Смкх сквозь слёзы

      

Загубленный талант.
   ( вместо  предисловия)

Благодатны наши края Воронежские. Чернозё-ём! Весной оглоблю воткнул в землю, осенью - телега выросла. Это в материальном плане. А уж про духовный и говорить не приходится. Вспомните  хотя бы то-го же Митрофана Пятницкого. Свой знаменитый хор он собирал в наших краях. У нас в каждом дворе поют. Говорок наш к этому располагает. Говорок певучий, поэтический. Звучит примерно так ( муж жене ночью спросонок):
        -Манькя-яя глянькя-яя, чтой-та шуршить. Не сынок ли Федя на машине к нам едя-яя?
-Будя табе! Скажешь тожа-аа...Эт вить мышонок твой ботинок гложа-аа.
Очень ладный говорок. Оттого, наверное, у нас частушку сочинить проще простого: был бы повод, хотя бы махонькая зацепка.
Как-то мой дядя с приятелем (они тогда ещё парнями были) под семиструнку репетировали частушки для концерта художественной  самодеятельности . Репетируют, а по радио в известиях передают:”В Советском Союзе запущен спутник с собачкой на борту”. Дядин приятель тут же подхватил:
“До чего дошла наука!
В небесах летает сука”
Вобщем, вы поняли в каких краях я родился. Куда не кинь-сплошные таланты: через правое плечо плюнешь,- попадёшь в поэта; через левое- в композитора. Как ни крутись, даже если ты и не хочешь,- ты обречён быть талантом. Лично мне жизнь сулила быть знаменитым поэтом, но одна заковыка помешала этому.
Уже в начальных классах я стал сочинять стихи. Плохие ли, хорошие ли - судить не берусь. Сочинил как-то очередные стихи, переписал их на чистый лист и решил послать в “Пионерскую Правду”. Послать- то можно, только сначала кто бы ошибки в них исправил. ( Грамотей-то я до сих пор никудышный!)  На перемене между уроков шмыгнул в кабинет директора.
-Стихи!.. Это хорошо,- одобрил меня Ким Григорич, директор наш.- Стоящее дело! Не всё же баклуши бить целыми днями.- Помолчав немного, читая стихи, добавил,- иди, я проверю ошибки и принесу.
На уроке математики он вошёл в наш класс. Видать судьбе так велено было распорядиться, что речь о моих стихах зашла именно на математике. Перед этим уроком на большой перемене со мной произошёл инцидент, о котором читатель узнает чуть позже.
Как только Ким Григорич вошёл в наш класс, у меня где-то под ложечкой сразу похолодело, словно я мороженного переел. Нутром по-чувствовал,- не ко времени я затеял дело со стихами. Нужно было денёк, другой погодить. Говорить о моих стихах на математике при учителе Иван  Михалыче?!? У этого человека не язык, а бритва,- не почувствуешь, как обреет под ноль (хвать, хвать, а ты уже лысый!). Нет, не ко времени я со своими стихами.
-Ребятки,- между тем, обратился к нам  Ким Григорич.   Жестом руки успокоил учеников,  давая понять, чтобы мы садились.- Я всегда считал, и буду считать, что вы замечательные люди,- директор наш был слегка романтик. В своих речах любил “подъезжать” издалека.- Не знаю, кто кем из вас станет, но уже сейчас некоторые, сидящие среди вас...- и так далее и тому подобное говорил директор. Прочитал стихи, не называя автора. Сказал по поводу газеты.  В классе воцарилась тишина.  Иван  Михалыч, от удивления уронил на пол деревянный циркуль, глядя на директора не мигающим взглядом. Вскоре ребята оживились, кто-то даже захлопал в ладоши, стали оборачиваться друг на друга, искать глазами, кто бы мог написать стихи. Под одобряющие голоса класса Ким Григорич назвал-таки автора, то есть меня.
          Последние слова, будто электрическим током выпрямили сутулую фигуру Ивана Михалыча. Он круто изменился в лице. Подошёл к директору, взял листок со стихами. Он не читал их, а медленно и основательно обнюхивал каждый уголок бумаги, вертел в руках лист и так, и эдак и снова обнюхивал. Поведение учителя математики заворожило ребят. Директор застыл в немой позе.
-Нет!- покачивая отрицательно головой и продолжая обнюхивать лист бумаги, произнёс Иван Михалыч.- Эти стихи...нюххх- нюххх... не напечатают... нюххх-нюххх... в газете...
-Почему?- спохватился директор, забрал у Ивана  Михалыча стихи и тоже стал принюхиваться к бумаге в явном недоразумении. А учитель математики, как всегда в таких случаях, чтобы не заметили на его лице чудачество, отвернулся к доске, стал рисовать циркулем геометрические фигуры. Мол, моя хата с краю, ничего не знаю,- судите сами.
-Почему?- в недоумении  твердил Ким Григорич. Ученики, как галчата, рты порасскрывали- ничегошеньки не понимают. Больше всех, конечно, переживал я ... и не только по поводу стихов.
Иван  Михалыч, выдержав актёрскую паузу столько, сколько этого требовали обстоятельства, быстро метнулся от доски к столу.
-Да потому, что вот!- он достал из своего портфеля пачку папирос “Север”, со злобой кинул её на журнал. Все, кроме директора, знали, что это моя пачка “Севера”, конфискованная Иван  Михалычем только что на перемене. Пачка новенькая, не мятая,- всего одну папироску удалось мне выкурить из неё. Глядя на неё, я глотал слюнки, а учитель математики “резал правду- матку”.-  От его стихов за версту несёт куревом.- При этих словах учителя  Ким Григорич стал тереть руками лицо, как это делают при насморке. Сразу принял сторону учителя, начал поддакивать ему, для убедительности приложился ещё раз носом к листу бумаги. За партой кто-то ехидно хихикнул в кулачок, а Ивану  Михалычу того и нужно было. Он продолжал разносить в пух и прах юное дарование, - что ж там в газете дураки что ли сидят...они сразу догадаются, что автор этих стихов( кстати, недурственных) курит с пяти лет...Посмотрите на него! Он же позеленел от табака!...Его в пору засушить под навесом и измельчить на махорку,- и пошло, и поехало! То прямой дорогой, то пересечённой местностью. Укатал математик лирика вдрызг!
Ким Григорич был добрее. Старался затушить пожар страстей, приглушить и сгладить тон упрёков. Даже посоветовал всё-таки послать стихи в “Пионерскую Правду”.
-Может, напечатают,- подмигнул он мне.
Правда, однако, оказалась на стороне учителя математики: стихи мои не опубликовали, хотя ответ из газеты пришёл. В нём ничего не говорилось по поводу курения как, впрочем, и о качестве стихов. Витиеватым тоном литсотрудник намекал мне показывать во всём пример другим ребятишкам, к чему,  собственно говоря, призывал и Иван        Михалыч.
Перечитав письмо, я с детской беззаботностью махнул рукой на поэзию: чему быть, того не миновать! Сложнее получилось с курением: попробуй, брось её, проклятую цигарку! Тянул чертову соску до пятидесяти лет, пока в больнице не просветили язву желудка. Врач сказал: ”Тпруу-уу! Распрягай - приехали”.  Вот уже несколько лет не курю. А совсем недавно появился зуд творчества,- под ложечкой стало, так это маленько пошкрябывать. Раньше-то всё на курево, а теперь, на писанину потянуло. Попробовал писать стихи. Курам на смех получаются. Вот что никотин, пакость такая, выделывает! Сгубил мой талант наповал, иссушил на корню. Только что и умею теперь рассказывать побаски наподобие тех, которые вы прочтёте далее..


У Р О К     Н Е М Е Ц К О Г О .
         (письмо    студента   брату )
“Колян, привет! Извини, что долго молчал. Есть на то причины. Помнишь, я тебе рассказывал о Сан Саныче, преподавателе немецкого. Ну тот, что всегда “под мухой” ходил. Какая лафа при нём была! Футбол, спиртбол! Не до занятий было. За два года мы  забыли даже то, что в школе учили. Двух слов связать не могли. Представляешь, недавно Сан Саныча турнули. Мало того, на его место пригласили чистокровную немку. Она в Дрезденском университете преподавала русский. Хельга Вильямовна Штосс. Занятия ведёт, исключительно на немецком. Злая, как мегера. В параллельной группе двадцать пять двоек поставила. А у нас на первом занятии был такой прикол,- не поверишь!
-Кто староста группы?- на своём родном  застрочила немка, как из пулемёта. А мы не бельмеса не понимаем. Попрятали головы, как страусы. Кому охота платить штраф (мы   за каждую двойку баксы отстёгиваем)?
Тут Толя Бирман ( ты его знаешь, рыжеволосый такой, с большими залысинами и маленькими рачьими глазками на выкате) очухался немного, толк в бок своего соседа Валентина Грищука. (Валентин - староста нашей группы. Видел бы ты его - умора. Тщедушный- тщедушный - кожа да кости. Грудь- как у цыплока коленка,- бей чем хошь, только потихоньку. Одним словом, живой свидетель Хиросимы).
Так вот, значит, Толя толк Грищука в бок: ”Она спрашивает, кто староста группы”.
Валентин робко потянул руку вверх, а затем и сам поднялся: - ”Ихь...”, то есть “я” по-немецки.
-Зер гу-утт!- цепким взглядом стрельнула немка на худющего студентика,  мол, очень хорошо, а сама намотала на ус, что её вопрос староста разгадал не без помощи соседа.- Что у вас было сегодня на завтрак?- всё также сухо пустила немка вторую очередь. Валентин, естественно, ничегошеньки не понял из её слов. Чтобы не выдать себя, закатил глазки к потолку, будто обдумывает ответ, а сам теребит, теребит за рукав Бирмана, чтобы тот быстрее подсказывал. Толя уже раскрыл,  было рот, но немка зыркнула на него и повторила свой вопрос. Валентин услышал знакомое слово “морген”, уцепился за него, упрямый хохол, как утопающий за соломинку.
-Морген...утро...утро, - бубнил Грищук, косясь на Толика.
Бирман на то и Бирман,-  кого хочешь вокруг пальца обведёт. Прикрыл ладошкой рот так, чтобы немка не видела, стал интенсивно жевать и чавкать. Немка “подсказку” не видит, но слышит, кто-то чавкает. Валентин быстренько сообразил, что от него требуют и выпалил первое попавшееся:”Ихь тринке тее”, то есть “я пил чай”.
-Зер гу-утт!- поняв, что с ней ведут нечестную игру, немка стала ещё суровее и продолжила “пытать” студента.- Что вы ели вчера в обед?
Валентин услышал знакомое слово “ессен”(есть, кушать), да Бирман успел шепнуть слово “обед”. Грищук, продолжая закатывать глазки к потолку, усиленно пытался вспомнить, что он вчера обедал. Наконец-то вспомнил: украинский борщ, гуляш с гречкой и чай. На радостях набрал полную грудь воздуха, чтобы выпалить ответ, но в последний момент, к ужасу своему, сообразил: он не знает, как сказать по-немецки “украинский борщ и гуляш с гречкой”. Аудитория во главе с немкой замерла в ожидании ответа. Пауза явно затягивалась, да и Валентину уже страсть как хотелось выдохнуть( лёгкие- то у него с твой кулачок будут). Он резко испустил дух и на самом конце издыхания тихо сказал:”Ихь тринке тее”...
Хельга Вильямовна разгадала замешательство Грищука, но, видя, что тот упрямится, как партизан на допросах, решила окончательно “добить” его:
-Что у вас будет на ужин?-  выстрелила немка с пулемётной скоростью напоследок. К удивлению своему, Валентин понял вопрос и ... оторопел. Во- первых, последнее время ему не всегда приходилось ужинать,- на какие ши-ши!? в наше- то время! Во-вторых, как выразить эту мысль на немецком при столь скудных познаниях оного? Это ж целый трактат арийской лексики для нашего студента. Ему ничего не оставалось делать, как вздохнуть и на вздохе пролепетать:”Ихь тринке тее...”
Немка сняла очки, изумлённо глядя на тщедушного Валентина, подалась вся вперёд, чтобы зрить его во весь рост, и чистейшим русским языком сказала:
-То-то я смотрю вы такой доходяга. Немудрено! Весь день на одном чае...
Мы попадали со смеху. Ну ладно, Колян, заканчиваю. Времени в обрез: нужно учить немецкий.
Привет родным “.



                И  В  А  Н  Ы  Ч .

На пикете Московской Кольцевой Автомобильной Дороги дежурит капитан Г А И  Семён Иваныч Обиралов. Вы не знаете его? Да знаете! Во-о-оо! Мировой мужик. Начальство в нём души не чает, потому как честный до невозможности. Лишней копеечки ни- ни- ни! Сколько за смену насшибает... тысячу рублей или там полторы тысячи...  тютелька - в- тютельку все подсчитает и точно половину отдаст начальнику смены. ( Нелишне будет вам знать, что порядок в Г А И  железный: попробуй, смухлюй,- завтра же будешь охранять Юрия Долгорукова, а там за смену и рубля рваного не сшибёшь.) Точно половину, значит, выложит начальнику смены. Тот- своему начальнику половину. Тот- своему. Так ручеёк  становится всё толще и толще, течёт и не  пересыхает. Не имеет права пересохнуть: у  его истока -  сам Обиралов! Иваныч - нескончаемый родник: свежую копеечку подбивает, подбивает. Вот уже двадцать пять лет выходит он на большую дорогу с кистенёмм-мм... простите, великодушно, случайно с языка сорвалось. С жезлом выходит! Конечно, с жезлом. Со своей палочкой- выручалочкой.
Дни, как водится, идут ни шатко, ни валко. Шофера, разумеется, нарушают П Д Д (правила дорожного движения). Иваныч их щучит. В этом плане у Иваныча солидный опыт имеется, система отработана. Прижучит какого- ни будь негодника: “Ваш-шши документы”. Проверяя бумазейки, попутно лекцию прочитает:
-За рулём сидишь!- фраза в его устах звучит, как откровение. - Не только впереди и с боку...на шесть метров под землёй должен видеть,- листая документы,  смотрит в глаза провинившемуся,- реагирует ли тот на его замечания. Слова эти Иваныч заучил наизусть в первый день своей службы. Не обветшали, не потёрлись, как новенькие! Верой и правдой служат они Иванычу, как заклинания старику Хоттабычу.
После его магических слов, водитель выглядит кроликом перед удавом: глазёнками хлоп, хлоп, молит о снисхождении. Не глаза, а чистый ручей,- ничего не скрывают. Такие взгляды Иваныч читает без запинки. Иного трусишку так припугнёт, что тот готов с себя последнюю рубаху отдать. До это-го, конечно, не доходит. Три шкуры Иваныч не дерёт. Строго следует канонам гаишника: ”Не режь баранов, а стриги!”
Работёнка у Иваныча, надо признаться,- не мёд. С первого дня службы у-ух как трудно копеечка дается. Помнится такой случай. Только взял с водителя двушник (два железных рубля), тут на “канарейке” проверяющий из головного управления подкатывает. Куда деваться? Двушник, зараза, печёт ладонь калёным железом! На пикете оборудован пожарный щит. Под щитом ящик с песком.  Кинул Иваныч двушник в песок, придавил сапогом, тем и цел остался. С той поры брал только железными,- ни одна комиссия не докопается. Но однажды с ящичком маленький конфуз приключился.
Смена близилась к концу. Иваныч хотел было уже собирать “урожай” из ящика,пересчитать и половину, как положено, приготовить начальнику сме-ны. Вдруг...Ах, это “вдруг”!Вечно оно нам все карты путает. Вдруг у самого пикета, на перекрёстке происходит авария. Авария пустяшная: грузовик под-резал иномарку (“Запорожца”) и легонько чиркнул по крылу. Другой бы хозяин иномарки махнул рукой на царапину. Странный народ! эти владельцы незалежных иномарок. Такие жадные до денег! И этот пристал, как пчела до мёда: “Давай составлять протокол”. Какой протокол! Разве Иванычу сейчас до писанины! Успеть бы к приезду начальства сдунуть маленько пыль с железных рублей. Негоже начальству подавать грязные деньги! Оно страшно не любит этого.
Тут из “Запорожца” вылезла женщина и девочка лет пяти с маленьким ведёрком в руках.
-Поиграй здесь,- указала мать дочке на ящик с песком, а сама в будку, намереваясь при необходимости “пустить слезу”.
Выводя в протоколе закорючки, чёрт бы их побрал! Иваныч услышал звон монеты о пустое ведёрко. Он ещё не догадался в чём дело, но его интуи-ция...О-о-оо! Эта интуиция! У Иваныча она особая. О такой говорят:”Хороший нос за неделю кулак чувствует”.
-Чей ребёнок?- вскрикнул Иваныч.- Ре-бё-нок чей? Уберите!
Всё закончилось тем, что иномарка с лёгкой царапиной на крыле,с протоколом об аварии и с полным ведёрком железных рублей укатила дальше. Иваныч остался ни с чем,- вроде бы как смену и не работал. А тут начальник на “канарейке” вот он. Заначка у Иваныча всегда при себе
-Молодец, Иваныч! Хорошо работаешь,- шурша о карман купюрами, похвалило начальство и укатило  в сторону следующего пикета.
А вы говорите, у гаишников доходное место. Как бы не так! Иногда кровными приходится расплачиваться. Вот так- то вот.
Да, чуть не забыл. Теперь Семён Иваныч Обиралов не гаишник, а ГиБэ-ДэДэ-шник. (Расшифровывается просто:Гони Инспектору Бабки, Двигай Дальше).Сапоги сменил на ботинки...И не упрашивайте! не берёт...железными (ботинки только пачкать). Предпочитает бумажные, особливо зелёненькие.
-А как же операция “Чистые руки”?- по простоте душевной спросите вы Иваныча. Не задумываясь, он ответит:
-Мыть нужно обязательно! К чистым рукам купюры лучше липнут”


   
   
                СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА.
                ( Только не для детей! Боже упаси!)

Жили-были старик со старухой. Не где-то там, ”у самого синего моря” или “в тридевятом царстве”. Нет. Совсем рядом  в Тульской области, а может быть даже в Рязанской.
Прошлой весной принесла им бурёнка телочка - ну точь- в- точь из сказки: белый, до того милый, до того пригожий,- всем на загляденье.  На выгоне зелёную травку щиплет, спокойно - ни одну курицу или другую какую животину не тронет. А начнёт резвиться и так это ножками чудно и забавно взбрыкнет, что старуха, наблюдая за ним из окна, кончиком фартука смахнёт набегавшую слезу умиления.
-Что ты,  старуха?- спросит старик.
-Эт...я так, старик, -промолвит старуха, отводя взгляд в сторону.

Возвратился как - то старик из гаража, пригорюнился, буйну голову повесил.
-Что закручинился, старче?- спрашивает его старуха,- не весел и песен не поёшь.
        -Да как же мне не кручиниться, старая,- отвечает ей старик , потупив очи до долу.- Конь мой верный сдыхает... Вот-вот рассыплется. На чём ездить буду?
         Старуха аж в лице переменилась. Во всей округе (хоть на двадцать, хоть на пятьдесят километров кинь) лошадей давнёхонько она не видала. Какой Конь?!
-Какой! Какой1 Да “Москвич” мой сломался, в крестовину его мать!- заругался старик и стал темнее ночи. Начали со старухой думать - гадать, где бы денег достать...на ремонт. В селе сейчас легче прошлогоднего снега добыть, чем взять в займы...
-Пенсия...- заикнулась было старуха.
-Да что там твоей пенсии? !...На два ржавых болта только и хватит,- резонно возмутился старик и закручинился пуще прежнего. Не оттого закручинился он, что не знал, где взять денег, а потому, что уж больно не хотелось пужать старуху крамольными мыслями. Да и самому уж больно жаль бычка. Пожил-то, бедолага, на свете всего ничего,- не более полгода.
- На панель пойду, а бычка не дам резать!- заупрямилась старуха.
-Пойми, глупая,- делает ей внушение старик,- В двадцать лет, когда я сватался, за тебя дали бы не только на “Москвича”, на новенький “Мерседесс”...а сейчас...-старик безнадёжно махнул рукой и принялся точить ножик. Два дня старик точит ножик, два дня старуха ревмя ревет. Наконец, поняла, старая - иного выхода просто нет. Хоть и жаль телочка, а что сделаешь?
Режут, значит, они бычка ( ах, какой был бычок!),  везут в Москву продавать. Всё- таки  цены там на мясо дороже, рассудил старик, там же купит и запчасти подешевле. Кое-как, с горем пополам ладит своего “коня” (“Москвича- то”).  (Пуповиной привязал крестовину  к горловине, и ещё одну “хреновину” перетянул “морковиной”. В Японии это назвали бы гибкой технологией, а по-нашенски - на соплях).Ага! Трогаются в путь. Старуха,  садясь в машину, ворчит, мол, переться за две сотни верст “киселя хлебать”. На месте бы продали, своим людям, пусть дешевле, зато бычка вспоминали бы дольше. Как- будто чувствовала, старая, что в белокаменной с ними приключится неладное.
Едут они, значит, не спеша, поторапливаются. Ага! Пяти верст не дотянули до Кольцевой  дороги, вдруг та “хреновина с морковиной”  хрясь! возьми да и лопни, будь она неладна. Остановились на обочине, а старуха и говорит (вот как душа её чуяла):
-Не протухло бы мясо,- а сама уголком платка слезу вытирает. Опять ей, видно, бычок вспомнился.
-Смотри, ещё накаркаешь...в крестовину мать,- заругался старик. Хвать большущий гаечный ключ и... шасть под машину... ремонтировать, значит.
А тут недалёко при въезде в Белокаменную на Большой Московской Дороге на “канарейке”(это такая машина с мигалкой) гулял добрый молодец в форме капитана милиции с кистенёмммм...тьфу-у... не так выразился...с жезлом, с полосатой палочкой- выручалочкой. ( Их как-то теперь по чудно-му зовут: ГИ-Бэ-Дэ-Дэ-шник, что в переводе означает- Гони Инспектору Бабки, Двигай Дальше). Величали того молодца-  Федор Иваныч Обиралов. (Промеж себя его все называли Федя Нос и не без основания). С виду в нём примечательного ничего не было, окромя носа. Длиннющий- длиннющий. Его нос, как говорится, на семерых рос, а одному достался. Такого носа, прямо скажу вам, нигде не сыскать.  На два часа опережает своего  хозяина,  появляясь  в нужном месте. Сказать, что Федя родился  с таким носом, я не могу, ибо рос он мальчик, как мальчик. Был не в меру любопытен и всё время нос держал по ветру.
          А в природе ведь как: некоторые органы животных  постоянно растут и видоизменяются. Морские котики, моржи когда-то ходили по земле. Теперь у них ласты. Да что там моржи. Вот, к примеру,  наши депутаты. От постоянной болтовни у них так вытянулись языки, что у многих теперь рты не закрывается. Вот и у Феди нос рос и рос. Стал  как миноискатель. Да что там миноискатель! Лучше. За смену, бывает, двадцать, а то сорок машин пропустит мимо себя, ни одну не остановит, но на сорок первой (как в воду глядит) отмажется, что надо. И всё благодаря носу. Спрячется с радаром за куст и выжидает. Странное дело: радар ничего не показывает, а нос выловит такую “поклёвку”, что простому смертному гаишнику нужно год вкалывать по три смены. Так, выглядывая из-за куста, нос указал добру молодцу на машину моих героев. Нет, не подумайте, что мясо у них про-тухло. (Что оно там... ночь пролежало, да полдня ехали, да полдня ремонтировались). Нет не успело ещё испортится, но близко к этому.
На Большой Дороге, значит, и свидились старики с добрым молодцем.
Молодец сразу не понравился старику. Да и старухе тоже. Везде сует свой нос. В салон, в багажник. Давай права качать, придираться.
-Куда путь держим?- и не дожидаясь ответа, приказал разворачивать оглобли  обратно,- иногородние машины в город не пропускаем.
-Как так? По какому такому праву?- возмутились старик со старухой.
-Ха- ха! Вот народ! Вы что газет не читаете что ли?- хахакнул добрый молодец и вытащил из-за пазухи газету трёхмесячной давности.
-На время Всемирных Юношеских  Олимпийских Игр,- вслух стал читать старик постановление мэрии Москвы,- ограничить въезд в столицу иногороднего транспорта, за исключением транспорта со спец - пропусками и машин с сельхозпродукцией...с сельхозпродукцией,-повторил старик и озадачился, почёсывая затылок, не зная, что делать.
-А мы как раз  с сельхозпродукцией,- нашлась старуха что сказать, приподняв простынку, которая прикрывала собою...(язык не поворачивается сказать “мясо”)...прикрывала собою останки телочка. Мухи роем тут же ринулись в салон. Понятно! по какой причине. Завидев насекомых, добрый молодец радостно ухмыльнулся, передёрнув носом, словно курком автомата:  ситуэйшен- что вода для рыбы- “клиент” вот-вот “созреет”, нужно только чуть- чуть “дожать”. Вдарился тут добрый молодец о земь и...прикинулся “шлангом”:
-А кто вам сказал, что мясо- сельхозпродукт?  У нас в Москве многие держат свиней и коз прямо на балконах. Какой же это сельхоз...даже вовсе и нет,- добрый молодец палочкой- выручалочкой нахлобучил фуражку с затылка на глаза и замолчал. Слукавил, конечно, он насчёт сельхозпродукции. Но кто ему судья?  На дороге он - царь и бог. Проезжие только что и могут,- как можно щедрее “дыхнуть в карман”.
  Для стариков, пожалуй, это был бы самый лучший вариант. Дай они добру молодцу деньжонок “на жисть”, и дело бы с концом. Но старик со старухой были в этом плане не шибко просвещёнными, можно даже сказать интеллигентно- щепетильными. Как дать?(! ! ! ) Удобно ли? (! ! ! )А вдруг откажется.(! ! ! ) Не возьмёт. (? ? ?)Тогда что? Со стыда хоть в землю провались? А потом, где они, деньги- то: за душой  ведь ни копейки (с чего бы им завестись,- от сырости???).И наконец!  а с какой такой стати они должны давать!? За здорово живешь? Так ведь не напасёшься...и пошло, и поехало. Старик в таких случаях “заводился” с пол-оборота, гораздо лучше  своего “Москвича”. И в этот раз “завёлся” старик, как часы. На грех и “искра оказалась на месте, не пропала и не отсырела, и бензопровод не засорился”.
-Ну, “затарахтел” дед,- обмолвилась старуха,- теперь не остановишь. И вправду сел старик на автобус и поехал в Управление ГАИ”резать правду- матку”. А она у нас правда-то где-е?? (в п...е) ...на конце...Кощеевой иглы. Найти её старик не смог, сколько не старался. Пропало мясо. Как говорится, получились пустые хлопоты при поздней дороге. Больше всего  жаль телочка. Сгинул ни за что, ни про что. А ведь какой был телочек!!  И всё из-за этой скотины!... ( Вы меня не так поняли. На Федора Иваныча Обиралова я даже перстом не указал, не то что словом обмолвился)...Не знаю как вы, а я считаю, что виновник в этой истории -“Москвич”. Нешто может быть ина-че? ! Присмотритесь внимательно к буковкам его фирмы: “А-З-Л-К”. О чём они  говорят? “Автомобиль Заранее Лишённый Качества”.
Господа хорошие из “АЗЛК”! Умоляем: не губите наши-и телячьи души!





Я З Ы К О В О Й   Б А Р Ь Е Р .

      ( случай из практики частного извоза )

Качу я по Рублёвке ни жив, ни мёртв. А тут гаишники подливают масло в огонь: как мне казалось, каждый, при появлении моей машины, судорожно хватался за телефонную трубку.  Не иначе, как ведут меня по рации. Где-нибудь в укромном местечке, подальше от свидетелей остановят и крышка. У страха глаза велики! Отчётливо представляю, что ждёт меня впереди и мысленно проклинаю дядю Мишу.который сидит со мной рядом.      Семидесятилетний старик- татарин- мой компаньон. Всю жизнь проработал таксистом в Москве. Знал её лучше, чем свои пять пальцев. Ушёл на пенсию. Своей машины не имел, а деньжонки на карманные расходы позарез нужны. На Киевском вокзале он прирабатывал, помогая “щипачам” ( так называли тогда нас, частников) “пробивать”( подбирать) пассажиров. Делал он это виртуозно: другой за десятку не уговорит, он выцыганит четвертную. Когда я надумал “щипать”, мне посоветовали поработать с ним в паре, пообтереться. Москвы я совершенно не знал, а дядя Миша, наоборот, как у себя на кухне: “тут направо”, “тут налево”, а “тут прямо”. В первом совместном рейсе я не мог сдержать удивления:
-Дядя Миша! Ты по Москве можешь ездить с закрытыми глазами!
-А на хрена мне их закрывать,- я и так ничего не вижу.
Он был почти слеп. С трудом видел контуры отдельных зданий. Как ориентировался, выбирая дорогу, понятия не имею. Деньги и те по причине слепоты определял на ощупь: пропустит купюру меж пальцев, как бы разглаживая её.
На Рублёвском шоссе, с чего начал я свой рассказ, мы очутились вот каким образом.
На Киевском вокзале я отлучился всего на минутку. Подхожу, а дядя Миша уже около машины со своей неизменной тростью с инкрустированным набалдашником, в бежевом плаще и шляпе.
-Где ты шляешься? Пассажир опаздывает,- с досадой упрекнул меня старик, пока я возился с ключом зажигания.- Жмём в Шереметьево. Чтобы сократить дорогу, слушай внимательно мои команды,- мух ловить некогда.
Естественно, я -  газушку до полика и вперёд. Дорогомиловская... Кутузовский... Выскакиваем на Рублёвское шоссе. К тому времени я уже знал, что это правительственная трасса и на ней под каждым кустом прячется мент.
Я так был занят дорогой, что не обратил внимания, кого мы везём. Только на Рублёвке в зеркале заднего обозрения, я увидел нашего пассажира: здоровенный негр небрежно развалился на заднем сидении. Рядом с ним стоял “на попа” такой же большой, как и негр, ярко-оранжевый чемодан (потом дядя Миша объяснит мне, что чемодан не уместился в багажнике). И огромные губищи негра (величиной с мой кулак), и упрямые кудряшки, и ярко- жёлтый костюм на нём, и ярко-оранжевый чемодан,- всё это гляделось в моём белом “жигулёнке” , как экзотический экспонат на выставке. И это в то время, когда категорически запрещалось возить иностранцев за пределы Москвы. (Мой знакомый  таксист повёз, как- то двух негров в сторону Калуги.  Долго ехать ему не дали: тут же тормознули и вернули, а утром в автопарке у него отобрали ”мотор” и уволили без права работать таксистом). За работу я не переживал, а вот если отнимут машину...Эта мысль даже в голове у меня не умещалась, -настолько страшна была кара для человека, с таким неимоверным трудом купившего “жигуля” (специально ездил  на Колыму,  вкалывал, чтобы купить “одиннадцатую” модель). Грезились и другие “брызги” от это-го рейса: например, “пришьют” что-нибудь из области шпионажа. В те времена “пришить” можно было что угодно. Не просто так,- от имени народа!
Короче, качу по Рублёвке ни жив, ни мёртв. Проклинаю дядю Мишу и прошу Господа Бога: “Если  в этот раз пронесёт нелёгкая, то частным извозом заниматься больше не буду. Гори они синим пламенем,- всех денег не заработаешь”. За мыслями незаметно докатили до Шереметьева.”Ну,- думаю,- на трассе “не повязали”,- в порту возьмут,- там что не человек, то Ка-Гэ-Бэшник”. Старик-татарин не ведает, что у меня на душе творится, командует:
-Ближе подъезжай! Ближе! Видишь у него чемодан, какой тяжёлый. Кати прямо к входу... вон стеклянные двери... с фотоэлементом...
Вижу, недалеко от тех дверей молодчики стоят. ”Ну,- думаю,- поджидают”. Гладкие, с лоском на щеках, интеллигентного вида. Таких только  в КГБ и встретишь.  По крайней мере, спутать их с кем-то другими просто невозможно. Увидев мою машину, молодчики толпой кинулись нам наперерез. ”Каюк!”- подумал я и мысленно почувствовал холодную сталь наручников.
Пока они бежали, негр проворно вышел из машины. Стеклянные двери проглотили его вместе с чемоданом.
-Уматывайте отсюда!- в один голос закричали нам молодчики.- Сейчас Нигерийская делегация прибудет,- развернуться негде!
Не веря своим ушам, ловлю ногой газушку и до полика её, ржавую, до по-лика!-на всех парах тягу! Не верится что пронесло, сам закипаю от злости, набрасываюсь на старика:
-Хрен ты драный! Не заметил, что чернокожий!...надо было хотя бы ощупать его...На голове у него кудряшки, как у барана...понимаешь?...
-Да я всё понимаю,- стал оправдываться старик.- Нешто я чурбан какой!-дядя Миша тряс перед собою бежевым плащом.-Меня в пути так и подмывало накинуть на него плащ, прикрыть маленько черноту.
И от радости, что пронесло, и от последних слов старика на меня наехал неудержимый хохот. Рулить стало невмоготу. Я- по тормозам. Выскочил из машины, на обочине упал на траву и закатился, аж колёс не видать. Вышел из машины и дядя Миша. Видит, я гогочу, и говорит на полном серьёзе:
- Честное слово я прикрыл бы плащом, будь на его месте русский или наш брат- татарин,- они бы поняли ситуацию. Этот же ни “бе”, ни “ме”, ни “ку-кареку”. Ещё обидится, подумает, что унижаем. Чувствуешь,- расовой дискриминацией попахивает. Это страшнее, чем отобрать машину. Политическая светит! А ты сразу ругаться! Я всё это просчитывал...
- Как же ты его “пробил”, если он по - русски не бельмеса?!- сквозь смех и слёзы спрашиваю старика.
- Иду  мимо, он своими губяками шмякает:”Ши-ри-меть-ева”.Я показал ему три пальца, а сам думаю, трёх десяток достаточно, чтобы сгонять в Шереметьево. Он кивнул головой, согласился, значит. И ведь не обманул,- дядя Миша достал из бокового кармана пиджака три зелёных бумажки.
- Ну, ты даешь, дядя Миша! Это же сотенные! Вот где дискриминация: наших пассажиров возишь за десятки рублей, а негров- за сотни долларов!
- Сотенные?!!- дядя Миша хитро ухмыльнулся, пропуская сквозь пальцы купюры. Доллары на ощупь он не различал.- А кто его заставлял столько давать? Просто он не понял мой жест... насчёт трёх десяток...Языковой барьер, брат! Тут ничего не попишешь.
3.06.98г.Софьино.

                Ч Е С Т Н Ы Е   Ж У Л И К И .

Июль месяц.Московский аэропорт Домодедово. Необычная для здешних мест тишина. Самолёты не садятся и не взлетают,- с небес льёт, как из ведра. Изредка какая- нибудь женщина под зонтиком торопливо процокает каблучками. Машины на площади уткнулись носами друг к дружке, томятся в ожидании седоков- пассажиров. “Водилы” частного извоза изнывают от безделья. Одни спят прямо за рулём, другие, кучкуясь группами и разложив в салоне сиденья, “режутся” в карты. Двое молодых парней сидят на заднем сидении красного “жигулёнка” пятой модели, подержанной и ржавой машинёнки. Парня в джинсовой куртке зовут Димой. Второй, с рыжей шевелюрой и в цветастом спортивном костюме прозван Какаду. За рулём машины-  её хозяин, мужчина пятидесяти лет, по кличке Квадрат (толстый, что поло-жить, что поставить). Сидят, толкуют “про жисть”,- молодость набирается опыта.
- Был у меня курьёзный случай тут, в Домодедово,- рассказывает Квадрат. Маленькие глазки его сужаются, видно, он что- то вспоминает. - На этом пикете дежурил гаишник один. Капитан. Интересный мужик. В любую погоду: в холод ли, в несусветную жару не снимал с рук краги, кожаные длинные по локоть рукавицы. За поясом- обязательно свежие газеты.
- Зачем?- спрашивает Какаду.
- Крагами и газетами подстраховывал себя. Все мы под Богом ходим. Гаишники- тоже смертные. И на них была управа. Правда, делалось это скорее для отвода глаз, народу пыль в глаза пускали, мол, видите ловим мздоимцев. Но некоторые, бывало, подзалетали. Чтобы не попасть впросак, капитан тот придумал уловку: подходишь к нему отстегнуть за проезд двушник, он снимает с правой руки крагу, держит её левой, как кружку, у пояса; правой, как положено, отдаёт тебе честь. Ты незаметно кидаешь двушник в “кружку”, а он суёт тебе свежую газету. Если вдруг ненароком зацукают, и при разбирательстве спросят:”С какой целью подходил водитель, если не отстегнуть двушник? Вы же его не останавливали”. Капитан бы ответил: ”Попросил газету, я ему и дал”.


- Да-а-ааа!- тянет Димка, удивляясь.- Хитро мудрый гаишник! Даже если двушник был бы “заряжен”,- с капитана, как с гуся вода - отпечатков на двушнике нет.
- Конечно! Не пойман-  не вор,- соглашается Квадрат.- Но, надо отдать ему должное, три шкуры с нас с “щипачей” не драл. Честный был жулик: если у тебя вдруг бензин кончался ( тогда с ним туго было), а пассажиров - тьма-тьмущая,- у него на этот случай сорокалитровая канистра в багажнике  “Волги” стояла. Бери, работай. Первый  раз  я хотел было заплатить ему, а он- кошки в дыбошки:”Я что бензином торгую что ли?”Обиделся.
- И коню понятно,- встревает в разговор Какаду,-больше ходок ты делаешь, ему больше отстёжки...
- С этим капитаном у меня произошёл курьёзный случай. ”Пробил” я пассажиров до “Внучки” и трогаюсь в путь. До пикета тут с километр будет.
- Чуть поменьше,- поправляет Димка.
- Может меньше, - соглашается Квадрат.- Из разговора пассажиров узнаю, что они из Магадана. Я ведь пятнадцать лет “дальнобойщиком”  Колымскую трассу “утюжил”. Разговорились. Тары- бары, растабары...А про пикет я со-всем забыл. Не видел, что “стакан” проплыл мимо, только услышал, как заверещал свисток гаишника. Неписанный закон обязывал меня, “щипача” остановиться, ещё не доезжая “стакана”, подойти к менту и со словами: ”Как сам?” отстегнуть двушник . А я этого не сделал. Пассажиры заволновались, видя, с какой поспешностью я затормозил, стал сдавать назад. Не объясняя им ничего, сломя голову бегу к “стакану”. Обычно капитан весёлый, а тут надулся, как кот на крупу. Я его таким не видел ни разу.
Не дожидаясь, когда я подбегу, капитан развернулся и пошёл к себе в “стакан”. На улице - удивительная тишина. Слышу капитан уже на пороге, вытирая ноги о половичок, говорит сам с собой, но довольно громко, чтобы я слышал: ”Мужик совсем зажрался. Делаешь всё, чтобы ему было хорошо, а он тебя знать не хочет. Придётся проучить разочек”. Вошёл в “стакан”, сел в вертящееся кресло, достал с полки толстенный журнал,  стряхнул с него дохлых мух и, усердно сдув порядочный слой пыли, приготовился писать. Я шагнул через порог, как нашкодивший школьник в кабинет директора. В отличие от школьника, незнающего, что ему грозит, я- то хорошо представлял, если гаишник запишет номер моей машины в этот журнал, мне очень и очень долго придётся “отмываться”, в смысле “отмазываться”.
- Уговорить нельзя было?- спрашивает Какаду,- ты ведь мастер на это.
- Что ты, старик! Капитан стал, как каменная глыба,- с места не сдвинешь. Берёт авторучку, открывает журнал и, не глядя на меня, спрашивает:”Знаешь ли ты, отрок человеческий, что грозит тебе за недозволенный перевоз пассажиров?” (О-о-оо! Я хорошо знал, что мне грозит. Пронеси Господь и по-милуй. Тогда это считалось преступлением). По солдатски чеканю:”На первый случай- штраф тридцать рублей, на второй- лишение водительских прав, на третий- конфискация транспортного средства за использование его в целях наживы”. “Слава Богу, хоть это знаешь,- строго буркнул капитан,- а заповедь вора забыл,- тут голос его потёк елеем,- украл- поделись с ближним своим, не жадничай. Ты не делишься,- вот и расхлёбывай. На первый случай гони тридцатник”. Я рад-радёшенек,  достаю четвертную и пятёрку, отдаю ему, благодарю Господа, что в журнал меня не записал. Чёрт с ней, с тридцаткой, хотя пассажиров я “пробил” всего за сороковник. Остаётся десятка. Это всё равно что “конём” сходил во “Внучку”, то есть пустым. Сделал круг “Дедово-Внучка- Дедово”, опять “пробил”пассажиров, у пикета останавливаюсь, иду в “стакан”, чтобы отстегнуть за проезд. На дворе уже рассвело и птички во всю наяривают. Капитан весело встречает, как родного. Отмахнулся от предложенного мною двушника, достал из кармана мою тридцатку. Разделил деньги: себе взял пятёрку, мне протянул четвертак:”Вижу, ты честный жулик, а потому возвращаю тобой заработанные “бабульки”. Урок мой пойдёт тебе на пользу. Запомни, сынок: у нас сажают в тюрьму не за то, что человек ворует, а за то, что не умеет воровать. Вот я и поучил тебя маленько”.
Квадрат умолк, а дождь продолжал лить, словно нанялся- только пузыри по лужам. Ну и жизнь!...

Софьино 1998 г. июнь.
  ЕЩЁ РАЗ О ТЁЩЕ.
(Не к празднику будет сказано)
Мужчины-холостяки, трепещите и завидуйте! Вы не знаете, что такое тёща. О-о-о! Какое блаженство, когда рядом… её нету! А впрочем, тёща в моём рассказе не главный герой, а как бы свидетель происшедшего.  Молодым мужьям спешу дать ценный совет: хорошо! даже очень хорошо, когда тёща попросит Вас отвезти её куда-нибудь… подальше… на вокзал, например. Она пообещает заправить Вашу машину 92-м бензином. Не верьте этому,- она тут же сошлётся на склероз, причём преподнесёт это так, будто склероз у Вас,  а не у неё. Не жадничайте. Купите ей за четыре тысячи путёвку в санаторий, и пусть она катится к…едрёне фене.
Вы уже догадались, о чём пойдёт речь? Ну, и славненько! Действительно, мы с женой с огромным скрипом собрали четыре тысячи и купили тёще путёвку.
Поезд отходил с Курского вокзала на рассвете. (Мы живём за городом).
Мой «жигулёнок», прослышав, что его хотят заправить 92-м бензином, рванул с места так, что колёс не видать. Газушка аж наружу высунулась сквозь ржавый полик. Дыма из выхлопной трубы совершенно не видно. И это на 86-то бензине! Одним словом, не еду, а лечу «на крыльях счастья завтрашнего дня».
Вдруг вижу в придорожных кустах «канарейку» (милицейская машина с мигалкой). На её капоте прикреплён радар. Мне и в голову не приходило, что в столь ранний час какой-то дурак выйдет пастись на асфальте. Но капитан ГАИ не был дураком. Уловив радаром полёт моего «мустанга», он рванулся из салона «канарейки», споткнулся обо что-то, распластался на пыльной траве, чуть не проглотив свисток. Лёжа заверещал консервной банкой по асфальту.
Я по тормозам. У тёще глаза стали квадратными.
-Что случилось? Что ему нужно?
-Щас узнаем,- сказал я и пошёл к «канарейке». Капитан усердно сбивал фирменной фуражкой пыль с брючин и  с гимнастёрки. Затем слегка присел, правильнее сказать, облокотился задом  о крыло машины.
-И куда это мы так торопимся, что колёс не видать?- вопрос естественный и не риторический, если учесть, что я, как угорелый, нёсся за сто с лишком км, хотя все знаки вокруг разрешали только 60км.
-Понимаешь,- заблеял я бедным барашком.- Тёщу везу на вокзал…опаздываем к поезду.
Гаишник продолжал сидеть на крыле, положив ногу на ногу. Он спокойно ковырял ногтем мизинца  в зубах, внимательно рассматривал содержимое под ногтем, и тут же вытирал его о штанину, и снова ковырял. В  общем, был сильно занят. Такое впечатление, как будто он  у себя на кухне, а меня рядом и в помине нет.
Я кашлянул в кулачёк(тороплюсь же, Боже мой, неужели не понятно!)Кашлянул второй раз. Наконец, капитан раскрыл мои водительские права. Они ему нужны были явно до фонаря, потому как держал их вверх ногами, а сам смотрел куда-то вдаль.
-Ну, так что. Будем спешить или как? Подождём девяти часов, когда откроется сбербанк, чтобы заплатить штраф?
-Понимаете, опаздываем к поезду,- бубнил  я одно и тоже. Другие слова не шли на ум.
-Опаздываете??- картинно спрашивает меня капитан.- Ну, так спешите, торопитесь, а то и вправду опоздаете!- не даёт мне рта открыть капитан, а удостоверение не возвращает.- Не вижу, чтобы Вы спешили.
Тут меня осенило. Как в том анекдоте: «Намёк поняла, но не знаю, что такое беседка». Достаю кошелёк. В нём у меня последняя сотенная бумажка лежала. Гаишник выпрямился и замер, как рыбак во время клёва. Робко потянул я сотенную купюру и тут же вспомнил, что у гаишников, как и у попа, сдачи не бывает. Я задёргался. Сотню жалко отдавать,- а жить на что? Задёргался и хотел, было бежать к машине, чтобы у тёщи взять помельче деньги.
Капитан остановил меня, дружески обняв за плечи.
-Милок, стоит ли старого человека беспокоить, расстраивать,- свободной рукой капитан спокойно взял мою сторублёвку и положил себе в карман.- А потом,- он постучал пальцем по циферблату своих часов,- время-яя! Ты же опаздываешь. Гони, что есть духу! Гони, милок, гони! Теперь тебя уже никто не остановит. Сдачу?- он сделал обиженную мину,- Ты ж у меня первый клиент. Были бы деньги, разве я  здесь стоял бы в такую рань. А потом, али последний раз видимся?! При случае отдам.
-Чё так долго?- сверкнула треугольными глазами тёща.- Опаздываем же!!
-Часы у него остановились, сверялись по моим,- соврал я, Скажи ей всю правду, она за мою сторублёвку удавилась бы на месте. Жалко… всё-таки четыре тысячи  за путёвку… … как кабелю под хвост.
Обратно еле доехал до дома. Конёк мой закапризничал,- стал чихать, икнул пару раз, чхнул и из выхлопной трубы чёрный дым повалил гужом. Уже дома я вздохнул полной грудью. Во- первых, гаишники меня не остановили,- у них как раз пересмена проходила. А во-вторых, тёщу сбагрил! Какое удовольствие!!! …Большие затраты??! Так за удовольствие надо платить. А как вы думали?!! Вот так-то вот, мужички. Привет Вашим тёщам, а я месяц кайфовать буду!
Колыбельная  торговки.
( почти по Некрасову)



Отзвучит с телеэкрана «баюшки-баю»,
Спать кладёт торговка-мама доченьку свою.
«Чую быть тебе несчастной, баю-баю- бай.
Бутерброд с икоркой красной съешь и засыпай»
Время ноне не простое,- нужен глаз, да глаз.
Вдруг случится что такое,- каталажка враз.
Хошь-не хошь делится надо (шкуру жаль свою)
Заруби себе, отрада, баюшки-баю.
Так вот рука руку моет семь десятков лет.
Это дело воровское основал мой дед.
Всем известный каторжанин власть советскую
Закупил всю с потрохами, баюшки - баю.
Дед мастак был «дать на лапу», подсластить рублём.
Пристрастил и вскоре папу, так вот и живём.
Дед с отцом сильны в обвесе, и в обсчёте то ж.
Ныне же на крохи эти  хрен с два проживёшь.
Дефицит - вот финка к глотке: «Жизнь иль кошелёк!»
Нынче сыр, вчера колготки, так-то вот, дружок.
Чую, быть тебе несчастной, коль не рубишь ты,
Что без собственности частной нам с тобой кранты.
Перестройки вожжи шатки в нашенских руках.
Ну, а вдруг дадут по шапке, дело будет
                Нам кричат :"Пахать заставим!!!" Деньги им отдай!!!
Мы к их носу хрен приставим!! Баю-баю-бай.

ОДНИ ЛЮБЕЗНОСТИ!

До Нового Года оставалось пять часов. Иван Иваныч с Василь Василичем решили прогуляться, а вернее сказать, жёны их выперли из дому, чтобы не наклюкались раньше времени.
С неба падал снег большими хлопьями. Дышалось легко и… Одним словом погода так и шептала: «Займи, да выпей!», что и сделали друзья. Пропустили в парке по одной, по второй. Настроение сразу,- будто они на седьмом небе.
-Махнём по городу на такси?!- предложил Иван Иваныч.
-Махнём!
На стоянке - машин шаром покати. Ждать, пождать,- нету.
-Курносая!- бесцеремонно подошёл к диспетчерской будке Иван Иваныч.- Как насчёт мотора?
-Пять машин всего по городу, остальные на вокзале, приезжих обслуживают.
-А может быть мы тоже приезжие,- кокетливо возгордился Иван Иваныч.
-Ничем не могу помочь. Ждите, когда освободятся машины.
-Закажите в автопарке,- не отступал тот.
-И в парке ничего нет.
-«Ничего» у меня в карманах надоело,- голос Ивана Иваныча стал терять равновесие.- А Вы вот заказывайте, заказывайте,- уже в приказном порядке требовал он.
-Прикажите своей жене,- отмахнулась девушка.- Вы для  меня никто.
Мимо, явно не торопясь, прошёл огромного роста сержант милиции, прислушиваясь к разговору, остановился  у городской доски объявлений.
-Как никто?!- не унимался Иван Иваныч, почти просунув голову в окошечко.
-Не раздувай кадило, Ванюша,- почувствовал  в подошедшем сержанте неладное, шепнул приятелю Василь Василич, но куда там. Иван Иваныч, уткнувшись в окошечко, не видит стража порядка, гнёт свою линию.
-Я требую… Вы на работе… работайте, а нет, так в шею таких работников.
Вот из-за поворота вынырнуло такси, подмигивая зелёным глазом, как захмелевшая вдова на именинах, мол, не занята. Приятели заспешили к машине, сели на заднее сидение. Подошёл и сержант, сел впереди.
-В горотдел,- сказал он, когда машина рванула с места.
-Извините, такси мы заняли,- возразил Иван Иваныч.
-Вы, вы,- усмехнулся милиционер.
Пока друзья переглядывались, не понимая в чём дело, такси скрипнуло тормозами во дворе горотдела.
-Прайдёмти!- предложил сержант.
-Да какое Вы имеете право,- взорвался Иван Иваныч.
- А я гварю прайдёмти!- сержант взял слегка Ивана Иваныча за локоть.- А Вы можете идти,- бросил на ходу страж порядка Василь Василичу.
-А как же Ивв-вв-ва…- было заикнулся тот.
-Хочете в месте с ним? Места обоим хватит.
Василь Василича как ветром сдуло.
Иван Иваныч, стоя рядом с «обезьянником», доказывал правоту:
«Да я…да мы…»
-Он пьян,- по одному запаху заключила экспертиза.
…Время близилось к полуночи. Иван Иваныч зуб на зуб не попадал, не столько от холода бетонной клетушки, сколько от душевной обиды на себя самого, на сержанта, да и на Василь Василича: «Хорош гусь, чуть что,- сразу в кусты». Часто дробя зубами, он хотел напеть какую-то мелодию, но она ему не давалась.
-Чего там мурлычешь?!- поинтересовался дежурный старшина..
-Вот и встретил Новый Год!- заключил Иван Иваныч, приблизивши голову к решётке.- Жена теперь нервничает, да и на работе сраму не оберёшься.
-А ты где работаешь?- поинтересовался старшина.
-В музыкальной школе.
-В музыкальной школе,- протянул дежурный, прикинул что-то в уме, гремя ключами, открыл «обезьянник»- иди сюда, здесь теплее.
Закурили, разговорились.
-Конечно, сержант переборщил.- начал старшина.- Надо было штрафануть Вас, и вся недолга. Но вы пререкались. Кого зло не возьмёт?! Пьяный, да ещё куражится.
-Я и выпил-то всего двести грамм.
-Ошибки у всех бывают, продолжал  старшина.- Вот, например, в вашей  музыкальной школе. Третий год пытаюсь устроить сына учиться на баяне. Говорят, нет слуха. При чём тут слух. Медведей учат ездить на мотоцикле. А почему ж пацана не научить играть «Распрягайте, хлопцы, коней». Я бы вот завтра пришёл с работы, хряпнул пару стаканов, посадил бы Бориску с баяном на стул и давай: «Распрягайте, хло-опцы, коней!»- затянул старшина на полном серьёзе, голосищем, как у церковного дъякона.
-Оно конечно так. Все ошибаются,- согласился Иван Иваныч со старшиной, когда тот закончил попевку.- Танюша теперь вся изволновалась,- тяжело вздохнул он.
-Да, дела незавидные,- старшина почесал затылок,- Вы на экзаменах-то бываете?
-Ну, а как же,- поспешил Иван Иваныч.- В прошлом году был председателем комиссии. Может и в этом…- он осёкся, потому как с подмоченной репутацией нечего рассчитывать на что-то.
-Что ж. Придётся помочь,- перебил его старшина.- Так и быть платите штраф, и до дому, пока калачи горячи.
Иван Иваныч отдал н-ную сумму, призадумался вслух:
-Автобусы к нам уже не ходят. Как же мне добраться до дому?
-Матвеич!- крикнул кому-то старшина, приоткрыв коридорную дверь.- Побудь ка за меня, я мигом.
…Мотоцикл вырвался на просторную улицу. По сторонам мелькали празднично освещённые окна домов. Холодный ветер рвал полы пальто, пронося мимо  ушей Ивана Иваныча обрывки фраз старшины о том, что пора уже переходить на всеобщее и полное музыкальное образование, условия для этого есть. Иван же Иваныч, прильнув к тёплому телу старшины, думал о Василь Василиче: «Ну и гусь. Чуть что, в кусты».
У четырёхэтажного дома Иван Иваныч бодро соскочи л с мотоцикла и заспешил к подъезду.
-Может запишите фамилию моего сына,- предложил милиционер.
-Ни в коем разе,- отрезал уходивший Иван Иваныч,- и не подумаю.
-Какой неблагодарный,- попрекнул старшина,- отпустил его, привёз домой, а он на тебе!
-Вы же сами сказали, что сержант неправ, а штраф я уплатил.
-Я ведь могу в местком написать,- пригрозил милиционер.
-Пишите,- сказал Иван Иваныч, думая про себя: «Авось председатель месткома- я, разберусь что к чему»,- и скрылся в подъезде.

П И С Ь М О  Н А  Т О Т  С В Е Т .
ПАМФЛЕТ.
     (Прошение об одном научном закрытии)

МИХАИЛУ ЕВГРАФОВИЧУ САЛТЫКОВУ-ЩЕДРИНУ,
УСОПШЕМУ  В ПОЗАПРОШЛОМ СТОЛЕТИИ.

         К О П И Я:  САМОМУ ГОСПОДУ БОГУ.

«Дорогой земелюшка, многоуважаемый Михаил  Евграфович! Российские мужики просили меня потолковать с Вами об одном Вашем научном открытии. О каком открытии? Ну, как же. Вспомните свой знаменитый труд «О том, как один мужик двух генералов прокормил». В нём Вы описываете, как на каком-то необитаемом острове нашли две особи (впоследствии назваными Вами генералами) и посадили их мужику на шею. Пржевальский, в отличие от Вас, открыл всего только одну лошадь, но от этой скотины нет никакого вреда. От особей, открытых Вами, нам, российским мужикам совсем житья не стало. Посмотрите, сколько их в тюрьмах сидят! Честно признаться, в нашем колхозе (имеется ввиду бывший колхоз «Дай Бог терпения») картошку и ту реже сажали. Генералов судят по одному и пачками. Скоро, поговаривают, их будут сажать, как при Хрущёве кукурузу, квадратно гнездовым способом. Сейчас под следствием находятся несколько Вами открытых особей. Одна особь умудрилась хапнуть несколько десятков миллионов долларов. Вам такое и в гробу не приснится!
Открытые Вами генералы в количественном измерении превзошли все ожидания: множатся, как инфузории-туфельки. Только в одной Госдуме от их лампасов рябит в глазах.
В качественном же измерении никакого движения не наблюдается. Головы у генералов до сих пор пусты. Вы, прямо скажу, счастливчик! Во время своих опытов (книга «История одного города») имели честь наблюдать голову, фаршированную трюфелями. Как чудо природы, такая голова встречается крайне редко,- раз в сто лет. Мы, смертные сто лет не протягиваем, от того такие головы и не видим. В основном встречаем пустые головы, а  по большей части порожние. К примеру, в1993 году один генерал - матершинник возомнил себя самым умным. Как сказал бы Ваш современник, у генерала от радости в зобу дыханье спёрло, и он в свою очередь спёр титул президента России. Мало того, у матершинника появилось огромное желание до кровопролитиев. Он стал собирать ополченцев и приказал штурмовать Мэрию и  Останкинскую телестудию. В результате несколько сотен убиенных.
В своём труде Вы очень правильно сказали (цитирую): «… голова, вследствие присыхания мозгов (от ненужности их в употреблении) перешла в зачаточное состояние. После того…  удалось… положить начало целой особи короткоголовых (микрокефалов), которые существуют и доднесь».
Сущая правда, существуют. Один такой микрокефал , генеральный из всех генералов,  пообещал в течение месяца скрутить в бараний рог всех непослушных на Кавказе. Раздухарился и целых два года крутил, но неизвестно что, а потом выяснилось,- рога-то ему обломали. Теперь ходит комолым.
А его друг по службе, расставил в селе Первомайском тридцать восемь снайперов-наблюдателей, и сам с ними вместе следил, как террористы бежали из окружения босиком  по снегу.
-Никогда не видел,- признался микрокефал,- чтобы  по снегу босиком тащили раненных подельников и заложников.
Вот пустая голова! Даже не догадался  снять с себя сапоги и отдать бедным убивателям,- ведь они могли и насморк  получить.
Вот такие наши генералы, вернее особи, открытые Вами некогда. А нельзя ли загнать их обратно на остров и совсем закрыть Ваше открытие. Ведь дело табак, дорогой земелюшка! Нужно что-то делать. Вы теперь ближе к Богу. Зайдите к нему, посидите, покумекайте вместе, как нам пособить. Хорошо бы с бутылочкой! Послать Вам таковую не могу, потому как у нас теперь продают такую «морилку», что керосин из Вашей лампы, при которой Вы делали своё открытие, намного лучше нашей водяры.
Остаюсь с земным поклоном мужик российский.

1993-2010 годы.

СДВИГ ПО ФАЗЕ.
(Сценка с трагическим финалом)

Подмосковье. Трёхэтажный особняк, отделанный жёлтым облицовочным кирпичом. В углу приусадебного участка двухуровневый гараж с мансардой из такого же кирпича. Деревья на участке посажены в спешке, как Бог на душу положил: яблони рядом с туей и облепихой, тополь около сливы. Но всё ухожено, чисто.
На скамейке под окном особняка сидит мужчина лет пятидесяти, одетый  в рабочую спецовку. Лицо его круглое и плоское, как блин, усыпано лёгкой рыжей растительностью. Из приоткрытого рта торчат редкие, но крепкие зубы. Прищемив  нижнюю губу и сильно скривив лицо, пытается развязать ими леску на удочке. Кряхтит, пыжится, словно тащит непосильную ношу.
-Кирилыч,- доносится из окна женский скрипучий голос. – Милок, пошуруди  антенну. Опять по экрану плывёт какая-то рябь.
Кирилыч идёт к противоположному углу дома, по металлической лестнице поднимается на уровень третьего этажа, рукой теребит антенный кабель. Возвращаясь к скамейке, спрашивает:
-Ну как, Татьяна Васильевна? Лучше стало?
-Ни капельки,- скрипит недовольный голос из   окна.
-Тут дело не в антенне,- оправдывается Кирилыч,- перекос по фазам. Вот и скачет напряжение,- мужчина садится на скамейку, принимается за свои удочки. Тишина кругом, как на кладбище. Мимо дома по тротуару проходит мужчина с тяжёлыми сумками.
-Мил человек,- обращается к прохожему Кирилыч.- Закурить не  найдётся.
Тот останавливается, ставит сумки на траву. Достаёт платок, вытирает потное лицо и шею, осматривает Кирилыча. Достаёт пачку «Примы», угощает Кирилыча.
-Твой особняк или в прислугах?- спрашивает незнакомец.
-Это при царе называлось в прислугах,- нехотя отвечает Кирилыч, делая первую затяжку, пускает изо рта кольца сизого дыма, сопровождает каждую взглядом,- теперь это называется - прикомандированный.
-Как это?
-Я работаю в АО «Высоковольтные сети»,- начал свой рассказ Кирилыч.- Нашего начальника Семёна Палыча кондрашка хватила. Такой был мужик пробивной, энергичный, а теперь вон лежит в зале на диване бревно бревном. Руки ноги не шевелятся, язык отнялся. Мычит, да только пузыри пускает изо рта.
-Во как жизнь коверкает людей,- качает сокрушённо головой незнакомец,- от чего ж его так шибануло?
-А кто ж его знает,- тянет слова Кирилыч, явно не торопя разговор, что бы успеть стрельнуть ещё сигарету.- Одни говорят, что из правительства кто-то позвонил по поводу повышения тарифов, мол, в «Матросской тишине» освободились места.- Кирилыч тянет в себя сизый дым и продолжает.- Другие поговаривают, что слишком много коньяка пил и ни грамма не закусывал. Какой же организм выдержит такой перекос?
-Сдвиг по фазе!- вставил незнакомец.
Из открытого окна слышится:
-Кирилыч, пора кормить.
Собеседники расходятся. Кирилыч на какое время уходит в дом, а вернувшись вновь берётся за рыбацкие снасти. Скоро приедут сослуживцы Семёна Палыча. Просили организовать рыбалку.
-Червей не забудь накопать,- напутствует Кирилыча женский голос из окна. Кирилыч берёт лопату, пустую консервную банку, идет в поисках червей. Копает у забора. Нет червей.
-Вот дожились! Червяка днём с огнём не сыщешь.
-Копай  вот там в углу у сарая,- подсказывает из окна женский голос.- Да, да вот тут. Строители всегда тут копали.
Семён Палыч, до селе лежавший тихо и смирно, вдруг начинает выражать недовольство: ужом извивается на диване, кряхтит, мычит, вроде бы не согласен с тем, что чужой человек ходит по его участку и хозяйничает.
Кирилыч капает в указанном месте, и лопата натыкается на какой- то предмет. Кирилыч выковыривает из земли целлофановый пакет. В нём металлическая банка из под кофе «Нескафе», плотно закрытая и ещё одним пакетом обернутая.
-Какой-то клад нашёл,- Кирилыч разворачивает свёрток и открывает банку.
Семён Палыч на диване места себе не находит.
Открывается калитка, заходят сослуживцы Семёна Палыча.
Кирилыч идёт по саду, достаёт содержимое банки и комментирует:
-Книжка члена КПСС… книжка члена ЛДПР… книжка члена «Народовластия»…
Ну что тут скажешь?! Темнота! Ведь ещё великий Чехов говорил: «Люди, будьте чуть-чуть лучше». Не подумал Кирилыч. Перечисляя членские книжки Семёна Палыча, он фактически зачитал ему смертный приговор.
Такой стыдобы Семён Палыч не выдержал, отдал Богу душу и копытца откинул в сторону.

1997г.


УХА ИЗ… ПЕТУХА.
       (Зарисовки  натуралиста)

Жил Иван Сергеев припеваючи. Как все мужики на селе. Копался на огороде для близиру. Ходил на колхозный баз отметиться,- вроде как был на работе (числился он сварщиком).
Оно, конечно, когда «аврал», когда срочно и позарез нужно было что-то заварить, сутками и без перерыва мог «пахать» и не ворчал. Да что там говорить,- мужик- работяга. Правда, маленько того… «закладывал за воротник». Но куда от этого денешься?! Быть в воде и не намокнуть: глушитель к «жигулю» соседу залатал,- гонорарий-бутылка; старухе тяпку из косы смастерил такую, что сама тяпает,- опять гонорарий-бутылка. Ну и как тут не тяпнуть. «Наберётся до чёртиков», лежит под сеялкой в тенёчке, спит.
Когда нужно что-то срочное, бригадир Ермолов хряснет на него ведро воды. Очухается Сергев и «пашет скока надо».
Вечерами и по утру, если он, конечно, не «совсем в дугу» любил рыбачить на пруду: из-под кустика карасиков таскать. Караси в сметане - лучшего и желать не надо!  Словом жил Иван Сергев припеваючи.
Тут откуда ни возьмись перестройка. Пришли демократы, продырявили пространство вокруг мужика. Такое тёплое, нагретое! Теперь то тут сквознячок, то там поддувает, а то и вовсе на юру торчишь. Проблемы всевозможные, неудобства. Рубля лишнего? Что ты, Господь с тобой!! Откуда ему взяться?
Недавно Ивана Сергева и  вовсе на пенсию справадили. А какая сегодня пенсия у колхозника?!? Не то чтобы выпить… (да что там говорить), рот только пачкать. Оно и раньше на двадцать четыре рубля не шибко-то и разбежишься, но всё-таки жили как-то. Всего одна забота была: «где бы с утреца поправица». «Выпрямитель» (так мужики обзывали забегаловку) открывался только с одиннадцати. Идёт Сергев, бывало, согнётся весь в дугу. Белый свет ему не мил. Там хряпнет гранёный, другой,- грудь сразу колесом, будто вновь народился. Раззудись плечо! Размахнись рука! Силушка такая являлась, что он тебе не только заварит, Но и вспашет, посеет и заборонует. Правда, потом хрен с два найдёшь. Но дело не в этом.
Жизнь как-то круто изменилась. Будто бы пластинку в обратную сторону начали крутить. Раньше в магазинах пусто, в доме густо. Сейчас покупай, что хочешь, но в кармане - вошь на аркане. Раньше, зачем карася сметаной заливали? Живой же керосин был. Соляра с колхозных полей. Зато водка была какой! Сейчас карась - пальчики оближешь, но во рту всё равно эскадрон переночевал, потому что  водка- чистый керосин.
Нет. Не «ндравится» Сергеву  эта свистопляска. Думаешь сделать одно, а получается совсем другое. Вон с утра ходил на речку, окуньков наловить на уху. Не получилось: закапризничал окунёк, не ловится. Пришёл домой, кинул удочки на погребец, а червяка забыл снять. Шёл мимо петух, скособочил голову и пристально стал смотреть в дверной проём погребца. Там червяк извивался, пытаясь с крючка улизнуть. Петух возьми и клюнь его. Проглотил вместе с крючком. Стал петух шарахаться из стороны в сторону, поволок удочки по двору, оборвал леску. Растопырил крылья (наверное, от боли), опустил голову до земли и стал метаться, как угорелый.
-Штой-та с им?- спросила вышедшая из дома жена.
-Летать учится, аль не видишь,- резонно ответил Сергев, сидя на ступеньках крыльца.- Засобирался  к осени податься в Турцию. Тама, гварять, жизнь лучче. Зарплату не задерживають и пенсия большая.
-А ты яво, стала быть, стажируешь?!!- сообразила жена, видя разбросанные по двору удочки.
-Да хрен с им, хай летить,- добавил Сергев,- мне от него житья нету. Толькя выйду на порог, он прыг на забор,  крыльями вдарить и орёть на всю деревню: «Алкого-о-о-лик».
-Ну, ка,  штурман, не мучий животину. Отруби голову,- приказала жена.
А что делать? Получилась уха из петуха.
Вот так у нас всё выходит через «ЖитОмир на ПензУ» или как один умный мужик сказал:
-Хотели как лучше, а получилось как всегда.

1997г.