Главы из романа

                Глава 21. Сиротство всех зим   
    Чернота зала глушила грохотом аплодисментов. Болела ушибленная о декорацию нога. Наконец занавес сошелся в последний раз и замер. Кто-то из партнеров, уже на выходе со сцены, громко рассказывал матерный анекдот. В гримерной перед зеркалом, Катерина села на стул с металлическими ножками, украденный из театрального буфета. Развязала бант. Бросила на туалетный столик. Стянула белые колготки и долго терла синий, расплывающийся синяк на бедре.
    - Вот всегда так, как выходной, так обязательно какая-нибудь ерунда случается.
    В коридоре затрезвонил телефон. Раз, два. Никто не подходил. Катя как была босая, так и вышла. Сняла трубку.
    - Ну, напрыгалась, птица? Это я. Привет. Ногам не холодно.
    - Откуда ты знаешь?
    - А я тебя вижу,
    Катя недоуменно обернулась.
    - Не туда смотришь, смотри вниз.
Катерина опустила глаза и только тут увидела, что стоит в одном белье и блузке.
    - Дурак и нахал, вот ты кто!
    - Стоять! Трубку не бросать! Пяточки мои замечательные! Пальчики любимые! Глазки драгоценные! Срочно надеть юбку, шубку, улыбку, самую шикарную, какую умеешь. Через десять минут я тебя жду на служебном. Всё, курносенькая, не трать время. Целую, люблю, жду! Степанов.
    «Как он все рассчитывает! Решительно все. Когда позвонить, чтобы не успела смыться. Где встретиться… У служебного входа, чтобы не улизнула! Ну, что ж, охотник, желаешь знать, где сидит фазан, - ищи!»
    Быстро переоделась. Забежала в соседнюю гримерную, заняла у подруги платок. Накинула перешитую из маминой шубу. Спустилась в гардероб театра. Знакомая билетер не очень удивилась, увидев, как Катерина на полусогнутых, чтобы быть пониже, замотанная платком по самые глаза, смешалась с последними выходящими из театра зрителями, выскользнула на улицу. Дошла до угла Тверской, скинула платок, остановилась перед витринами филармонии, поправила волосы и медленно, не торопясь пошагала вниз к Манежу.
    Москву трясло в предновогодней лихорадке. Всюду торопливые люди с безразмерными авоськами. На углу очередь. Давали мандарины. Катерина свернула в переулок. В спину, легко, толкнула машина.
    - Вот дурак! Наверное, слепой! - обернулась, уже готовая  выстрелить отповедью водителю. За рулем, опершись подбородком на руки, сквозь лобовое стекло внимательно и грустно на нее смотрел Степанов. Горели фары. Угасал короткий зимний день. Городские сумерки.
    - Ты что, сдурел? – Водитель остановившегося за машиной такси подошел к водительской двери, дернул за ручку и заглянул внутрь. - А! Тогда стой! – почему-то сказал он, увидев Степанова, вернулся в машину и стал разворачиваться.
    - Ну? Преимущества налицо! Тепло. Никуда не надо идти. Наконец, с тобой рядом популярный и в самом ближайшем будущем знаменитый артист с массой заманчивых предложений и романтической аурой. Вот, уже на улице узнают, это, кстати, факт. Куда вы, мадемуазель, навострили лыжи? От меня никуда не деться, и без меня ну совершенно невозможно жить! Это, кстати, тоже факт! – Степанов повернул голову к Катерине и смотрел вопросительно и серьезно.
    - Смотри, пожалуйста, на дорогу. – Катерина легко уперлась ладонью в его щеку.
    - Я ведь больно кусаюсь, весьма кровожаден, и у меня потрясающий нюх. Пытаться сбежать бессмысленно! Повторяю по буквам:  Борис Ефима съел совсем. Мослы ы сухожилья лениво ел, но наконец окончил. Бессмысленно! У тебя все равно ничего не получится.
    - Ну, кровожадность твоя известна уже всему театру и, наверное, половине города. Но у нас, зайцев, тоже имеется богатый опыт. И, наконец, для тебя у меня всегда найдется тетя Зина с дуршлагом, полным горячей вермишели под рукой.
    На последних словах, Степанов резко затормозил и повернул голову к Катерине.
    - Катя, я страшно болен.
    - Опять врешь. 
    Они внимательно смотрели друг другу в глаза. Мимо ехали, гудя клаксонами, машины. Шлепали колесами по мокрому, раскисшему снегу.
    - Я не вру. Я смертельно, ужасающе болен, и моя болезнь – ты.
    Катерина замерла на секунду, словно от неожиданного стремительного падения из зыбкой высоты сна  в простоту и надежность реальности.
    - Все врешь?
    Степанов включил «аварийку», и вновь опустил подбородок на руль, на руки, и смотрел на меняющиеся огни светофора. Зеленый. Желтый. Красный. Зеленый. Желтый… В темноте больных зимних фонарей на высоком каменном пне посреди бульвара стоял каменный истукан… Далеко-далеко за океаном на зеленом, в мягкой траве, берегу стоит каменный истукан. Там тепло и ярко. Вечное лето, и никакого снега и грязи. И ничего… Только ровная зеленая земля, и голубое высокое небо, и глубокое море… На его плечах и длинной большой голове сидит стая розовых молчащих чаек. Как седина веков. Остров Пасхи…
    - Ты Тура читала?
    - Читала.
    - И Хейердала читала?
    За окном машины неторопливо бежало кружево чугунной ограды в белых шапках мокрого снега.
    - Степанов, ты меня любишь?
    Светофор на перекрестке загорелся красным.
    - Любишь. Слушай, давай на остров Пасхи махнем, а?
    Катерина, как могла, с размаху двинула ему сумочкой по голове, так что его модная клетчатая кепка слетела в грязь, в темноту под ногами.
    - Сидеть! Не двигаться! - Степанов дернул «ручник», упал на Катерину, обхватив обеими руками, и прижал ее к сиденью, целуя в губы.
    Снег залепил окна и все падал и падал… Только шмыгали «дворники» по лобовому стеклу, оставляя единственную связь с миром, искаженную неясными дальними отсветами и ренуаровскими неверными мазками и каплями.
    Стая черных взъерошенных ворон дралась за кусок черствого хлеба, раздобытого на ближайшей помойке. Вечерний Тверской бульвар. Сиротство всех зим.
    
Ты – в дивном платье, девочка моя!
Ты – статуя желанная Свободы.
Ты – Афродита, раздвигающая воды.
Ты  - в амазоньем  взлете на коня.

Дега к ногам твоим Монмарт расстилал.
Ты к Рубенсу натурщицей ходила.
Ты с Леонардо дружбу заводила.
Тебя Малевич ночью рисовал.

В вечернем сумраке ты с Буниным рассталась.
На плечи Блоком брошенный платок.
Любви у Тютчева испрошенный глоток.
Судьбы моей неженская усталость.


                Глава 22. Ветры инквизиции
    - Абсолютно полный! Даже больше! – Нина Васильевна в бигудях и сеточке на голове расхаживала по квартире, нервно размахивая руками. – Леонид, ну что ты молчишь как истукан! Тебя что, здесь нет?
    Леонид Николаевич вышел под старинную большую люстру. Заложив руки за спину, молча наблюдает, как Нина Васильевна переходит из одной комнаты в другую. Поворачивая голову, провожает ее взглядом.
    - Нет, вы определенно сговорились меня укокошить!
    - Нина, да оставь ты их в покое! Катя - хорошая девушка и актриса, красивая, и даже может быть, с талантом. Если уж им так хочется, пусть женятся!
    - Через мой труп!
    Нина Васильевна вплотную подошла к мужу и снизу вверх, уперши в бока крепкие руки, уставилась ему в глаза. Леонид Николаевич поморщился и отвернул лицо, будто испугавшись и ожидая удара по голове.
    - Что, не нравится?  Без меня такие разгильдяи, как вы, давно бы передохли, как слоны!
    - Как мамонты, мама. – Степанов сидел в кресле и до этого момента молча наблюдал за разворачивающейся сценой.
    - Один черт – безмозглая скотина… - Нина Васильевна отошла и теперь сидела в кресле напротив, опершись локтем  и положив на сжатый кулак свой твердый, упрямый подбородок.
    - Мама, ну ты ужасно не права! – Степанов сложил ладони, как молящийся индус, встал и, в свою очередь, принялся расхаживать взад и вперед.
    - Что? Да что ты вообще понимаешь, изверг!
    - Слоны очень умные животные, это знают все!
    - Нет, вы посмотрите на этого мерзавца! – Накал Нины Васильевны явно шел на убыль. Он еще умничает! Ну хорошо, на что вы будете жить? На какие такие деньги? Леонид, не смей ему потакать! Денег не давать!
    - Нина, да я не собираюсь давать им деньги. – Леонид Николаевич повернулся к Степанову и чуть-чуть подмигнул правым глазом. – В конце концов, ребята работают в театре, зарабатывают…
    - И это ты называешь заработком? Эти нищенские шестьдесят девять рублей! Это заработок? Да на эти деньги не то что жить, он своей жене трусы не сможет купить! – Нина Васильевна, когда говорила, пристально следя за его реакцией, смотрела на Степанова.
    - Мама, ну Катя же не слониха какая-нибудь. Она у меня стройненькая. - Колкость, граничащая с оскорблением, явно пролетела мимо ушей матери.
    - Она у него! Это еще не известно, кто у кого. Смотри, профукаешь всё что есть!
    - Но у меня же ничего нет!
    - И не будет! Что ты стоишь, Леонид, не слышишь, суп кипит!
    Леонид Николаевич вышел на кухню. Обжегся, схватившись за горячую эмалированную крышку. Плюнул на пальцы и выключил газ под кипящей кастрюлей.
    Нина Васильевна Катерину не приняла категорически. Дома Степанов метался, как раненый зверь в клетке. Мать вновь стала немой. Все его дипломатические ходы игнорировала молча. Ночная дипломатия отца результатов также не давала.
   
    - Катенька, дружочек. Ну пойми, это просто надо перетерпеть. Пережить, понимаешь. У мамы такой характер. Мне всегда с ней было трудно.
    Степанов гладил Катю по голове. По ее щекам ручейками текли слезы.
    - Ну успокойся, родная. Все будет хорошо. – Степанов приподнялся на локте и нежно прижал Катину голову к своему плечу вместе с подушкой. – У нас все будет хорошо! Обязательно. Хочешь, я расскажу тебе сказку?
    Катерина улыбнулась сквозь слезы и притихла. Степанов на секунду замер и вдруг тихо-тихо начал декламировать.


                Сказка для Кати. 
 Забытою тропинкою,
Сама как василек.
Шагала наша Катенька
В монашеский острог.

Ничто не предвещало ей
Нежданных дивных встреч.
Она пообещала нам
Сама себя сберечь.

Тропинка все извивами,
То ямка, бугорок.
И видит наша Катенька –
Навстречу паренек.

- Как звать тебя, красавица?-
Он за руку берет
И в полюшко душистое
Любимую ведет.

Она – вся в жутком трепете,
Держась за сарафан.
Сперва она подумала,
Что парень сильно пьян.

А парень вправду странные
Слова ей говорит,
В глаза ее бездонные
С улыбкою глядит.

Растаяло у Катеньки,
От этих нежных слов
Сердечко, трепыхнулося,
А парень- будь здоров!

Среди лугов некошеных
Дурмяных трав покров.
- Как звать тебя, детинушка?-
Ответил: - Степанов.

Чуть слышно, каплей аленькой
Девичья честь ушла.
Стелился ветер – паинькой.
Ее любовь нашла.

С тех пор они с Катюнечкой
В согласии живут.
Чаи гоняют с клюквою
Да песенки поют.
   
    Катерина села в постели и уставилась своими огромными глазищами на Степанова. Степанов любовался ее красивой грудью.
    - Ты, что, это прямо сейчас сочинил? Нет, правда? Сейчас?
    - Тюнечка, - Степанов погладил пальцами нежную кожу вокруг розового сосочка, - что с тобой? Сказка не понравилась?
    Катерина навалилась на него сверху и, дурачась и смеясь, схватила обеими руками за горло.
    – Степанов, признавайся - сейчас сочинил или домашняя заготовка?
    - Все, все, сдаюсь! – Степанов целовал кончики Катиных пальцев. – Понимаешь, родная, ты что-то со мной делаешь все время. С того самого момента, помнишь в гостинице, с кипятильником, я все время пишу. Везде: дома, в гримерке, перед спектаклем, после спектакля. Всегда. Ты на меня так действуешь, понимаешь? Я сам удивляюсь. Ну, пописывал в молодости, сочинялось. Но с тех самых пор… Просто чудеса какие-то. Я люблю тебя, родная моя!
    - Сашка, Сашенька, Сашенька… - Катерина целовала степановское лицо, руки, плечи...    
    Господи, как иногда бывают счастливы люди! Как счастливы! И это необъяснимо. Непонятно. Непознаваемо.
   
    Вернувшись после спектакля домой, Степанов долго звонил в дверь. Наконец отыскал ключи и вошел. На полу кухни одиноко в раме окна лежал лунный свет. Странная волна беспокойства, как в позабытом детстве, плеснула в голову и сердце. Схватив телефон, стал быстро накручивать его диск. «Господи, как медленно он крутится!». На другом конце провода сняли трубку.
    - Зинаида Павловна, Катя у вас? Это Степанов. Не знаете! Как не знаете? Я вас очень прошу, посмотрите. Да, да, я подожду.
    - Степанов слышал, как Зина положила черную трубку на маленький столик у стены в общем коридоре. Слышал ее приближающиеся шаги.
    – Как нет? Хорошо, хорошо. Спасибо. Всего доброго.
    «Она там! Точно она там! Что случилось? Почему? Чем я заслужил, такое предательство? Не сказала! Не объяснила!»
    Через полчаса он уже мчался, перепрыгивая через ступени, по лестнице старого дома, где жила Катерина. Остановился перед покрашенной охрой дверью с медной, оттертой ладонями до блеска, большой ручкой. В полутьме едва тлевшей лампочки под высоким потолком чуть было не нажал на кнопку звонка с приклеенной бумажкой «Крутовы». Нажал звонок Зинаиды Павловны. Зина, усмехнувшись, молча пропустила его в коридор. Жестом показала на дверь Катиной комнаты, потом себе в грудь и изобразила пальцами, что она пошла на кухню.
    Катерина лежала на диване, накрывшись до самого носа одеялом. Степанов видел, что она недавно подкрасила глаза и ресницы. От сердца сразу отлегло, и он перестал чувствовать пульсирующую жилку на виске.
    - Тюша, что случилось? Почему по радио ничего не передали? Завтра мы идем на премьеру «Гамлета» на Таганку. Говорят, потрясающий спектакль!
    - Я никуда не иду.
    - Это я уже понял, но объяснить причину-то ты мне можешь?
    - Нет!
    - То есть ты улетела без причины!
    - Почему это я улетела? Я ушла.
    - Не может быть! А я подумал, что полнолуние и ты того, на метлу - и в окно!
    - Иди ты к черту со своими шутками, Степанов! Сегодня приходила твоя мать!
    - И…?
    - И ничего! Я тебе не пара!
    - И ты с этим согласна? Может, я дверью ошибся? И вы не Екатерина Николаевна Крутова? Сколько раз это уже было! Сколько раз мне нужно доказывать, что у меня, Александра Степанова, есть свое собственное сердце, своя собственная душа, своя собственная голова, свои собственные мысли! Что я вас люблю! Я, Александр Степанов! А моя родная мать имеет на этот счет свое мнение, и оно, к несчастью, радикально отличается от моего. Какое это имеет значение? – Степанов в сердцах двинул стул ногой.
    - Не царапай паркет, шантажист!
    - Это еще почему?
    - Потому, что его неделю назад покрыли лаком!
    - Все, достаточно! Вставай, и едем! Я есть хочу!
    Степанов сдернул с Катерины одеяло. Она лежала совершенно одетой. Катерина вскочила и рванула в коридор. Бросившись следом, он не смог притормозить и с ходу больно ударился  лбом  в успевшую закрыться дверь. Вбежав в кухню, столкнулся с Зиной, отбрасывающей у раковины горячую вермишель из синей эмалированной кастрюльки. От такого нечаянного нападения Зинаида Павловна дернула рукой, и полный вермишели дуршлаг оказался на степановском свитере, брюках и ботинках. Стоявшая за ее спиной Катерина засмеялась.
    – Правильно, Зин, так ему и надо! Молодец! Жалко, на уши не попало. А то привык другим лапшу на уши развешивать. Будет теперь знать, что жену нельзя бросать на амбразуру, а надо беречь и защищать!

    Пар тек в полуоткрытую дверь, стелясь речным туманом по ковру коридора.
    - Тюша! – кричал Степанов из ванной. - Тюшечка, притащи мне, пожалуйста, халат.
    Голова болела старой наковальней, по которой до третьих петухов колотили своими кочережками разгулявшиеся черти. «Вот это да!» Отражение слегка помятого лица в зеркале не хотело подмаргивать в ответ. Александр стоял под горячим душем, закрыв глаза, на ощупь подкручивая горячий кран. «Господи, нельзя же столько пить! Нет, ну почему эта сволочь гуттаперчевая, Шурочка, никогда не пьянеет, а мою голову хоть в холодильник засовывай!»
    Сковорода с яичницей шипела и плевалась. Бросив революционную, красную варежку на стол, Катерина прошла в спальню, подняла с кресла полосатый, зеленый с белым, халат. Держа его за петлю вешалки, поволочила по полу в ванную.Как шлейф королевской мантии. «Интересно, как часто короли стирали горностаев? Или поставим вопрос иначе - как часто во дворце мыли пол, чтобы короли не стирали горностаев? Стирка - от слова «стирать» или от слова «тереть»? Смешно!»
    -Что ты делаешь? – Степанов подхватил халат. - Всю пыль собрала!
    - Ты же просил притащить, а не принести. Вот я и тащила. И не надо о пыли. Твоя мать, - Катерина споткнулась о красноречивый взгляд Степанова, - наша мать и пыль понятия несовместные, или это не так?
    - Катя, ты страшная вредина, и ты единственная, кому эта вредность идет. Есть хочу! Мы опаздываем на репетицию.
    В машине было холодно. Степанов быстро счищал со стекла снег деревянной щеткой. Катерина открыла маленький ящик - «бардачок». Выгребла к себе на колени содержимое.   
    Степанов плюхнулся на водительское сиденье, весь в снегу. Снял перчатки.
    - Что ты делаешь, а? Товарисчь Варвара, хочешь, чтобы тебе откусили твой курносый нос?
    - Ну, про нос я бы на твоем месте не упоминала.
    Катерина хитро посмотрела и левой рукой показала ему кулак. Открыла репертуарную книжечку театра. Все спектакли с участием Степанова были аккуратно подчеркнуты красным фломастером. На колени упала женская шпилька.
    - Этим волосы зашпиливают, да? Правда, на Востоке иногда еще и убивают изменников. – Катерина, притворяясь, зло прищурила свои красивые глаза.
    - Катя, это мамина шпилька, клянусь! – Степанов был сама невинность.
    Машина тронулась, поскрипывая свежевыпавшим снегом под колесами.
    - Ну честное слово, не знаю! – ответ получился таким естественным, что оба засмеялись.
    Уже подъезжая, они долго ехали за большой оранжевой «поливалкой», у которой спереди был приспособлен черный бульдозерный нож. Грязный снег сугробами валился на тротуар. Степанову показалось, что здание театра накренилось, нависло над улицей и вот-вот должно обрушиться всей своей глыбой на застывшие троллейбусы, спешащие  маленькие фигурки людей, на эту ползущую «поливалку». На секунду зажмурив глаза, стряхивая наваждение, он даже видел, как от страшного, сокрушающего удара отлетают и разламываются на тысячи осколков черные маски, оскалившиеся на его фасаде. Вздрогнув от своего неожиданного видения, Степанов осторожно поднял глаза. Чернота и холодная тайна в прорезях металлических глаз и ртов. «Хорошо бы, чтоб этот сугроб стал большим- большим и на всю зиму загородил бы этот страшный театр от всего мира до самой весны».      
    Катерина открыла дверь машины, улыбнулась Степанову и ступила на скользкий, мутный от наледи асфальт.