Танки на крышах. Ч. 1, гл. 37 а

                37а

         Павел собирался улетать в воскресенье или понедельник, в зависимости от билета, но в пятницу вдруг неожиданно позвонил мне, да еще и в непривычное время, в разгар рабочего дня.
   - Я отбываю сегодня. Мы уже не увидимся. Удачи тебе. Пока.
   - Ты же собирался лететь послезавтра. Что-то изменилось? - удивился я больше тому, что раньше, уезжая, он мне никогда не звонил.
         О сроках своих отъездов он всегда сообщал мне заранее дома, очень буднично, за обыкновенными разговорами.
   - Да. Я утром разговаривал с Алексеем. В понедельник с утра пораньше он перекидывает бабки в банк. Я должен сразу же ехать в Ливингстон. Он ждет меня к концу следующей недели.
   - Ты когда вернешься?
   - Точно не могу сказать. Дел много. Мои пока здесь. Не забудь про свое обещание, если что.
   - Ладно, не переживай. Если разгуляется склероз, жизнь сама очень быстро напомнит. Повнимательней там. И помни про мои письма.
   - Не волнуйся. Как только окажусь в Москве, в первый же день отправлю. Пока.
         Письма я отдал ему в тот самый день после нашего разговора. Я тогда заодно  поведал ему и о своем брате, и о его проблемах, и о трудностях нашего контакта. Павел принял все это с заметным участием. Теперь я за письма был спокоен.
         Время от времени Элеонора снабжала меня новостями о Павле: «Он уже в Ливингстоне», «У него все удачно получается», «Все сладилось, и он на днях выезжает в Лусаку, а оттуда летит в Москву».
   - А ты уже не будешь кидаться с балкона? Здесь чуть-чуть выше, чем в Лусаке, - сказал я со смехом.
   - Нет, не буду, - засмеялась она тоже. - Если все хорошо, зачем что-то думать и вспоминать? Через две недели он вернется.
   «А тогда тебе было плохо? Все-таки объяснить что-то женщине руками, иногда более надежно, чем словами», - мелькнуло в голове.
         Ну раз «все хорошо», то и ладушки. Единственное, кроме чувства юмора, что мне стало не нравиться в Павле в Танзании, это его легкомысленность. Он опять оставил Элеоноре считанные «копейки». Это же твоя семья, твои дети! Как же так можно? Тем более, что ты уже не в той нужде. Правда сейчас, хоть и хлопотно, но уже привычно, я выбивал деньги в бухгалтерии, поэтому никто из нас голодным не был.
         Но в один из последовавших дней Павел вдруг не позвонил. Не позвонил он и на следующий день. На мои и Элеоноры звонки стал приходить ответ, что «телефон находится вне зоны обслуживания». «Вне этой зоны» затягивалось на неизвестное время. Никаких звонков не было четыре дня. Элеонора уже грызла свои кулаки, сдерживая истерику, и периодически звонила мне, спрашивая, нет ли чего от него.
   - Я должна поехать и найти его, - сказала она на пятый день, когда придя с работы, я в очередной раз ничем не смог ее утешить.
   - Где ты собираешься его искать?
   - В Лусаке. И в Ливингстоне. Я найду.
   - Элеонора, Ливингстон – это город. Ты приедешь туда и будешь ходить по всем отелям? У тебя там никого нет, ты сама куда денешься? И где ты возьмешь столько денег на все свои передвижения и на жизнь на неопределенный срок?
   - Найти мзунгу в Африке несложно, много времени не займет. А деньги я возьму у Тома. Он занимал у нас три тысячи. 
   - Это неразумно, – продолжал я выплескивать свои эмоции. - Может быть, у него что-то с телефоном, и это не стоит таких затрат. Не пори горячку, наберись терпения. В Лусаке он может быть только в двух местах. Погоди, дай-ка я позвоню Эркину.
         Но Эркин ничего не знал и так же волновался. Оказывается он, как и я в свое время, тоже стал инвестором Павла и дал ему под раскрутку немалые деньги. Из-за них он был заинтересован в его появлении не меньше Элеоноры. Я сказал ему, что Павел как-то касался темы возможной опасности своего предприятия. Не могло ли там что-то случиться? Да, Павел и ему что-то об этом говорил.
   - Слушай, - высказал я ему внезапно возникшую идею, - может быть он, минуя тебя, сразу улетел в Москву, или куда-то еще? Он упоминал что-то об Америке и Израиле. Сгоняй в аэропорт, пусть там поищут, не вылетал ли он куда-то в ближайшие дни. Если нет, надо поднимать тревогу.
         Эркин со мной согласился и обещал назавтра съездить и выяснить. Вечером мы созвонимся. Я отключил телефон и передал Элеоноре содержание нашего разговора.
         Ближе к ночи раздался звонок ее телефона, и она, коротко поговорив, протянула трубку мне:
   - Это Алексей, из Москвы. Он не понимает мой английский, а я не понимаю его.
         Я взял трубку. Алексей сказал, что в назначенное время Павел в Москве не появился, что на звонки он не отвечает, и спросил - куда он исчез. Я поделился с ним нашей сверхскудной информацией, сомнениями и тревогами и сказал, что мы сами в полной растерянности, но возможно, что-то прояснится вечером следующего дня.
   - Я сейчас не в Москве, - сказал он напоследок. - Если он объявится, передайте ему, что я буду на месте в следующий понедельник. Если что-то не так, пусть позвонит мне по этому телефону. Или позвоните сами. В крайнем случае, я позвоню вам, если ничего не изменится и никаких звонков не будет в течение недели.
         Значит, в Москве Павла нет тоже. Мной все больше овладевала тревога. Возможно, предчувствие беды его не обмануло. Сутки с почти бессонной ночью я как мог то по телефону, то в лицо, успокаивал Элеонору, приводя какие-то выдуманные, а иногда и абсурдные доводы, которым верят только потому, что хотят верить.
         Вечером следующего дня я вновь позвонил Эркину.
   - Узнал что-нибудь?
   - Да, - как-то нехотя протянул он, - кое-что новое есть. Он все еще в Ливингстоне. Ты знаешь, что у него там баба?
   - Понятия не имею, - ответил я, почувствовав, что потянуло гнильцой.
         Вся моя тревога, все пережитое за последние дни, стало быстро превращаться в какую-то неприязнь, досадливое раздражение.
   - Да, он там. Расслабился и бухает. Ничего определенного о своих планах не сказал. Говорит, что поедет, когда ему там надоест.
   - Ладно. Кажется, я начинаю понимать его бизнес. Появится, передай, что звонил Алексей. Он его потерял. Пусть свяжется с ним. И пусть успокоит Элеонору. Свинья, - не удержался я.
   - Что там? - спросила Элеонора в нетерпеливом ожидании.
   - Ну вот, - ответил я, стараясь не смотреть ей в глаза, - я же говорил, что все хорошо. Он пока еще в Ливингстоне. Там что-то держит его с бумагами. Телефон, как я и предполагал, он потерял. Или украли. На днях он приедет в Лусаку, купит новый и позвонит.
         Как будто он не мог купить его в Ливингстоне – городе мирового туризма. Разнести в пух и прах всю мою брехню было проще простого, но Элеонору такая версия вполне устраивала. Она успокоилась почти сразу. Чего я не мог сказать о самом себе. В голове крутилось много всяких мыслей, в том числе и пакостных, но сформулировать их и построить в логический ряд пока не получалось. Одно я знал твердо: не выношу в людях скотства. Как можно вести себя столь беспечно и бездумно, когда на тебя завязаны дела многих других людей и у тебя столько чужих денег? Разве сложно осознавать, что есть семья, есть друзья, которые волнуются и переживают? В памяти всплыла сказанная им фраза: «Мы уже не увидимся». Только теперь до меня дошел ее смысл. Он прощался навсегда. Я понимал, что мы вместе не на век, но неужели не нашлось иных слов для нормального, доброго человеческого расставания? Все это было слишком непонятным. Для полной ясности надо было немного понаблюдать. Дальнейшие его движения должны были подсказать, «где собака порылась».
         На следующий день, когда я пришел с работы, Элеонора встретила меня совершенно неожиданным вопросом, не брал ли я ее золотую цепочку. Я настолько опешил, что остановился на пороге, не в силах вымолвить ни слова. Потом все-таки выдавил из себя:
   - Зачем? Я что, произвожу впечатление вора? Или идиота?
   - Это же золото. Может быть, ты хотел сделать подарок своей Салхе?
   - Если наши отношения дорастут до таких подарков, я это обязательно сделаю. Но не чужим золотом, я куплю его сам. Мне б такое в голову не пришло!
   - Может быть, она взяла?
   - В последний раз она была здесь в понедельник, когда уезжала домой. А когда пропала твоя цепочка?
   - Я точно не знаю. Я сегодня стала ее искать и не нашла. Знаю, что в воскресенье она была на месте, но в понедельник, пока я отводила детей в школу, Салха оставалась дома одна.
   - Элеонора, это невозможно. Салха никогда не возьмет чужого. Если бы она была на это способна, я уже давно обнаружил бы какие-то свои пропажи. Деньги там или еще что-нибудь.
   - Орин ты тоже доверял. Африку я знаю лучше тебя.
   - Позвони ей.
   - Я звонила. Она куда-то собиралась ехать, очень торопилась. Сказала, естественно, что не брала, но в оправдание ничего не сказала.
   - Я думаю, что ей просто не в чем оправдываться. Спроси своих детей. Для них взять ничего не стоит.
   - Мои дети не воры.
   - Они не воры, они – дети. Ценности вещей они пока не понимают. Они просто хотят быть похожими на свою маму.
   - Я спрашивала. Они не брали.
         Разговор оставил во мне очень неприятный осадок. За все время нашего совместного проживания в одних стенах и в Лусаке, и здесь, это была первая серьезная пропажа. Разум не позволял как-то связать это с Салхой. Звонить ей и что-то выяснять по телефону я умышленно не стал, оскорблять ее дознанием не собирался. Приедет в субботу, поговорим. Для серьезного разговора мне всегда надо видеть глаза собеседника. Я ждал, что она сама мне позвонит. Она и звонила мне в тот день, но сначала я был в операционной, а потом мягко трясся в кресле госпитального автобуса, развозившего сотрудников по домам. Звонить после того, чем меня встретила Элеонора на пороге дома, было неловко. Я продолжал ждать.      
         Но никаких звонков не было, и в субботу Салха не приехала, поэтому ни разговор, ни прояснение вопроса не состоялись.
         Из-за этой истории в наших с Элеонорой взаимоотношениях появилась какая-то трещинка, натянутость, и я старался поменьше сталкиваться с ней в пределах квартиры, коротая время за своим лаптопом. Именно тогда по очередной иронии судьбы я и приступил к написанию этого рассказа, наметив для себя сделать его максимально забавным и развлекательным, поскольку Африка для этого дает неисчерпаемые возможности.
         Дни уходили один за другим, и поскольку ничего не менялось я, в конце концов, не выдержал и позвонил Салхе сам. Связь была отвратительной, каким-то пунктиром, из-за чего половины слов я не уловил. Она что-то быстро проговорила, и я толком  ничего не понял. Сумел только разобрать, что она где-то далеко по вызову своих родственников. Потом я еще несколько раз пытался соединиться, но получилось только два раза. И оба раза невпопад. Она была занята. На фоне разговора орали чьи-то дети, из-за чего Салха просила повторить то, что я сказал. Я терпеть не могу такой вид телефонного общения, поэтому всякий раз начинал раздражаться и отключался, обещая позвонить попозже вечером. Но по вечерам говорить она по неведомым причинам не могла, а звонить поздно ночью было неловко мне самому. Ситуацию там я не знал, возможно в доме больной человек. И еще я по натуре «жаворонок»: спать я ложусь рано, но и просыпаюсь задолго до петухов. Салха обещала позвонить сама, но так и не позвонила. А на мои звонки вскоре стал приходить ответ, что «телефон временно отключен».
         Московский Алексей о себе больше не напоминал, из чего я сделал вывод, что они с Павлом уладили между собой все недоразумения сами.