Человек-кот

посвящается Лене

Я - человек-кот. У меня голова кота, а тело - человека; во всем остальном похожее разделение. Мне редко приходится выходить на улицу, и когда я выбираюсь (все чаще в сумерках) мне хочется петь и плясать среди каменных изваяний домов. Но это случается все реже и реже, люди, живущие здесь, пугают меня.
Поэтому день за днем провожу я в своей клетке на верхнем этаже Вавилонской башни, откуда обозреваю огромный лабиринт, тянущийся до горизонта.
Люди неприятны мне; в своем самодовольстве они зашли слишком далеко. Они убеждены, что зная, кто такие кошки, они понимают их. "Вот, - говорят они, - корзинка нашему коту, пусть спит в нашем доме". Нам

(и вот говорю "мы", словно я - кот, но ведь я пишу - а это убедительно доказывает, что я и человек в то же время: никому, кроме человека, не придет в голову копить ощущения на бумаге, классифицировать их и раз за разом смаковать, убивая чудо настоящего и мимолетность прекрасного)

не нужны корзинки, чтобы спать там, где нам разрешили. Что за бред! Не мы живем у них - они ютятся у нас, не мы развлекаем их - это они служат нам во имя славы кошачьего племени.
Еще и тем злят меня эти глупые люди, что твердят мне день за днем о долге, об ответственности, о будущем - но я же (пусть бы и наполовину!) кот! Что я могу думать о завтра? Какое завтра существует для кота, жизнь которого длится на время игр и время сна? Что кот может думать о политике, экономике или глобальных катастрофах? Все для нас - игра, и мы будем с интересом смотреть на нее, пока она забавна... Или не коснется нас, не поднимет в воздух, не обидит, не ударит. Тогда мы раскроем когти и зашипим, будем драть нежную кожу в клочья, будем грызть длинные ленты кишок, будем вопить, истошно и пронзительно, вопить о ночи без звезд и бесконечной боли. Но уже завтра, быть может, снова будем мурлыкать рядом с рукой, что так больно била вчера. Эта длинная партия - в ней то кот - подчиняется, а человек правит, то человек - раб. Это - Великая Игра кошек, в которой нет проигравших и нет победителей, есть лишь бесконечный азарт и постоянная погоня.
Мы бесчеловечны, и об этом постоянно забывают люди, наделяя нас теми качествами, которыми мы были изначально лишены. В нас нет добра и зла, а все цвета - оттенки серого, кроме идеально черного и безупречно белого, и именно в этих двух цветах рождается кошачий Бог, о котором никогда не было сказано и не будет написано; наша молитва же - охота за тенью его божественного хвоста, охота, которая началась с моментом нашего рождения и никогда не закончится, пока будет жив хоть один котенок.
Великая Охота жива во мне. Сколько ни пытался объяснить это людям, они смеялись и не слушали меня. Я поднимал к небу руки и кричал, но они улыбались, предлагая мне миску молока. Я звал их за собой, в ночь, пахнущую кровью и тьмой, но они любили покой. Ничего не могло помочь мне - я был изгоем в их мире растущих цветов и мнимых иллюзий; мне хотелось растерзать их острыми клинками и по четырем сторонам света раскидать их потроха, но... не бойтесь, я не безумен или зол. В конце концов, даже это - лишь Игра.
Кому я мог поведать то, как можно быть красивым без одежд, царственным без королевства, гордым без честолюбия, волшебным без чудес? Где был тот, кто мог бы услышать меня? Вокруг были лишь статуи, в которых превратились люди, и я часами мог ходить среди каменного лабиринта, все натыкаясь и натыкаясь на разнообразные формы камня, в котором были превращены великие атлеты и поэты, писатели и физики... Каждый из них застыл навсегда в неком определенном образе, и казалось, что все они умерли - но нет, они жили, жили какой-то бесовской жизнью, похожей на существование некромантов или небесных светил. Cogito ergo sum, было высечено на каждом камне, на каждом этаже Вавилонской башни - но я вижу, вижу, как они ошибались, и теперь, когда моя неловкая рука заканчивает эту страницу, я чувствую, как мое тело превращается в камень, как сковывает сердце и твердеет живот - и только голова с двумя горящими глазами, с оскаленной пастью, продолжает жить и чувствовать Великую Охоту, великую погоню за идеальной мышью, которая никогда не остановится и не даст себе поймать; но поздно, поздно, яд мысли уже поразил мои руки и мне остается только кричать, кричать, как кричит раненый кот, беспомощный и бесконечно одинокий.