Аура Междометий, глава 4

Какая же сволочь этот Гурген, таких давить надо, как тараканов! Тоже мне, блин, великий начальник сыскался: всего лишь бригадир у нас, а амбиций-то, амбиций — будто генерал какой! Дорвался, сука, до власти! Рассказывал как-то Афанасию, как его в армии гоняли, как на предыдущих работах… А теперь он и не скрывает того, что осознанно и целенаправленно на нас отрывается. Гад! А мне, как обычно, особенно везёт на антипатию всяких жлобов. Ну, ведь на минуту остановился, разговорился с Шушаном — так этот как подбежит, как начнёт орать: «Сейчас же иди работать, не потерплю тут безделья!» — на меня одного орать, словно бы и не отдавая отчёта в абсурдности собственного поведения. На меня одного! Нет, ну надо же! Как будто бы я сам с собой разговаривал! Идиот! Идиот и хам! Как будто так и надо — пользуется моим мылом, спокойно пьёт воду, которую я из колонки ношу, даже не удосужившись самому хоть раз до неё пройтись. И ещё он чем-то недоволен!

Пользуется положением бригадира, эксплуатирует нас, как только хочет, а меня — так особенно! А я и так работаю больше всех! Что делать — отстаивать свои права? Опять? Что мне это даст? Смогу ли я добиться уважительного отношения к себе? Вряд ли. Этот человек по своей сути не способен считаться с чьими-то интересами. Никогда не пытаться кого-либо изменить: это бесполезно. Только сила и страх могут сдерживать инстинкты таких варваров. Но какая сила может быть у простого рабочего — физическая сила, сила денег, сила авторитета? Ха! Единственная сила, на которую можно в данной ситуации полагаться, — это моральная сила, сила духа. Научиться бы создавать её видимость, научиться бы её имитировать! Не показывать слабинку, всегда демонстрировать твёрдость и смелость. Ангел мой, как это всё похоже на мой прошлый опыт… на мои многочисленные неудачные опыты построения коммуникативных связей с вынужденной средой обитания. Как всё повторяется в жизни! Неужели Ницше настолько был прав в своей идее о вечном возвращении? Агрессивное общество, в котором я должен выживать. Сначала попытки найти общий язык — эти бесконечные попытки!.. А потом находит что-то вроде затмения, когда перестаёшь осознавать свои действия, отдавать отчёт в своих словах и поступках — и начинаешь правду-матку рубить, говорить всё то, что думаешь на самом деле, и безразличными становятся возможные реакции и последствия. Будь что будет! А потом стыдно становится и страшно. Потом принимаешься вспоминать всё изречённое накануне и анализировать, пытаться предугадать последствия, а потом… потом всё снова повторится. Снова приступы всепоглощающей ярости, пробуждения зверя в тебе, приливы волн бешенства. Затишье, стыд, опасения. History repeating. Какой ужасный мир! А я… я — часть его: так же эгоистичен и зол, как и те личности, что меня окружают.

Ангел, скажи, найдётся ли во мне хоть что-нибудь хорошее? Способен ли я буду на доброту, самопожертвование, сострадание? Способен ли я от всей души пожалеть человека, как ту дворняжку Артура, с которым поделюсь единственным куском мяса — предметом моих давних мечтаний? А знаешь, если честно, то жалко будет, очень жалко этого куска, но… я просто не смогу иначе. Я увижу голодные собачьи глаза, отражающие и надежду, и готовность к разочарованию, и боль. Сердце защемит, когда он потянет ко мне ноздри и начнёт жадно нюхать тот дразнящий воздух. И мне захочется прижать его к себе, поцеловать собачью морду. И станет до слёз жалко бродячего голодного пса. Я был бы последней сволочью, если бы не накормил его, даже в ущерб себе. Кто, как не собаки, — эти мохнатые существа с добрыми глазами — достойны любви? Не люди же! От людей всегда надо ждать только худшего, тем более, что подобные ожидания почти всегда оправдываются, и ситуация с Гургеном в этом плане весьма показательна. Хотя… кто знает, если бы он не начал догадываться о моей сексуальной ориентации, то, возможно, со временем наши взаимоотношения бы и наладились. Но зачем вдаваться в абстрактные рассуждения? Он догадается…

«Феликс, ты не пидорас ли часом?» — а я смалодушничаю, я не скажу правду, как если бы находил в ней что-то предосудительное. Как будто так важно, какая ориентация у человека! Зачем вообще уделять этому вопросу внимание? Какое отношение имеет она к трудовой функции человека, к его образованию и знаниям, к его интеллекту, к его личным качествам, к его умению дружить? Неужели только одна маленькая особенность может бросить тень на репутацию трудолюбивого, умного и порядочного человека? Неужели можно лишить человека права на заслуженное уважение, только исходя из его личных сексуальных предпочтений? Но почему? Что плохого в гомосексуализме? Что хорошего в гетеросексуализме? Почему гетеросексуализм является устоявшимся веками культом, принадлежностью к которому следует кичиться? Почему же не гордиться цветом мочи или формой ноздрей? Почему в качестве критерия для разделения общества на «наших» и «ваших» выбрали именно способ получения физиологического удовлетворения? Почему? Кто сказал, что один способ лучше другого, кто? Как это определили? Для кого определили? Кто имеет право решать за других? Кто имеет право осуждать тех, кто использует отличный от него способ? Кто дал основание хвалиться своим способом? Мы, геи, хотя бы выделяемся на вашем фоне тем, что ориентацией не бравируем, а вы же, убогие, не находите в себе ничего, что позволило бы задирать нос, и тогда используете последний козырь: гетеросексуальность. Но разве это ваша заслуга? Это решение природы, вы же сами никак на это не повлияли. А гордиться надо тем, что достигнуто своим трудом и умом! Но разве объяснишь это тупым и примитивным людям? Буду отрицать свою ориентацию, в душе коря за трусость, только едва ли это мне поможет, и после данного разговора пойдут ещё большие придирки. «Феликс, ты с какой скоростью у нас кирпичи таскаешь — с черепашьей?» Ну, конечно! Прям там — с черепашьей! Я нормально таскаю кирпичи! И я это знаю, и Гурген тоже. Провокация. Как же он хочет, чтобы я ответил! Но я смолчу. Смолчу назло ему. Смолчу и буду с ехидным наслаждением наблюдать за тем, как вовремя не выплеснутая злость начинает пожирать его изнутри. Весь день будет искать, к чему прицепиться, я же назло ему поработаю на славу, и под вечер, будучи не в силах себя сдерживать, он просто пнёт меня. В бешенство приду, схвачу обрубок деревянной балки и огрею им Гургена со всей дури. Упадёт, а я буду его пинать ногами. «Сволочь!» — прокричит, а я отвечу: «На себя посмотри!» Вылью на него целое ведро с белой краской и, плюнув, пойду к вагончику. Интересно, выгонят меня завтра за это? Или, может быть, вообще убьют. Шушан успокаивает, говорит, что я не первый, с кем Гурген на стройке подрался. Всё будет хорошо. Надо вздремнуть, потому что если меня выгонят, то снова придётся идти бомжевать, и не известно, когда потом доведётся по-человечески поспать.

Ангел, скажи, меня выгонят на следующий день? Нет? Ну, хорошо, а то, знаешь, возвращение к полускотскому образу жизни как-то не особенно прельщает. Что будет-то? Сделает вид, что ничего не произошло, и целых две недели будет тщательно обходить меня стороной, стараясь не обращаться ни по какому поводу? Ну, отлично, об этом можно только мечтать. Две недели отдыха от этой изнуряющей психологической войны. И все начнут меня хвалить, восхищаться моей храбростью. Опять восхищаться храбростью. Почему так часто люди заблуждаются на этот счёт? Поступки, которые они считают смелыми, на самом-то деле совершаются от отчаяния и безвыходности. Если крысу загнать в угол — она начнёт кидаться. А меня всегда загоняют в угол, куда бы я ни попал. Вечное возвращение, да. Ницше был прав. Ницше во многом был прав. Гениальный человек! Хотя, что конкретно ему дала эта гениальность? Головные боли, депрессию, одиночество, панику… Панику. Если ты умён и глубокомыслен, ты рано или поздно начнёшь рассуждать над вопросами бытия, попытаешься определить, что есть жизнь. А что есть жизнь? Хаотично движущиеся молекулы в безграничном пространстве и вечном времени. Наша маленькая коротенькая жизнь! А потом… А потом — всё: растворение в небытии. Небытие! Страшно-то как! Проще об этом не думать. Как часто мы убегаем от мыслей о смерти, по пути стараясь не оборачиваться, дабы ненароком не увидеть лицо правды — лицо, которое сложно забыть. Есть ли какая-то иная альтернатива, как может себя повести человек, отчётливо осознавший неизбежность умирания? Пытаться выяснить, что нас ждёт за её пределами? Вступить единожды на путь знания и уже никогда с него не сходить? Истину мы, конечно, в этой жизни так и не постигнем, но хоть на миллиметр приблизимся к ней. Но как отличить истину от собственного заблуждения? Дерьмо! Солипсический тупик.

Ангел, убери это изображение, умоляю! Надо немного передохнуть и отвлечься от просмотра, а то паника этого персонажа уже начала мне передаваться. Ну, не персонажа, а меня, ладно, — какая разница? Сейчас-то я пока ещё не рабочий стройки, придерживающийся атеистических убеждений, усугубляющих состояние смятения, вызванного осознанием собственной смертности и невозможности ей воспрепятствовать. А вот ты, Ангел, утешил бы его, что ли, хоть как-нибудь натолкнул бы на мысль о существовании трансцендентного! Во снах станешь его навещать? Это правильно, только он, увы, сны те всерьёз не воспримет. А что ещё можно сделать, а? Ждать? Ждать, когда он сам откроет свою душу для понимания? Ангел мой, но когда это случится? Когда он перестанет занимать мысли мирским? Ну, учитывая обстоятельства его жизни, можно сказать, что это случится очень не скоро. Вон, уже вижу мысли о коллегах, о бригадире. Он так много размышляет о людях, что его окружают, Ангел мой! Слушай, он же практически только о них и думает: анализирует их личности, пытается просчитать, как они смогут ему при желании навредить, пытается определить наличие этого самого желания! Ангел мой, в его душе так много мыслей о других людях, что практически не остаётся места для самого себя. Как это архитипично! Фарш из наших личностей, прокрученный через социальную мясорубку. И вот мы все одинаковые, движимые одной и той же целью, конкурирующие за одни и те же блага. Кому это выгодно? Кто говорит «фас», кто указывает на косточку и внушает мысль о том, что она вкусна? Кто послушно следует указке? Толпа, безликая толпа, ослеплённые безумием элементы которой бесконечно воодушевляют друг друга на неистовство. Можно ли остаться личностью, находясь в толпе? Нет, не так: как поступит личность, оказавшись в толпе. Вот теперь верно мыслишь, Феликс. Личность постарается как можно быстрее выйти из толпы. Но что её ждёт за табличкой с надписью Exit? Отчуждение, одиночество. Альтернативно мыслящего, яркого, необычного, талантливого и умного человека никогда не признает толпа из-за того, что он не является её частью. Другие индивидуальности также обойдут его вниманием, погружённые в мысли о собственной исключительности и неповторимости. Выживет ли талантливый человек без поддержки? Нет, не выживет, этот вид не приспособлен к выживанию. «В практической жизни, — как писал Шопенгауэр, — от гения проку не больше, чем от телескопа в театре». Поистине, уж лучше быть дураком: так тебе хотя бы обеспечена компания таких же, готовых поддержать друг друга в тупости, которую, впрочем, они за таковую не считают. Да здравствует обезличенная посредственность! Ангел мой, до чего же это несправедливо!

Да-да, ты прав, у нас, мирских людей, существуют тысячи определений истинной справедливости, и все они противоречат друг другу, всегда будучи сфальсифицированными в пользу конкретных лиц. Вот скажи мне, справедлива ли попытка Гургена заставить меня отмывать его сапоги от краски? Как бы не так — буду я тут ещё личные поручения выполнять! Тоже мне, барин нашёлся! Откажусь, мотивировав это неправомерностью его требований, чем спровоцирую ещё большую ненависть с его стороны, которая выльется в очередной конфликт. В своём ожесточении дойдёт до вопиющего хамства — начнёт заочно поносить моих родителей. Пресеку поток его ругани, напомнив о том, что он не имеет ни малейшего права впутывать в наши разборки посторонних людей, даже несмотря на то, что они являются моими родственниками. Опешит — он же будет ожидать, что я отвечу ему тем же, и уже приготовится к рукоприкладству в качестве аргумента! Воспользуюсь образовавшейся паузой и перейду в наступление: спрошу, какие есть претензии по существу моей сегодняшней работы. Промычит что-то невразумительное. Добью его словами: «Гурген, ты в следующий раз сначала продумай тактику поведения и все возможные логические объяснения её необходимости, чтобы больше впросак, как сейчас, не попадать». Ну, конечно, его мозга не хватит на достойный ответ, и он предпримет жалкую попытку реабилитации, заключающуюся в изречении совершенно необоснованной сентенции о том, что я якобы глуп, а он, напротив, очень умён. С убийственной иронией в голосе отвечу: «Гурген, ты совершенно прав». Захочет последнее слово оставить за собой, даже понимая очевидность проигрыша: «Я всегда прав, иначе не был бы бригадиром». Демонстративно засмеюсь в ответ и гордо уйду, не оборачиваясь. 1:0. Победа опять за мной.

Знаешь, Ангел, впервые за всё время просмотра этих кадров я почувствовал уважение к этому человеку. Мне нравятся его новые методы ведения дискуссий, мне нравится, наконец, выработанная им твёрдость. Вон, когда Гурген в очередной раз начнёт орать, Феликс спокойно скажет ему: «Не надо на меня голос повышать, тебе никто не давал на это права. Считаешь нужным выдать распоряжение по работе — пожалуйста, всё же остальное — уже превышение твоих полномочий». Удивительно! Ор и ругань на стройке — «правила делового оборота», которых придерживаются и бригадиры, применяющие их к рабочим, и сами рабочие, отвечающие им тем же. Подобная форма ведения дискуссий вовсе не свидетельствует о происходящем конфликте, а является лишь манерой общения, принятой в той среде. Я же совершу прорыв, я начну изрекать очевидные вещи, которые невозможно отрицать, и, опираясь на них, буду выдвигать невиданные доселе требования. Спокойный и вежливый диалог на стройке — это оксюморон, признаю, попытки его введения смешны, но… я… я добьюсь того, чтобы Гурген на меня не вопил! О, как будут злить его мои притязания на уважительное отношение! Изобретательность проявит, начнёт искать иные способы создания дискомфортных для меня условий, в частности, применит принцип «разделяй и властвуй», попытавшись стравить меня с коллегами. Возьмёт манеру подчёркнуто вежливым тоном отчитывать меня при всех за малейшие недостатки, а остальных будет просить их устранить, объясняя свои просьбы моей крайней нерадивостью и неспособностью в кратчайший срок качественно исправить свои ошибки, — будет надеяться на то, что коллеги на меня разозлятся. «Что за раствор ты намешал, недоумок? Это же понос, а не раствор! Юрка, иди-ка, покажи нашему мудозвону, каким раствор должен быть!» Хорошо, ребята со мной нормальные работают — спокойно и без разговоров помогут. Практику придирок тоже пора пресекать. Начнёт распекать меня за неаккуратность — буду спорить, доказывать, что обвинения его безосновательны. Разозлится на меня, возмущённо воскликнет, обратив взор на Шушана: «Ну что за человек?!» Не смолчу, переспрошу ехидно: «Это ты о себе, Гурген?» Не поняв моего сарказма, зло ответит: «О тебе!» Ах, он, кажется, уже в бешенстве? Отлично! Надо ещё поязвить. «Гурген, а зачем тебе обо мне говорить? Ты разве не помнишь мудрый завет Конфуция судить только себя?» Глаза яростью наливаются. «Ты меня учить задумал, сопляк?!» Учтиво отвечу: «Я? Да ну, что ты, Гурген, так учил Конфуций, мудрейший философ». Красная тряпка для быка. «Я не знаю, кто такой этот твой Конфуций, но он полный гондон, если такие уроды, как ты, его цитируют!» Ах, как мило: Гурген в очередной раз показал свою тупость! Демонстративно зааплодирую, и Гурген под неодобрительные взгляды рабочих покинет стройку до вечера, когда, вернувшись для проверки нашей работы, столкнётся со мной у лестницы. Лучезарно улыбнусь и спрошу: «У тебя уже прошёл припадок?» Замахнётся для удара, а я увернусь, улыбнувшись ещё шире. Пойдёт от меня прочь, а я вдогонку крикну: «Гурген, послушай дружеский совет: если у тебя ко мне какие-то претензии, то высказывай их без свидетелей, если не хочешь снова опозориться». Ничего не ответит и даже не обернётся.

Ангел мой, сколько же в нём злости! Интересно, а в свободное от работы время он такой же? Как же сильно отличается человек на отдыхе от человека при исполнении обязанностей! Почему способность к совершению добрых поступков прямо пропорциональна количеству свободного времени — неужели нам так не хватает его на добро? На зло, вот, всегда хватает! Или мы в течение рабочего дня так засоряем душу вопросами выживания, что невольно ожесточаемся до такой степени, что на очищение от злобы надо выделять специальное время? Или свободное время характеризуется отсутствием социальных факторов, нас озлобляющих? Да-да, ты прав: легко быть хорошим в благоприятных условиях, когда ничего не травмирует и не удручает. А нужна ли мне эта доброта? Если бы я не стал циничнее и злее — выжил бы я на вокзале или здесь — на стройке? Как бы я жил, если бы ещё с детства не очерствел и не загрубел душой, — как бы я воспринимал нападки и оскорбления? А я скажу как: максимально близко к сердцу. Нет, доброму и чувствительному человеку не место в этой жизни.

Ой, Ангел, извини, опять увлёкся! Говоришь, что человеческий талант начинает истощаться, когда его обладатели утрачивают доброту и перестают удивляться? Ну, о каком таланте ты можешь говорить применительно к этому, вот, человеку? Что — ещё не время? Судить о нём ещё не время? А когда? От какой я мысли отвлёкся? Ах, да, я прослушивал его мысли о добре… Ангел, знаешь, что я заметил? Он ведь подсознательно стремится к добру, но всячески гонит от себя мысль об этом. Он боится того, что добро зачастую окружающими рассматривается как слабость, а слабым человеком нередко пользуются, причём достаточно откровенно, предполагая, что он едва ли даст отпор. Я понимаю, что добрый человек может дать отпор, но на лбу-то у него об этом не написано! Нет, я сейчас не защищаю Феликса! Нет, я не разделяю его мнений. Слушай, не надо нравоучений, я и так прекрасно осведомлён о преимуществах доброты. Ты хочешь, чтобы я их озвучил? Ну, зачем ты мне устраиваешь экзамен? Ну, Ангел!.. Ну, мы же с тобой прекрасно знаем хотя бы о том, что злые люди гораздо глупей добрых, хотя бы потому, что вся их мыслительная энергия поглощается негативными эмоциями, пересиливающими весь рационализм и способность к аналитическому мышлению, в то время, как конструктивные эмоции, напротив, стимулируют мыслительную деятельность, направляют на созидание — зачем говорить о том, что и так очевидно? Да, ты прав, я в последнее время действительно стал раздражителен. Но я хоть правильно ответил на твой вопрос? Ну, отлично, «пятёрка» в дневник. Ну, извини, я неудачно пошутил! Да, что-то я и правда в последнее время… Думаешь, это из-за того, что насмотрелся всякой дряни? Да — про будущее. Нет-нет, давай не будем прекращать просмотр! Ну, пожалуйста! Ну, мне правда интересно, чем закончится наша война с Гургеном!

Говоришь, ничем хорошим? Печально-печально… Говоришь, что произойдёт, наконец, откровенный разговор, на который сам же его и вызову, воспользовавшись отсутствием коллег? Спрошу, доколе он будет ко мне придираться, а он в ответ лишь разразится площадной бранью. Буду держаться твёрдо и с достоинством, спокойно констатирую: «Гурген, твой сбивчивый ответ свидетельствует о личной неприязни, но она не должна иметь никакого отношения к работе», — на что тот ответит, что ему противно работать с такими сотрудниками, и он будет и впредь прилагать все усилия, чтобы выжить меня со стройки. «За что?» — спрошу его. «Ты покопайся в своих мозгах, может, поймёшь чего!» — ответит. Этот имбецил ещё что-то про мозги говорит?! Смешно! Да и так понятно, чем именно я ему так противен, но пусть, придурок, озвучит все свои претензии. Или гомосексуализм для него настолько неприятен, что он даже вслух о нём не хочет упоминать? Буду методично изводить его вопросами и требованиями быть вежливым до тех пор, пока он не выйдет на откровенный разговор. «Ты мои мозги не трогай — это уже оскорбление, которое не является методом доказательства правильности своей позиции». Попробует уйти — я обгоню его и перегорожу дорогу. Ну, скажи же мне, Гурген, в лицо, чем я тебя так злю! Швырни в меня обвинения! «Ты — пидорас, Феликс!» Ха! Прорвало дырявый кран! Помучить его ещё немножко: «Гурген, может быть, тебе показалось?» От бешенства на лбу вены выступят, заорёт на всю стройку: «Это вам, пидорасам, всё кажется!» А я ядовито отвечу: «Я — человек крещёный, когда мне кажется — я крещусь!» Поставит мои слова под сомнение: «Что-то не заметно, чтобы ты крестился». Добью его, ответив: «Да глядя на тебя, любой перекрестится». Ну, конечно, он не найдётся, что сказать, и просто ударит меня в живот. А я, разогнувшись и отдышавшись, пошлю ему воздушный поцелуй — нет для гомофоба большего «бесчестия»! Ха! В ужасе отпрянет, попятится назад. Начну наступать со словами: «Ну, что ты скромничаешь? Слушай, а тебе самому никогда не хотелось попробовать?» Убежит со стройки.

Ну, что, Ангел, я поставлю его на место окончательно? Нет?! А что же будет? Ну, погоди ты, потом посплю, покажи мне сначала то, что будет после нашей беседы с Гургеном! Ну, устал немножко, но я готов потерпеть! Ангелочек!..