Хомяк, мышь, Хэмингуэй

Хомяк и мышь сидели в "Эль Корта", недавно открывшимся модном клубе. Сегодня там играли cool jazz: вспоминали и Майлза Дэвиса, и Брубека; хомяк был в полном восторге. Он мелкими глотками пил шардоне, задумчиво глядя на потолок через плотную завесу сигаретного дыма. Его белая рубашка измялась, рукав был разодран и в крови (подскользнувшись, хомяк упал на входе). Мышь взволнованно смотрела на своего кавалера, теребя серый хвост.
- Хомяк, милый, но это уже девятая бутылка...
- Ты когда-нибудь думала о таинстве дыма, который поднимается в воздух и живет там особой жизнью? - спросил хомяк, внезапно обернувшись к мыши, словно и не слыша вопроса.
- Что? - удивилась мышь.
- Нет, ты только подумай. Дым. Дым около потолка. Не рабы делают рабство, а рабство делает рабами людей. Ты понимаешь? Подай мне еще один кусочек этого великолепного омара. Выпей, это прекрасное вино. Я хочу любить тебя сегодня весь вечер. Ведь завтра не наступит никогда. Пока я этого хочу, ты знаешь, любовь моя?
- Я не хочу, дорогой, ты же знаешь, я не пью ничего, кроме родниковой воды, - обиделась мышь.
- А ты выпей. Расслабься. Какой прекрасный омар. Нужно заказать еще корнишонов. Круассанов. Когда я отдыхал в Бордо, я всегда ел круассаны утром. И да. Омлет по-французки. Гарсон! - гаркнул грызун во всю мощь своих легких.
- Да, месье? - услужливо склонилась к нему крыса в белом передничке.
- Еще бутылку... У вас есть шато озон 84 года?
- Да, месье. Еще что-нибудь?
- Бутылку хереса. Кальвадоса. Пять раков, сваренных в бургундском. Перепелиные яйца. Ягненка в чесночном соусе... Несколько огурчиков в маринаде плеше. Пожалуй, все.
Хомяк ел все, что было на столе, и беспрерывно вещал. Его щеки лоснились от жира, который стекал на воротник.
- Милая, я люблю тебя... Ты - соль земли. Жир земли. Смак корней. Твоя серая шкурка - прекрасна. Я говорил тебе о том, что ты - жир земли?
Мышь, которой не нравилось слово "жир" рядом с ее именем, раздраженно вильнула хвостом.
- Подумай, дорогая. Подумай, прежде чем сказать мне. Есть он, а есть не он. И это не всегда мы. А иногда это они. Но они это не много и не мало, а иногда и слишком. Чувствуешь?
Мышь чувствовала запах перегара от толстого грызуна.
- Когда я слушаю джаз, я понимаю, что слушаю джаз. Каждая строчка рождает во мне то чувство, что испытываешь, глядя после бессонной пьяной ночи на утренний Париж. Такое же кристальное, томное, зовущее чувство...
Мышь достала ножнички и принялась править ногти. Хомяк упал на середине фразы, пьяно булькнув. Когда несчастная попыталась встать из-за стола, грызун внезапно поднялся и налил себе еще один бокал.
- Выпьем! Выпьем за Гюго, романтику водки и ночных каналов! Выпьем за старика Иисуса, который утонул в моем стакане, не выдержав конкуренции с Шапталем!
Мышь не выдержала. Она выхватила из кармана хомячьего пиджака томик Хэменгуэя и сильным ударом запихала в глотку мерзкому грызуну. Поколебавшись секунду, она нанесла финальный удар между глаз томиком Кортасара.
- Нет, ****ь! - заверещала она, - это все слишком пусто, слишком сложно, слишком пошло!
Зал замолчал. Оркестр смолк, и дух бессмертного Джона Льюиса укоризненно покачал седой головой.
Каждая томно смеющаяся норка выдохнула ручеек дыма, а каждый небритый, мужественного вида сурок покачал головой, от чего бокал с апелласьоном у него в руке угрожающе зашатался. Казалось, и без того сумрачный зал погрузился во тьму, и внимание черных глаз сосредоточилось на мыши.
- В вас нет жизни! Вы - неживые! - продолжала пищать несчастная. Тени нависли над ней, поросенок под яблочным соусом приподнялся на блюде и угрожающе зарычал. Раки встали в ряд и схватили дорогие серебряные вилки. Сельдерей приготовился к атаке. Декольте не скрывали больше острых лезвий, которыми бандерильеро добивают поверженного матадором быка. Сигары были готовы ко взлету.
Мир картонной Венеции, лубочного Парижа и Матери-Водки готов был мстить.
- Да в ****у, - пробурчала мышь и стремительно выскочила на свежий воздух.