Фиалка Монмартра

Пророк Элияху, он же Илья-пророк, как известно, был взят живым на небо. Однако в сердце его милосердие не иссякло и пророк не оставил окончательно наш страдающий мир Малхут, несмотря на все радости близости к Творцу. Часто он появлялся среди людей, предупреждая о грядущих войнах и землетрясениях, о предстоящем голоде или о готовящихся гонениях на его народ. Иногда он вникал даже в подробности семейной жизни своего собеседника, подсказывая, что следует сделать, чтобы обзавестись, наконец, ребенком или продлить земную жизнь престарелых, глубоко почитаемых родителей.
По некоторым легендам и преданиям, пророк Элияху не оставлял без внимания даже судьбу лошадей и коров, помогая их хозяевам излечить их от болезней. А в одной майсе рассказывается о том, как он спасал козу. Правда ли это – нам неизвестно, хотя козу эту еще в 1859 году, незадолго до отмены крепостного права, охотно показывали в Бродах. Коза и вправду была здоровехонька и каждый мог в этом удостовериться. А некоторые любопытствующие даже пили ее молоко, кстати, уплачивая за свой опыт 25 копеек серебром. Какова была окончательная судьба козы, сколько она прожила, отчего померла - и померла ли – и исследовали ли ее ученые, этого мы опять-таки не знаем, а строить догадки в таком серьезном вопросе не хочется. Достоверно же известно, что с пророком Элияху часто встречались Баал Шем-Тов, Дов Бер – благословенны будь их имена, и их ученики. Однако не стоит думать, что пророк являлся даже им в своем натуральном, так сказать, виде. Конечно, появись Элияху где-нибудь в Турах или Бродах, да чего там – даже в самом Санкт-Петербурге, не говоря уже об Одессе и Киеве, в своей огненной колеснице, с громом и молнией, окруженный сиянием – разговоров было бы лет на триста, а то и больше. Но не то важно, что представляется нам важным, не всякий, кто надел соболис – хахам, и не следует путать видимость и сущность.
Пророк Элияху часто являлся в неожиданных образах, имея вид то старого корчмаря, то туповатого крестьянина, то наглого польского шляхтича. А раз даже, рассказывают, выглядел точь-в точь, как пьющий урядник. И если бы этот урядник не отпустил ни с того, ни с сего цадика из Тарнова, никто бы и не догадался, кто он был. Знатоки Торы и Талмуда, цадики и их ученики достаточно быстро распознавали Элияху в любых образах – узнавали его по словам его и по делам его. А люди простые часто годами носили в себе его слова, не догадываясь, что мудрость вложил им в уши сам пророк Элияху…
Вот почему мудрый почтителен и внимателен к любому своему собеседнику, независимо от того, в каком тот костюме и как выглядит. Грамотной ли кажется его речь и хороши ли его манеры. Ведь лучше тысячу раз внимательно выслушать недостойного, чем один раз пропустить мимо ушей слова пророка Элияху.


Друзья упросили меня – «на минуточку» - зайти в «Смольный», пивной бар на углу Франца Меринга и Льва Толстого. Им нужно было то ли кого-то оттуда забрать, то ли кого-то дождаться. «Смольный» был достаточно жлобской пивнушкой и я бы в жизни не зашла туда, если бы не повторенное тридцать раз «на минуточку». Мы спустились в спрессованный дым, мат и запах несвежей соленой рыбы. Курсанты мореходки, новобазарные алкоголики, работники соседнего ЖЭКа и бог знает какие еще граждане теснились за оптимистично-салатовыми стойками. Пластик столешниц украшали липкие круги от пивных бокалов и жеваные газеты, из которых ели тараньку. В просветах между газетами литературно тужились нацарапанная на столах похабель и мемориальные автографы. Окурки от «Беломора» и «Сальве» не вмещались в пепельницы и расползались по столам, пропитываясь пивом и обрастая рыбьими костями, как дикобразы. Наш стол украшала девушка лет шестидесяти, из тех, кого тогда шутливо называли «Фиалками Монмартра». Это галантное определение игриво намекало на редкостный цвет лица такого рода девиц, цвет, который пульсировал в диапазоне от японского ириса до кардинальской мантии.
- Есть такая книга – называется Библия, – изрекла Фиалка и ткнула вверх, в толщу дыма, надежно закрывавшего дегтярно-коричневый потолок, покрытый рельефными пластмассовыми квадратиками, свой бамбуково-суставчатый желтый кривой палец. Есть такая книга – Библия, - повторила она и стала поджаривать рыбий пузырь на спичке. -  И в этой книге сказано, – пузырь зашипел и лопнул. Фиалка вкусно похрустела своей самодельной тараньковой шкварочкой и глотнула пивной пены с явным запахом стирального средства «Аэлита». Это средство тогда активно применялось для повышения пенистости пива. На пене поднимались целые семьи. Фиалка убрала с лица седые пенные усы тыльной стороной ладони, и глядя почему-то именно мне в глаза, продолжала: Сказано: «Возлюби ближнего своего, ибо он тебя любить не будет».
Время остановилось. Тошнотворные пивные дядьки замерли с клубами дыма у открытого рта, кружки повисли в воздухе, звуки исчезли. Исчезла даже вонь. В сизом самогоне табачного дыма черными изюминками стояли как вкопанные остановленные в полете мухи.
- Вот оно, - поняла я, - вот Альфа и Омега, рабби Гилель и Нагорная проповедь. Вот она, Ночь могущества и Алмазная Сутра…
 - Конечно, не будет. Знаю я его, этого ближнего. Хорошо еще, если это не очень ближний – он тебя просто любить не будет. А если очень ближний? У-ууу, он тебя так любить не будет, что одними разговорами о своей любви все печенки выест. Он ведь, ближний, дрянь этакая, тем только и живет… Он ведь, может, для того только в этот мир и пришел, чтобы тебе жизнь отравлять. Тебе и всем, кто окажется для него ближними. А они тоже еще те… Они в оборотку такую запустят чахотку, такого яду плеснут в ухо, так в душу плюнут, а то и над мозгом надругаются. Нет, они тебя любить не будут. Это точно, это раз и навсегда. А миру надо же на чем-то стоять, чем-то держаться? Не на Федора ж Михалыча Достоевского ему опереться. Вот и выходит – они заварили, а я одна расхлебывай. Потому что больше некому.

Небесные сферы закружились вокруг меня, тихонько позвякивая звездами, как чешская люстра во время землетрясения.
Из «Смольного» я вышла другим человеком. Я видела вокруг себя другой мир – мир, в котором акации на Франца Меринга признавали во мне свою -  человека, причастного к тайне. Дома, машины, грудные дети в колясках, колченогие собачки, выводящие на прогулку своих пенсионеров – все искоса бросали на меня мгновенный взгляд – «она знает» - и снова приобретали непроницаемый вид. Меня приняли в заговор, я была своя.