Фрагменты романа Каракалпакский Клондайк. Ташкент

«Ташкент» – заведение хлебное…
      (Гостинично-ресторанная сага)

- Эх-х! – сладко потягивается ранним утром Петруха. - Наконец-то, как белые люди поживём, - хоть  напоследок! 
Стриженая голова моего товарища и лицо, на котором блестят лишь белки глаз да зубы (остальное всё густо вымазано несмываемым степным загаром), ни дать ни взять - голова выкупленного из рабства эфиопа на белой наволочке в спальне госпожи-миссионерши.
– Ты только пьяную вонь тут не разводи, - начинает внушать мне Пётр с самого подъёма. – Молоко пей,  овощи жуй. Отъедаться надо перед дорогой домой. А то мамка опять твоей худобы испугается.
Пётр сам тощ, как измочаленный погонщиками верблюд. Потому и на еду налегаем. Но насчёт пьяной вони - не зря опасается, знает: как только появятся большие деньги – сразу объявятся друзья-собутыльники: у меня, у кого же ещё!   А пока он брюзжит для профилактики: финансы у нас все под расчёт и - строго на питание. Отсюда  в номере не виноводочные бутылки, а молоко, печенье, свежие фрукты и овощи – то, чего не доставало желудкам в однообразном степном  рационе.
Я отмалчиваюсь, решив для себя и в самом деле умерить употребление алкоголя.  Столько хлопот и дел впереди: покупка приличной одежды и подарков, поездка к маме, встречи с  друзьями, отдых на морях – Чёрном и Азовском! Зря, что ли, вкалывал, как каторжный, целых полтора года? И вообще, на жизнь надо смотреть ясными глазами, а не сквозь бутылочное стекло!
«С этих дней вместе с местом работы и средой обитания непременно сменить и безрассудный образ жизни, – планирую я. - Да и деньги поберечь надо: с Востока на Восток (почитай, с Ближнего на Дальний) предстоит перебираться к названному братишке Мишке Звонкову. А там - пока ещё устроюсь на новую работу».
Вот и Пётр как бы подтверждает эти трезвые, практичные мысли. Натягивая  джинсы, в ответ на мой  небрежный вопрос: «Чьи штаны?»,  - со значением отвечает:
- Бангкок.
- Значит, из Таиланда, - вспоминаю я карту мира.
Пётр моим познаниям в географии не дивится, а нравоучительно разъясняет:
- Шмотки должны быть качественными и дорогими. Пословица «бедность не порок» уже устарела. Сейчас всякий бедный – или лентяй, не желающий работать, или пьяница-синюшник.
Я соглашаюсь и задумчиво добавляю:
- Или поэт…
- Ну, эти люди вообще не от мира сего, - усмехается джинсовый модник, - они вне всяких правил...
Мы выходим в город, топаем по рассветной «прохладе» к мосту канала, разделяющего Новый и Старый город. Не выдержав искушения, я раздеваюсь, ныряю в прохладную благодать и преодолеваю водную преграду вплавь, а Петруха проходит по мосту, неся мою одежду.
В ПМК в течение рабочего дня мы подписываем почти весь «бегунок» (обходной лист), едем и снимаемся в горвоенкомате с воинского учёта и  перевозим свои вещи от Зульфии в гостиницу. Уф, сколько нужных дел сделано!

Душным вечером - на звуки моей гитары - у нас гости. Это соседи по этажу - молодые, как мы, ребята: два татарина и «русский узбек» Анвар. «Русским узбеком» он отрекомендовался сам, пояснив:
- Мать у меня русская, а отец узбек.
Наши гости - люди восточные, живут под Ташкентом. В Нукусе были на шабашке. А завтра уезжают в родные места. По этому поводу и в честь знакомства с нами они организовывают небольшое застолье с сухим винцом, бутылочкой водочки и обязательной для общения здешней молодёжи «травкой».
Анвар постарше своих товарищей. Он служил в Афганистане, воевал. К местной конопле относится с пренебрежением.
- Вот афганская зелёночка – это да! – щурит он и без того неширокие русско-узбекские глаза. – Там у нас её все покуривали – от салаг до офицеров. Курнёшь, закайфуешь – и всё по фигу: и что пятерых пацанов из взвода «духи»  вчера в мокрые тряпки пулемётом исхлестали, и что самого тебя, может, сегодня или завтра в цинковый ящик запаяют…         
Анвар будто сам с собой разговаривает. Ни на кого не смотрит. Сплёвывает, передаёт косяк по кругу, умолкает. Молчим и мы. Потом спрашиваем тихо:
- Что, так много наших ребят погибло?
- Много, пацаны, не перечтёшь, – вздыхает он и ещё более суживает глаза. - И сейчас гибнут...  Мы вот здесь пьём, пыхаем, а они там в эти самые минуты, может, пули и ножи в спины да в глотки принимают…
Он зло смотрит на стол с бутылками, сжимает кулак.
– У нас здесь мир-пир, а у них там – война-хана…

Нам, не воевавшим, не понять в полной мере ни чувств, ни мыслей этого парня. Он   видел войну не в кошмарных снах после прочтения впечатляющих книжек и не на безопасных экранах в уютных залах кинотеатров. Анвар  испытал её -  реальную, кровавую, смертную - наяву, как наши деды  в ту, другую, исполинскую Великую Отечественную войну... 
Мы молчим, отводим глаза… Всё можно представить, всему посочувствовать, но если война не пережита собственным опытом, все вздохи – туфта. И то, что было с нашими дедами, и то,  что прошёл-изведал совсем недавно Анвар, кажется нам так далеко во времени и расстоянии –   где-то  там, по ту сторону  безмятежной социалистической действительности. 
У нас ведь давным-давно мир! У нас - мирный атом!  И -  мирный «бронепоезд стоит на запасном пути». У нас ведь как раз сегодня женщина-космонавт Светлана Савицкая вышла в открытый космос! У нас же,  в противовес открытию Олимпийских Игр в Лос-Анджелесе, не воюют, а проводят спортивные состязания стран Варшавского Договора «Дружба-84»! Московскую-то Олимпиаду Америка бойкотировала? Так вот - наше вам, господа капиталисты!.. И ведь всё это мирным путём - без пуль и ножей, без цинковых гробов, без всего того жуткого, почти нереального, о чём рассказывает этот странный «русский узбек». Да что он гонит такое по обкурке!?..
Но - стоп, стоп, Серёга! Стоп, Петруха! Зачем делать вид, что ничего того мы не видели, не слышали и не знаем? Зачем отмалчиваться, кривя душой и разумом? Ведь видели уже, видели и мы на российских кладбищах свежие краснозвёздные могилы с фотографиями парней нашего возраста!..  Слышали уже, слышали нечеловеческий вой молодых русских матерей, потерявших рассудок на этих могилах!.. Знаем  уже, слушали запретные рассказы демобилизованных «афганцев» о выполнении интернационального долга в соседнем «дружественном» Афганистане!
Зачем  же прикрываться от страшной правды тем, будто ничего не ведаем в забытой Богом степи, будто ничего не знали об этом до прибытия в неё?
Или затем, что воспалённую память Анвара совсем  не размывает, не притупляет, не затмевает и  не ублажает беспонтовая эта калпакская анаша? Совсем не цепляет!.. И  надо перевести тему, надо перевести тему!..

- А что,  Ташкент уже – не город хлебный, раз вы в Нукусе шабашите? – спрашиваем узбекских татар. Они, конечно,  не читали известной повести русского писателя Александра Неверова «Ташкент – город хлебный». Но вопрос им понятен.
- Ташкент - ещё какой хлебный город! – оживляются они, спасительно стряхивая с себя наркотическое воздействие нервно-паралитического напряжения Анвара.
-  Самый красивый и большой город Востока, не то, что Нукус.
- Тут у вас (хм, у НАС!) народа меньше и работы больше. Поэтому мы и шабашили здесь.
- А гулять дома будем! - подмигивают ребятки  друг другу.
- Вот и мы гулять дома будем, – говорит, поглядывая на меня, Пётр.
Он уже расслаблен и облагодушен конопляным наркозом.  И  в то же время взгляд его взыскателен:  кто, как не он, знает мою алкогольную неблагонадёжность.
- Ещё как будем! - смеюсь я, понимая предостерегающий намёк напарника. - А пока для нас и гостиница «Ташкент» - заведение  хлебное да винное… 
Я стучу ногтем по бутылке, подразнивая бдительное око товарища, проявляющего надо мною шефство даже за дружеским малоалкогольным столом.
- Ну-ну, если не выселят через два дня за неоплату, –  натужно выдавливает Пётр,  поперхнувшись  очередной смачной  затяжкой.
- Типун тебе на язык, - отвечаю покрасневшему, заслезившемуся глазами другу. -  Деньги должны выдать - не завтра, так послезавтра. А нет, то  в понедельник-вторник – точно. Ну, на крайний случай, опять  перехватим в долг. Но  я из этого рая уже никуда не уйду.
Распахнут балкон номера, уходит наружу злачный запах табачно-травяной «дури».  Наш диалог с Петром совсем неинтересен гостям. Они просят меня взять гитару, спеть «что-нибудь такое, но  чтоб  повеселей было».
Я беру инструмент, пою. Анвар вроде отошёл от своих воспоминаний, подключился к обществу – слушает, даже подпевает.
До глубокой ночи просиживаем мы в компании новых знакомых и расстаёмся друзьями и - навсегда...

Утверждения  мои относительно денег не оправдались. Их  не выдали ни завтра, ни послезавтра, ни в понедельник, ни во вторник, ни вообще в уходящем месяце.  Чтобы оплачивать и продлевать пребывание в «хлебной» гостинице, пришлось ломать головы: где добывать-занимать финансовые средства? Должны мы  были, кажется, всему ПМК и половине Нукуса. Подумывали, было,  продать никелированный миниатюрный будильник Петра, его солнцезащитные очки, мою электробритву – то есть, всё более-менее приличное из скромных наших имуществ. Да как-то не получилось. И  хлеба-разносолы на нашем столе стали скудеть, а брючные пояса на животах подзатянулись. Зато на голодный желудок и трезвую голову у меня пошли  песенные стихи.  Такие, например:

             С балкона

Душно в проклятом номере
Пятого этажа,
Плотно висит над городом
Чёрная паранджа.
Пышут печным дыханием
Стены, асфальт, бетон.
В пёстром электрозареве
Плавает мой балкон.

Гостиница. Комфорт. Уют.
Казённый дом, бездомный люд…

 И всё же наш День ВМФ, традиционно проводимый  в последнее воскресенье июля, мы отметили с шампанским и фруктами. Карманную сумму из широких штанин выделил нам сам Джамабай-начальник, проводивший выходной день в конторе за игрой с подчинёнными в «Чертым» (национальная карточная игра). У начальника было хорошее настроение. Он с искренним интересом расспросил нас о корабельной службе и, согласившись, что для бывалых морских волков нынешний день – «ба-а-лшой праздник», достал из кармана два червонца. С ними мы и заторопились в гостиницу, где продлили срок проживания в номере и скромно, но изысканно, накрыли праздничный «дастархан».
Зато в последующих буднях опасения Петра по поводу пьянок и синюшных друзей стали сбываться. Вылезли из городских щелей и появились в ПМК Саб, Федот и  Илюша. Последний из них, как голодный гончий пёс, рыскал по территории в поисках денег для именинных расходов. 
- Двадцать девять лет исполнилось дураку! - объяснял  он всем счастливо-озадаченным голосом и показывал  раскрытый паспорт. – В следующем году четвёртый десяток пойдёт…
Деньги Илья, конечно, нашёл. А с ними и «залёг на дно» - у нас в номере.
- Где деньги-то взял, Илья? – спрашивал Сабур, приглашённый на «справление» Илюхиных именин  в пятизвёздочные не Илюхины апартаменты.
- У Гульмурата занял, - пояснял ублажённый спиртными градусами и международным гостиничным комфортом новорождённый. - Он мне дома прямо из сейфа достал триста рублей!
Илюха хлопал по карману и радостно, будто  Гульмурат был его любимым родственником, восклицал:
– Во живут, буржуи! Тридцать две тысячи наличными запросто держит на дому! Мне столько и до смерти не заработать! 
Гульмурат занимал должность  главного механика  ПМК.  Само  собой разумеется, что, имея под рукой весь мощный автопарк организации, главмех мог хранить в домашнем сейфе и более существенные суммы, накопленные  за долгие годы безупречной трудовой деятельности на благо многодетной семьи и всей нашей многонациональной страны.
 - Где уж тебе заработать! Ты ведь у нас последнюю копейку пропить рад… - злился Пётр, видя, что новый затяжной запой начался.
- «Всё пропьём, но флот не опозорим!» – огрызался виновник празднества, повергая крылатой фразой одинокую прямоту Петра, и продолжал восхищаться:
- Нет, а сколько же тогда сам Джамабай мает грошей? – Судя, как произносилось слово Джамабай, Илья имел в виду Джамабая-начальника.
- Вот кого надо было Ржавому грабить, - рассудительно улыбался Федот Иванович, тоже, естественно, приглашённый на Илюхино «семейное» торжество. Иваныч с удовольствием, как газировку,  потягивал  шампанское и звучно отрыгивал газы, извиняясь: – В нос шибко бьёт шипучка.
- Вам бы только чужие деньги считать, - не переставал ворчать Пётр.
- Да ладно ты, Петруха,  праздник-то  сегодня уважительный: почти юбилей у Илюхи, - успокаивал антиалкогольщика Сабур, блестя от дозы спиртного карими замасленными глазами.
- Да у вас каждый день праздники! – не успокаивался праведный Петруха. - Синяки! 
 Тихое, здорового образа жизни  пребывание на пятиэтажных высотах было нарушено бесповоротно, и моему напарнику просто некуда было деться от нас, «синюшных алкашей».

      К вечеру Федот и Саб откланялись хмельными головами и подались на свои городские постои. Пётр демонстративно отгородился от нас с Илюхой балконной дверью. А мы, неугомонные,  спустились с этажа по длинным лестничным пролётам.

…Ниже – напротив – улицы,
Выпучив фар шары,
В пасти им, словно бусины,
Катят авто с горы.
Слева - резным орнаментом
Здание расцвело,
В нём ресторан-аквариум
Высвечен сквозь стекло…

О ресторан, ты – бог-гурман!
Ты весь - обман, ты весь - туман…

В этот злачный ресторанный мир мы ввалились, как два инопланетянина, запылённых в долгих скитаниях по безмерным космическим пространствам - небритые, нетрезвые, опухшие от похмельного «сушняка», который гасили-заливали смердящим клопами коньяком и тёплым мочегонным шампанским, закончившихся в номере.  Наши  замусоленные одежды – а по рабоче-крестьянским хмельным понятиям, космические скафандры, - удобные как в невежественных песчаных прериях, так и в культурных международных отелях, где необходимо соблюдать лишь одно условие: «закрыват двер да мыт нога», не сразу бросились в глаза почтенной публике.  Твёрдо, но, покачиваясь, мы прошли по полутёмному залу и сели за свободный столик.

…Там, в полумраке матовом,
Тени живых людей.
Там, в забытье заказанном,
Бодрствует счёт рублей.
Тени сидят и движутся,
Тени жуют и пьют.
В музыке гипнотической –
Сервис, комфорт, уют…

Закинув ногу за ногу, задрипанный именинник  небрежно просмотрел меню, презрительно отодвинул его от себя и надменным  жестом подозвал расторопно-угодливого официанта.
- Сделай-ка нам, братишка,  водки две бутылки и два лагмана. Да  хлеба белого кусков шесть-восемь поклади.
Братишка-официант, не часто обслуживающий таких изысканных в манерах клиентов, обладающих явно выраженным гастрономическим вкусом, осмелился уточнить:
- Водка только в графинчиках, по триста граммов максимально. Сколько закажете?
- По триста? – разочаровано протянул Илья, сглотнув густой комок слюны, и посмотрел на меня.
- Ну, тогда пару графинов для начала.  Да, Серый?
Я согласно кивнул и хрипло подсказал заказчику:
– И запить что-нибудь...    
- Слыхал, братуха? - подхватил мои пожелания платёжеспособный Илья, - и два стакана компота принеси, холодных.
- Напитки тоже в графинчиках, - внёс коррективы вежливый подавальщик. – Но компот не делаем. Есть соки, минеральная вода, чай, кофе… В меню всё расписано.
- Вот чистоплюи, - снова обратился ко мне  просроченный именинник, выражая крайнее недовольство на надменном, обветренном суровой аскетической жизнью лице, - всё у них в граммах да в графинах.
Он  поднял на  официанта ехидные глаза.
 - Что, и коффэ тоже у вас в графинах?
- Горячие напитки подаём в чашках и пиалах, - невозмутимо ответил гарсон.
- Ту ладно, давай тогда графин минерашки тащи, - распорядился  Илья, - только с плотной пробкой, чтобы газ не выдохнулся.

…После принятия пятой или шестой рюмки Илье захотелось «музыки для души».
- Эх, жаль гитару не взяли с собой, - вздохнул он. – А то бы ты сбацал им, Серёга. Поют дрянь какую-то…
 Я с сожалением пожал плечами. В углу зала, на сферическом подиуме, «лабали» русско-певчие музыканты. Время от времени они объявляли: «Для нашего дорогого гостя    из…» - и исполняли какую-либо популярную песенку.   
Слушая дрянные заводные шлягеры,  окосевший Илья, в конце концов, не выдержал музыкальных позывов гармонично настроенной души. Он  шатко поднялся и устойчиво валко продефилировал к подиуму. Помахивая червонцем перед эстрадой, он, «дорогой» для кабацких эстрадников гость, заказал «сделать песняк» в честь прошедшего Дня ВМФ. Червонец исчез в виртуозной лапе лохматого лабаря, и почти сразу зазвучала не совсем военно-морская песенка со слезливо- лирическим припевом:

                К тебе, морячка, вернусь я вскоре,
                И, между прочим, будь уверена вполне.
                Пиши мне чаще, мой адрес - море,
                Мой адрес: море, до востребования, мне...

Но  под её презренный, торгового флота текст началось то, чего  я никак  не ожидал.
Илья вдруг заломил руку за голову и пошёл, пошёл с ускорением выплясывать перед подиумом, да  так, будто являлся участником танцевальной группы кубанского казачьего хора и находился не в нукусском кабаке, а на сцене колонного зала Дома Союзов  в самой Москве. При этом он выдавал такие «па», выделывал такие  замысловатые коленца (совершенно  не в такт ни ритму, ни текстовому смыслу), что я только диву давался.
А плясун всё входил в раж, импровизируя, что называется, на все кабельтовые корабельного хода.  Он то вприсядку скакал, как в матросском танце «Яблочко»; то залихватски семенил по кругу с растопыренными руками, как в русской «Барыне»; то плечами тряс да повизгивал: «Ихь-хь!», как в «Цыганочке»; то пытался встать на пуанты, демонстрируя залюбовавшемуся ресторанному зрителю элементы зажигательной кавказской «Лезгинки» и щиколотки немытых ног, обутых без носков в тряпичные туфли-«мокасины». А  когда, вспотевший и  растрёпанный, закончил свой смешанный жанрово интернациональный попурри-танец, ликованию публики не было предела – такой шквал аплодисментов обрушился на танцовщика. 
Не одарив зрителей ни поклоном, ни улыбкой, блистательный маэстро - в выцветшей и мокрой от пота рубахе, завязанной узлом на пупе, в брюках, пузыристых в районе  коленей, и в этих стоптанных, пропитанных походной пылью мокасинах, с достоинством прошествовал на своё место. 
- Наливай! – выдохнул Илья, тяжело сев за стол.  Не  дожидаясь стопки, он нагнулся, подтянул к себе край скатерти и тщательно вытер им влагу с лица, исполненного истинным творческим озарением…

Как мы  «альпинистили»  на высоту своего этажа, покинув презренные ресторанные  низы, - не помню, и значит -  «на автопилоте», как говорится в таких случаях.  Очнулся я с весьма пересохшим ртом в весьма душном номере в весьма жаркий полдень. На столе, заваленном окурками, стояло несколько пустых бутылок из-под шампанского, стаканы с недопитым вином и перевёрнутая, как черепаха навзничь зловонная пепельница.  Илья по-богатырски, подобно своему прославленному тёзке Илье Муромцу,  храпел на нерасправленной кровати Петра. Ползание бесцеремонных мух по потным телесам гостя не тревожило сновидений ресторанного танцора. Самого владельца койко-места в номере не слышалось, как не наблюдалось ни его вещей на прикроватной тумбочке, ни туалетных принадлежностей в душевой у зеркала.
Разбудив мини-муромца, я попытался вместе с ним восстановить провал в памяти. Но и Илья ничего не помнил, и - что ужаснее всего - даже своего феерического кабацкого пляса.
 Головы наши трещали, организмы требовали похмельных доз, а карманы вчерашнего именинника не сохранили и мятого рублишки от былой роскоши, небезвозмездно выделенной из многотысячных гульмуратовых сбережений.
Допив из липких стаканов выдохшиеся остатки «шампуни», мы решили, что Илья пойдёт в ПМК - «на промысел», да узнать: не появлялся ли там Пётр, -  а я останусь заметать следы преступления и ждать: вдруг трезвенник наш объявится в гостинице? Не с балкона же он вывалился со всеми своими шмотками, чёрт побери!
Илья ушёл и пропал до ночи.  А я, кое-как прибрав номер, уселся в одиночку на затенённом балконе. Захлёбываясь потоками пота, жаровейным воздухом поднебесья и заземлённой похмельной жаждой, я смотрел на вечереющий город и  твердил стихи: 

…Душно мне в этом городе!
Зрение, кожу, слух -
Плавит проклятый доменный
Азии адский дух!
Не потому ль натужно я
Ярость сжимаю в горсть,
Как на элитном ужине
Всеми забытый гость?!

Гостиница. Уют. Комфорт.
Случайный дом. Бездомный сброд…