Святочная история. Октябрина

— Навыдумывали праздников, лишь бы дома не сидеть! — баба Рина, как её называли и дома, и на работе, ворчала скорей по-привычке.

Ворчание это служило ей охранительной грамотой уже много лет, с тех пор как она поселилась в этом большом и стылом городе. Оно защищало от больших разочарований и малых бед, держа на расстоянии тех, кто может обидеть ненароком, причинить боль, сделать посмешищем.

В старой коммунальной квартире жила она долго, как-будто всю жизнь. Из тонкой тростиночки Октябрина, как её называли давным-давно, с течением времени незаметно превратилась в заскорузлую, сучковатую ель, выставляющую свои иглы навстречу всякому прохожему, посмевшему приблизиться.

Да никто и не приближался. Молодая поросль, сменившая в этой квартире стариков-старожилов, поглощённая радостными хлопотами обустройства своей молодой жизни, видела в бабе Рине лишь дряхлую немочь, которую приходиться обходить стороной.


Тёмная, колодезного вида, комната служила бабе Рине прибежищем, большое окно, серо-голубым окоёмом вплетённое в комнатную глубину — единственной отрадой.

Твёрдый стул у окна за много лет сроднился с её угловатым телом, сделавшись как можно более удобным для своей хозяйки. Сидя на нём, она наблюдала за проистекающей из дома и в дом жизнью, поневоле становясь невидимым соучастником домовых событий.

Мелкие снежинки да нахохлившийся голубь, нашедший себе место на соседском карнизе, были сегодня её невольными соглядатаями.


— Носятся, носятся... С царя Гороха вспомнили праздник.

По-привычке нанизывая злые слова, как бусины, мысленно она переносилась в свой родной городок. В такой же, как этот день.

В сорок пятом, как раз перед православным Рождеством, пришло ей долгожданное письмо от жениха — солдата. Никого на свете не было у неё больше.

Родители сгинули в одночасье, попав под бомбёжку и оставив её сиротой. Соседи, добрые люди, помогли в беде, взяли под свою опеку. Так и стала жить на два дома.

Быстро горе притупилось, проснувшаяся первая любовь затёрла все невзгоды. Сынок тех соседей всегда перед глазами был, по нему всегда равнялась, к нему всегда прислушивалась.

Не могло быть по-другому, вся жизнь стала для неё — Ванечка. Весь город их иначе, как жених и невеста, и не звал.

Соседи стали звать ласково: «Невестушка». Не успели расписаться, забрали её Ванечку на войну.

Долгожданный подарок, письмо с фронта дошло! Жив, цел — вот она, весточка!

Как была, накинув лишь платок, поспешила Октябрина к соседям. С ними, родителями её солдата, вместе порадоваться, вместе облегчённо вздохнуть: «Жив, жив!»


Соседская дверь отворилась тотчас, будто ждали. Сестра Ванюши, перегородив рукой вход, в дом её не пустила.

Она долго смотрела немигающим, тяжёлым взглядом, а затем, как будто нехотя, сказала:

«Хорошо, что сама пришла! Жалеют все тебя, дуру малахольную, молчат, за глаза посмеиваются. Я не могу больше от тебя правду скрывать. Женился Ваня...

Там, на фронте, и женился. Не пара ты ему, я всегда это знала. Безродная ты, хоть и красивая. Пока красота твоя не пожухла, мужа искать тебе надо, да не здесь, а где подальше. По-доброте своей тебе это говорю, всё же ты мне не чужая...»


У Октябрины с первых же слов всё тело задеревенело, дышать больно стало. Будто в спину кол вогнали. Молча выслушала, молча домой поплелась.

В голове все мысли спутались, лишь в такт сердцу одно звучит: «Не хочу, не хочу, не хочу».... За неделю дом продала, ни с кем не прощаясь, уехала.

Так всю дорогу колёса поезда и стучали: «Не хочу, не хочу, не хочу...»


— Да что там вспоминать, не было ничего. Молодости не было, любви не было, красоты не было. Девчоночьи бредни, и ничего больше...

И думать забудь! — оборвала Октябрина свои воспоминания. Так с этим запретом и жила.

С запретом да с колом, вросшим в тело. В чужом городе, так и не ставшим родным.

Лишь раз в году, на день рождения Ванечки, отсылала она его сестре свои безответные письма, в надежде хоть что-нибудь узнать о соседской жизни.

В последние годы больше по-привычке отсылала, разуверившись окончательно в возможности ответа.

... Пронзительный беспрерывный звонок вторгся незваным гостем. Отворив, баба Рина увидала старика, молча стоящего у порога.

Что-то страшное ей сперва привидилось в этом чужом, во всём чёрном, старике. Вглядевшись близоруко в его лицо, её тело внезапно обмякло.

Обессиленная, опёршись на него всем своим дрожащим телом, на едином выдохе смогла она прошептать: «Ва-не-чка».

Крепкий ещё, с военной выправкой, мужчина говорил едва слышно: «Октябринушка, наконец-то сыскалась. Никогда больше без тебя не буду, никогда. Поздно я узнал о страшном обмане, как поздно. Все твои письма у сестры были, у покойницы, Бог ей судья. Ну что ты, родная моя, что ты... Я так боялся опоздать, так боялся».


Баба Рина не понимала, о чём ей говорит её Ванечка, ей это было всё равно.

Звук голоса, запах его одежды впитывала в себя, вбирала, чтобы сохранить, чтоб навсегда...

С её огрубевшей души коростами опадала и рассыпалась в прах обида.

Уже прежняя Октябрина опиралась на своего солдата, любимого Ванечку. И стылый, чужой город растворялся в вихре повернувших вспять лет...


За окном колодезной комнаты всё так же неспешно шёл снег. Лишь голубь, внезапно взлетев с карниза, рассыпался в воздухе мелкими серебристыми искорками....