через секунду замешательства, отделавшись от сомнений, произнес: - Так... пригласите-ка ко мне СЗНА. - “Надо бы с ним поделиться коньячком, - подумал Стекалин, - все-таки основной удар от командира самолета вынес сменный заместитель... а собственно, почему я должен делиться? - и твердо закончил: - Да... не забудьте мне напомнить о заседании президиума объединенного комитета профсоюза.

Секретарша почти его не слушала, все думала: “Что же он скажет по поводу двадцатипятирублевок? - но он вроде бы и не видел их в глаза. - Права была Оксаночка, утверждая, что все они одним мирром мазаны, руководители высшего начальствующего состава. На собраниях выступают с призывами к честности, трудолюбию, добропорядочности с твердой уверенностью в голосе, а сами не прочь иметь доход, кроме зарплаты. И чем больше, Мариночка, тем лучше. Вот попомни меня, Мариночка, он с первого раза возьмет и не побрезгует. Командир кого попало на эту должность не возьмет. Командир и сам не прочь бы, да сообразительный, теперь можно эту мелочовку и на первого заместителя свалить. Человек, он как устроен? Если дают, не отказывается...” До Марии Федоровны долетел визгливый голос Стекалина:
- Так... свободны... и не забудьте напомнить.
- Хорошо, Валерий Минович.

Как только закрылась дверь за секретарем, Стекалин достал купюру, повертел в руках, разглядывая на свет. Посокрушался на свою забывчивость, но купюру спрятал во внутренний карман пиджака, его будто обожгло: “А что если это взятка?! - внутри похолодело, по спине пробежали, словно протопали мурашки, стало невыносимо противно, он увидел себя будто со стороны, произнес вслух: - Надо выяснить”.

Закончив рабочий день, так и не дождавшись СЗНА, он ушел на президиум, на котором распределяли жилье. А когда оно закончилось, председатель объединенного комитета профсоюза взял под руку Валерия и доверительно произнес:
- Валера, вот здесь подпиши.
- Но мы же только что выделили эту квартиру командиру корабля, который помогает нам осваивать ТУ-154, - прочитав, удивленно произнес Стекалин.
- Ничего, он зарабатывает, дай Бог каждому, а квартиру мы оформим начальнику службы отдела перевозок. Да ты не волнуйся, все будет по высшему разряду. В обиде не оставим.
- Так... ведь начальник только что прибыл к нам.
- Говорю не волнуйся, с командиром отряда этот вопрос утрясен, потому и прошу тебя подписать этот протокол.

Стекалин взял приготовленную председателем ручку и будто взлетающей подписью удостоверил протокол президиума. “Выходит, решаем одно, а делаем совсем другое, да ладно... им виднее. Интересно, чем и как благодарить будут?” - подписывая, размышлял он.
- Валера, еще три раза распишись. Надо во всех четырех экземплярах.
“Почему на четырех? - подумалось Стекалину: - А... раз с командиром решено...” И он подписал остальные три экземпляра.
Председатель увлек его к себе в кабинет и, показывая в угол, произнес?
- А это произведение искусства твое.
- Сколько оно стоит?
- Ничего не стоит, оно ручной работы.
- Как же не стоит?
- А так вот и не стоит. Это тебе презент от нового начальника СОП. Да ты не думай, он не свои деньги платил, это часть того, что необходимо было постелить в депутатскую. Он, мужик с юридическим образованием, знает что делает.
- Нет, я не возьму.
- Как это не возьму? - и совершенно уверенно, глядя прямо в глаза Стекалину, председатель со злыми огоньками промелькнувшими в его туманных глазах, добавил, словно отрубил: - Возьмешь! - секунду помолчав, будто разъясняя непослушному подростку, продолжил: - Подпись твоя стоит и на протоколе с противоположным решению президиума, и на акте израсходования выделенных средств на оборудование депутатской комнаты.

Стекалин смотрел не мигая, не зная, что ответить. В кабинет заглянул шофер. Председатель, обращаясь к нему будничным бархатным тенорком, подкупающим рядовых работников своей кажущейся мягкостью, изрек: “Василий Иванович, вон ту скатку, пожалуйста, унесите в машину, Валерий Минович сейчас освободится и вы отвезете его домой.”

Шофер без разговоров взвалил на плечо скатку, та перегнулась так, что касалась пола и спереди и сзади, пришлось идти на цыпочках, чтобы не бороздить по полу.
Как только шофер вышел, председатель жестко продолжил:
- Считай, Валера, это тебе награда от ОКП профсоюза, за успешное окончание курсов и заступление на должность первого зама командира объединенного авиаотряда.
- Какая награда? - наивно спросил Валерий.
- Ручной работы ковер три на четыре.
- За что?!
- За что? Ты так и не понял еще. Наш командир со стороны кого попало в свои заместители не берет.

Дома Стекалин без особой радости, но все же с нотками довольства в голосе, объяснил жене: “Вот получил награду за отличное окончание курсов - ковер ручной работы... три на четыре.

2.

- Как дела, Мариночка?.. - с порога приемной протараторила Гусенко. Подойдя к секретарю, положила пять фактур, выдвинув ящик стола, бросила три пакета, улыбаясь произнесла: - Пусть подпишет, и веселей. Пора чтоб на нас работал, хватит трястись, ты же видишь все спокойно. Да и к кому придет в голову проверять достоверные бумаги. Сколько мы уже с тобой, Мариночка, проворачиваем. Еще его и в помине не было. Надо же на нашу голову изменили структуру. Как все отлажено было, когда все наземные службы начальнику штаба подчинялись.
- Уж и не знаю как? - в тон Гусенко посетовала Мария Федоровна, - обратно же, полсотни  взял уже...
- И больше возьмет, да не скули ты. Сегодня ты ему сотенную положи, - склонившись на ухо прошептала Оксана Филимоновна, хотя в приемной никого не было. Резко выпрямившись, направилась к выходу и уже у двери, обернувшись, подмигнула, озорно улыбаясь, подняла вверх согнутую правую руку и сжала пухлый кулак, почти выкрикнула: - Потом расскажешь что и как!

На автобусной остановке к Стекалину подошел Иварченко, который в недавнем времени был его начальником и спросил: “Как, Валера, на новой должности? Что-то ты сегодня на автобусе, машина сломалась?” Стекалин, нахмурив брови, что-то буркнув себе под нос, перешел на противоположный торец остановки, так и не ответив на вопрос. До него донеслось: “Зажрался, без году неделя в заместителях ходит, а уже нос задрал”. В подошедший автобус Стекалин вошел в переднюю дверь, слегка оттеснив начальника отдела кадров, женщину средних лет и выше его на голову, которая придержала бухгалтершу и секретаря-машинистку, со словами: “Пропустите начальство, а то производство без него остановится, ни один самолет не взлетит”.

В автобусе Стекалин встал около изогнутой перегородки, наполовину стеклянной, занавешенной непонятного цвета шторой, с грязными пятнами на ней, за которой сидел водитель. Мешая входящим пассажирам, он на все возгласы, чтобы прошел в середину салона, не обращал никакого внимания, насупившись, стоял прижавшись к перегородке, держась за изогнутый поручень, уставившись на дорогу.

Войдя в кабинет Стекалин сразу же заметил - на столе лежит купюра. Не торопясь, посматривая на нее, он разделся. Подошел к столу, взял сторублевку и положил в карман. В это время без вызова вошла секретарь, заметив, как он поглубже засовывал в карман купюру, без слов положила на стол фактуру, подбоченившись, лукаво поглядывая своими на выкате глазами на Валерия Миновича, который важно развалился в кресле. С деловито строгим видом взял ручку, покрутил над фактурой, намереваясь подписать, затем отложил ее в сторонку. Перелистал фактуры, по которым выходило, что израсходовали продуктов на тысячу пятьдесят три рубля. “Да, однако, моя доля невелика”, - мысленно произнес он. Подписал бумаги, небрежно собрав их, передал прямо в руки секретарше. Та, не переставая лукаво улыбаться, произнесла: “Валерий Минович, надо вам сегодня не опоздать в исполком по...”
- Что? - не дал закончить Стекалин.
- Исполком сегодня по утверждению жилья.
- Так... напомните мне в течение дня.
- Вам сейчас надо ехать, исполком в девять часов. Осталось тридцать минут.
- Так... вызовите машину.
- Она уже ждет у КДП.
- Сюда ее вызовите.
- В ней командир.

При этих словах Стекалин встрепенулся, резко приподнялся в кресле, но затем, замедлив движение, важно встал. С лица сошло минутное замешательство и лицо приобрело стеклянно важное выражение: “Так... вы свободны”.

Проработав полмесяца он каждый день обнаруживал на своем столе купюры, а последние три дня на его столе стали появляться по две сторублевки, после того как он с угрозой в голосе поговорил с Оксаной Филимоновной: “Странно получается, я рискую больше вас всех, а получаю мизер. Так... больше мне на подпись эту туфту не носить”.
- А кому прикажешь носить на подпись? - нахально парировала Оксана.
- Кто больше получает?
- Командир, - не задумываясь, ответила Гусенко.
- Вот у него и подписывайте.
- Не-ет, дорогой ты мой Валерочка, подписывал и будешь подписывать. Да не трусь, ты мужик или баба? Все у нас схвачено, меня мой зятек подстраховывает, он же в ОБХССе отвечает за аэропорт. И документы мы содержим в порядке, комар носа не подточит.

По фактурам выходило, что они за эту неделю внерейсовых отправили больше, чем рейсовых самолетов, в буфете аэропорта бесперебойно были свежие куры и цыплята-табака. Оксана радовалась, что и новоиспеченного первого зама объездили и что он успел подписать приказ об оборудовании барной стойки, на которой по этому приказу должны были реализовывать продукты питания из цеха Гусенко, якобы списанные из-за того, что их нельзя употреблять в воздухе, а на земле санэпидстанция разрешала их реализацию после тщательной термической обработки. На самом деле реализовывали продукты, которые списывались на внерейсовые самолеты, которых аэропорт даже и не принимал.

В понедельник Валерий не обнаружил купюр на своем столе. Он, не раздеваясь, раздраженно крикнул по селектору:
- Немедленно ко мне начальника цеха бортпитания!
- А ее сегодня не будет на работе.
- Как это не будет?

Вошедшая секретарша с опухшими глазами, упавшим голосом сказала, перейдя на шепот:
- Ее в субботу арестовали, а в воскресенье обыск был дома и на дачном домике, меня вот вызывают как свидетеля.

Стекалина словно ошпарили кипятком, он сразу сник и будто разогретый пластилин опустился в кресле.

На суде, где он был как основной свидетель, Гусенко все взяла на себя, как ее наставил зятек. Приговор был жестоким. Девять лет, правда, без конфискации имущества, хотя, пока шло следствие она успела имущество продать, а деньги отдала зятю на хранение. Стекалин выглядел подавленным и все время твердил, что неопытный он пока руководитель, вот и подписывал то, что ему подсовывали на подпись. Правда, и ему суд уже намеревался предъявить обвинение в ходе разбирательства, но вмешался брат. Валерия вызвали в крайком и, пожурив за неосмотрительность, отпустили с миром, порекомендовав парторганизации авиапредприятия объявить коммунисту Стекалину выговор. Правда, обошлось только постановкой на вид. Приобретя опыт, Стекалин пережил троих командиров, проворачивая махинации в основном на торговле билетами, как он говорит: “Беспроигрышное дело, только не надо зарываться”.