Валя и другие

Памяти Ивана Паничкина

Валя видела из окна, как ноябрьский ветер закружил над землёй разноцветные листья, опавшие с деревьев. И они закружились подобно рою пёстрых мотыльков, оживших в неласковых лучах холодного, тусклого солнца, проглядывавшего сквозь разрывы мрачных, густых, тяжёлых, ледяных облаков. Начала срываться снежная крупа.

Когда Валя приехала сюда в семилетнем возрасте – вернее, не приехала, а привезли её сюда, привезли родители, да так здесь и оставили, будто позабыв о ней навсегда, - тоже стояла осень, только тогда ещё ранняя, наполненная тёплыми, солнечными днями, столь характерными для начала сентября в этих краях.

Тогда у Вали не было ещё своего кресла на колёсах. Оно появилось гораздо позже. Валю внесли на руках в ворота того здания, где находилась областная школа-интернат для детей-инвалидов. Дальше её несли по какой-то деревянной лестнице… Какие-то люди, какие-то кабинеты…

…Тёплый почти по-летнему день. Солнечно. Всё тот же ранний сентябрь. Залитый солнцем двор школы-интерната. На небольшой спортивной площадке, находившейся здесь же, два мальчика играли в футбол. Оба были голые до пояса, потому и было отчётливо видно, что у одного - лишь рудименты рук, у другого нет рук вообще. Площадка, как фактически и весь двор, была заасфальтирована. Вдруг один из них упал. Свезённое тело, разбитое лицо. Льющаяся кровь. Так много той крови было – Валя сильно испугалась. Она никогда прежде не видела сразу столько крови. Приехала «Скорая». Мальчика увезли. Больше Валя его никогда не видела. И ничего больше о его дальнейшей судьбе не знала. И никто не знал. Вот самое первое и самое яркое – и вместе с тем, самое ужасное – её воспоминание о жизни в школе-интернате для детей инвалидов.

А дальше был другой интернат. Дом-интернат для инвалидов и престарелых. Здесь Валя и живёт. Если, конечно, это можно назвать жизнью.

Глухая окраина города. Почти никакого человеческого жилища. Лишь три каменных пятиэтажных глыбы на несколько подъездов каждая, да с полдюжины коттеджей с небольшими огородиками, примыкающими к ним. Зато тянется, начинаясь совсем рядом отсюда, огромный высоченный забор с колючей проволокой, протянутой по верху. Тянется так далеко, что конца его не видно. Кажется, что он бесконечный. Его видно из здешних окон. Над забором вздымаются вышки. Отсюда видно и часовых. Это – зона. Её забор, как только что было сказано, почти вплотную примыкает к ограде дома-интерната для инвалидов и престарелых. Впрочем, если разобраться, между этими двумя заведениями особой разницы нет. И там, и там – режим. Только там человек, рано или поздно, выходит на волю, а здесь… И так понятно… Там человек находится за какое-либо совершённое им преступление, или – на худой конец – по обвинению в совершении такового, а здесь люди без вины виноватые и без суда осуждённые на пожизненно.

…Однако, живя здесь, Валя успела выйти замуж. Зовут его Анатолий. Он тоже – инвалид-колясочник. Правда, в отличие от Вали, у него нет эпилепсии. Как это произошло? – Валя теперь уж, наверное, и сама не помнит – давно это было. По крайней мере, сама она так говорит. Отшучивается. Видно, не любит вспоминать. Хотя, прожили они вместе лет двадцать. Им даже комнату отдельную выделили – дело понятное. Вообще-то здесь почти все комнаты на двух человек.

…У Вали тогда припадок начался, после того как Талян в неё стулом запустил… И сколько раз уже такое бывало. А тут Иван поблизости оказался.

Сам он почти не видит. Сильные очки носит. Не очки, а настоящие увеличительные стёкла. Он живёт здесь исключительно из-за того, что так и не обзавёлся своим жильём. А так, мог бы и один жить. Он намного старше Вали. Проживает в другом крыле огромного здания этого дома-интерната, затерявшегося в глубине прилегающего к нему двора, засаженного деревьями – почти как настоящая роща.

Вступился тогда Иван. А Вале – после того, как она в себя пришла – говорит:

-Всё, хватит. Пошли ко мне.

У Ивана как раз за неделю до этого сосед умер.

-Развожусь я с Анатолием, - заявила Валентина.

Так и началось её второе замужество. С ним и припадки на убыль пошли. Отношение в таких делах тоже вещь далеко не последняя.

А Ивана директор дома-интерната ещё потом долго упрекал в том, что он будто бы разрушил чужую семью. Это, попутно, к вопросу о бесправии и несвободе здешних обитателей.

Валя только благодаря Ивану тогда стала выбираться в город – в самый его центр. А то прежде даже за ворота выехать боялась. Знала она, знала, что запирались те зловещие ворота каждый день в одно и то же время. И кто территорию покинул, а к этому окаянному времени вернуться не успел… Все мольбы открыть ворота остаются гласом вопиющего в пустыне. Даже зимой! Кто может, пытается перелезть через забор, и даже свою коляску перетащить. Об этих вопиющих фактах уже сообщалось в городских газетах. Да всё бесполезно. Кстати, и коляски эти есть далеко не у всех тех, кто в них нуждается.

Что же касается Анатолия, то на следующий день после случившегося он бесследно исчез, объявившись лишь на четвёртый день – пьяный, что называется, вдрыбодан. Где он был, где, у кого и за какие деньги напился? – Этого так никто и не узнал.

А напротив живёт – один, хотя и тоже в двухместной комнате – Александр. Его считают поэтом. Он, и в самом деле, пишет стихи. Даже в городской газете печатался.

Однако, невозможным характером Александра здесь возмущаются буквально все – и сотрудники, и проживающие.

Иван как-то раз сказал ему:

-Извини, Саня, но ты – такой маленький кусочек дерьма, а вони от тебя как от двадцати нечищеных туалетов без слива.

Валя помнит про то, как ещё в 70е годы проживавшие здесь старушки просили её приехать (на кресле-коляске) к ним в их крыло здания, почитать Евангелие, что Валя неизменно с радостью делала, за что Саня всегда упрекал её в отсталости, разглагольствуя о том, что «религия – опиум для народа». Помнила Валя и о более поздних событиях. Например, о том, что в 90х Саня уверовал, и теперь неизменно посещает проповеди баптистов, регулярно сюда теперь наезжающих, принципиально игнорируя маленький Православный храм, открытый здесь совсем недавно в одной из комнат, освящённый батюшкой, приезжающим сюда регулярно практически каждую неделю, а Валю продолжает упрекать, на сей раз – в «идолопоклонстве», утверждая, что Православная вера это якобы не настоящая вера, а вот у баптистов, мол, то, что надо.

Помнит Валя и июнь 1996го года. Тогда в совсем недавно открытом Дворце Культуры Училища Связи – весьма солидного и авторитетного в городе учреждения, с которым связаны очень многие местные дела и события -  городская администрация проводила концерт для инвалидов в рамках предвыборных мероприятий, куда инвалидов заманивали перспективой получения подарков по завершению концерта. Для проживающих в доме-интернате даже автобус выделили. Что ж думаете? Раздали на выходе из зала какие-то розовые кулёчки, завязанные тесёмками. А придя домой, люди раскрыли те кулёчки и ужаснулись, увидев, что всё содержимое того кулёчка составляют два пирожка с ливером и один рулон туалетной бумаги, при чём – весьма отвратительного качества.

Люди возмущались. А в городской газете – вернее, в одной из них – появилась такая гнусная статейка, мол, не подарок главное, а внимание. Интересно, как бы отнёсся автор этой статейки, если б ему, скажем, в его день рождения подобный подарок преподнесли.

 На том концерте выступал и Саня, читая там своё новое стихотворение откровенно проельцинистского содержания, которое впоследствии было включено и в один из его сборников, вышедших несколько позже, для которых каким-то чудесным образом и спонсоры нашлись.

Теперь Сане, как говорится в подобных случаях, палец в рот не клади, а то и голову откусит.

Умеет человек приспособиться. А ведь нет у него от рождения ни рук, ни ног. Его, так же как и Валю, привезли сюда ещё в семилетнем возрасте из отдалённого хутора, и точно также оставили здесь, позабыв о нём окончательно.

Что же касается Ивана – Царствие ему Небесное. Скончался несколько лет назад. Кроме всего прочего, он страдал тяжёлой астмой.