Цвет гнилой вишни

Елена Ивановна Лисина шла сегодня на банкет. С раннего  утра у неё на языке вертелись слова одной старой песни, которую она не пела со студенческих времён. Полный текст песни она забыла, как забыла про существование самой песни, а тут вдруг кусочек всплыл: «Брошенный мужской рукой усталой, на полу лежит презерватив».


В пятидесятых годах эта песня считалась страшно крамольной (именно из-за этого злополучного презерватива). Её пели вполголоса, дабы не услышали соседи и не донесли «в органы». При этом на лицах поющих появлялось какое-то неопределённое  выражение –  не то шкодливости не то геройства. «Общественность» была возмущена падением нравов и клеймила молодёжь на чём свет стоит. 


За эту песню вызывали в КГБ, так как она вроде бы пришла с тлетворного Запада, исключали из института, заставляли «класть на стол» комсомольский билет, в лучшем случае – лишали стипендии. И обязательно разбирали на бесконечных собраниях. В разговорной речи тех лет выражение «разбирать на собрании» было самым часто употребляемым.
 

Студенты восприняли песню как трещину тоталитарного режима, как дуновение свободы, как намётку на раскрепощение души и тела. Власти это сразу просекли и не на шутку обеспокоились. За сим последовало завинчивание гаек. А то дай, мол, молодёжи потачку, так она быстро от рук отобьётся.


Но восемнадцатилетние гормоны буйствовали, и поделать с ними ничего было нельзя: они перекрывали и общественное мнение, и грозные окрики верхов с их дурацкой идеологией. Молодёжи хотелось жить сегодня, сейчас, в данную минуту, и не ждать светлого завтра. Ей хотелось шалить, целоваться, флиртовать, танцевать рок-н-ролл и буги-вуги...


Правда, среди молодёжи находились и зомби, и немало, предпочитавшие лучше танцевать «шерочка с машерочкой» и тихо мастурбировать под одеялом, нежели быть скомпрометированными в глазах родной партии. Они считались идейно устойчивыми. Новые веяния были для них как красный плащ для быка.


Под эту песню Елена Ивановна впервые по-настоящему влюбилась. Вначале, ещё не видя ЕГО, влюбилась в имя – Габриэль, Габи… И откуда оно взялось, это имя, среди сплошных Вов, Саш и Толиков! О нём шли нелестные разговоры: и стиляга, и прожжённый бабник, и вконец растленный тип, и даже – тут переходили на шёпот – заставляет брать «вафлю» (минет). Но красив... как Аполлон. А одевается… с ума сойти можно!


И когда тридцать восемь лет назад юная Леночка Лисина, студентка первого курса, шла встречать Новый год в компанию сокурсников, куда был приглашён и ОН, то думала лишь об одном: как бы устоять, не поддаться искушению, если что...


На ней было новое платье самого модного в том сезоне цвета – цвета гнилой вишни. Надев его, она из просто красавицы, превратилась, что называется, в писаную красавицу. Подойдя к зеркалу и придирчиво осмотрев себя, воскликнула: «Как всё-таки много значит для женщины хороший наряд!».


Хоть Леночка и дала себе зарок не терять головы, но когда ОН подошёл к ней, пригласил на танец и слегка прижал к своим чреслам, поняла, что это – конец. Тут же вспомнила где-то слышанное: «Крепость мужа в чреслах, а жены – в лоне» и непроизвольно подалась этим самым лоном вперёд, навстречу умопомрачительной упругости.


Её девичья логика насчёт строгости и воздержания улетучилась вмиг –  она даже не пыталась сопротивляться. Напротив, обрадовалась: «За честь надо считать! Такой парень! Мечта-Париж!  Девчонки на него гирляндами вешаются, а он меня избрал, как лев голодный кинулся. Кучу комплиментов наговорил! А платье как расхваливал! – божественный цвет, сказал. А пахнет как от него! Чем-то приятным-приятным, так бы нюхала и нюхала всю жизнь. И, главное, вся эта роскошь сама ко мне плывёт. Выпадет ли ещё когда-нибудь такой случай… – И она решилась: – Будь что будет! Семь бед – один ответ!»


Интим, действительно, был из тех интимов, что запоминаются на всю жизнь, хоть в «Красную книгу» включай. Но… «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». После «нескольких раз» Габриэль её бросил. Бросил – и как в воду канул. А потом аборт, бездетность, одиночество и, как следствие всего этого, карьерный рост.


Так и проскочили годы...


Она уже давно была не абы кто, а доцент кафедры физики в самом престижном институте города.


Елена Ивановна сохранила свою фигуру почти в первозданном виде – как актриса Гурченко. Никто из мужчин, да и женщин тоже, не давал ей и сорока пяти. Правда, злопыхатели за глаза язвили: «Сзади – пионерка, спереди – пенсионерка», но, слава Богу, Елена Ивановна об этом не знала, и все похвалы принимала за чистую монету.


Естественно, цвет гнилой вишни стал на всю жизнь её любимым цветом. Вот и сегодня, через тридцать восемь лет, собираясь на банкет, Елена Ивановна надела костюм именно этого цвета. Она недавно «достала» его по блату, у «девочек» из универмага. Цвет – точь-в-точь такой, как у того счастливого студенческого платья.


«Не хватает только Габи, – мелькнула мысль. – Где он? Как? Что с ним? Здоров ли? Может, уже и в живых нет, и скорее всего, что нет: такие мужчины ярко горят, потому и сгорают  быстро, как факел. Недаром же говорят: хорошего – понемножку. Жестокий каприз природы. А какая-нибудь серость ненужная коптит исподтишка небо и доживает до ста лет. И пускает на свет себе подобных».


Мысль о Габи и его вероятном небытии тут же ушла, но вскоре вернулась. Вернулась – и задержалась дольше прежнего. А потом стала возвращаться всё чаще и задерживаться всё дольше, пока окончательно не овладела сознанием Елены Ивановны.


Женщине стало грустно-грустно, настолько грустно, что она усилием воли стала гнать эту чёрную мысль прочь – зачем грузить себя негативом и омрачать предстоящее веселье! Но избавиться от неё не могла.


Не покидали сознания и слова крамольной песни, они продолжали мучить женщину как какое-то болезненное наваждение. «К чему бы это? – недоумевала она. – Ведь явно неспроста… К тому ж сегодня ночью бык приснился... Должно быть, опять кто-то привяжется... Да на кой чёрт мне кто-то! Вот если бы Габи... Но Габи, увы и ах, – всего лишь прекрасная утопия, fata morgana».


А когда вышла из дому и направилась на троллейбусную остановку, чтобы ехать в ресторан, настроение вдруг в корне переменилось – стало игривым-игривым, причём на смену песни об использованном презервативе пришли слова из стихотворения одного местного поэта: «Снежный ветер бьёт в лицо, и совсем уже темно. Ночь заходит. Ну и что! Милый ждёт меня зато».


Елена Ивановна была приглашена на банкет по случаю дня рождения одного своего «хорошего знакомого». Когда-то она поставила его сыну-оболтусу пятёрку по своему предмету (профилирующему!) на вступительных экзаменах в институт, хоть тот не заслуживал и тройки. Её пятёрка решила всё – сын «хорошего знакомого» поступил.


После этого Елена Ивановна стала для родителей оболтуса, как и для самого оболтуса, чем-то вроде священной коровы. Естественно, без неё не обходилось ни одно семейное торжество.


Оболтус окончил институт, опять-таки с её помощью (бегала, договаривалась…), и вместе с отцом занялся бизнесом – на это у него тямы хватило. И хоть Елена Ивановна  была им уже не нужна, свою благодетельницу отец и сын не забывали. 


Банкетный зал ресторана «Океан» уже гудел от гостей. За стол ещё не садились, а, разбившись на кучки, беседовали по интересам. Она была встречена хозяевами с почестями и представлена одной могущественной кучке.


Не успела ещё со всеми перезнакомиться, как услышала за спиной: «И вновь этот божественный цвет гнилой вишни застит мне взор». Её как током пронзило – это был он, Габи…


ВМЕСТО ЭПИЛОГА. После вечеринки они пришли к ней домой, и долго целовались в прихожей, не раздеваясь, – не могли дождаться более подходящего момента. Вид у него был потасканный, но феромоны*, видать, никуда не делись, и он практически не растерял сексуальной привлекательности, во всяком случае для неё.


Елена Ивановна пылала к Габи какой-то лютой страстью. С годами страсть не то чтобы ослабла, а до поры до времени как бы спряталась в подпол – ввиду долгого отсутствия объекта обожания. И вот теперь вновь вылезла наружу, в ещё более лютой форме. Любовь на закате – штука крайне огнеопасная, спалит – как мотылька.


Когда разделись и легли в постель, Елена Ивановна иссосала Габриэля всего, с ног до головы и с головы до ног. Да, да, именно так: ногами начала и ногами кончила, задерживаясь на середине этого изъезженного пути. В силу такого сумасшедшего сосательного рефлекса наставила ему «чёрных синяков» в самых что ни на есть неожиданных местах. Даже в мешок под правым глазом изловчилась попасть – получилось нечто вроде хорошего фингала.


Он тоже старался её удовлетворить. Тискал. Кусал. Ей, правда, хотелось чтобы он кусал как следует, но он, к сожалению, как следует не кусал, а всего лишь покусывал. Сказать ему напрямик: да кусай же как следует! – было как-то неудобно. Поэтому Елена Ивановна брала его роскошную голову в руки и силком вдавливала в себя – в кусаемое место. Становилось приятнее.   


Зато слюнявил с избытком – возможно для того, чтобы сыростью и влажностью  вызвать у неё чувство семяизвержения, пусть и ложного. Нежную кожу промежду бёдер корябал щетиной лица. Оттягивал соскИ в стороны, впившись в них пухлыми (но крепкими) губами. И всё было бы хорошо. Но как только доходило до главного, эрекция (хоть какая-никакая) пропадала. Вслед за эрекцией (хоть какой-никакой) пропадали непроизвольные стрекательные телодвижения. И всё сходило на нет.


Да... Лихое время  неограниченных возможностей было упущено – а что же вы хотите! минуло почти четыре десятка лет. Бурная и наверняка безалаберная жизнь Габриэля не прошла бесследно: он явно сдал. Елене Ивановне так и не удалось довести его до нужной кондиции, и он не смог сделать ей ничего такого... А она подумала: «Наверно перепил...» – и не стала форсировать события.


Между тем скоро убедилась, что как максимум, на что она может рассчитывать, – так это на «вафлю», и то вялую. Мошонка тоже потеряла свой былой тургор, обвисла, как-то безвольно сникла и ассоциировалась теперь больше с бесплатным приложением, нежели с неотъемлемой частью целостного организма.


Ах уж эти женщины!.. Оказалось, он ей и таким был дорог. Дорог и люб. Елена Ивановна прожила с Габриэлем в этой ущербной гармонии один год, два месяца и три дня (даже странно как-то: 1-2-3).


А потом он исчез – исчез так же внезапно, как и появился. И больше в её жизни не возникал. Никогда. Даже во снах.

-------------------------------------
*Феромоны – половые аттрактанты – вещества, привлекающие друг к другу разнополых особей.