Аура Междометий, глава 9

Ангел, здорово, что заведующий отделением окажется таким добрым человеком и устроит меня в соседний корпус на должность санитара. Пусть зарплата и невелика, но питанием и койко-местом я обеспечен, благо палат, определённых под хозяйственные нужды, тут с избытком. Да и тётки в отделении гинекологии спокойные попались: ведут себя корректно по отношению ко мне, в душу не лезут, так, зададут пару уточняющих вопросов о моей ориентации, ставшей в больнице притчей во языцех, да отвяжутся. А Ленка, вон, думает, что, поработав в гинекологии, я проникнусь любовью, страстью и вожделением к женскому полу. Как бы ни так: с каждым днём всё больше и больше ловлю себя на непереносимости женственности как таковой: женских ужимок, жеманства, бабьей слащавости, тупости, показушной слабости, ханжества… Я не могу понять, что мужчины, называющие себя натуралами и этим гордящиеся, могут находить в этих существах? Лучше, наверное, проводить время с мартышкой, та хоть не оснащена навыком сложения звуков в слова, а потому априори не достанет тупым и беспредметным трёпом, на который этим куклам ещё и неизменно требуется ответ, в противном же случае следуют обида и отлучение от вожделенной ****ы, ради нескольких минут погружения в которую наш несчастный пол вынужден извечно тащить на себе весь груз эмоциональных проблем путём регулярного вытирания соплей этим клушам и утешения их по совершенно незначительным поводам, а также принимать участие в решении донельзя банальных проблем и старательно изображать озабоченность ими, помнить мелочи и обращать внимание на фигню, при этом, не имея возможности обсудить с этими тупыми курицами что-то поистине стоящее. Да, бывают среди баб исключения, по чудовищной ошибке природы принадлежащие к этому бездарному племени, которых можно воспринимать как друга, как человека, случайно наделённого сиськами, с которым можно наладить прекрасные отношения, характеризующиеся взаимным интересом, уважением и обоюдной помощью, но их невообразимо мало. Для того чтобы тётки воспринимались всерьёз, им надо стать такими же, как мы: сильными и волевыми, способными мыслить логически, не поддаваясь в процессе принятия решений минутным капризам и слабостям, независимым и готовым свою самостоятельность отстаивать. Да что я рассуждаю?.. Пусть трахают кого угодно, хоть велосипедную шину, если это их возбуждает, пусть терпят соседство этих зомби, оснащённых выменем, — разве я против? Это, вон, они обычно бывают против моего выбора, хотя он их совершенно не касается. Нас, гомосексуалистов, считают слабыми и недоразвитыми — как бы не так! Мы гораздо самостоятельней и ловчей этих дурных гомофобов, неспособных даже себе приготовить яичницу без заботливой помощи этих «дырок». Мы в состоянии себя сами обслужить, решить хозяйственно-бытовые проблемы без говорящих пылесосов, а они? Как жена к маме поехала — эти придурки ходят по несколько дней в одних носках, не моют посуду и жрут лапшу быстрого приготовления, которую надо только кипятком залить, и этим гордятся — как же, они же настоящие мужики, не пидорасы же какие-то, чтобы нормально питаться без бабской помощи!
 
Ладно тебе, Ангел, это у него временное возмущение, обусловленное навязыванием чуждых для него ценностей. Да я не говорю о том, что хорошо, а что плохо, а лишь пытаюсь объяснить причину его негодования. Ну, ладно, не буду с тобой спорить, к тому же, смотри, он уже, кажется, искренне рад тому, в какой коллектив он попал, — самый лучший из всех, в которых когда-либо находился! Тут я могу быть собой, не притворяясь, тут никто не попирает мои права, а, напротив, относится с пониманием и сочувствием. Милые они — врачи и медсёстры: кто домашними ватрушками угостит, кто книжку принесёт, кто футболку новую подарит, и все спрашивают, как я себя чувствую. Впервые в жизни встречаю настоящую заботу и теплоту по отношению к себе — то, чего был лишён в позднем детстве и подростковом периоде. Мамочка, если бы ты не запила тогда… ладно, впрочем, не буду об этом, есть проблемы поважней, вон, Надька, санитарка наша новая, совсем охренела: берёт без спросу мои перчатки, портит их, а мне потом мыть не в чем — у неё, видите ли, порвались, а завхоза не было на месте, чтобы новые выписать, — а я почему должен страдать, я теперь что буду делать? Подойду, выскажу своё возмущение, а овца эта хамить начнёт, ****утым меня назовёт да повелит «пасть заткнуть», чем возмутит меня от души, последствием чего станет моё вхождение в состояние аффекта — о, это давно забытое состояние!.. Начну орать благим матом, выкрикивать оскорбления, проклятия и угрозы. Сказать, что я её втопчу в дерьмо, — не сказать ничего. Она в ужасе убежит из подсобки, забыв швабру, которую ей придётся потом одалживать у коллег с соседнего этажа, дабы только не пересекаться до конца дня со мной. Охранники скажут, что от моих инвектив у них волосы на жопе встанут дыбом. Я — молодец, точнее, конечно, моё подсознание, ведь это оно эффективно сработало тогда, когда сознание от бешенства отключилось, как отключаются перегоревшие пробки. А вообще, если вспомнить, то именно в таких ситуациях победы над людьми мне давались особенно легко: не было страха проигрыша, не было скрупулёзного анализа их реплик и содержащихся в них слабых мест, не было и лихорадочного поиска контраргументов. Пожалуй, надо будет учесть все эти наблюдения и применить сделанные из них выводы в следующей баталии, которая наверняка последует достаточно скоро.
 
Ангел мой, не удивлюсь, если они с Надеждой за новогодним столом поцапаются. Нет? Что же за праздник без скандала-то? Шучу-шучу. Впрочем, какой же это праздник — Новый год? Странные эти люди: находят какие-то непонятные поводы для того, чтобы лишний раз принять на грудь. А я уже давно не считаю Новый год праздником, но почему-то дурацкие стереотипы заставляют в двенадцать ночи что-то жрать, несмотря на отсутствие аппетита у любого нормального человека, который накануне наелся днём, куда-то идти, поздравлять кого-то со сменой календарной даты. Даже настроение регламентируется общественными взглядами — оно непременно должно быть более радостным, чем в другие дни. Хочется лечь спать, просто лечь спать, как в любую другую ночь, но как же: мы ведь должны как по команде веселиться, раз задана такая программа, и вот стол уже накрыт, несколько санитаров — таких же бездомных, как и я, — парочка пациенток да охранники ждём наступления часа икс. Дерьмо. Я хочу спать, я простудился, у меня поднялась температура. Новый год в больнице, как и три года назад. А деда Василия уже нет. Как он там — в загробном мире? Точно ли есть загробный мир? Столько противоречивых версий… Кажется, мне совсем нехорошо.
 
Ангел, так ты ко мне во сне придёшь, когда температура поднимется до критической метки, руку свою прохладную на лоб мой раскалённый положишь? Так это ты будешь? Ох, прости, не опознаю, запомню только ослепительно-белый силуэт и прикосновение, которое пронзит меня насквозь охлаждающе-ментоловым током. Тело моё наполнится свежестью, прохладой и невесомостью, и разум мой очистится от накипи суеты и ожесточений, страха и напряжения, и стану я спокоен и весел, и провалюсь в глубокий и чистый сон, и буду видеть в нём места чудесные и странные, где ходят звери со счастливыми глазами, пьют прозрачную воду из весёлых ручейков, где дети по небу летают, размахивая пушистыми крылышками, где мамочка моя — молодая и прекрасная мамочка — смеётся и протягивает мне полные руки, а я бегу, спотыкаюсь, обливаясь слезами счастья… Мамочка, как я люблю тебя, мамочка!.. Проснусь на мокрой от слёз подушке, ошеломлённый и… абсолютно здоровый. Рай, который мы потеряли? Зачем я проснулся? Ах, как не хочется после такого блаженства в мир этот грязный возвращаться, в тело это, от грехов смердящее! Грехов? Я сказал — грехов?! Странно, прочитал немало религиозной литературы, но впервые задумался о понятии греха применительно к себе, всю жизнь интерпретируя его как абстрактное философское понятие. Сколько же грехов на мне?.. Какое же я чудовище! А всё — эти люди, это они виноваты в моём моральном падении — они провоцируют меня на агрессию, являющуюся грехом и предполагающую последующее наказание. Ну, как тут не почувствовать себя марионеткой?! Уроды, окружающие меня, провоцируют, Бог наказывает, а где же я? Где моя жизнь, где мои действия? Игнорировать провокации я не собираюсь, более того, признаю, что ведусь на них добровольно и сознательно, даже точнее будет сказать, я охотно принимаю брошенный вызов, а значит, что и наказание я буду отбывать по полной программе как за предумышленное деяние.
 
Ангел мой, слушай, а ты можешь ещё разок прийти к нему во сне? Ну, чтобы объяснить, что Бог не наказывает людей, а ад — это не колония-поселение строгого режима, куда определяются преступники за совершение противоправных деяний, ад — это пристанище тех, кто словами и поступками своими добровольно от Господа отказался, тех, кто свою душу инфицировал микробами богоотступничества, что потом проявляется в разного рода грехах. Наказывает ли нас Господь? Нет, мы сами это совершаем по отношению к себе, добровольно лишаясь благодати, как наказывает себя неразумный ребёнок, который не слушается маму, тайком от неё ест немытые фрукты и получает пищевое отравление, — то есть по собственной инициативе отказывается от здоровья, проявляя при этом свободу воли и реализуя своё право на выбор. Мы сами выбираем ад, Ангел мой, и строим его для себя ещё при жизни, чтобы, перешагнув через черту её, навеки там поселиться. И Бог из соображений демократичности не станет нас лишать этого, дабы не прослыть экспроприатором и не навязать Своё общество тому, кто сам недвусмысленно дал понять, что оно для него нежелательно.
 
Ангел мой, начну ли я когда-нибудь в своей земной жизни искать место для Рая, смогу ли я сконструировать свой мир так, чтобы было в нём место для света? Что хотел бы изменить в нём? Да всё! Ненавижу, до тошноты ненавижу эту свою убогую жизнь, уподобить которую можно подвалу, кишащему тараканами, пауками и крысами, где заживо гниёт моё бренное тело. У меня нет настоящих друзей, у меня нет постоянного любовника, у меня нет ни единой мысли в голове, зато огромное количество амбиций, раздражения и отчаяния. Все проводят эти грёбаные новогодние праздники с друзьями и близкими, а мне даже некому позвонить, я просто тухну в четырёх стенах с пациентами, санитарами, охранниками и дежурными врачами — вот мои единственные собеседники! Наверное, я сам так обустраиваю свою жизнь, наверное, это работа подсознания, выполняющего программу саморазрушения, раскодировать и обезвредить которую на данный момент не представляется возможным, а потому единственное, что мне пока остаётся, — это сублимировать, ссорясь с Надькой.
 
Вот выйдет она после праздников на работу и специально ручку моей швабры сломает, зараза такая! Я-то сразу пойму, что это она, подойду к ней и тресну её по голове ведром. Заголосит баба дурная, побежит старшей сестре на меня жаловаться. Неужели она сама не понимает, что, прибегая к помощи руководства, она тем самым демонстрирует свою слабость? Неужели ей самой не позорно ябедничать? Ещё бы маму позвала! Хорошо, что хоть сестра нормальной окажется, поговорит со мной по душам, на мою сторону встанет, посочувствует судьбе моей нелёгкой да помощь предложит. Скажет, что у брата её, который работает в ветеринарной клинике, вакансия помощника скоро появится в связи с грядущим повышением нынешнего сотрудника, там и платят более чем прилично, и перспектива есть хорошая. А может быть, согласиться? Похожу на краткосрочные курсы, получу корочку, лицензию, найду жильё — крохотную комнату в коммуналке с подселением к двум хохлам, да начну, наконец, жизнь свою устраивать?
 
Смотри-ка, Ангел, а он выкарабкивается из этой трясины! Вот и я тоже рад! Слушай, спасибо тебе огромнейшее! Родной ты мой, не устаю изумляться, как же странно складывается жизнь: из одного события плавно вытекают другие и удивительным образом преобразуют жизнь. В какую дыру я по собственной дурости ни залезу — отовсюду ты меня вытащишь, смоделировав события так, чтобы они могли бытие моё улучшить! А я ведь ни разу не оценю твои усилия по достоинству, буду возмущаться каждый раз тем обстоятельствам, в которые попаду. Вот так и на новой работе… как же я поначалу буду жалеть, что туда устроюсь! У меня же есть опыт работы и оператором на телефоне, и менеджером по работе с клиентами — и что меня дёрнуло податься в эту идиотскую ветеринарию — надежда на минимум общения с людьми? Ха, наивный! Прошла неделя беспрерывного рабского труда, не оставляющего возможности по-человечески пообедать, подольше покурить, ознакомиться с последними новостями в газете. Постоянное, непрерывное совершение работы. Беготня, непрекращающийся страх не успеть что-то сделать. Некогда даже перекинуться словами с коллегами, боюсь, я скоро просто разучусь общаться. А по вечерам я слишком утомлён, чтобы думать, и уже начинаю чувствовать к самому себе отвращение, как будто бы я чем-то унизил, опустил и непоправимо осквернил себя. Жизненная сила ослабевает настолько, что я перестаю к чему-либо стремиться, и уже сама мысль о каком-то самосовершенствовании кажется мне смешной и нелепой. Я стал скотиной, просто рабочей скотиной: я уже не читаю книг, не интересуюсь мировыми новостями. Мою жизнь свели к выполнению команд: «приготовить бинты…», «вытереть с пола кровь…», «простерилизовать скальпель…», «проверить сохранность медикаментов…», «сдать дежурному ключ от кабинета…», «сесть в троллейбус…», «поужинать…», «помыться…», «спать…».
 
Мы с Богданом, начальником моим, проявляем чудеса мужества, работая бесперебойно, как станки. Сокращаем время еды, курения, уменьшаем количество походов в туалет, героически терпя до последнего, мы почти не общаемся, перебрасываясь лишь короткими фразами по работе, да нам это и не надо — только отвлекает от основных функций и мешает сконцентрироваться на совершаемом действии. Экономлю каждую секунду, работая, как машина в контакте с другой машиной, — Богданом — машиной, которая некогда была человеком. Тут редко приходится думать, обитель мысли заперта, а сам я лишь призрачный страж у ворот этого заветного места. Да, я стал призраком — призраком в царстве нескончаемого труда. Богдан говорит, скоро будет крупная собачья выставка, а значит, нашествие животных будет просто гигантским, представляю, чем это обернётся для меня: несчастного Феликса похоронят, а потом он воскреснет, как зомби. Рабочий зомби. Ладно, ничего, прорвёмся — не уходить же отсюда, в самом деле, даже такой интенсив гораздо лучше безработицы и безденежья, к тому же, как показывает практика, я достаточно быстро адаптируюсь к любым условиям. Даже привыкну к вечным жалобам клиентов-самодуров. Вот приведут к нам хозяева нерадивые пуделя несчастного, всего в колтунах, и начнут спрашивать: а что, мол, он у нас хнычет да по полу катается — может быть, приболел? Ещё бы не приболел, если вы с ним так хреново обращаетесь, не расчёсываете его. Вам бы так: прицепить на кожу прищепку да заставить ходить с ней день и ночь, не снимая! Пойдут ведь эти люди к директору и пожалуются на меня, дескать, ответил им грубо, посоветуют: «Напомните, пожалуйста, своему сотруднику, что существуют более приемлемые фразы в этике делового оборота, нежели "хреново обращаетесь"!» А какие ещё слова можно произнести, когда клиент приносит скулящую от мук собачку и вручает её помощнику ветеринара прямо в коридоре? Сволочи! И ведь ни слова благодарности за восстановленное здоровье питомца! Если бы собаки умели говорить, они бы нас рассудили. Нет, мне не обидно за себя, и я даже почти не возмущён подлостью этих недоумков, использовавших мои слова, сказанные в приватной беседе, против меня, но от мысли о том, что этим людям срать на здоровье собственной собаки, мне самому хочется их искусать. А другие придурки, вон, в суд на меня грозятся подать за хамство — те самые, чью таксу не смогли спасти. А сами чем думали, когда уехали на неделю отдыхать, оставив собаку дома одну без еды? Спохватились, уроды, увидев по возвращении отощавшую собачку, не способную встать с пола, потащили к нам в ветеринарку. Зачем — чтобы она у меня на руках умерла? Лучше бы вы умерли, бессердечные твари! Через многое мне пришлось пройти, многое вынести, но от этого зрелища дурно станет, и впервые за много лет я разревусь фонтаном слёз, как ребёнок. О, как я хочу, чтобы вы так же умирали от голода, твари поганые! Бедная маленькая собачка! Твари! Ублюдки! Скоты!
 
Ангел, а что я буду делать, находясь в состоянии аффекта? Конечно, не знаю, я же не как кино всё это просматриваю, и Феликса я вижу не как третье лицо. Ну, проникаю внутрь его тела и сознания, сливаюсь на время с ним и начинаю постигать реальность через его органы чувств, перемещаясь в его пространство и время, сохраняя при этом самоидентификацию и отделяя его личность от своей собственной. Ну, это сложный процесс, я не смогу тебе его объяснить. Давай, лучше ты скажешь, что произойдёт в то время, пока я буду пребывать в отключке. Начну их крыть матом и попытаюсь полезть в драку, чему воспрепятствуют коллеги? Да, вовремя оттащат. «Вовремя, говорю, оттащил ты меня, Богдан, а то не знаю, что было бы…» Конечно, уволить могут. Да… Четвёртая жалоба за месяц — это не шутки. Уволят — не уволят? Совершенно никакой уверенности в завтрашнем дне, ежеутреннее ожидание неприятностей. До чего же надоело это постоянное напряжение! Нервы уже на пределе, волнение стало моим верным спутником, сопровождающим повсюду и всегда, даже вечером после работы и в выходные дни. Постоянно волнуюсь и думаю о работе, и это отравляет мою жизнь, парализует иные мысли и чувства, делая из меня таракана, опрысканного инсектицидом. Если так будет продолжаться, то я… я… Феликс! Феликс, а ведь наименьшее число ошибок ты совершаешь тогда, когда действуешь автоматически, рефлекторно. Феликс, перестань пропускать события через себя, перестань воспринимать происходящее близко к сердцу, иначе ты сломаешься! Феликс, не сейчас! Ты же помнишь о том, что люди, по своей природной сути склонные к психологическому каннибализму, инстинктивно чувствуют чужую слабость и всегда готовы воспользоваться ею — сожрать её обладателя.
 
Вот уже поведение Богдана, изначально поставившего себя так, что я не буду воспринимать его как начальника, начнёт меняться в худшую сторону. Видимо, осознает он свою ошибку и решит её исправить, перестав работать на равных и начав вместо этого делить обязанности на «врачебные» и «вспомогательные». Да, юридически-то он прав, но с чисто человеческой точки зрения по-свински это всё выходит. Неужели он думает, что подобным поведением добьётся моего уважения? Как бы ни так — скорее ненависти, ибо как иначе можно относиться к человеку, желающему тебя сломать, воспользовавшись временным ослаблением воли? Впрочем, сам виноват в том, что публично обнаружил свою слабость, — учти на будущее, что во избежание повторения подобных прецедентов ситуаций следует поддерживать с людьми дистантные отношения, пресекая любые попытки сближения, стараясь не располагать к себе излишней открытостью, мягкостью и простотой. У закрытого для общения человека больше шансов избежать необоснованных нападок, нежели у экстраверта. Так что же правильней — держать изначальную дистанцию или ставить агрессора на место при возникновении конфликтной ситуации? Впрочем, эти методики построения взаимоотношений ничуть не противоречат друг другу, а, напротив, дополняют. Феликс, запомни: если ты не протянешь руку — её и не откусят! С другой стороны, Феликс, добровольно лишая себя возможности поделиться мыслями и чувствами из страха, что кто-то использует их против тебя, ты обрекаешь себя на отчуждённость. Феликс, ты почувствуешь себя чужим в обществе людей — отстранённым, неприкаянным! Добровольный изгой? Ради чего — чтобы не быть уничтоженным?
 
Наша жизнь слишком коротка, Ангел мой, чтобы тратить её на мысли о соперничестве с другими людьми за звание самого крутого парня, но я всё же спрошу тебя: как считаешь, действительно ли Богдан захочет банально самоутвердиться за счёт Феликса и потому начнёт вести себя по отношению к нему немного некорректно, с точки зрения последнего? Да, ты прав: для меня самого важно не то, что мыслит другой человек, а лишь то, что думаю я сам. Да, а я буду дико возмущаться его поведением, буду полагать, будто бы он намеренно при мне назовёт меня «мой помощник», тогда как я — в первую очередь — человек, обладающий именем, а уже потом носитель социальной функции. Ссылаясь на то, что у него много работы, он начнёт вести себя грубо, повышать на меня голос — это нормально? «Я, Богдан, физиологически такой же, как и ты, человек, с такими же правами по Конституции, тем не менее, я не позволяю себе так же психовать, как ты, полагая, что подобное поведение едва ли придётся по душе коллегам и — в первую очередь, человеку, с которым я работаю бок о бок — тебе. О клиентах я сейчас не говорю: ты ведь знаешь, как я отношусь к тем, кто жестоко обращается с животными». Согласится ли он с тем, что я не давал повода для некорректного обращения с собой или выкатит ответные претензии? Да, выразит уверенность в том, что я его подсидеть пытаюсь. Окстись, Богдан, у меня же образования нет и опыт работы в области ветеринарии минимальный! Успокоится вроде бы, признает даже свою неправоту. Пожмём друг другу руки, а после начнём делать вид, будто не было ни конфликта, ни последующего разговора — интересно, сколько эта показуха может продлиться?
 
Да что там гадать — и месяца не пройдёт, как Богдан успеет достать меня своей идиотской борьбой за власть. Затрахал, злобный урод, своими попытками реализовать собственные амбиции за счёт меня! В своей звёздной болезни дойдёт до настоящего абсурда, путая меня, очевидно, с личным слугой. Пример? Пожалуйста! Вот Богдан залезет в сейф и вытащит оттуда шприцы, но вместо того чтобы положить их потом на место, водрузит на мой личный стол и повелительно объявит: «Феликс, это надо убрать в сейф». Убрать за ним?! С чего он взял, что я буду за ним убирать? Я уже неоднократно напоминал ему, что я не мальчик на побегушках, но до его сознания подобная информация, видимо, не доходит. Отвечу: «Богдан, я, конечно, тебе очень благодарен за то, что ты мне доверяешь уборку шприцов, но всё же буду очень признателен, если ты положишь их в сейф сам». Уберёт, конечно, куда он денется, но при этом не забудет выпустить газы сарказма: «Ой, мне так стыдно», — скажет он с издёвкой.
 
Вообще, между прочим, эту железную коробку и сейфом-то назвать с натяжкой можно, сколько раз ведь говорил Богдану, что надо поставить нормальный, вместо того чтобы, занимаясь лечением животных, краем глаза наблюдать за хозяевами: не предпринимают ли они попыток украсть наркосодержащие препараты. Сподобится, наконец, этот придурок задуматься над моим предложением, но вместо того чтобы сразу пойти в бухгалтерию и сейф заказать, — сообщит, что этот вопрос надо с директором согласовать. Согласовать! Получить согласие на замену деревянной коробки без ключей на нормальный сейф? А что, согласия может не быть? Разве кто-то из наших законодателей, определяя порядок хранения медикаментов, спрашивал мнение нашего сопляка-директора? И вообще, почему надо просить директора о новом сейфе, — он мне лично, что ли, нужен? Кажется смешным, нелепым и диким само наличие руководителя, не знающего элементарных вещей, к которому Богдан мне предложит сходить вместо него и объяснить необходимость приобретения имущества. Впрочем, идти к нему, конечно, не придётся: пока буду в туалете, Богдан испросит для меня высокой аудиенции и получит ответ, что наш повелитель не общается «с простыми помощниками ветеринаров». Конечно же, Богдан не без злорадства передаст мне это сообщение — ещё бы, ведь у него теперь есть высокопоставленный союзник в деле разжигания меж-номенклатурно-кастовой дифференциации. Опять почувствую себя униженным, оскорблённым, публично втоптанным в навоз: мне укажут место, публично вытрут об меня ноги. Да, для них я изгой, выброшенный на помойку из высшего общества, мы с ними, как в Древней Индии, представители разных каст: они — высшей, я — касты неприкасаемых. Забавно, что этот грёбаный мудак, наш директор, общается с другими помощниками ветеринаров — с Таней и Денисом, причём общается весьма дружественно, лишь моим обществом так демонстративно пренебрегает. Да вообще у нас такая маленькая клиника, что в ней не должно существовать таких понятий, как «руководство», «старший научный сотрудник», «младший научный сотрудник», — неужели наш главный упырь этого не понимает? Нет, понимает! Он целенаправленно пытается меня унизить! Скот! А этот гнидёныш Богдан начинает за Великого Паскудника заступаться, употребляя такие фразы, как «не говори при мне о нём таких слов», «оставь своё мнение при себе». Ни фига себе! Это моё мнение, я имею право его высказывать, и никакой Богдан не уполномочен препятствовать мне в реализации потребности высказаться! «У нас в стране плюрализм, Богдан, и отменить ты его сможешь, только внеся поправку в Конституцию». Ну-ка, как он сможет эту фразу парировать? Ой, ну, ответ «оскорбление директора для меня равносильно оскорблению моих родственников» тянет где-то на троечку с минусом. Ответить на это что-нибудь или не надо? Да ладно, не надо — он сам себя уже опозорил: выдать такую глупость — это всё равно, что забить мяч в собственные ворота. А вообще, бред: за директора, который на него периодически орёт, заступаться как за родственника. Может быть, они и правда родственники? Да нет, вряд ли. Любовники? Феликс, ну ты что — они же оба гетеросексуалы. Как тогда объяснить это странное высказывание? Может быть, они просто… А что я голову ломаю-то, Танька же мне говорила многократно, что Богдан — двуличная тварь, которая подхалимничает перед тупорылым директором, а тот иногда из милости и из желания продемонстрировать своё всемогущество и поощрить дальнейшее раболепство помогает Богдану самоутверждаться за счёт других сотрудников, что совершенно не накладно для директора — благо финансовых вложений это не предполагает, а запросы удобной пешки удовлетворяются, как обычно: «благодарность объявим, но премию не выпишем». Слушай, Феликс, но тогда понятно, почему он так рьяно отстаивал честь директора: он боялся, что кто-то из присутствующих может тому доложить, что его верный раб не пытался пресечь хулу в адрес хозяина.
 
Слушай, Ангел мой, а кроме работы он может о чём-то думать? Ну, не знаю, Ангел, на мой взгляд, в период пребывания в больнице он был гораздо глубокомысленней, нежели сейчас. Да, согласен, там он располагал достаточным временем на размышления. Слушай, а кто такой Леонид? Ну, вот же, глянь! Ну вот, смотри, он пишет записку: «Не забыть позвонить Леониду». Надо будет завтра заехать к нему — как раз выходной, и делать всё равно нечего. Как же мало надо человеку для счастья: сознание, что тебя кто-то ценит, смена впечатлений и удовлетворение материальных потребностей. Неужели эра моего одиночества подходит к концу? Правильно я всё-таки поступил неделю назад, зарегистрировавшись на сайте знакомств, и кто знает, может быть, наша мимолётная интрижка с Леонидом перерастёт во что-то серьёзное…
 
Ангел, я знаю, что ты сейчас скажешь, и заранее с тобой соглашусь, но… Но учти тот факт, что Феликс уже измотан морально и физически, и почти как в воздухе нуждается в моральной поддержке и переключении внимания с проблем на работе на... Дай договорить! Да ты сам-то посмотри: он, наконец, снова ощутит себя человеком, а не загнанной лошадью, станет более открытым, искренним, снова позволит себе размышлять, проявлять доброжелательность, шутить, делиться впечатлениями, у него снова появятся энергия и желание жить! Наконец-то я снова могу позволить себе быть собой, выделяться из толпы, могу в полной мере демонстрировать свою грубость, жутко матерясь и зная, что Леонид и его друзья меня за это не осудят, мне не надо под кого-либо подстраиваться и пытаться казаться лучше, чем я есть на самом деле… я начинаю оттаивать душой, мне теперь гораздо легче общаться, думать, жить… Я быстрее соображаю, чем месяц назад, мне нужно меньше времени на сон, чем раньше, я почти не замечаю проблем на работе.
 
Ну, Ангел, хорошо, что я хоть на месяц отвлекусь от гнетущих мыслей о конфликтах на работе, раз на больший срок этого сделать не удастся. Вернёт на землю заместитель директора, когда приду к нему за неожиданно закончившимися у нас каплями для ушей. Капли-то он, конечно, даст, но потом выскажет Богдану: «Скажи своему сотруднику, чтобы он ко мне больше по такому вопросу не обращался: если у вас закончились капли — идите к завхозу, а если того нет на месте, а уши собаки надо срочно лечить — заходи ко мне сам». Очередная порция социального уничижения — «своему сотруднику»! Ну, конечно, у меня нет имени! И вообще, он гораздо выше того, чтобы снизойти до общения с простыми смертными, посмевшими осквернить его кабинет своим присутствием. По-моему, тут все слишком заморочены статусом начальника, слишком стараются его подчеркнуть, унизив тех, кто формально занимает менее престижную должность. Впервые осознаю, как грустно быть рядовым сотрудником. Да, мне уже стыдно из-за того, что я не занимаю руководящую должность.
 
Да я и сам вижу, мой дорогой Ангел, что не о том он думает. Каждый прожитый день всё больше и больше его, погрязшего в суете, зачерствевшего, отупевшего, загрубевшего и опустевшего, от Бога удаляет, словно стоит он на краю бездны, и с каждой минутой всё больше и больше укрепляется в решении туда спланировать. Ангел, сделай что-нибудь, он ведь не может сам остановиться: его грехи, антиклерикализм и злоба нарастают как снежный ком! Какой же он чёрный и прогнивший внутри — опустившееся и грязное ничтожество! Ангел, убери от меня рентгеновский снимок его души — не могу видеть результат заполнения этого сосуда различными нечистотами! Да плохо мне просто, Ангел: он же падает морально, а вместо этого печётся о каких-то конфликтах с Богданом. Нет, я, конечно, понимаю, что Богдан — далеко не подарок, но зачем это делать своей проблемой? Ангел, ты бы хоть намекнул ему о том, что ситуации становятся проблемами только тогда, когда мы о них слишком много думаем. Ну, примерил на себя Богдан маску монстра, играет в большого начальника — ну и пусть играет в кого хочет, зачем думать о чужих играх тогда, когда у нас собственных хватает вдоволь? Ну, послушай только: он опять размышляет о Богдане, о том, насколько тот истеричен, непредсказуем и двуличен. Овцебык вшивый — когда у него много работы, он начинает психовать, материть собак и ненавидеть тех коллег, к которым в коридоре не стоит очередь больных животных, но когда они едва успевают справляться с потоком посетителей, ему хватает наглости с самодовольным видом назидательно изрекать: «Понежнее будьте с бобиками». А как на клиента скандального этот придурок нарвётся — у его светлости тут же портится настроение, а значит, жди припадка, как, вон, тогда, когда клиент откажется ждать в коридоре и будет наблюдать за ходом операции, что, как известно, дико Богдана раздражает и мешает сосредоточиться. Надо же — клиент настроение испортил, а бойкот на целый день мне объявит — совсем ошалевший, что ли? А когда Таньке заявит, чтобы на работе в его присутствии говорила только на тему работы?! Это вообще верх хамства — тут уже я не выдержу и напомню Богдану о том, что он не является её начальником, и о том, что сам нередко обсуждает нерабочие темы в рабочее время, к тому же злоупотребляет служебным телефоном. Конечно, ничего не придумает умней, чем сказать: «Отвали!» — чем только вызовет мою ухмылку.
 
Ангел, ты обрати внимание, кстати, что на меня животные будут реагировать гораздо более благожелательно, чем на Богдана. Нет, это я к тому, что животные чувствуют сущность человека, и их положительное отношение свидетельствует о том, что останется в моей душе какой-то зачаток добра и тепла душевного. Смотри-ка, а Богдан-то ревнует несчастных больных псов ко мне! Ой, что делается, смотри, Ангел, что делается: Богдан достаёт из сейфа наркосодержащие препараты и кладёт мне в сумку, не замечая того, что я стою в дверях и всё вижу. Отойду подальше в коридор, убедившись, что он сделал своё грязное дело, покашляю и только после этого зайду в кабинет. Дождусь, пока Богдан выйдет, и положу на место препараты, что спустя полчаса он и обнаружит. Поймёт сразу всё и скажет прямо: «Не сомневайся, Феликс, я ещё найду способ тебя подставить». Что же делать, ё-моё, что делать? И посоветоваться не с кем: Танька вчера уволилась, Леонид на две недели в Турцию уехал отдыхать. Я перестану ощущать вкус пищи, я попытаюсь перечитать «Преступление и наказание» — книгу, всегда пробуждавшую во мне лучшие чувства, — и обнаружу, что не могу вникнуть в давно мне известный смысл произведения, не смогу в очередной раз восхититься талантом писателя и получить былое эстетическое наслаждение от перечитывания одной из любимейших книг. Тот ужас, что я сейчас переживаю, та пронизывающая тревога не поддаются никакому описанию, а интенсивность напряжения запредельна, в голове же сейчас полнейший хаос, если я не сойду с ума — я буду героем.
 
Знаешь, Ангел, не моя прерогатива — судить людей, но, скажу тебе честно, Богдана я нахожу отвратительной личностью: хитрый, злой, безжалостный, способный ходить по трупам, а при необходимости притворяться овечкой. Ты бы поговорил, что ли, с его Ангелом, посоветовал его утихомирить как-то: в ад же попадёт за такое! Да нет, что ты? Ну, просто жалко его в какой-то степени стало из-за того, как душу свою человек испачкал страстями греховными — ты только послушай, с каким упоением он рассказывает Феликсу обо всех сделанных людям гадостях, при этом настоятельно подчёркивая своё полнейшее равнодушие к чужой боли. «Когда мне надо избавиться от человека или из мести сломать ему жизнь — я буду делать пакости, подставлять, оказывать психологическое давление, но своего добьюсь». Когда же я заведу речь о морально-этической стороне его деяний — он только презрительно рассмеётся и высокомерно изречёт: «Никогда не жалей людей, жалость — удел слабых, которые мало чего в этой жизни добьются». Я в шоке. Нет, Ангел, я сейчас с тобой не соглашусь: Феликс до такого никогда не доходил, а если и становился жестоким, то от отчаяния и в качестве самообороны. Почему в последнее время о себе в третьем лице говорю? Ну, слушай, это началось тогда, когда я категорически не захотел свыкаться с мыслью, что я таковым стану. Да, это меня угнетает. Депрессия? Нет, ну что ты! Депрессия — это состояние, в котором пожизненно пребывает Леонид. «Разумный человек не может не грустить» — его любимая фраза. Да, Леонид не только разумный, но и доброжелательный, прямолинейный, честный, добрый, искренний, причём искренность его не граничит с самовредящим идиотизмом, под влиянием которого порой мы делимся важной информацией не с тем человеком. Кажется, я в него влюбляюсь… Поскорей бы он вернулся!
 
Ангел, у меня сейчас уже мозг задымится. Что на работе, показывай. А, Богдан поймёт, наконец, что заместитель директора, вопреки заверениям годичной давности, увольняться не станет, а потому его место нашему карьеристу не светит, что и приведёт его в состояние негодования и сожаления о потраченных на клинику годах. Самовлюблённый придурок, что — не дорвался до своего идола — власти? Бедолажечка, и как же теперь тебе жить? Ты же с таким рвением пресмыкался перед директором, ты ругался с теми, кто ему становился неугоден, чтобы тем самым заслужить его одобрение, ты выживал хороших сотрудников, видя в них конкурентов в борьбе за место заместителя директора, а теперь… А теперь ты лишился шанса на место, способное помочь в реализации потребности в подавлении людей. Ах, бедняжечка, лица на тебе нет, так разволнуешься, что мне — врагу своему — предложишь выпить после работы, на что я победоносно отвечу: «Мне убеждения не позволяют пить с вурдалаками». Ха, это будет последней каплей, и он напишет заявление об уходе!