Поначалу он идет лесной тропкой...

Поначалу он идет лесной тропкой, с хрустом отпечатывая на снежном пушку тут же прихватываемые морозом следы теплых валенок, и глядит на небо без единого облачка, кажущееся удивительно близким несмотря на щемящую сердце высь старых сосен и говорящее ему о грядущей весне; вокруг никого нет; он останавливается, на секунду пугаясь наступившей вслед за этим тишины и тревожась оттого, что птицы не поют; вот уже шагает по поросшему сорной травой полю: снега нет, тепло, и ему всюду чудится запах крови – он старается отогнать его, не думать о нем, но с каждым вдохом этот дух залезает к нему в нутро, принуждая отчаянно запрокидывать голову и видеть, что небо над ним заволочено невероятно быстро сбивающимися в набухающую чем-то иссиня-темным массу небольшими тучками; начинается дождь, все сильнее и сильнее: он бежит, испугавшись промокнуть, но полю нет конца, и град, сменивший дождь, больно долбит по спине, ногам, голове, а из высокой – в человеческий рост – травы то справа, то слева раздаются вопли неестественно срывающегося голоса: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!»; жуткий запах усиливается, и он, боясь, что это сверху льется кровь, смотрит на бегу на свои руки и одежду; пытается бежать скорее, но с ужасом – колени гнутся, тело малодушно кидается упасть вперед – осознает, что не может; в висках у него колотит, красные обручи непереносимо сдавливают глаза; он замечает невдалеке стоящий на земле, без рельс, длинный поезд и в следующий миг оказывается один в маленьком купе с занавешенным окном и неизвестно откуда исходящим тусклым светом; поезд все не двигается, и ему делается еще страшнее; в окружающем его вакууме царит наэлектризованная тишина, но он не слышит собственного дыхания; не успев сообразить, бьется сердце или нет, чувствует, как состав трогается и идет – сначала медленно, потом набирая скорость; он глядит на занавеску – ни один луч света не пробивается сквозь ее материю – поезд мчится быстрее; он зажмуривается, ощущая, как дергаются веки, и, уворачиваясь от ежесекундно обрушивающихся на наковальни чудовищных молотков, ему приходит мысль, что адски гудящая от беспрерывного стука колес по появившимся рельсам голова сейчас лопнет; он решительно распахивает глаза и с удивлением обнаруживает, что купе нет и это он летит куда-то по пепельной, будто выгоревшей земле и не в силах остановиться; твердая почва обрывается под ним, и сердце пронзает ледяная стрела; моля о том, чтобы не понять, далеко ли падать, он захлопывает глаза, но что-то выдергивает его из полета; когда он опасливо прищуривается, то видит, что стоит у обвитой плющом беседки в старом яблоневом саду теплым осенним утром; кругом тихо, рядом никого, и едва ощутимый ветерок влажно касается его лица, как поцелуй любимой женщины; чувствуя беспечную радость и счастливый восторг, забытые им, повзрослевшим, он вдруг понимает, что ноги сами несут его к калитке зеленого забора; он боится, что сад вот-вот исчезнет, но тот по-прежнему на месте даже когда он идет по ведущей к берегу моря каменистой дорожке и поминутно оборачивается; дойдя до берега и оглянувшись назад, он замечает, что сад скрыт от его взора небольшим холмом, но взмывшее снизу вверх по легким отчаяние твердит, что сада уже нет; по бескрайнему катку морской глади скользят солнечные зайчики; на душе у него легчает; неожиданно перед ним из воды вырастает красная лошадь – такая огромная, что принуждает его отступить, - и сразу же начинает говорить, щуря то один, то другой глаз и картавя, из-за чего сперва тяжело разбирать слова:

- На гривастых конях на косматых,

На златых стременах на разлатых,

Едут братья меньшой и старшой,

Едут сутки, и двое, и трое,

Видят в поле корыто простое,

Наезжают – ан гроб, да большой:


Гроб глубокий, из дуба долбленный,

С черной крышей, тяжелой, томленой,

Вот и поднял ее Святогор,

Лег, надвинул и шутит: «А впору!

Помоги-ка, Илья, Святогору

Снова выйти на Божий простор!»


Обнял крышу Илья, усмехнулся,

Во всю грузную печень надулся,

Двинул кверху… Да нет, погоди!

«Ты мечом!» - слышен голос из гроба.

Он за меч, - занимается злоба,

Загорается сердце в груди, -


Но и меч не берет: с виду рубит,

Да не делает дела, а губит…


Он открыл глаза и прочертил взглядом полукруг по потолку.