Два гимна

               

Патриотизм - это любовь к отчизне, так гласят строчки словаря. И раз речь идет о любви, то объяснить, откуда она берется, и за что мы любим свою землю, невозможно. Любим, и все тут. При этом нагородить слов про березки, про небо,  могилы предков, да еще тьму всего, по силам каждому человеку. По крайней мере, большинству. Но в жизни обыденной нам до этого понятия,  совершенно нет дела, у нас заботы, суета, телевизор, курс доллара. А патриотизм -  это что-то далекое, эфемерное.
 Впервые, не с книжным, не с киношным понятием о патриотизме я столкнулся, узнав одну примечательную историю о победе советских хоккеистов над чехами. Было это в далекие семидесятые годы, когда наша сборная по хоккею не сходила с Олимпа, раз от раза уверенно отвоевывая золотые медали. Ежегодно кратность этих побед нарастала, как и  нарастало  ожидание срыва – ну нельзя же вечно побеждать. К победам, между тем, привыкли. Привыкли болельщики, привыкли в правительстве, привыкли в Политбюро. Победы хоккея вписали в доклады. Сказали – теперь только вперед. А куда вперед с первого места? Некуда. Можно лишь повторять. Это «повторять» повлекло за собой философское понятие,  ехидно гласящее - стоящий на месте, уже отступает. Мы, первом месте, толклись  много лет. Следовательно, поражение было неизбежно. Вот этого-то поражения  и ждали. Кто со страхом, а кто с вожделением. Именно так любители корриды ждут, когда, наконец, удачливого тореадора подденет рогами свирепый бык. Когда тореадор оступится, не успеет вовремя взмахнуть плащом, когда его кровь брызнет на расшитый камзол. Тогда один уронит слезу, другой порадуется, третий потрет руки. Вечного ведь ничего не бывает.
 Так вот, когда проигрыш советской дружины стал созревать, будто груши в августовском саду, вмешалась в это дело политика. Политика самого высокого уровня. Она, в принципе, и всегда там была, но тут, после шестьдесят восьмого года, лично вызвала на Старую площадь председателя Госкомспорта и объявила: «Продуете чехам – все в отставку!»
Осенью предыдущего, очень злосчастного года, мы ввели в Прагу наши войска. Мы сломили волю людей. Давили их танками,  стреляли по ним пулями,  сажали в тюрьмы. Они опустили головы. Разобрали баррикады. Смирились. Лидеры государств обменялись орденами и поцелуями. Верхи договорились. Но вот в хоккее – в хоккее все было иначе. Там нам никто ничего не забыл, никто ничего не простил. Там чехи выходили на лед, как гладиаторы на арену. Они готовы были умереть за победу, но доказать, что хотя бы тут отомстили за свою родину. Для них это было свято. Подоплеку обострения хоккейных отношений понимали все. Особенно четко  понимали наверху, поэтому проигрывать чехам советской сборной запретили.
Итак, переспевшие груши томились янтарным соком, ветерок их раскачивал, они готовились рухнуть, а тренеры национальной сборной седели прямо на глазах - это неизбежное, о котором так долго говорили, пришло. Шел чемпионат мира по хоккею, шла финальная игра за золото, и, как вы понимаете,  золото делили мы с чехами. Нам в тот год не везло. К концу второго периода сборная продувала. И дело было не в том, что разница  в две шайбы складывалась не в нашу пользу, а в том, что команда потерялась, сдалась, сникла. Команда смирилась с тем, что роковой проигрыш неизбежен. Что плетью обуха не переломишь. Что самое страшное  наступило.
Конечно, сборная еще носилась на высоких скоростях, участвовала в потасовках, бросалась на ворота соперника, но было видно,  идет бой обреченного гладиатора, который устал, поник,  готов к тому, чтобы лезвие чужого меча прошло сквозь его ребра. Ни обещания, ни угрозы, ни крики начальников сейчас помочь не могли. Тренер, закрыв лицо руками, опустив голову,  думал о второй лиге, как о счастье. Страна замерла у телевизоров: «Неужели все!» Те, кто послабее,  потянулись к таблеткам.
Прозвучала сирена. Объявили последний перерыв. Огромный, разъяренный чешский бык прохаживался по льду. Ждал раненого русского тореадора. Ждал, чтобы добить, ждал, чтобы растоптать в лепешку. Как тут быть, не знал никто. Минуты перерыва тянулись вечностью, стрелки на всех часах остановились, свисток судьи  молчал. Машины скорой помощи носились по пустынным улицам советских городов. Сирены рвали тишину, санитары грузили сердечников пачками. Многие хотели разбить ненавистные телевизоры. Терпение у людей лопалось, молотки были занесены над головами, но голубые экраны спасли все те же судьи – они ударили в гонг. Сказали - Пора!
Третий тайм начался с обоюдных атак. Начался с боя. Ломались клюшки, летели на лед каски, перчатки, мелькали кулаки, судейские свистки заливались трелями. Все было, как во втором тайме. Все повторялось. Чехи торжествовали. Их разъяренный бык уже разогнался, и сейчас несся, чтобы окончательно смести соперника. Рога вперед, глаза красные, изо рта пена. Тонна веса. Копыта с человеческую голову. Народ ахнул, замер – затопчет! Сметет!
 Бык ударил. Ударил всей своей мощью. Всей злобой. Да так врезал, что даже не почувствовал, как снес тореадора. Потом рогами мотнул - тело надоедливое сбросить… а на рогах пусто. На трибунах рев. Бык в растерянности. Оглядывается. «Где тело?» А ему: «Вон оно!» Живой тореадор. Сзади стоит. Оказывается увернулся. Плащом дразнит. Животное свирепеет, бьет копытом. «Как так?! Почему живой?» Зрители смолкают. Языки прикусывают. Ждут. Бросается бык снова и … снова в пустоту попадает. Лишь плащ красный мелькнул, да морду пощекотал. Промах!
 Не поймет зритель никак, что за команда на льду такая. Ловкая. Настырная. Кто ее преобразил? Что изменилось? Почему не растоптана? Почему не сметена?
И лишь когда телевизоры показали крупным планом лица наших ребят, когда оптика их приблизила, то только тут страна увидела покусанные  в кровь губы и слезы на глазах. Злые слезы. Беззвучные. Без рыданий. Еще в глазах этих была отчаянная решимость. Такая решимость, что будь сейчас перед нашими немецкие танки, обвязались бы они связками гранат и легли бы под ненавистные гусеницы. Увидели это  чехи. Изумились. Дрогнули. Отступили. В своей зоне зажались. Счет стали удерживать. Судье  жаловаться. И все. Проиграли. Сдулись, как шарик воздушный!
Страна потом долго обсуждала произошедшее, обсуждала победу, да слова тренерские придумывала: «Что он там такого им в перерыве сказал? Какую струну затронул? Чем грозил? Что предлагал?» Головы все сломали. А не догадался никто, что никаких слов не говорил тренер. Никого ни в чем не обвинял, гор золотых не сулил. Встал он просто перед хоккеистами и запел Интернационал: «…Это есть наш последний и решительный бой…».
Сглотнули хоккеисты подкативший к горлу комок. Поежились от пробравших тело мурашек. Сжали кулаки. Встали. Кто-то подхватил. Потом еще. К середине второго куплета рядом с тренером стояла и пела вся команда. Все до одного. Пели, кусали губы, плакали. А после перерыва вышли на лед и разнесли сборную Чехии в пух и прах. Сталинград устроили! Полтаву!
Вот так рождается патриотизм.
С того момента прошло лет тридцать пять. Российские хоккеисты перестали выигрывать золотые медали, страна перестала от них этого ждать. Страну увлек теннис и дзюдо. А в маленьком городке Мичуринске ранним утром лета 2005 года ансамбль «Юность» отправился на фестиваль в Болгарию. Ансамбль этот был самодеятельный, детский, озорной и веселый, в котором народные танцы танцуют и вихрастые мальчишки, и хитроглазые девчонки с косичками. Ехать готовились автобусом. Родители помогли загрузить в дальнюю дорогу продукты, упаковки с водой, рассовали чемоданы, костюмы, всплакнули, как положено, да помахали платочками вслед автобусу.  «Вот и выросли дети – за границу одни едут!»
Не обошлось  без накладок с забытыми паспортами, оставленными у мам мобильниками, нервными гонками на машинах до дома и обратно. Все было. Потом утряслось. Пыль от автобуса рассеялась. Опечаленные родители потянулись по домам. День сулил быть безоблачным, жарким, температура росла, и болтаться без толку на солнце было не к чему.   
Автобус с детьми сначала вырулил на путепровод, потом притормозил у поста ГАИ и устремился дальше уже без задержек навстречу Липецкой области. Руководители еще раз пересчитали детей, сверили со списком, с количеством паспортов – поначалу, как всегда, не сошлось. Потом, когда хождение по автобусу было остановлено, потери обнаружились, баланс подведен. Дебет стал соответствовать кредиту.
 Все вздохнули. Глянули в окна. А там  Липецк со своими дымными трубами и постоянно висящим над городом сизоватым облаком уже тает позади. Потянулись дачи, потом посадки да леса. Потом у Воронежа переехали через Дон, уткнулись носами в стекла, разглядывая мутные воды знаменитой реки, и сделали вывод, что этот Дон не так уж и  широк. Врут все в песнях.
Жара меж тем наседала. Колеса шуршали по теплому асфальту. Дети устремились к заветным узелкам. Голод пробудился, заурчал в животах. Сглотнулся слюной. Запахло бутербродами, котлетами, жареной курочкой. Зашипела газировка. Взвизгнула случайно облитая минералкой девочка. Потом эта случайность стремительно прокатилась по всему автобусу, облила еще несколько человек и, ударившись в кресло руководителей, мгновенно утихла. Те не обозлились, лишь припугнули высадить проказников. Завтрак завершали в подобии тишины.
Мелькнул справа указатель на Прохоровское поле. Церквушка блеснула золотыми куполами. Выглянули степи из-за посадок. Желтые, скошенные поля ощетинились стерней. Автобус выкатил к границе. Самой первой границе на пути ансамбля.  Зазвучали слова: таможня, паспортный контроль, досмотр. Выдохнув солярочный дымок, автобус качнулся и, осев на колеса, замер. Погранпункт назывался «Нехотеевка». Подошли военные с собаками. Все и всех обнюхали. Перелистали паспорта, сверили списки, несколько раз заглянули в водительские бумаги, потом, забрав документы, ушли и пропали.
Кому приходилось проходить таможенный контроль на границе прекрасно помнят ощущение страха, ощущение собственной зависимости от решения человека в форме, и еще от незнания каких-то правил, положений. Вот взяли они документы и ушли. И что? Стоять, ждать или идти просить? А если просить – то о чем? Ведь претензий не предъявлено. Претензии у солнышка, которое, перевалив на вторую половину дня, старательно высушивает траву, раскаляет крышу автобуса. В автобусе сорок детей. Они уже нагонялись, теперь смотрят на руководителей с высунутыми языками: «Чего ждете?» Руководители ждут таможенников. Те в конторке, там кондиционер, прохлада. Знают, все в их руках, торопится не к чему. Еще часок на солнышке, в духоте, еще часок ожидания, а там, глядишь, плоды  сами упадут в руки.
Понимая, что качать права  на таможне бессмысленно, руководители идут на контакт. Контакт равняется одной бумажке достоинством в сто евро, доброй улыбке офицера, документам со всеми отметками. Все. Ключ поворачивается в замке зажигания. Автобус трогается. Минуется одна таможня, ей машут детские ручки и через двести метров ансамбль встречает еще одна - украинская. Солнце на небе все в том же положении, жара прежняя, интересы у таможенников те же, лишь форма другая. Эти в конторке не прячутся, ведут пространный разговор о содержании вредных веществ в  выхлопной трубе автобуса, которые загрязняют их благословенную землю, еще об экологических сборах, о налоге на дороги. Лица их скучные, равнодушные. Произносимый текст от частого употребления заучен до автоматизма. Потом рот закрывается, а глаза вопрошают: «Ну, вы поняли, чего надо?»
Ставка здесь невысокая, всего пятьдесят евро. Кошельки детей и сопровождающих худеют на доллар двадцать пять центов каждый. Бумажка, такая хрустящая, исчезает меж страниц конторской тетради. Про экологию все радостно забывают. Автобус устремляется прочь и мчит поперек всей «незалежней» территории. Страна чубатых хлопцев и гарных дивчин распахивает свои объятия.
К ночи, сколько  водители не спешили, но до молдавской границы не добрались. Стали в степи. Дети залили в стаканчиках кипятком лапшу, съели по паре бутербродов и устроились в креслах ждать рассвет, да наслаждаться уютом украинской ночи. Огромные звезды, переливаясь, освещали одинокий автобус,  цикады пели колыбельные песни, а ветерок нес запахи цветов и остывающей от зноя земли. К полуночи все утихли, даже не дорассказав  страшных историй про красные-красные руки и черных-черных животных.  Легкие сны спустились с небес, и пока рассветное солнце не прогнало тьму, они касались то одной, то другой детской головки, наполняя их сказочными видениями.    
То, что математика наука точная, мы  знаем со школы, как и то, что от перемены мест слагаемых сумма не изменяется. Так и на Украине, что въехать, что выехать с нее, все одно - деньги давай. Деньги отдали. Сказали: «Прощай!» - одной земле, и «Здравствуй!» - другой. Другая, молдавская, встретила их замызганным таможенником в грязной одежде, такими же откровенно грязными намеками на оплату пребывания в бывшей советской республике. Он, таможенник, широко зевнув, принял дары тамбовской земли в винно-водочном эквиваленте, прямо на порожках проставил печати в бумагах, почесал небритое лицо и отправился в будку досыпать.
Молдавия промелькнула лоскутным цыганским табором, качнула на грязных дорогах, порадовала зелеными горными склонами и бирюзовыми речками. Потом подъехали к территории Румынии. За выезд из Молдавии с детей денег не взяли. Махнули рукой: «Езжайте!» Автобус и тронулся. Доехав до встречающей стороны, замер.
Румыны сразу начали дотошничать. Считали детей, проверяли паспорта, сверяли номер двигателя автобуса. Разглядывали буквы на колесах. Все-то им было надо. Проверили визы. Поинтересовались транзитной визой. Таковой не оказалось. О-как! Таможенники обрадовались. Развели руками: «Без транзитной визы нельзя!» Это был удар в солнечное сплетение. При отправке автобуса такого правила не существовало. Ввела его румынская сторона всего сутки назад. «Вот и приехали!»
Письма, болгарские визы, вызовы на фестиваль, его сроки, уговоры на коленях, деньги в конвертике – все было отвергнуто.
- Нет, - стояли румыны насмерть, – давайте транзитную визу!
      Через час ситуация из плохой стала превращаться в безнадежную. Румынское посольство есть только в Москве. До Москвы теперь дальше, чем до Парижа. До начала фестиваля сутки, за такой срок никак не обернешься. «В другой раз съездите! - советуют им, – жизнь длинная!». На пыльный пол автобуса начинают капать детские слезы. Девичьи губки подрагивают. Мальчишечьи кулаки сжимаются. Таможенники ухмыляются.
Знающие люди подсказывают о румынском консульстве в Одессе, но дают ли там транзитные визы, они не знают, однако другого не дано. Автобус медленно, словно гигантский кит, разворачивается и возвращается на молдавскую землю. Их понимающе встречают, пропускают обратно. Водитель придавливает газ, и серая грязь из бессарабских луж разлетается направо и налево. Через час снова украинская граница. Снова дай пятьдесят евро. Рассказы о проблемах с визами, о полном автобусе детей никого не интересуют. «Чи ви поедитэ туда, чи не поедитэ – нам дила немаэ!» - изрекают братья-славяне. Солнце переваливает на вторую половину дня, ждать вовсе некогда. Деньги обмениваются на свободу продвижения.
К четырем часам пополудни автобус притормаживает у консульства Румынии в Одессе. Суббота. Выходной день. Ворота заперты. Охранники косятся на автобус, подходят. Выслушивают объяснения. Жмут плечами и разрешают нажать кнопочку вызова. Нажатие кнопочки приводит в действие входную дверь консульства, оттуда появляется лакей в ливрее. Интересуется целью нажатия кнопочки.  Ему  объясняют. Он в ответ рассказывает про субботу, про выходные дни, про приходите завтра, а вернее послезавтра. Собирается закрывать массивную дверь, уже тянет ее на себя, как вдруг суетливо отступает, расшаркивается в поклонах, сгибается по пояс. На крыльцо выходит высокий, статный пожилой мужчина, по виду напоминающий английского лорда. Он безукоризненно одет, на согнувшегося пополам лакея не смотрит. Неторопливо оглядывает территорию. Его внимание привлекает автобус с детьми и столпившиеся у ворот люди.
Этот человек и есть консул. Консул спокойно выслушивает проблему. Ни один мускул на его лице не вздрагивает,  он не произносит ни одного слова. Берет документы, недолго читает их, и уходит обратно. Двери плотно закрываются, повисает тишина. Проходит час. Охранники зевают, чешут животы. Солнце клонится к закату. Результатов соответственно никаких. Потом проходит еще полчаса. Потоми еще, и еще, а солнце сползает все ниже и ниже. Вечереет.
Но как ни тяжко бывает ожидание, оно заканчивается. На крыльцо здания снова выходит господин консул. В руках у господина консула  красивый конверт. Он объясняет, конверте все необходимые документы, все визы, и желает россиянам счастливого пути. Денег никаких не надо - увольте. В это не верится, но троекратное «Спасибо!» будоражит тишину дремлющей улицы. С веток срываются птицы. Вздрагивают охранники. Лакей,  вытянувшись, стоит у двери.
 К ночи автобус вновь подкатывает к румынской границе. Украинский и молдавский шлагбаумы, вновь оплачены конвертируемой валютой. Теперь новая встреча с румынами.  Потеряно более одиннадцати часов. До открытия фестиваля осталось шестнадцать, а надо миновать саму границу, потом Румынию, потом Болгарию. Час румыны крутят документы. Час осматривают все вещи и детей. Трясут сумочки. Трясут бутылки с липецкой минеральной водой, но ничего не вытрясают. Криминала нет.
Появляются печати, они ставятся в документах, автобус медленно выползает за территорию терминала. Все облегченно вздыхают. Но облегчение недолгое. Тут же на выезде их тормозит полиция. Ехать далее запрещают. Инспектора дорожной службы непреклонны: «В автобусе дети. Ночью ехать нельзя – ждите утра!» Рассказы о фестивале инспекторов не интересуют. «Сказано – нет! Значит – нет! Хотите ехать – высаживайте детей и езжайте одни. С детьми только в светлое время суток!» Торговли не получается.
Автобус замирает. Дети принимаются за еду. Руководители ансамбля садятся за расчеты. Старт в семь утра. Раньше не выпустят. Ехать еще почти пятьсот километров, на все про все – семь часов. Получается, опоздание неизбежно, в лучшем случае приедут впритык к открытию фестиваля. На открытии сразу будут оценивать первый танец – визитную карточку ансамбля. Значит надо репетировать. На вопрос - Где? следует незамедлительный ответ – А вот тут, где стоим!  Репетируют на таможне.
Ночь. Пограничный терминал. Пустой российский автобус, на асфальте танцующие дети. Европа в шоке. Такого здесь не видели. Мелом расчерчена сцена, магнитола будоражит тишину, пары лихо выдают «матаню». Кружатся девчонки, идут вприсядку ребята, аплодируют от восторга немногочисленные зрители. Танец проходят несколько раз. Течет пот. Кто-то сбил об асфальт коленку. Кто-то столкнулся в темноте. Через час звучит команда: «Все! Стоп! Всем спасибо!». Наступает тревожный отдых. Мысль одна – успеют или не успеют.
Утро.  Вернее еще ночь. Подходит полицейский, и как стартер на соревнованиях, дает автобусу отмашку. Двигатель начинает набирать обороты, на часах шесть сорок пять. Совсем темно. Фары освещают серое шоссе, да столбики с красными светоотражающими полосками. Мелькают редкие указатели. Дорога ровной лентой стелется под колеса. К десяти часам подъезжают к Болгарской границе. Снова документы, снова проверки, снова какие-то объяснения. Снова бумажка в сто евро, маленькой птичкой мелькнувшая среди человеческих рук, помогает сдвинуть продвижение через границу с мертвой точки. 
Потеряно еще полтора часа. Уже болгарская земля, вся в виноградниках и садах, начинает проплывать за окнами. Ехать еще двести километров, времени осталось совсем  ничего. Это здесь, в России, проскочить такие километры можно  быстрее двух часов, а там Болгария, там курортная страна. Там вдоль дорог розы растут. Там на каждом втором дорожном знаке в красном кружочке цифры нарисованы. Они, эти цифры,  тормозят движение автобуса. Это ограничение скорости. Надежды на то, что успеют, что прорвутся, становится меньше и меньше. К часу дня от нее вообще ничего не остается. К часу дня    ясно,  на открытие фестиваля ансамбль никак не попадает.
Это провал. Катастрофа. Это напрасно пролитый пот на репетициях, выброшенные на ветер деньги, это то, что огромным леденящим удавом сдавливает тело и не дает дышать. Теперь совсем не хочется смотреть на зеленую Болгарию. Не радуют виноградники. Не радуют беленькие домики с красными черепичными крышами. В автобусе повисает мертвая тишина
 Сейчас никому ничего не надо. Все улыбки растаяли, все песни отпелись. Просто катится автобус, шуршат колеса. Просто куда-то едут. Где-то там, в Бургасе, коллективы выходят на построение, там развеваются флаги, гремит музыка. Там улыбки. Смех. Там праздник. Отсутствию коллектива из России многие рады: «Кому нужны конкуренты? Никому!».  До официального открытия фестиваля полчаса, а ехать еще пятьдесят километров.
Руководители ансамбля вполголоса начинают обсуждать вариант выступления в конце программы, но это если позволят организаторы. Надежды  на такое мало. Вернее, ее совсем нет - не разрешат. Но хоть чем-то успокаивать себя надо. Промелькнул еще один небольшой городок. Промелькнул маленький вокзальчик. На его фронтоне круглые часы. Дернувшаяся стрелка перепрыгнула с минуты на минуту. Перепрыгнула с  11:31 на 11:32. Загудел сигнал локомотива. Дернулись зеленые вагончики, покатились. Девичий голосок взвизгнул:
- Ой,  смотрите, какое здесь время!
Все вздрогнули. Повернулись. Бросились к окнам. Вокзал остается позади, уползает за поворот, но часы еще видно. На часах – 11:32. У всех в автобусе на часах – 13:32. Ничего сразу не понятно. Но нахлынувшая радость сдавливает сердце. Что-то светлое несется от облаков теплым золотым лучом. Грудь распирает волнение. Что это?
- Да здесь же время другое! Тут разница на два часа! Тут Европа! Мы  успеваем!
Крики переполняют автобус. Девчоночий визг перемешивается с криками «Ура!!!» Слезы. Дрожащие губы. Улыбки. Сверкающие глаза – УСПЕВАЕМ!!!
Руководители, тоже прыгая, как дети, быстро всех успокаивают: «Тихо! Тихо! Веселиться будем после. К делу. Переодеваться всем срочно. Переодеваться прямо здесь в автобусе, в гостиницу заезжать не будем. Из автобуса сразу на сцену. Всем разминаться. Всем накладывать макияж. Все делать быстро!»
Летят в стороны кофточки и рубашки. Сбрасываются кроссовки и босоножки. Две секунды -  юбки нет. У водителя поравнявшегося грузовика вываливаются из орбит глаза. Такого он еще не видел. Столько девчонок сразу без юбок! «Отвернись, мужик – не до тебя. Это просто сон, мираж. Отвернись. У нас дело. У нас  на кону поставлено так много, что мы никого вокруг не видим. Даже то, что ты с разинутым ртом чуть не таранишь столб.   Отвернись! Следи за дорогой!»
Машины после светофора разъезжаются. Ансамбль весь в работе. Девичьи волосы собираются в пучки. Крепятся шпильками. Одергиваются и расправляются сарафаны. Ребята до блеска драят сапоги. Скоро Бургас. Начинаются пригороды. Въехали. Очередной светофор. Поворот, бульвар и вот остановка. Концертный зал. Снующие люди. Построение коллективов. Почти вся Европа прислала своих танцоров. Все косятся друг на друга. Изучают. Но по внешнему виду не определить, кто здесь силен,  кто нет.
Пройтись по сцене не получилось. Организаторы не пустили. Объяснили, надо было с утра думать. Проблемы с границей никого не интересуют. Попытки переговорить с украинским коллективом, узнать про сцену ни к чему не приводят. Руководители делают вид, что не понимают русского языка,  дети шипят: «Раша - параша! У, понаехали, москали!». Стоять с ними рядом неприятно. Коллектив «Юности» терпит. Они привычные ко всему. Они привычные к нелюбви.
Приходят организаторы. Осматривают, кто и как одет. Забирают россиян вперед - будете стартовать первыми. «Почему? Этого не было в условиях фестиваля. Это неправильно!» Стартовать первым – это как шагнуть в пропасть. Это как лечь под танки. Тут либо все, либо ничего! Но организаторы непреклонны: «Будете первыми!» На повторную просьбу руководителей, разрешить все-таки посмотреть сцену, отвечают отказом. Потом смягчаются и пускают  одного –  быстренько.
Через десять минут становится известно, сцена чуть меньше чем в концертном зале Чайковского, но похожа. Чтобы успеть к центру, выходить надо на два такта раньше. Ребята и девчонки кивают головами - поняли. Коллектив приглашают за кулисы. Готовьтесь.
Сцена залита огнями софитов и прожекторов. Их сотни. Каждый полыхает киловаттом света. Каждый сверкает отражателями. Этот водопад света, льющегося сверху вместе с огнями рампы фонтанами, заливающими ее снизу, образуют невероятное огненное сияние. Огромного зала нет. Есть сцена, контур, и есть чернота впереди. Дальше все,  дальше страшная пропасть. В этой пропасти – гудящий, как улей, зал. Впечатление будто огромное чудовище готовится поглотить любого шагнувшего к нему на помост, любого сделавшего шаг вперед. Пробирает озноб. Из зала доносятся одинокие выкрики: «Раша - параша! Геть, Раша!». Кто это орет - известно.
- Не слушать! – успокаивают голоса руководителей, - Нет ничего - вы, сцена и музыка! Покажите им «рашу», но настоящую, нашу! Чтобы все поняли, какие мы есть! Мы, Россия! Вперед, ребята! Да, губы не кусать – улыбки, улыбки!
Конферансье объявляет выход:
 – Дамы и господа! Ансамбль «Юность»! Российская Федерация!
 Вздрагивают десятки динамиков. Звуки музыки врываются в зал. Ребята выдыхают, девочки  шепчут губами, крестятся, и ансамбль стартует. «С Богом! Поехали! Держись Европа!»
Носочек сапога оттянут, руки в стороны, улыбки во все лицо. Костюмы слепят золотом. Идет вступление. Зал замирает, на мгновение повисает напряженная, страшная тишина. «Примут или не примут?» Наш зал или нет? Почему молчат?» Снизу вдруг разносится нескрываемый возглас восторга и восхищения: «Ух, ты, вот это да!»
  Это первая искра. Совсем маленькая, но это контакт. Значит, зритель коллектив принял! Поверил! Темп музыки нарастает, ребята идут в пляс.
Каждый танец это - несколько фигур. Каждый танец - это вступление, потом собственно сам танец, и еще финал. Каждый танец - это отдельная, маленькая жизнь, со всеми радостями, тревогами, волнениями. Восторженный зал начинает аплодировать уже после первой части. Сначала робко, неуверенно, а потом все мощнее и мощнее. Все слаженнее, все громче от такта к такту. На основной части ритм поддержки людей начинает сливаться с ритмом сердец ребят, которые кружат и кружат на сцене. «Все отлично! Нас приняли – теперь, не сбиться и еще, главное, финал отработать!» Темп музыки становится совсем, совсем бешеным. Огни прожекторов сливаются в одно большое зарево. Юбки девчонок, взлетев вверх, кружатся волнами, не опускаясь вниз. Ребята идут  вприсядку с ударами по голенищу, а девушки, подхватив мотив, начинают на месте выбивать «дробь с поворотом». Зал неистовствует: «Россия! Россия! Давай!»
Финальная часть начинается трюками и сольниками. Сбоев нет. Осталось всего тридцать секунд. Всего две фигуры. Горячий воздух жжет легкие. Сердце трепещет. Пот слепит глаза. Дотерпеть бы! Не упасть! Сидящие в зале не успевают следить за всем происходящим на сцене. Рев сотен людских голосов глушит музыку. Дробь каблуков заставляет сцену вибрировать. «Еще, еще! Немножечко…Все! Финиш! Стоп!»
Удар ногой. Поклон. Зал рукоплещет, стоя. Еще поклон - уходим. Но отпускать коллектив зрители не хотят. Кричат: «Браво! Бис!» Манометр считает секунды. Никто не знает, что танец записан с «биссовкой»,  через двадцать секунд музыка снова включится. Не знают этого и организаторы. Конферансье  крутит в руках свой микрофон, подносит ко рту, а «Юность» выходит на прощальный поклон. Кланяется. Люди снова встают, и … тут  включается музыка. Все вздрагивают,  начинается еще минута бешеной русской пляски. Зал стонет от восторга. Стены дрожат. Встает даже жюри и аплодирует. Такое здесь впервые!
Теперь все! Стоп! Закончили! Коллектив покидает сцену. У тех, кто идет следующими, на лицах растерянность. Что делать - они не знают. Повторить русских невозможно. Братья-славяне тоже примолкли. Стоят, чешут чубатые головы. Понимают, сейчас планка задрана так высоко, не достанешь. Под самый потолок задрана. По «Юности» будут равнять остальных. Это давит на нервы, а они, как известно не железные. Соперники притихают.
Поздним вечером в гостинице журчит вода. После двух бессонных ночей  в автобусе коллектив отмокает. Смывается пыль, смывается пот,  свежие простыни убаюкивают и тех, кто помладше, и тех, кто постарше. Спят долго. Спят почти до обеда. Ребят приходится будить – скоро основное конкурсное выступление. Надо готовиться. Мягкая постель не отпускает, манит в свой плен.
Автобус. Концертный зал. Встреча с коллективами. На русских косятся, о них шепчутся. Некоторые подходят, фотографируются. Украина и Грузия бывших друзей не замечает. Тепло и просто общаться с немцами, с белорусами. Весело с болгарами и итальянцами.
Начинается конкурс. Конкурсная программа - это весь день в зале. Жестко установленная очередность. Духота. Долгое ожидание. Приглашение ведущего. Выход Танец. Потом переодевание,  снова тоска ожидания, потом второе выступление. Жюри, словно прибитое, сидит за столами почти десять часов. Результатов по их лицам не прочесть.
Итогов дня  не объявляют, лишь называют номера, которые войдут в Гала-концерт. У «Юности» берут два танца. Всех сразу переполняет радость и с этой радостью коллектив едет на море. Оно теплое, прозрачное, с белыми барашками волн. Можно намочить ноги, можно ловить с фонариком крабов. Покачиваются пальмы. Дует теплый ветерок. Прогуливаются по набережной люди. Продается мороженое, соки, все кругом завалено сувенирами. Вот оно - счастье!
Проходит ночь. Проходит день. Вечереет. Снова фойе концертного зала. Звучат фанфары, объявляя о завершении фестиваля. Выстраивают коллективы. Организаторы шепчутся и показывают на русских. В их рядах какое-то несогласие. Это очень тревожно. Объяснить возникшую проблему руководителям коллектива отказываются. Посовещавшись, уходят. Потом возвращаются и просят российский коллектив стать сзади всех. Проносится ропот недоумения: «За что?!» Потомки гетмана Мазепы опять радостно шипят. Все пожимают плечами, просят объяснить, но организаторы непреклонны – русскому коллективу надо уйти вглубь, за спины других коллективов. Это требование. Опустив головы, коллектив подчиняется.
Фанфары увеличивают мощь. Зал наполняется аплодисментами зрителей. На сцену приглашают членов жюри. Они на разных языках много говорят о народных традициях, о необходимости их сохранения, говорят об искусстве, о справедливости судейства, но ни в одной фразе не упоминают ни победителей, ни тех, чье искусство  хотели бы отметить. Сменяя их сцену занимает конферансье, и каждый коллектив получает диплом участника фестиваля, получает такой диплом и ансамбль «Юность». Снова ожидание. Снова все взгляды к сцене. Объявляются главные награды. Первыми вызывают дипломантов. Их несколько. Там и украинский коллектив – они горды, счастливы. Смотрят свысока.
Подходит черед лауреатов – это ступенью выше. Называют третьих призеров, потом вторых и, сделав паузу, объявляют победителя фестиваля …
Все ждут слов «Россия!», но нет - это местный болгарский коллектив. Зал охает. Поворачивается, ища русских, а тех нет – они за спинами. Убраны. В зале и аплодисменты, и недоумение. «Как же так?!» Все в растерянности. Лица ребят и девчонок из «Юности» чернеют от горя и непонимания – все, призы кончились - наших нет. Вообще ничего нет – один диплом участника! Вот и выступили, вот вам и успех. Вот и съездили на море искупаться. Повисает горькая тишина.
Конферансье пока все еще на сцене. Топчется. Потом откашливается,  достает конверт. Неспеша объявляет, специальным решением жюри отмечен еще один коллектив. Замолкает, крутит головой. Вытирает платочком губы. Долго прячет платочек в карман. Все от напряжения едят его взглядами, ругают за медлительность, а конферансье,  с паузами объявляет,  - Сейчас лучшему из лучших коллективов  будет вручен Гран-при международного фестиваля. Тишина в зале наступает такая, что слышно человеческое дыхание, слышно биение сердец, слышен шорох вскрываемого конверта. Вынимается листок. Неторопливо разворачивается. Опять следует пауза. И после долгой паузы на весь зал гремит:
- Гран-при международного фестиваля вручается ансамблю «Юность», Россия!
Громким голосом просят все коллективы расступиться и пропустить россиян на сцену. «Победители, вперед! Вот теперь идите!»
Не сдерживая улыбок, не сдерживая слез, не сдерживая всех нахлынувших эмоций, ребята идут мимо поляков и румын, мимо немцев и венгров, мимо притихших соседей, мимо аплодирующих итальянцев и болгар. Зал встает. Зал переполнен радостью, зал светится сотнями улыбок. Зал скандирует: «Россия! Россия!» Ребятам протягивают букеты цветов. Жюри приветственно машет - вы лучшие!
Утро. Тихое спокойное утро. Отгремели фанфары. Погасли фейерверки. Опущен занавес фестиваля. Снова дорога. Снова границы, снова таможня. Снова все та же песня: «Позолоти ручку!» А денег нет. Лишние километры, более дорогая, из-за опоздания, гостиница, плюс множество постов на пути все деньги подмели до крошки. Все запасы, все НЗ скушали. Нет уже ничего. Коллектив с утра на хлебе, на воде, как заключенные в Бутырке. Но на таможне люди умные, профессиональные, они подсказывают, можно отдать и сувенирами – поди домой-то везете, так поделитесь. Руководители ансамбля делятся сувенирами. Очередной шлагбаум поднимается. Автобус проезжает. Ребята видят. Они понимают, зачем относятся коробки дядям в форме. Они все понимают. Они взрослые. От злости рвутся  сказать этим в офицерской форме. От души сказать, по-русски. Их еле сдерживают. 
На последней границе ребята выгребают из своих карманов всю мелочь, все, до последней монетки. Ссыпают их в подставленную фуражку: «Подавитесь!» И когда автобус переезжает черту, разделяющую два государства, уточняют: «Все! Мы на своей, на русской территории?!» Когда им это подтверждают, ребята встают со своих мест.
……………………………..
Уставший к вечеру российский таможенник, чуть повернув голову в сторону, сразу засечет этот странный автобус. Что-то в нем будет не то. Не так как всегда. Это он интуитивно определит – ведь не первый год работает - такое чувствуется сразу. Еще продолжая проверять чьи-то документы, он краем глаза следит, как автобус становится все ближе и ближе, как увеличивается в размерах. Вот уже видно водителя. Видно салон, вставших детей. Ему видно,  - они поют, а по детским щекам катятся слезы. Они размазывают слезы грязными кулачками и поют, поют, кусая предательски дрожащие губы. Таможенник поворачивается всем корпусом к автобусу. Вслушивается. В автобусе поют Гимн Российской Федерации. Поют все дети! Стоя! Плача!
Офицер быстро возвращает документы, которые проверял. Гонит прочь зазевавшуюся машину. Мгновенно освобождает дорогу. Лихо застегивает китель на все пуговицы, одергивает его, и, дождавшись, когда автобус равняется с ним, вскидывает руку к козырьку фуражки. Вытягивается, замирает по стойке «смирно». Остальные таможенники, увидев это, тоже вскидывают руки к фуражкам. Стоять всем смирно!
Они люди. Они такие же люди, как мы с вами, со всеми плюсами и со всеми минусами. И, еще, они  очень хорошо знают, сколько нужно хлебнуть, и сколько перенести, чтобы при въезде на Родину, плача, запеть ее Гимн. Им ли это объяснять –  и так понятно. «Ехайте, ребята! Не надо документов! С возвращением вас домой!»
Ну, так кто сможет объяснить - вот откуда она берется – эта любовь к Отчизне?