Vox Humana

                Vox Humana

                1.
Все они были готовы.  Тяжёлый снаряд фаустпатрона прошёл сквозь их физические тела, при этом, не затронув тонкую матерю. Их было трое, но на данный момент времени такого количества людей было более чем достаточно. Лишь сёстры Шнитковы врезались в мою память как ритуальный кинжал в прогорклое масло. Алексей же напротив безрассудно отправился в Вальгаллу. Также как и моя бесповоротная история с мокрой улицей и браунингом в 1987 году, этот человек перекочевал во всеми забытую скрижаль Истории. И подавно, он хотел другого исхода, но последние из сестёр были непреклонны. Европа растворилась во тьме тусклого полупровинциального города, а моя сущность выжила в испытании вечностью. Хотя довольно этого. Начиналось все с кладбища и сакуры…

                2.
В тот день была весна. Казалось бы, что ничего странного в этом не было, но четыре прошлые весны пронеслись вне моего времени. Если кто-то из учеников начинает вспоминать о позапрошлом марте, когда я с проходящей колонной снабжения прибыл в это село, в памяти не просыпаются запахи, цвета и образы.
Сейчас я стоял у могилы Ноля. Этот человек и переправил меня сюда, когда дела в городе стали совсем невыносимыми. На улицах постоянно были стычки Святомучеников и Атеистического Корпуса, ночные проспекты освещали яркие костры из книг, а в магазинах было только выдохшееся разбавленное пиво. Когда я появился здесь, моего благодетеля уже не было в живых.
Могила была небольшая, ведь основное место кладбища было занято братскими захоронениями. Покосившаяся ограда медленно ржавела, при прикосновении осыпаясь тёмно-рыжими хлопьями на первую траву. Недалеко от могильного холмика располагалось чёрное пианино, вкопанное в землю по уровень клавиш. По словам Алексея, одного из моих учеников, Ноль любил играть на нём. Но только лунную сонату, видимо больше ничего не знал. В комнате Ноля, а ныне моей, я обнаружил множество дневников и аналитических записей. Он практиковал лунную магию. Записи те были интересны, но скорее для естествоиспытателя и практика, нежели для меня.
Кроме всего прочего на могильной земле произрастала сакура. История её появления была мне неизвестна, но сейчас это было не так важно. Лёгкий запах распускающихся почек заставил всё тело вспыхнуть от тлеющей искры жизни, всё ещё таящейся в сердце. Выругавшись из за резкого смещения сил, я вспомнил о занятиях. В руке появилась начатая бутылка вермута, далее последовало три коротких глотка. Спи спокойно, друг Ноль. Пусть тебя не тревожит наливающийся красным зрачок Луны и последующие изменения в мире. Нам всем этого не пережить.

                3.
Занятия проходили в местном ДК. Я обучал детей основам музыки, несмотря на то, что желающих было немного, а вернее всего трое. Алексей Быков хотел научиться играть на блокфлейте, несмотря на то, что прекрасно владел перкуссией. Музыка была нужна мяснику, сыном которого являлся Лёша. Напившись, мясник любил похвастаться сыном и всплакнуть под пару нежных проходов по гамме ре-минор. С этим человеком было не о чем говорить, но за занятия он платил исправно и в срок, что позволяло ровно месяц держать мою черную апатию в рамках водочного кризиса или экзистенциального DXM трипа. Сёстры Шнитковы были совсем другим делом.
Катя была младшей. Для своих семнадцати она выглядела красиво и статно, но по причине некой своей развязности редко казалась привлекательной. Всей душою Катя любила гитару, но привлекал её только чистый электроакустический звук. Новые достижения в области гитарного звука она не принимала. Голос её был по-юношески светлым и чистым до тошноты. Старшая сестра Алла была полной противоположностью. Её тонкие черные волосы, округлые плечи и ласковые пальцы всегда, с самого рождения были устремлены к музыке. Тонкие чёрные пучки волос развивались по зову ветра, плечи мягко двигались в ритме душевных истязаний, а пальцы, как бы не слыша всего этого, плыли по клавишам рояля, выводя в мир очередной романс композиторов прошлого. По природе Алла была неразговорчивой, но так как Катя всегда находилась рядом, то недостатка в женской речи вокруг меня я не чувствовал.
Ничего в этом населённом пункте не привлекало внимания. Для меня существовали только дом, кладбище и ДК. Жителей было мало, да и основную их часть каждое утро увозил грузовик, который доставлял всех «желающих» поработать на близлежащих заводах. Войска Атеистического Корпуса то и дело появлялись здесь, вылавливая тунеядцев. Никто не испытывал ко мне интереса, правда однажды местный комиссар заглянул в гости. Разговор был короткий. Оказалось, что Ноль просил передать мне перед смертью некоторые вещи, среди которых оказался длинный женский мундштук и «ангельская пыль». Комиссар сразу же удалился, и более не тревожил.
Этим днём Алёша терзал свою флейту, а девочки играли что-то про маленького черного ангела. Глядя на эту идиллию, я решил отвлечься и прочитать, наконец, хроники этого Дома Культуры, найденные недавно в архиве. Там нашлись и афиши местных ансамблей, исписанные благодарными словами поклонников, а также густо усыпанные губной помадой, являющейся следствием бумажных поцелуев. В хронологии нашлась только скупая информация о коллективах и их участниках, о какой-то исполнительнице «женского экзистенциального маразма» и наскоро собранном военном оркестре. Документы давали ссылки на полумифический «Бортовой Журнал». Вернувшись в учебную комнату, я спросил у Кати об этом журнале, после чего она с улыбкой подала мне толстую подшивку из тетрадей. Этот артефакт и был «Бортовым Журналом». Полистав его, я наткнулся на подчерк Ноля. Как оказалось из записей, он с местными командами проводил здесь эксперименты в рамках индустриальной музыки вкупе с эзотерическими песнопениями. Одна из последних записей гласила: «Как свет луны падёт на броню иконы неизвестного, да оскверниться место сие стадом утопающих в горести и вине. Да воспрянут пули в стволах, и кровь потечёт вспять. Не быть тому дню, пока мы живы. И пронесется двуглавая песнь над белым кругом, огораживающим вас. Тогда ничего не страшно и ничего не свято». Остальные же записи в основном были цитатами из АА`, упоминаниями об использованных инструментах, искажениях и предметах.
Незаметно пришёл отец Алексея, забрал сына и вручил мне месячную зарплату. Я остался на растерзание Катиной болтовне и безмолвию Аллы. Ужасный тандем. Беззвучность эфира нарушалась мелкими и грязными бытовыми сплетнями, которые перебивали все мысли. Я любовался Аллой. Это было единственным отвлекавшим занятием. Тонкие пальцы скользили по клавишам, грудь ритмично вздымалась и опускалась, шея несколько вытягивалась, глаза испепеляли. Жадно впитывая её взгляд, мне показалось, будто музыки фортепиано не было и в помине – Алла сама была музыкой. Словно молодому анатому мне хотелось сделать прозекцию её организма, дабы выяснить, наконец, как его части приходят в движение, рождая нечеловеческое. Если подумать, то эта идея покажется глупой. Вся человеческая натура непознаваема, а значит и нечеловечна. Конечно, мысли обоих Быковых можно было легко разобрать на запчасти и предсказывать их действия на пару шагов вперёд. Они являли собой примитив, homo vulgaris для данной местности. Но не все так одинаковы, как может показаться. С этими мыслями и завершил занятие.
                4.
Алла сидела в кресле и листала записи Ноля. Как оказалось после занятия, в эту ночь девушки были отпущены на вольные хлеба, так как родители праздновали очередную годовщину свадьбы. Катя пошла к какой-то подруге для пополнения запасов сплетен (и алкоголя в крови, как мне думается). Сестра её решила пойти ко мне, что несколько удивило, и конечно слегка смутило. Алла была разговорчивей, чем обычно. В своё время Ноль заинтересовал её Храмом Психоделической Юности, поэтому видеть человека под DXM было для неё не в новинку. И всё равно я решил не доводить дела до крайностей, и вечер был проведен с бутылкой водки «Civil Defence». Так я, по крайней мере, думал.
 В городе, где я раньше жил, сожгли Некрасовскую библиотеку. Алла читала наизусть Блока. С кассеты играли King Crimson. В комнате нарастала концентрация вакуума, вбиравшего в себя всю культуру внешнего мира. Скоро, как мне показалось, он трансформировался в чёрную дыру, засосавшую всю мировую культуру, оставив в мире голую, уродливую, одноглазую ночь, с деревянным протезом вместо ноги. Дым сигарет тщательно окуривал комнату и не выходил во внешнюю среду. «Что же осталось ТАМ» - думалось мне – «если вся культура вознеслась сюда». «Посмотри в окно!» - донёсся едва слышный голос Аллы. Я встал и, покачиваясь, подошёл к окну.
За стёклами расплывалась непроглядная темень. Там выли собаки, куда-то неслись на лошадях гунны, обезумевшие дети рвали друг друга на части, которые тут же разрезали на более мелкие куски слепые косари. Орды мышей и крыс нападали на женщин и выгрызали им глаза. Одинокий мясник, раз за разом овладевавший безглазыми женщинами. Огромные костры из всего, что попадется под руку, пирамиды из гниющего консервированного мяса. Серые стрекозы, ломающие свои крылья об электролинии. Миром владел Хаос. Для его обитателей не было ничего плохого – только хорошее, несмотря на то, что не сами они прописали себе понятия о хорошем и плохом. Их это не волновало. Всё живое за окном потеряло любые зачатки высшей нервной деятельности. Осталась лишь Культура Хаоса
Я подозвал Аллу. Она несколько секунд глядела в окно, после чего вырвала несколько страниц из записей Ноля и с помощью ножа закрепила на подоконнике. Я открыл окно, и лунный свет упал на листы, которые тотчас же сгорели зелёным пламенем. Хаотическая картина внешнего мира превратилась в обыденный заоконный пейзаж. Я спросил у девушки, что это было там. Она ответила, цитатой из «Под – Культуры» Антропова – «Четыре стены для бесконечно свободного разума».
В голову пришло странная мысль о трехстадийности человеческого понимания культуры. В детстве человек не отдаёт ей особенного значения, принимая в большей части культуру поведения в обществе. В несколько позднем возрасте, сталкиваясь с проблемой самоидентификации, он приобщаеться к культуре художественной, музыкальной и прочей в этом роде. Каждая из них делиться на под - или, как более известно, на субкультуры. Эти подкультуры несколько широки и разнообразны, но, тем не менее, имеют довольно чётко очерченные грани. Стены, как выразилась Алла. Они и мешают человеку во всех красках и полноте принимать всю остальную окружающую культурную составляющую. В результате этого у большинства теряется способность к демиургии и космогонии собственного мира. Происходит полное заимствование «Я» из подкультуры.
Поделившись этими мыслями с Аллой, я понял, что не хватает связующего звена. Девушка сказала лишь – «Vox Humana». Так, как я помнил, назывался органный регистр, искусно имитировавший человеческий голос. Метафора так и осталась нераскрытой, так как прелестная Алла, извинившись за собственную выходку с водкой и «ангельской пылью», предупредила о тяжёлом отходе после этой галлюцинации, и попросила вернуть Катин мундштук. Картина с оставленными вещами несколько прояснялась. Алла ушла в ночь, плавно покачивая бёдрами и легко переступая своими прелестными ножками. «Сладостный суккуб» - подумал я и отправился спать.
                5.
Следующим утром в Дом Культуры вошли бойцы Атеистического Корпуса и комиссар Фролов. Они попросили принять орган, который достался им в качестве трофея в очередной битве. Я лишь подивился тому, как они сумели довезти такое чудо до нас. Фролов поведал, что орган вообще-то электрический, но довольно большой, а места для боеприпасов и раненных итак мало. Вот они и решили передать орган ближайшему культурному учреждению. К нам подбежал запыхавшийся Алёша с тромбоном и спросил Фролова, нельзя ли взять его в военный оркестр при части. Комиссар велел ему идти к четвёртой машине и расположиться в ней, а мне тихо сказал, что Атеистический Корпус печально известен высокой смертностью среди оркестрантов. Я посмотрел на его руку – на запястье была вытатуирована зелёная пентаграмма со второй из сефирот – Хохма. Фролов загадочно улыбнулся и пожал мне руку. Пожелав ему удачи (ведь комиссару Атеистического Корпуса, да ещё и служителю Воронки Инферно она потребуется вдвойне), я пошёл на кладбище и сел недалеко от могилы Ноля, как раз на скамье за кустами волчьих ягод. Что дёрнуло Алексея в эту очередную революцию – неясно. И откуда у него, чёрт побери, тромбон? В описи инструментов ДК он не значился. Очевидно, отец постарался. Вечная проблема – homo vulgaris в массе своей не слышит vox humana. Отцы думают, что начало войны – это бесповоротный приказ к участию в ней. Они растоптали время, когда можно ещё было прислушаться и прислушиваться к своему голосу. Вот так, следуя завету глухих, слепые падают в пропасть. Et in omnia saecula saeculorum. Мне не было грустно за Алексея. Может быть, Фролов преподаст ему пару уроков, но, зная служителей Воронки Инферно, дни нашего юного оркестранта закончатся довольно быстро, хотя и без сожаления с его стороны.
Послышался шум. Я и не думал прятаться – кусты итак прекрасно прикрывали и меня и скамейку. Оглядываясь по сторонам, подошла Катя. Весёлая и слегка пьяная она сорвала с сакуры несколько цветов, которые и подарила некоему молодому человеку, который подошёл буквально после её появления. Счастливая пара направилась на другой конец кладбища, попутно болтая о каком-то общем знакомом. Вскоре у могилы Ноля показалась и Алла. Она бережно положили на вкопанное пианино пакет с мускатными орехами и, подпалив его, прильнула к стволу сакуры. Орехи, как ни странно, быстро загорелись, и их запах быстро разнёсся по округе. Я от удивления помотал головой. Горящий пакет, орехи, огонь, дым и Алла тут же исчезли. В воздухе остался только тяжёлый маслянистый запах. Мне явно нездоровилось.
Придя назад в ДК, я обнаружил там отца Лёши Быкова. Мясник предупредил меня об отбытии сына, что не имело уже никакой надобности, и протянул конверт с деньгами. Их было в два раза больше, чем обычно. Быков пригласил меня пойти к Шнитковым, чтобы выпить за Алёшино будущее, но я отказался, сославшись на ужасное самочувствие. Мясник приметил, что вид у меня действительно нездоровый. Время близилось к вечеру. Нужно было успеть до закрытия аптеки, да и не далее чем два дня назад объявили, что моё лекарство заменят аналогом с меньшим содержанием вещества. Нужно было приобрести хотя бы остатки.
                6.
Четыре. Сегодня вечером все четыре. Так хотя бы распутаю клубок своих страхов и фантазий. Допив последние капли лекарства, я скорчился от непонятных судорог и упал на пол. Попытка встать ни к чему не привела, и поэтому пришлось лежать на полу, где я и уснул.
Прошло четыре часа. Я с лёгкостью встал. Тело пронизывала приятная дрожь, мысли в голове звенели осколками бутылок. За окном кровавым зрачком на меня смотрела луна. Тут же на память пришло пророчество Ноля, и ноги сами понесли меня в ДК. На улице было тихо, только где-то совсем вдалеке слышался танковый лязг. Я ускорил шаг.
В Доме Культуры кипела тишина, но сквозь эту беззвучную сумятицу пролегала тонкая красная линия vox humana. Насторожился. Вот опять этот звук. Снова. Внезапно. «Голос человека» звучал отрывисто и громко, как будто с живого снимали кожу. Нужно было бежать наверх.
Взмыв по лестнице, я ударом ноги открыл дверь в учебную комнату. От увиденного я обомлел и даже попытался убежать, но дверь захлопнулась и не открывалась. Я обратил взор к Vox Humana.
Учебная комната напоминала акварели импрессионистов в союзе с маринистами. Волны яркого, цветного звука вспыхивали, угасали, накатывали на стены и разбивались о них. Весь их род происходил от органа, стоящего у стены. За клавишами сидела двухголовая девушка, красивая и статная. Одна голова принадлежала Алле, другая – Кате. Шея, которая в месте нахождения трахеи раздваивалась и была чрезвычайно эластична. Алла и Катя (вернее их головы) беспрестанно целовали друг друга со всей нежностью, лица их были совершенно сухими, поэтому шершавый звук от трения языка о кожу было слышно и мне. Невидимые за их спиной манили меня, и, казалось, те же руки подталкивали в спину. Двухголовая женщина посмотрели на меня. По обоим лицам расплылась улыбка. Алла мягко кивнула головой влево. Я подошёл к органу и всё понял. Недолго проследив за руками играющей, я, правда, довольно атонально, включился в композицию. Vox humana находился с моей стороны и довольно часто попадал в сложившуюся гармонию. Теперь он звучал громко, чисто и в местах крещендо напоминал патетический хорал. Музыка струилась по комнате, и, казалось, должна была вскоре её разрушить. Катина голова быстро и чётко произносила речь на неизвестном языке. Голова Аллы, в середине этой речи, шепнула мне – «После последнего её слова – ми в октаву, обеими руками!». Только последнее слово сорвалось с языка Катиной головы, как мы ударили по клавишам. Мир в привычном понимании рушился. Каждый в этом поселении услышал свой Vox Humana. Девушки предстали в своих обычных образах. Я обнял их, но они впились мне зубами в плечи. Вместе мы упали на дубовое ложе, неизвестным образом оказавшееся здесь. Алла и Катя были обнажены и совершенно неотразимы в лунном свете. Наше естество взяло верх…
Когда девушки уснули, я подумал, что, без сомнения, это был ритуал Ноля, и берёг он его для крайнего случая, чтобы защитить своих учениц и, наконец, закончить обряд инициации. Но что же должно было случиться? Посмотрев на спящую Катю, я понял, что она тщательно скрывала своё соучастие в жизни Ноля, не доверяла мне. Чтож, её сестра оказалась старше и проницательнее. Или просто нужен был старший. С этими мыслями я принял пришедший сон.
А в это время на окраине села показался первый танк Святомучеников, с иконами на башне.
                7.
Шум в актовом зале ДК, что находился этажом ниже, разбудил нас. Оценив обстановку я понял что мы чудом выжили. Оказалось, что Святомученики заметили вчера странную вспышку эфира в области нашего населённого пункта, и с боем прорвались сюда. Остатки Атеистического Корпуса, в основном волонтёры, укрылись в ДК. Танковая бригада Святомучеников разгромила все жилые дома и обстреляла массивные каменные постройки, после чего продвинулась дальше к перенесённой линии фронта.
Мы решили выбраться из этого здания и любым способом направиться в город, из которого я прибыл. Несколько дней назад оттуда пришли вести, что обстановка улучшилась. Тем более что вскоре сюда должен был прибыть карательный отряд, причём неизвестно какой из сторон.
Катя поднялась с постели, открыла шкаф и извлекла из него маленькую коробку. Там оказалось два ритуальных кинжала, ручки, которых были инкрустированы красным глазом питона. Мы спустились вниз. Приоткрыв дверь актового зала я увидел не совсем ожидаемую картину. Там была огромная оргия. Бойцы Корпуса, проститутки, отряд снабжения – все участвовали в буйстве плоти. Всюду лилось рекой вино, у потолка клубился дым марихуаны. Всё безвольно смешалось. В глазах людей не осталось ни капли человеческого. «Все наши усилия, кажется, оказались напрасны. Их Vox Humana не нашёл более достойного решения» - произнесла Алла. Катя лишь показала на место недалеко от двери. Я увидел сгорбившегося Алексея, сидящего на полу. Он играл на флейте в темпе всеобщего безумия. Для меня этого было более чем достаточно. Свидетелей остаться не должно.
Я попросил у девочек кинжалы. Спрятав их в рукавах, я вошёл в зал. Никто не обратил на меня внимания. Я подошёл ближе к Алексею. Тот, не оставляя игры, скривил рожу и посмотрел мне в глаза. Я встал ему за спину. Только после этого всё в зале замерло и устремило ко мне свои звериные взоры. Этого было более чем достаточно. «Ио Пан!» - громко и торжественно вскричал я и обоими ножами перерезал Алексею горло. Все люди и нелюди в зале бросились к телу поверженного Пана и начали рвать его на куски. К счастью, я успел в это время оказаться в коридоре. Алла, Катя и я вышли из ДК. В живых не осталось никого. Ноль ошибся – Vox Humana – не род высшей природы человека, а лишь отражение его собственной природы. Девушки тоже поняли это. Но ничто не бывает напрасным.
На очередной улице из за поворота навстречу нам вышли три святомученика, с оружием и крестами на рубахах. Старший из них быстро посмотрел в нашу сторону и громко заключил – «Они!». Один из бойцов со скоростью молнии опустился на колено и сделал выстрел из слегка ржавеющего панцерфауста (у святомучеников было только трофейное оружие времён прошлой войны). Алла и Катя не успели ничего предпринять – взрывом их отшвырнуло в сторону ближайшего дома, а меня ранило осколком. Святомученики подбежали к дому, но девушки к этому времени были уже мертвы. Один из бойцов перевернул меня, и последнее, что врезалось в мою память было то, как его тяжёлый ботинок стремительно приближался к моему лицу. Хрустнул, ломаясь, нос, и после этого наступила темнота.