Дневник маленького партизана,

Записки Вовки-партизана
 Декабрь 1941 года.

 (Из дневника маленького дошколяки).

Дядя Елизар очень добрый, пустил нас жить в свою баню во дворе, а нашу корову — в пригон, сам уехал в Петропавловск (Казахстан) налаживать военное производство.
В своем доме оставил тетю Лину, маму свою старенькую и дочь Любку. она нам, как старшая сестра.
Теперь мы все, я, Колька, Генка, Алька и мама разместились в бане, корова — в пригоне, а наш папка на фронте, он — пулеметчик.
Прямо во дворе колодец, мама дяди Елизара, хоть ей и сто лет, каждый день выходит совсем голая, достает из колодца ведро воды и выливает на себя. Вот это да! И уходит в свою комнату в полуподвальном этаже. Она — святая, живет там и молится…за победу над фашистами.
У тети Лины есть большой круглый репродуктор, можно про войну слушать, как наши солдаты под Москвой бьются.
Наши солдаты в касках, и у них винтовки с гранеными штыками, я могу даже нарисовать их, бумаги только нету.
Винтовки я видел в городском саду у солдат. Там их обучают драться врукопашную.
Мы бегаем туда, смотрим, как нужно воевать врукопашную. Они тренируются на специальных площадках, где стоят чучела и щиты.
Я даже команды запомнил. Командир командует, а они выполняют.
      — Глубокий выпад… Нападай….. Штыком коли и отступай…. Винтовку быстро разверни…. Влево и вправо посмотри ….. Прикладом бей… Штыком коли!
Мы тоже колем штыками, бьем прикладами, воюем под большим амбаром в Заготзерно. Только там темно и тесно, амбар стоит на столбиках.
Сначала я думал под Москвой — это под большими многоэтажными домами, но тетя Вера Христофоровна, она из Москвы, мне все объяснила. Под Москвой, значит вокруг всей Москвы.
Сегодня мы палками воевали, у одного только Кольки деревянная винтовка. Он ее в школе выпросил. Это он так говорит, а может и не выпросил, а просто без разрешения взял.
Мы падаем, вскакиваем, кричим ура! Нападаем на деревянные столбики, они у нас вместо фашистов.
Я в папкиной старой куфайке (телогрейка), рукава были мне длинные, так мама их обрезала и подшила, на ногах пимы. Правда у меня один черный другой — серый. Это ничего, главное, не дырявые еще.
В пимы мы напихиваем солому, она теплая. Нашим солдатам тоже надо напихивать в пимы солому, тогда они ноги не обморозят.
У меня на шапке настоящая красная звезда, шапку мне тетя Поля Хомулина подарила. Правда шапка большая и часто заползает мне на глаза.
Шапка дяди Кузи, он тоже на фронте. Дядя Кузя еще до войны был военный, у него этих шапок две и фуражка еще со звездой.
Мы знаем про подвиги наших бойцов и партизан, про них нам рассказывают Любка с Алькой, а им в школе учительница рассказывает, да и по репродуктору передают.
Больше всего я люблю Зою Космодемьянскую, она геройски погибла, но я не хочу, чтобы она погибла.
Сегодня Алька с Любкой устроили для нас постановку, ох, и интересно было.
В большой комнате у дяди Елизара и тети Лины сделали сцену с загородкой. Я, Колька, Генка, Фенька Хомулина, Юрка Наточин уселись на скамейку зрителей, и началось представление.
Старший брат Алька, разряженный под немецкого офицера, пытает Зою Космодемьянскую — партизанку, то есть нашу Любку:
      — Говори, руссиш партизан, кто тебя послал. А, молчишь? Мы тебя повесить!
 Зоя (наша Любка) в разорванном платье с синяками и босиком смотрит на немецкого офицера (Альку) и молчит. Он ее бьет по лицу, она все равно молчит и его совсем не боится.
Тогда он подносит к ее лицу зажженную свечку, а она бросается к столу и хватает там офицерский пистолет, стреляет в фашиста, тот падает, а она убегает в другую комнату, и оттуда кричит:
      — Смерть фашистам, Гитлер капут!
Мы все радостно хлопаем в ладоши.
Зоя Космодемьянская живая, ее вовсе и не повесили, она — смелая и красивая.
И Любка наша — тоже смелая и красивая.
Писать меня научила Вера Христофоровна, она к нам из Москвы приехала.
Она сказала, что зря уехала из Москвы. Москву наши все равно не отдадут фашистам, там все воюют, даже дети.
Еще сказала, что под Москвой наши защитники гитлеровцам хребет переломают.
На этом писать кончаю. Писал химическим карандашом, мне его сапожник наш, дядя Дема, подарил, он его за ухо всегда закладывал. А у меня он почему-то за ухом не держится, выпадает.
Эх, а самое главное забыл написать!
Наши войска перешли в наступление и отбросили немцев от Москвы. Ура!
Вот теперь все.
«Вовка-партизан»
                ****
Я в темной, темной избушке, с маленьким, маленьким окошечком! Один на кровати за печкой. Мне уже скоро четыре года, я уже не маленький.
Трещит сверчок, шуршат себе под печкой пауки, никогда не выползают, им там тепло и уютно.
Почему я без трусов? Играли в войну, я был партизаном, прятался под кроватью, Колька брал меня в плен, тыкал гнилой свеклой, измазал мне все трусы.
Вспомнил, вон они в тазу с водой, мама их замочила. Мыла кусочек у тети Поли попросить нужно. Нет мыла, спичек нет и хлеба нет. Эх, хоть бы корочку найти.
Папа придет с войны, вот тогда заживем.
Я сел на подоконник, подтянул коленки к груди и смотрю в маленькое оконце на небо, там в тучах Бог.
От папы долго нет писем, а вдруг убили его фрицы?
Я за Кольку, за Генку, за Альку, за маму, за тетю Полю, за дядю Дему и даже за злую Марженку прошу Бога, чтобы наши победили немцев.
Пришла маленькая монашка на искалеченных ножках, принесла просвирку:
      — Молитесь обязательно Господу Богу нашему спасителю, глядишь, услышит вас Господь-то, да не убьют отца вашего на фронте.
      — А мы молимся, молимся! Я и считать уже умею, знаю таблицу умножения и даже писать умею буквы, рисовать танки и самолеты и корову нашу.
Просвирку съел. Эх, она совсем маленькая.
Писем с войны все нет и нет, мама плачет, говорит, а ну, как похоронку пришлют, что делать я с вами одна-то буду.
Старенький почтальон хлопнул на стол пачку из 20 писем с фронта. «Получай, Мария, — весело крикнул он.
      — Слава Богу, живой, — мать заплакала, мы кричали ура.
Родительский день. Бегали с Колькой на могилки, тетя Шура угостила вареной картошкой, сказала, что совсем одна осталась, получила похоронку.
Снова я один дома, на кровати за печкой, слушал сверчка, темно, в трубе воет ветер.
Заскрипела дверь, показался большой, страшный, черный человек.
Я юркнул за печку и притаился как настоящий партизан.
Страшный человек был в рваном пальто, на ногах обмотанные тряпками калоши, на голове рваная шаль. Лица совсем не видно. Наверное, фрицы такие же. Я наблюдал за ним.
Он забрал последнюю гнилую свеклу и долго смотрел в окошечко на огород, потом ушел.
Ночью мы не спали, ждали Генку. Он ходил в Дмитриевку за жмыхом. Пришел, ничего не принес, говорит не дали, там таких попрошаек много. Врет наверное. Небось, сам съел по дороге. Мама была на работе в ночную, сушила картошку для фронта.
Кто-то прокрался к окошку и чем-то закрыл его. Все тряслись от страха!
Раздались стуки во дворе, шаги.
Алька хотел выйти, но мы вцепились в него и не пустили. Если воры, они его убьют.
Украли нашу кормилицу корову Красулю. Как мы без нее теперь, мама горько плакала.
Красулю зарезали в овраге, там мы теленочка нашли маленького, маленького, она должна была отелиться.
Теперь нам стало совсем плохо, мы с Колькой жарили на плите картофельные пластики и горевали.
Скорее бы лето. на горах можно заячью капусту есть и играть в войну.
Генка заболел тифом, чуть не умер. Мама боялась, что он умрет и опять плакала.
Играли с Колькой в войну, он взорвал стеклянную банку, мне дном от банки разрезало сильно руку, врачи зашивали рану, я терпел, как настоящий партизан.
Чуть не умер, объелся белены, говорили, что я лез на стену, и у меня изо рта шла пена.
Я болел, меня кормили кашей манной, чтобы поправился, а Генка выпрашивал у меня кашу, покупал ее у меня за фантики и красивые бумажки. Я их собирал и прятал за разбитое зеркало. Потом не нашел их, наверное Генка их и своровал, после опять у меня покупал лепешку за эти же бумажки.
Алька делал уроки около горящего фитилька, у него часто шла носом кровь. Мама говорила, что он малокровный, поила его рыбьим жиром. Если папу убьют, он будет за папу, ему болеть нельзя.
Мама выучила с Алькой стишок. Им в школе задавали — выучить хороший стишок про Красную Армию или про Ленина.
Он рассказал в школе мамин стишок. Говорит все ребята в классе смеялись, учительница тоже.
Я тоже выучил этот стишок, мама его в детстве от бабушки выучила.
Нянька-лепешка
Сядь под окошко,
Сшей мне рубаху,
Косой вороток.
Поеду жениться
В новый городок!
Выберу невесту —
Сваху, пряху,
По воду ходяху!
У меня тоже есть невеста — Фенька Кирилюкова. Мы ее прозвали баба-пыхтя. Она нюнила, когда ее пытали "фрицы"!
Никакая она не Зоя Космодемьянская, хотели ей щеку поджечь. Но спичек не было, да и она не соглашалась.
Вот я бросился на печку-амбразуру, как Матросов на войне, обжег живот сильно-сильно, я же не плакал. Ну, хныкал немножко, сидя под столом. Это просто Колька меня напугал, он сказал, что у меня теперь вываляться кишки.
Похныкал да перестал, он наврал, вот! Я Кольку за это «доктором» обозвал, так потом его и дразнили: «Доктор, доктор!» Он злился, а что тут обидного?
На этом пока кончаю, нечем писать. Мама отобрала химический карандаш, сказала, теперь не отмыть мой язык ничем. Я карандаш во рту слюнявил, а надо просто поплевать на него или в баночку с водой тыкать. Все!
Вовка-партизан или Красный командир, меня по-разному называли.