Аура Междометий, глава 8

Говно полнейшее. Да нет, Ангел, это я в прямом смысле: я опять обделался. Мама-то моя где? А — в ванной, значит, кричать бесполезно. Слушай, а представляешь, как бы она удивилась, если бы узнала о тех беседах, что мы с тобой ведём? Да не поверит. Ох, уж эта полувера… В церковь на Рождество мы заходим, свечки ставим на случай, если вдруг «Там и правда Кто-то есть», когда же беды начинают нас преследовать — не сомневаемся, что «нас сглазили», а вот в практическую помощь Ангелов-хранителей мы категорически не верим! Хотя мне ли об этом рассуждать: вон, забуду о том, что многие события в нашей жизни посланы Провидением, пожалею, что перейду в отдел по работе с религиозными организациями, как только узнаю, что менеджером, чьим помощником меня назначат, будет Тимур, который, конечно же, с первого же дня начнёт мною командовать и давать указания, которые я, к сожалению, не могу не выполнять. Да, у него есть все основания, чтобы мной распоряжаться: он в этом отделе работает уже полгода, он хорошо знает работу, он, наконец, мой непосредственный руководитель, и потому имеет право дать мне список организаций для прозвона, а самому спокойно сидеть пить кофе, глядя на то, как я один выполняю эту работу, но... Нет, терпеть подобное я решительно не стану, в конце концов, кто он такой, чтобы при всех со мной разговаривать безапелляционно-приказным тоном, отчитывать за малейшие ошибки и в целом вести себя по отношению ко мне высокомерно-снисходительно? С какой стати я должен позволять ему самоутверждаться за мой счёт — только потому, что он мой начальник? Ну, уж, дудки: начальство надо ставить на место при любом удобном случае, ведь это несправедливо, что один приказывает, а другой — подчиняется! Стыдно кому-то подчиняться, стыдно получать распоряжения, особенно при всех. Эх, будь что будет, но самоуважение мне дороже! Если уволят меня за отказ в выполнении непомерных, на мой взгляд, требований — значит, так тому и быть!
 
Вызову Тимура на разговор и выскажу ему все претензии: отчитаю за попытки говорить со мной грубым, повелительным тоном и публично распекать за сущие мелочи. Заметит: «Это ты меня сейчас распекаешь», — на что я отвечу: «Я высказываю свои претензии, я имею на это право». Начнёт припоминать мне былые обиды: мои прошлые нападки на него, злые шутки, демонстративное молчание в ответ на его утреннее приветствие. «Если мелочен как крыса, то и место тебе в лаборатории», — отвечу я на его упрёки. Возмутится, воскликнет: «Как ты со мной разговариваешь?! Я же твой начальник!» Вот этой фразой всё и сказано: он просто хочет удовлетворять свои амбиции за счёт других людей и полагает, будто бы хорошая должность даст ему для того официальные основания. Нет уж, дудки! Скажу Тимуру: «Я, пожалуй, гляну в толковый словарь Даля, может быть, и правда, начальник там определяется как "бездельник и озлобленный задрот, играющий на публику"!» После того работа в отделе станет гораздо спокойней, и Тимур больше ни разу не решится мне что-либо поручить. Мы с ним распределим обязанности поровну и, выполняя их, будем стараться никаким образом между собой не контактировать. Скучно даже станет. А вообще, Ангел, я пойму, что не хочу работать в отделе, что я, ярко выраженный индивидуалист, совершенно не желаю разделять ни с кем свою профессию, работу и обязанности, не хочу, чтобы надо мной стоял руководитель, разбирающийся в моей работе, не хочу коллективного творчества с другими сотрудниками. Я даже не хочу быть лучшим из лучших, не хочу, чтобы меня с кем-то сравнивали. Я хочу быть единственным. Вот, например, на вокзале я был единственным, кто восстал против несправедливости Петровича… я был звездой вокзала: самым заметным по поведению, самым непредсказуемым, самым оригинальным. Я не рождён не для того, чтобы быть посредственностью!
 
«Гордыня, — вынесет мне вердикт отец Гавриил, за работу с которым я отвечаю, — и хорошо, Феликс, что ты поделился со мной своими соображениями, я хоть попытаюсь помочь тебе помысел этот греховный в себе изжить». Эх, Ангел, да разве я послушаю его тогда? Кстати, скажи мне честно: ты меня специально отправил в отдел по работе с религиозными организациями для того, чтобы я с ним познакомился? О, так я и думал! Спасибо тебе огромное, Ангел, спасибо! Как здорово, что я, а не Тимур, буду с ним работать! Как здорово, что у отца Гавриила окажется знакомый профессор, который по его просьбе согласится меня осмотреть, после чего предложит попробовать провести операцию на позвоночнике, дающую шанс на возвращение к нормальной жизни!
 
Ох, ну наконец-то мамочка моя пришла отмыть мою задницу от какашек. Как же вот эта беспомощность раздражает, эта вынужденная необходимость зависеть от других людей в вопросах личной гигиены! Такая же проблема в больнице возникнет после операции на позвоночнике. Конечно же, сестру фиг дождёшься, пока она придёт и уберёт за мной. А как ты думал, Феликс? Ей же плевать на твои интересы. Всем плевать на твои интересы! Я тебе поражаюсь: ты почти всегда от людей получал только подзатыльники, но по-прежнему наивно продолжаешь надеяться на наличие у них совершенно несовместимого с человеческой сущностью альтруизма. Запомни, Феликс: всегда надо ждать от людей только худшего, не пытаясь найти в них какие-либо положительные качества. Не уповай на людскую доброту, поверь: каждый отдельный — сволочь, готовая тебя сожрать, как сожрали, воспользовавшись тем, что медсестра отвезла меня на процедуры, принесённый с утра отцом Гавриилом торт на мой день рождения. Да… сегодня самый мой грустный день рождения. Чувствую себя тяжкой обузой на плечах деда Василия и отца Гавриила, в чьих глазах во время еженедельного визита бегущей строкой можно прочесть жалость. Быть объектом жалости — это так унизительно, что не хочется жить. Наверное, я обречён довольствоваться жалкими объедками существования, брошенными со стола жестокой судьбы. Из раза в раз я попадаю в какие-то дурацкие передряги, на моём пути мне постоянно встречаются отвратительные личности, как, например, сейчас: недалёкие и поверхностные соседи по палате, способные часами обсуждать драки, футбол, баб и тачки, на которые у них всё равно никогда не хватит денег. Если бы отец Гавриил не приносил мне книг, способных отвлечь внимание от тупых бесед соседей по палате, то я наверняка бы сошёл с ума или, подсознательно приспособляясь под новую среду обитания, стал бы таким же: начал бы слушать шансон-исполнителей и считать, что громкое рыгание — это признак крутости. Как же это утомительно — бороться с ними за уважение моих прав! Почему я должен отвоёвывать право на покой и тишину? Почему надо включать эти дурацкие песни, совершенно не считаясь с моими возражениями? Из раза в раз мне говорят: «Не нравится — не слушай». Из раза в раз отвечаю: «Вы прекрасно знаете, что я не имею ни малейшей возможности покинуть пространство палаты, которое вы оскверняете этими отвратными песнями». Конечно, они знают. В принципе, скандал у нас всегда развивается по одному и тому же сценарию, все мы заранее знаем свои и чужие реплики и их последовательность. Из раза в раз мы повторяем одно и то же, как в хорошо отрепетированной пьесе, — есть ли в этом хоть какой-то смысл? Как всё это глупо! И всё же я не могу сдаться. Больно от того, что меня постоянно пытаются притеснять, давить, затыкать и травить. Хочется превратиться в таракана и спрятаться за плинтусом, но я не имею права на капитуляцию, я просто не могу себе позволить такую роскошь, иначе меня уничтожат, как тогда, в подвале, и во избежание повторения этого я просто обязан драть глотку. Хочется довериться кому-нибудь, рассказать о своей печали, выслушать в ответ слова поддержки, но, как правило, всё, что я рассказываю, либо используется против меня, либо натыкается на полное безразличие, либо остаётся непонятным слушателю, либо становится поводом для нотаций, как это случилось после очередного разговора с отцом Гавриилом.
 
Спросит отец Гавриил, почему я не прошу Господа мне помочь? Ах, отец Гавриил, неужели не понимаешь ты, что глупо просить у Бога лучшей жизни, если Он мне уготовил эту. «Предопределением мы называем первичный замысел Бога, в котором Он определил, как Он желает поступить с каждым человеком. Бог не создаёт всех людей в одинаковом состоянии, но предназначает одних к жизни вечной, а других — к вечному проклятию», — писал Жан Кальвин. Любая жизнь лежит перед Богом как размотанная киноплёнка, каждый миг зафиксирован подобно кадру. «Хотя Бог и знает о выборе, который мы делаем, Он не делает его за нас», — парирует мне отец Гавриил. Вероятно, это так, батюшка, но это не меняет сути дела, потому как свобода действий подразумевает возможность отказа от того или иного шага, если же мы совершаем неотвратимый поступок — а таким может считаться любой поступок, о котором заранее известно Богу, — то наши действия нельзя назвать свободными. Видишь, отец Гавриил, ты не смог опровергнуть того, что любое наше действие определено судьбой, и то, что мы совершаем, по нашему мнению, «вопреки» судьбе, — тоже является её частью, резкие же кардинальные перемены в нашей жизни, происходящие по молитвам святых людей, — всего лишь составляющие изначального плана. Ой, отец Гавриил, не надо приводить мне примеры того, как человек попросил у Бога чего-то — и оно чудесным образом исполнилось, неужели ты думаешь, что оно и так бы ни случилось, если Богу это угодно? Неужели ты думаешь, что Господь нуждается в человеческих подсказках о том, как Ему поступить?
 
Ангел мой, неужели отец Гавриил не найдёт ни одной неточности в моих рассуждениях? Да, понимаю, моя философия и вправду кажется внутренне непротиворечивой, но я, конечно же, уже не буду помнить о том, что не существует неотвратимых поступков, и от совершения разного рода глупостей именно вы — Ангелы — всячески стараетесь нас отговорить, нежелание же к вам прислушаться безоговорочно можно вменить нам в вину. Я на первоначальном этапе личностного развития и становления совершу небольшую глупость, незаметную для меня самого, которая станет притягивать к себе последующие беды и дальнейшие падения, разрастаясь, как снежный ком. Можно ли в данном контексте что-либо говорить о судьбе? Горшок с цветком, выброшенный из окна, находясь под воздействием гравитации, неизбежно приземлится на землю, но вправе ли человек, добровольно его бросивший, говорить о том, что судьба приговорила его к лишению любимого растения? Можно ли считать последствия добровольно совершённого действия фатальностью? Прости, Ангел, я что-то увлёкся. Конечно, это риторические вопросы, я и так, без твоих ответов, пока знаю, что человек волен воздержаться от многих поступков, каждый из которых предполагает определённые последствия. Слушай, а, кстати, ты никогда не показывал мне других вариантов развития моей жизни. Обещаешь? Точно покажешь? А что я должен буду сделать? Выбрать один из тысячи? О, Ангел, да когда же мы успеем всё просмотреть? Просто остановиться на том, что мне больше всех понравится? Слушай, а давай тогда к следующему варианту сразу перейдём, пролистнув этот? Ну почему? Ну что тут интересного? Ну, вижу: лежит он и сетует на то, что влюбился в женатого мужчину. Почему любовь ко мне так жестока? Нет моей истерзанной душе покоя. Я уже не просто переспать с ним хочу, как раньше, — теперь мне нужно большее: с ним я хотел бы жить, каждое утро просыпаться в одной кровати, вместе завтракать, вместе выходить из дома на работу, а вечером после неё встречаться и обмениваться новостями, по выходным ездить за город на шашлыки и, возвратившись поздно ночью в воскресенье, сидеть на балконе с бутылкой вина и говорить-говорить-говорить до утра… Никогда не забуду, как мы встретились глазами на улице, когда отец Гавриил в последний раз выкатывал меня из нашего офиса, а он стоял на улице, окружённый толпой сотрудников, и курил. Он один повернулся именно в тот момент, когда я посмотрел в их сторону! Этот пронзительный и грустный взгляд, наверное, навсегда останется в моей памяти. А я ведь ни разу не поблагодарил его за помощь в адаптации, работе и разрешении конфликтов! Может быть, он считает меня неблагодарным гадом! Вернуть бы то время, когда я ещё находился в нашем благотворительном центре, — я бы хоть нормально с ним попрощался!
 
Ангел, я смотрю, Илья у меня превратится в нечто подобное идее фикс. Это немыслимо — ежедневно с утра до вечера думать об одном и том же, особенно, если это «одно и то же» — конкретный и вполне осязаемый человек. Я уже не могу понять, люблю ли его, хочу ли, или же, что уже кажется мне вероятным, просто являюсь человеком с не совсем здоровой психикой, отчаянно нуждающимся в какой-либо навязчивой идее, разрушающей мой мозг постоянным обмусоливанием её, всего лишь реализовал потребности больного сознания, придумав себе любовь. Перестань об этом думать, Феликс. Ты совершенно не умеешь расслабляться, ты не можешь насладиться временно воцарившимся покоем, вызванным отсутствием необходимости в ежедневном совершении работы. Феликс, теперь ты можешь спать сколько угодно, тебе никуда не надо ехать с утра, наслаждайся этим, Феликс, у тебя куча свободного времени, которое ты можешь использовать либо себе во благо, либо себе же во вред. Почему ты уже второй день не прикасаешься к книге, лежащей рядом, несмотря на многократно испытанное удовольствие от процесса чтения? Читай, Феликс, ведь потом это занятие может стать непозволительной роскошью! Читай, Феликс, пока не проснулись соседи и не врубили свой дурацкий шансон, и тогда снова начнётся спектакль под названием «Битва за тишину», в конце которого герой по имени Феликс просто обязан всех заткнуть за пояс.
 
Ангел мой, я не могу объяснить это чувство словами, но у меня такое ощущение, что в процессе конфликта он борется с людьми настолько отчаянно, словно от победы зависит его жизнь. Я должен доказать себе, что я больше никогда не позволю себя опустить, мне проще умереть, чем ещё раз дать себя унизить. Я начинаю истерически бояться проигрыша, и во избежание его в ход пускаю всё: оскорбления проклятия, угрозы. Если я ещё раз проиграю — я сломаюсь. Окончательно сломаюсь. Раз и навсегда. Ситуация усугубится тем, что они узнают о моей сексуальной ориентации. «Только пидорас не слушает шансон», — многозначительно изречёт во время одного из споров Андрей. Да, можно было бы, конечно, отрицать правду, кричать, доказывать, что не гомосексуалист, делано возмущаться подобными предположениями, но… почему это гетеросексуалы имеют право открыто заявлять о своей ориентации, а мы — нет? «Да, я — пидорас», — скажу я, и в палате воцарится мёртвая тишина, нарушаемая лишь еле слышным похрипыванием шансон-исполнителя, звучащим из пресловутого магнитофона. Теперь я точно — персона нон грата, теперь даже Саша с Колей, с которыми у меня были сравнительно неплохие отношения, перестанут со мной общаться, что особенно удручает в свете прекратившихся визитов деда Василия. Интересно, что с ним случилось? Ах, как жаль, что я не могу дойти до телефона, висящего в холле, а попросить позвонить ему мне теперь некого. А отец Гавриил, наверное, приболел. Ну, ничего, уже скоро я начну осваивать инвалидное кресло, а значит, у меня появится возможность связаться с дедом Василием.
 
Как хорошо всё-таки, что я тогда оказался с ним в одной палате: повезло мне сойтись с добрым и порядочным человеком — самым лучшим человеком, когда-либо встреченным мной. Нет, не самым. Ещё Илья… Я всё ещё люблю его, и ничего не могу с этим поделать. До сих пор при воспоминании о нём душа петь начинает. Наверное, я многое отдал бы за возможность быть с ним. Как жаль, что промелькнуло время, когда мы находились рядом. А он, наверное, уже и не вспоминает обо мне… А вдруг мы с ним больше не пересечёмся? Вдруг он уже уволился из Центра? Что же я буду делать, если мои опасения подтвердятся? Мне не нужен никто, кроме него! После него все кажутся какими-то невнятными и жалкими, как те придурки, которые пытаются меня втереть в грязь из-за сексуальной ориентации. До чего же они глупы, смешны и жалки в своей попытке доказать, будто бы в гомосексуализме есть нечто предосудительное и аморальное, будто бы сексуальная ориентация индивида — достаточное основание для негативного отношения к личности. Почему? Мне ни разу никто развёрнуто не обосновал негативного отношения к гомосексуалистам и убедительно его не оправдал. Какие доводы я обычно слышу? Говорят — «это мерзко», но не могут объяснить, почему; утверждают — «так не должно быть», но кто и кому должен, как правило, не уточняют; ссылаются, наконец, на мнение большинства, дескать, большая часть мира ненавидит гомосексуалистов, а значит, они и в самом деле недостойные люди. Большинством голосов постановили, как говорится. Но что такое большинство, как не масса, чуждая объективности? Для чего люди объединяются, образуя сообщества, перерастающие со временем в массы, где, как точно подметил Элиас Каннетти, «всё вдруг начинает происходить как бы внутри одного тела»? Нельзя не согласиться в данном случае с Жоржем Батаем, который полагал, что «в основе каждого существа лежит принцип недостаточности», безусловно причиняющий определённый психологический дискомфорт индивиду, усугубляющийся опасением публичного обнаружения собственной недостаточности, что может повлечь порицание, осуждение, а то и прямое нападение, избежать которого можно лишь объединившись с такими же неполноценными существами, ибо, как, опять же, точно подметил Элиас Каннетти, «чем плотней люди прижаты друг к другу, тем сильней в них чувство, что они не боятся друг друга». Любое объединение тяготеет к причастности, основой которой непременно должна стать единая идеология, включающая в себя элементы поощрения за верность ей и элементы осуждения за пренебрежение основными её постулатами. Дуалистическая классификация призвана делить мир на «своих» и «чужих», автоматически наделяя последних отрицательными характеристиками и рассматривая само их существование как угрозу своей группе. Наличие названных «врагов», таким образом, необходимо группе для выживания и сплочения. Безусловно, целесообразно выбирать врагов, значительно уступающих по силе и количеству, что обеспечивает безопасность группы. Так, в разряд врагов, как правило, массы записывают политическое меньшинство, людей нетрадиционной сексуальной ориентации, нестандартно мыслящих одиночек, не имеющих последователей — словом, самый социально незащищённый слой населения. Всё это я, будучи единственным гомосексуалистом в палате, имею сомнительное удовольствие наблюдать и ощущать на собственной шкуре. Смешно, что эти недалёкие люди искренне полагают, что они лучше меня только потому, что *** свой окунают в женские ****ёнки, и чураются меня потому, что я не поступаю аналогично.
 
Впрочем, да, Ангел, ты прав: не только поэтому будут меня чураться… А, вижу, я и сам это пойму, когда начну прокручивать в памяти всю историю взаимоотношений с соседями по палате и не без труда обнаружу их антипатию ещё на самой ранней стадии знакомства, причём антипатию взаимную. Феликс, а тебе никогда не приходит в голову, что симпатия и антипатия вообще бывают только взаимными и что каждый человек подсознательно сам выбирает, кому нравиться? Приведём простой пример: отношения, сложившиеся с Ильёй, полюбившимся тебе спустя непродолжительный период времени после вашего знакомства. Вспомни: тебе очень хотелось ему понравиться, и подсознание, восприняв данное желание как команду, начало действовать. Обрати внимание: сознательно ты не ставил перед собой цель ему прийтись по душе, а твоё поведение, к тому располагающее, для тебя самого явилось неожиданностью. Вспомни, Феликс, как ты, поникший духом после неудач на прошлой работе, попав в call-центр, начал находить в себе силы и энергию для улыбок, как в процессе общения с ним неожиданно обнаружил у себя интеллект, эрудицию, юмор — откуда только это всё взялось? Удивительно даже, но я предстал перед ним многогранной личностью, какой, в общем-то, наверное, и являюсь, только скрываю это от самого себя. Впрочем, есть во мне что-то, неотвратимо мешающее полностью раскрыть внутренний потенциал, мешающее доводить задуманное до конца, не дающее реализовать свои истинные потребности. Что это — подсознание, запечатлевающее всё происходящее с индивидом, регистрирующее каждое событие нашей жизни и связанные с ним мысли и чувства и отражающее неудачу или провал с той же объективностью, что и успех, — для того, чтобы впоследствии реализовать всё, что в нём находится? Да, Феликс, пожалуй, так. Учти, что происходящее в жизни в настоящий момент, — это результат работы разума в прошлом. Каким я был раньше? Туповатым быдлом, движимым одними инстинктами и желанием доминировать над такими же безмозглыми и озлобленными существами, трусоватым, циничным и подлым, «шяряфсиз» — так про меня говорили азербайджанцы. Конечно, я совершил колоссальный психологический рывок, начав читать, думать, противопоставлять себя большинству, но в душе-то я, наверное, так и остался жалким ничтожеством. Я просто научился лучше формулировать мысли и расширил кругозор, но что изменилось в моей личности, что изменилось в моём отношении к самому себе? Феликс, ты не год и не два считал себя жалким слизняком, и, возможно, даже сейчас продолжаешь себя таковым находить, и подсознание это учитывает, запоминает и воспринимает как призыв, как приказ по формированию обстоятельств таким образом, чтобы они и дальше помогали мне чувствовать себя убогим.
 
Что же делать, Феликс? Как сложно бороться с собой — со своим сознанием и подсознанием, со своими слабостями и инстинктами! Как сложно заниматься самосовершенствованием, когда тому мешают другие люди, как, например,  эти придурки, которые опять врубили своё тупое радио. Доковыляю до магнитофона и вырублю его, благо ходить уже могу потихоньку. Начнут возмущаться — подниму в ответ крик. Они не оставляют мне выбора — только закатив истерику, можно их победить, ведь логические доводы, преподнесённые спокойным тоном, они не воспринимают, а уступают и смолкают лишь тогда, когда, по их мнению, я становлюсь неадекватным. Они и гомосексуализм мой спишут на неадекватность, более того — на психическое расстройство: им проще смириться с проживанием в одной палате с сумасшедшим, нежели с гомосексуалистом. Ну, ничего, недолго им ещё мучиться: скоро меня выпишут, и я… а куда, собственно, я пойду теперь, после того, как умер дед Василий, а отца Гавриила перевели в подмосковный приход? Ну, заеду я к батюшке на пару недель, а дальше что — оставаться жить при монастыре послушником ради крыши над головой, как это сделал Паша, один из наших, привокзальных? Нет, так никуда не годится: и жизнь мне монастырская не по душе, и на ценностях духовных, хоть и ныне чуждых мне, нельзя проституировать. Где ты будешь жить, чем станешь зарабатывать на кусок хлеба? Извечная проблема… когда же это всё прекратится? Скоро я смогу нормально работать и зарабатывать, учитывая, что у меня уже есть неплохой стаж и трудовая книжка, в которой всё отражено, но как решить проблему с жильём? Где мне ночевать до первой зарплаты? Смогу ли я быстро устроиться на работу? Каково вообще мне, обленившемуся за время лечения человеку, будет работать? Как прекратить потакание себе в лени и слабости, за что уже даже врачи начинают меня ругать? Сказали же мне вчера: как можно больше ходить по палате — так нет же, я весь день провалялся на кровати с паршивым детективчиком, одолженным у заведующего отделением. А может быть, и не стоит слишком активно бороться с ленью, пытаясь подавить её — ведь я, человек крайне свободолюбивый и не терпящий команд, контроля и ограничения даже с собственной стороны, в случае любого рода подавления невольно начинаю задействовать ресурсы подсознания, отвечающие за бунт и сопротивление?
 
Да уж, Ангел, склонность к бунтарству он точно подметит, мне даже порой кажется, что сопротивление для него — самоцель. Смотри, Ангел, он уже не обороняется — он нападает! Он уже сам демонстративно подчёркивает свою ориентацию и непрестанно напоминает о ней соседям, инициируя скандалы и выходя из них победителем. Ничего-ничего, пусть помучаются из-за проживания в одной палате с геем, пусть подавятся собственной желчью, презрением и ненавистью! Ха! Жалкие ублюдки! Сторонятся меня? Ну, сторонитесь, только дальше своих коек всё равно никуда не денетесь. Что, боитесь меня? Чего, интересно, вы боитесь — беспокоитесь за сохранность своей анальной девственности? Идиоты, кто вам сказал, что мне интересны все мужчины, без исключения? Кто вам сказал, что вы привлекательны — вы смотрелись хоть раз в зеркало, видели там свои отвисшие брюхи и синюшно-тощие ножки? Вы действительно думаете, что именно вас я рассматриваю как сексуальный объект? Вы боитесь, что я начну приставать к вам помимо вашей воли? Или вам всё же противна сама перспектива стать предметом вожделения? А что, кстати, в этом такого плохого? Секс — это же прекрасно, это же возможность подарить друг другу наслаждение! Возможность проявить симпатию к личности очень материализирована, потому как сводится к помощи в обеспечении объекту симпатии комфортного существования, включающего в себя такие элементы бытия, как материальное и физиологическое удовлетворение, которое, в свою очередь базируется, прежде всего, на пищевом и сексуальном инстинктах, а потому возмущение и недоумение, вызванные предложением заняться сексом, представляются крайне нелепыми.
Или секс в их понятии допустим только с бабами? Но что за дурацкие условности, куда втыкать? Как будто бы это — обязаловка, а не технология получения удовольствия. Обязать получить удовольствие от определённых атрибутов жизнь. Определённым способом. При соблюдении определённого ритуала. Кто дал им это право? Кто дал им право решать, как проживать свою собственную единственную жизнь? Кто дал им право вторгаться в столь интимную область жизни со своими директивами? Кто дал им право судить друг друга? Тоже мне, судьи нашлись! Ну, вы у меня попляшите, несчастные! Давайте, злитесь на меня! Я — пидорас, слышите! Да, я — пидорас! А вы, моралисты хреновы, ханжи сраные, живёте со мной в одной палате! Ах, сжимайтесь в комок от отвращения! Если бы вы знали, как мне приятен ваш стыд!
 
Не ругайся, Ангел, он прав. Что пояснить? Ну, хотя бы в том, что люди, правда, не имеют права судить друг друга, это прерогатива Господа. Да, он тоже их осуждает — прости его за это, но пойми, что иначе относиться к порицанию он пока не может, несмотря на попытки наставлений отца Гавриила.