Храм тишины

         Прошло уже почти пятнадцать лет после войны, а вдоль железной дороги всё ещё стояли полуразрушенные здания вокзалов. Поезда ходили плохо. Кое-как я добралась до станции Узловая, где мне предстояла пересадка. Целые сутки  сидела на вокзале в ожидании поезда. Было душно, шумно и тоскливо. Рядом со мной с трудом устроилась худая, небольшого роста, пожилая женщина. Она  держала на руках мальчика лет десяти, и все время рассказывала ему какие-то сказки, истории. Мальчик был болен, и женщина отвлекала его от страданий тихим, ласковым голосом. Время от времени он засыпал и женщина, тихо покачивая его, чутко дремала. У меня сон пропал. Хотелось чем-то помочь этим людям. Но ничего путного в голову не приходило. Единственное, что я могла сделать, отодвинуться настолько, чтобы они устроились удобнее. 
            - Расскажи, пожалуйста, об Антонии, - слабым голоском попросил мальчик. – Помнишь, ты говорила, что он на рынке продавал воду. А почему?
            - Что почему?
            - Почему он продавал воду? Она ведь без сиропа, наверное, не вкусная.
            - Там, где он жил, было очень жарко, воды не хватало. Люди покупали прозрачную, холодную  воду, которую приносили на рынок мальчишки. Они наливали её в глиняные кувшины. Она долго оставалась холодной. Антонио, как и другие мальчики, получал гроши. Но на них можно было купить кусок хлеба или сыра.
            - Ну, рассказывай дальше.
            Мальчик обнял женщину за шею и, положив голову ей на плечо, приготовился слушать. Наверное, болезнь отпустила   его на какое-то время. Я прислушалась и перестала замечать шум вокзала с его постоянными громкими объявлениями, шарканьем ног, хлопаньем дверей…
             - Вот, что случилось с ним дальше. В том городе  жил некий человек, - начала женщина после некоторого раздумья. - Обладал он множеством талантов. Был учёным-философом, изобретателем, художником. Казалось, на свете не было такого, чего бы он не знал или не умел. В молодости он был  общительным. Любил хорошую беседу с друзьями, тех женщин, с которых писал свои прекрасные портреты. Не каждая из них была красавицей по меркам того времени. Для него красота заключалась в гармонии, которой славились его живописные портреты и  архитектурные проекты. Её он искал и в лицах людей и в окружающем мире. Только  его жизнь как-то не складывалась. В ней царил хаос, возникало много недоразумений, конфликтов. Его предавали друзья,  обманывали именитые заказчики, женщины страшились силы его фантазии. Они стремились к благополучию  и находили более удобное и тихое пристанище.  Всё чаще он оставался один, подолгу не слышал человеческой речи.
           Мальчик приподнял голову и посмотрел ей в глаза.
           - Ты понимаешь, о чём я говорю? – спросила она и погладила его по голове.
           - Да, конечно. Рассказывай, - прошептал он, словно боясь спугнуть сказку.
           - Постарайся уснуть, миленький. Тебе нужно отдохнуть.
           - Нет, нет, мне  хорошо, я хочу слушать…
           Эта трогательная забота о ребёнке, рассказ женщины разбудили во мне всегдашнее желание ласки, человеческого участия. Хотелось прижаться к чужой, незнакомой, но такой родной женщине. Было в её облике что-то особенное. Мне трудно было сразу определить, что именно. На первый взгляд её можно принять за цыганку: черные кудри, собранные на затылке в тугой узел, смуглая кожа, темные глаза. Но в её движениях, плавных и осторожных, ощущалась принадлежность к другому племени. Я тогда всё это заметила мимолётно и тут же забыла.
            Женщина снова заговорила. Я  придвинулась  поближе, чтобы не пропустить ни одного слова. Она заметила моё движение и  чуть-чуть повысила голос.
- …С годами его одиночество достигло таких пределов, что художник решил свести счёты с жизнью. Она казалась ему пустой и никчемной. Зачем жить? Он приготовил снадобье и уже представил себе, как наступит тишина и полный покой. Рука его не дрожала, когда потянулась к склянке с ядом. Но тут вбежала собака, а за нею мальчик, который появился несколько дней назад в мастерской и напросился к художнику  в ученики. Это был Антонио.
- Простите, учитель! – закричал он так громко, что художник вздрогнул и выронил склянку. Она упала на пол и разбилась. Собака лизнула лужицу, заскулила и легла у ног человека, с невыразимой тоской глядя ему в лицо остановившимся взглядом. Антонио с недоумением озирался. Он пытался понять, что произошло.
- Простите, учитель, - повторил он жалобно. – Мы играли, так славно играли, и вдруг он вырвался из моих объятий и бросился в мастерскую. Я не знаю, зачем. Он не дышит? Что с ним?
Антонио, робея, притронулся к собаке и отдёрнул руку.
- Он умер?
- Вместо меня, - грустно промолвил художник.
Он велел слугам похоронить пса. Те удивились, но не посмели ослушаться и закопали его на пустыре за домом.
Неожиданная смерть любимого пса повергла художника в глубокое уныние. Несколько дней он не работал, а только сидел в полумраке и молчал. К нему приходили разные люди, требовали внимания. Он уклонялся от общения. Однажды   явился со своей свитой молодой король, чтобы заказать портрет своей возлюбленной. Мастер ответил отказом.
- Ты будешь наказан за свою дерзость, - пригрозил могущественный заказчик. – Я не позволю, чтобы маляр  ослушался.
- Я художник, а не маляр, - спокойно и как-то даже равнодушно ответил хозяин. – Прошу оставить меня в покое.
- Вы слышали? – обратился властелин к свите. – Он просит покоя! Каков наглец!
Все лицемерно заулыбались и закивали головами, украшенными тюрбанами,  шляпами с перьями, цветами и фруктами. А король гневно продолжал:
- Я лишаю тебя, маляр, всякого содержания. Отныне никто не посмеет нарушить мою волю, и никто  не заплатит тебе ни гроша за твою работу. Мой народ не нуждается в твоём искусстве.
- Благодарю вас, ваше величество, - церемонно поклонился художник. – Я как раз мечтал об этом…
- Наглец! Я прикажу  наказать тебя за дерзость!
Гости удалились, а хозяин мастерской погрузился в мрачные размышления. Его не пугала нищета. Такое не раз уже случалось: могущественные владыки одаривали своим вниманием, осыпали золотом, пока испытывали потребность в его таланте. Когда же пресыщались, то с удовольствием указывали ему на место. Он им не ровня. Он – раб, слуга. И должен помнить об этом всегда. Это заблуждение властителей опровергалось всем ходом истории, но было удивительно устойчивым. Каждый новый правитель начинал с того, что заказывал свой портрет художнику, и требовал изобразить хилое тело  сильным и красивым, придать невзрачному лицу мужественное, королевское выражение…
Кто бы помнил этих королей. Даже имена  давно канули в Лету. А картины, скульптуры  живут века. Были времена, когда художнику приказывали явиться во дворец, чтобы увековечить новорожденного наследника престола. Потом он писал портреты подрастающего принца. И если тот становился королём, непременно создавал парадный портрет. Среди тех, кого увековечила кисть художника, бывали люди достойные. Встречались ему и спесивые, невежественные,  грубые мужланы, которых судьба вознесла на престол. Художник хорошо разбирался в людях, но раньше он не мог себе позволить отказаться от заказа, который обеспечивал  существование и давал возможность осуществлять заветные замыслы.
Последние годы были особенно плодотворны. Он жил при дворе просвещённого монарха, который считал художника не слугой, а другом. Ему было предоставлено всё необходимое для работы. В этих благоприятных условиях расцвёл его талант. Он не только создал свои лучшие произведения живописи, но  нашёл решение многих научных проблем и стал настолько знаменит, что во многих королевствах его принимали, как желанного и почётного гостя. Могущественные властители готовы были предоставить ему и кров и хлеб. Но он не торопился воспользоваться их гостеприимством. И вот теперь настал критический момент. Художник был гордым человеком и никому не позволял унижать свое достоинство.  Невозможно даже представить, что его накажет такое ничтожество.
- Собирайся в дорогу, - приказал он мальчику. – Мы уезжаем.
Они увязали  самое необходимое и двинулись в путь окольными путями, стараясь не попадаться на глаза королевским стражникам. Благополучно добрались до соседнего государства. Художник поселился в пустом, просторном доме. Он занялся своим привычным делом: писал картины,  которые давно созрели в его сознании и настойчиво просились на холст. Но в процессе работы они преображались, и получалось совсем не то, что он задумывал вначале. Это сопротивление  было плодотворным. Оно вело к совершенству, но долгим, изнурительным путём. 
 На земле то и дело вспыхивали войны. Люди гибли из-за чьих-то амбиций, часто бессмысленных. Это угнетало художника, повергало  в тяжёлые  раздумья. Он понимал, что добро и зло изначально идут  рядом. «Если не было бы зла, как бы люди узнали, что есть добро», - думал иногда он. И всё-таки  желал избавления от зла.  Однажды он сказал себе: «Должно быть на земле место, где царит тишина». С этого дня художник лишился покоя. Его фантазия не знала пределов. Он выстраивал на бумаге десятки вариантов необычного здания. И отвергал их. Его не устраивали традиционные решения: куб, прямоугольник, шестигранник…
- Никаких острых углов не должно быть, - бормотал он, - плавные, обтекаемые линии…
Рука между тем чертила: цилиндр, шар, фигуры летящих ангелов, опоясывающих шар…
- А что внутри шара? А внутри – ещё один, поменьше…
- С кем вы разговариваете, учитель?
Он вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял юноша, в котором чуть угадывался тот мальчик, который отважно сопровождал его в странствиях. Художник не заметил, когда он вырос, возмужал. И впервые подумал, что обрекает юношу на нищету, ведь у него нет никаких средств, которыми он мог бы обеспечить единственного преданного ему человека.  За  годы скитаний художник первый раз внимательно взглянул на юношу.
- Антонио, когда же ты вырос? Прости меня. Я не смог тебя ничему полезному научить. Тебе опасно оставаться со мной. Ты должен уйти, - сказал он тихо. – Тебе нужно научиться зарабатывать себе на хлеб.
Юноша рассмеялся. Он знал, что старик ничего не замечает вокруг себя, когда погружается в работу. Но, оказывается, художник не замечал и его самого. Стоит ли обижаться на это и требовать к себе внимания? Глупо. Антонио был благодарен судьбе, что большую часть своей жизни провёл рядом с этим человеком. Наблюдательный от природы, он многому научился, овладел тайнами ремесла живописца. Но Бог не дал ему особого таланта. Юноша это понимал.
 Его сердце замирало перед картинами хозяина. Казалось, что созданы они не человеком, а каким-то другим, неведомым существом. Так совершенны они были. А когда он сам попробовал написать небольшой пейзаж, получилась убогая картинка. Он её не показал художнику. Про себя же решил, что никогда не станет изводить краски. Но жизнь предъявляла свои требования. Чтобы заработать деньги на пропитание, он стал делать копии с чужих картин и продавать их на рынке. Вскоре набил руку до того, что у него появились даже заказчики. Не вельможи, а народ попроще, победнее и менее требовательный.
Если бы его хозяин узнал об этом, увидел бы картинки, юноше сильно не поздоровилось бы. Поэтому он таился и непроданные работы просто дарил первому встречному. Живопись не была главным занятием в его жизни. Юноша осознавал величие своего хозяина и стремился запечатлеть его образ в словах, на бумаге. Он записывал всё,  что происходило в доме.   
Им приходилось много странствовать. Стражники мстительного короля то и дело настигали беглецов. Но они успевали чуть раньше исчезнуть из одного города, поселиться в каком-нибудь  другом. Такая жизнь измотала старого художника. Он тяжело заболел и вскоре умер. Антонио был безутешен. Ведь кроме этого человека у него никого не было на всём белом свете…
Мальчик уснул. Женщина осторожно положила его на скамью, укрыла больший шалью. Я смотрела на неё во все глаза. Мне так хотелось дослушать до конца эту историю. Но даже заикнуться об этом, я не посмела.
До прихода поезда оставалось еще несколько часов. Женщина явно держалась из последних сил. Под глазами появились синие пятна, щеки покрылись лихорадочным румянцем.
- Поспите и вы, - осмелела я, - ложитесь рядом с ним. Я присмотрю за вещами.
- Спасибо, милая, - устало сказала женщина. – Простите, мы не познакомились. Меня зовут Елизавета Антоновна, а мальчика – Витя.
Я назвала своё имя, коротко рассказала, куда и зачем еду: закончила библиотечный техникум, направлена на работу в большой сибирский город, где мне пообещали койку в общежитии.
- Это замечательно, - сказала Елизавета Антоновна сонным голосом и неожиданно судорожно зевнула, - простите…
Она уснула сразу же, как только прилегла на скамью рядом с мальчиком. Двум маленьким, худеньким фигуркам вполне хватило места на  одной скамье. Мне стало грустно. Возникла   вдруг зависть к этому нездоровому мальчику, за которым  так ласково ухаживают. В тех краях, где я выросла, к детям относились по-другому. Там стыдились проявления нежности, любви. Даже слова такие считались неприличными. Их заменяли грубыми намёками, издевательски высмеивали. В рабочих семьях царила суровость, жесткость, даже жестокость по отношению к собственным детям. Родители заботились, как одеть-обуть да накормить детей. Порка за любую провинность была единственным воспитательным средством.
Я долго  не подозревала, что на свете бывают другие отношения. Только когда начала читать книги, как будто прозрела. Читала много, без разбора. Когда попадались хорошие книги о любви, погружалась в них всем существом своим и жила в этом придуманном мире, как будто наяву. Это были счастливые минуты, о которых никто не догадывался. Это были мои тайны. И я оберегала их от чужих глаз и ушей. Но в реальной жизни мне не пришлось ещё испытать мучительно-сладостное чувство любви. Казалось, что оно меня никогда не настигнет. Постепенно я привыкла к этой мысли и успокоилась. И вот теперь внезапно снова вспыхнула эта жажда любви.
Сон навалился неожиданно. Он был короткий и очень крепкий. Ни одного звука, никакого движения, - всё исчезло в один миг. Я увидела какую-то комнату. В ней за столом сидел юноша. Он улыбнулся и сказал: «Заходи, я тебя ждал». И вдруг механическим голосом объявил: « Поезд «Москва – Владивосток» прибывает» ...
Я вскочила, в испуге озираясь по сторонам. Люди с поклажей бежали к выходу на перрон. Елизавета Антоновна рассеяно улыбалась. Витя не мог идти. Она взяла его на руки.
- Я понесу ваши вещи, - успела сказать я и мы потащились вслед за толпой.
 Поезд остановился на дальнем пути. Пришлось пробираться через рельсы и даже нырять под вагоны. Когда мы, наконец, преодолели все кошмарные препятствия, раздался тот же механический голос: «…отправляется…». Сердце оборвалось и ухнуло даже не в пятки, а куда-то в землю. Начали закрываться двери вагонов. Я закинула вещи прямо в ноги проводницы. Стала помогать Елизавете Антоновне подняться в вагон.
- Куда лезете? – заорала проводница, толстая молодая женщина.
- Не ори! – гаркнула и я во всю глотку. – Не видишь, ребёнок больной?
- Все вы больные, - был ответ. – У меня местов нету!
- Найдутся. Люди выходят на каждой станции, - вдруг сказал мужчина, куривший в тамбуре, - пропусти их, Дуся.
Золотые слова, вовремя сказанные: Дуся улыбнулась и посторонилась. Едва мы влезли в вагон,  поезд тронулся. Вагон был набит до отказа. Люди сидели, плотно прижавшись друг к другу, лежали на верхних полках. Пока мы озирались, подошёл мужчина из тамбура, взял наши вещи.
- Следуйте за мной, - скомандовал он и пошел вперёд.
Его купе оказалось самым крайним. Там сидело только трое мужчин разного возраста. На столике стояли бутылки, лежали куски чёрного хлеба. Мне стало не по себе, но деваться некуда. А Елизавета Антоновна улыбнулась, сказала «привет честной компании»,  и устроив Витю на второй полке, свободно заговорила.
- Куда путь держите, ребята?..
И следа не осталось от той утомленной, интеллигентной женщины, какой она мне показалась на вокзале. Это была несколько развязная, грубоватая и независимая женщина.
- Выпьете? – спросил самый молодой.
- Девочке ещё рано, - ответила Елизавета Антоновна, - а я с удовольствием…
- Вижу, сестра, сил у тебя ни хрена. Подкрепись, - протянул ей полный стакан вина старший из них.
Я замерла в ужасе: быть беде.
- Ты мне дай кусочек, маковой росинки не было уже сутки, - протянула руку женщина, в которую молодой вложил хлеб и кусочек колбасы.
- Спасибо. Ну, дорогие, будем здоровы. За знакомство.
Елизавета Антоновна лихо опрокинула стакан и жадно проглотила хлеб. Я  таращилась во все глаза. А она, не обращая внимания на моё изумлении, болтала с мужиками на каком-то непонятном жаргоне. «Кто же она такая, и где настоящая?» - стучало в голове.
- Дуся! – крикнул мужчина, приоткрыв дверь купе, - принеси чаю!
- Уже несу, - раздалось в ответ.
Проводница показалась в двери, весело засмеялась и поставила на край столика сразу восемь стаканов в подстаканниках.
- Пейте на здоровье!
Мне протянули стакан со сладким чаем, который я, обжигаясь, жадно выхлебала за считанные секунды.
- Не торопись, пей сколько хочешь, - по-доброму сказал наш покровитель, - ешь помалу, а то брюхо заболит.   
Я съела бутерброд и осоловела от сытости.
- Забирайся наверх и отдыхай, - приобняла меня Елизавета Антоновна.
- А вы?
- А мы сейчас перебросимся в картишки, - вмешался молодой.
Все возбуждённо загалдели: во что играть, как играть – на деньги или на интерес. И только Елизавета Антоновна молчала. Старик пристально смотрел на неё всё время, как только она появилась в купе, и тут вдруг спросил:
- А ты, Лизаня, сыграешь с нами?
Она от неожиданности вздрогнула, но быстро справилась с собой и ответила:
- Я  умею только в подкидного дурака. Да и то, всегда остаюсь в дураках. Интересно, откуда  вы меня знаете?
- Забыла? Ты меня лечила…
- Докторица, что ли? – встрепенулся молодой.
- Нет, просто пришлось, - неохотно сказал старик.
- Никифор Петрович,- нерешительно проговорила Елизавета Антоновна и вдруг взволнованно, сбивчиво заговорила. – Да, да! Как вы изменились! Я сразу не узнала. Конечно, я вас помню! Рада вас видеть в хорошем здравии!..
Старик пересел к ней со своего места в углу. Они тихо разговаривали о чем-то. Я не вслушивалась. Глаза слипались. Взобралась на третью полку и провалилась в глубокий сон. И так же моментально проснулась от громкого, дружного смеха. Мне показалось, что я спала всего одну минуту. Но за окном было уже темно. Витя сидел рядом с Елизаветой Антоновной. Выглядел он вполне здоровым, смеялся вместе со всеми, и даже один раз сыграл в карты вместо Елизаветы Антоновны, которая вышла на минутку.
В купе заглянула Дуся.
- Собирайтесь, мужики, скоро ваша станция, стоянка -  одна минута.
Мужчины быстро собрали вещи,  наскоро попрощались и вышли из купе. Задержался только Никифор Петрович. Он обнял Витю, вложил в его руку какой-то свёрточек, что-то прошептал на ухо. Потом протянул руку Елизавете Антоновне. Она порывисто обняла его и заплакала.
- Ну, что ты, голубушка, не плачь, - ласково заговорил старик, гладя её по голове. – Видишь, как оно бывает? Нежданно-негаданно встретились. Бог сподобил. Не плачь, родная. Жизнь налаживается. Придёт и к тебе счастье. Береги Витюшку…Прощай, Лизанюшка. Дай Бог тебе… 
Он ушёл. Витя с тревогой смотрел на мать. Она обняла его, прижала к груди, и судорожно всхлипнув, вытерла слёзы.
- Всё, всё, сынок,  я больше не буду плакать. Нахлынуло…
Спать больше не хотелось, хотя уже наступила полночь. Мы сидели и молчали. Мне хотелось расспросить эту женщину, узнать, кто она.  Единственное, что я осмелилась спросить, касалось таинственного Антония.
- Что с ним было дальше, после смерти художника?
- Да, расскажи, пожалуйста, - встрепенулся Витя.
- Антоний создал жизнеописание своего учителя, - сухо ответила Елизавета Антоновна и приказала, - Всем спать. Утром нам выходить.
Мы улеглись на освободившихся полках и быстро уснули. Когда я проснулась от вдруг наступившей тишины, купе было пустым. На столике лежала записка с извинением, что ушли, не попрощавшись, и адрес…
Хлопоты на новом месте, жизненные перемены ( я встретила того юношу, который  мне привиделся  во сне на вокзале, вышла за него замуж, родились дети…), - почти стёрли из памяти ту мимолётную встречу. Но однажды мне в руки попала книга, которую написал Антонио Нардини. Перевела её на русский язык Елизавета Сорди. Что-то знакомое почудилось в этих именах: Антонио, Елизавета. И тут вспыхнуло это воспоминание. Прошло больше тридцати лет. Но каким-то чудом память удержала тот адрес, который мне оставила Елизавета Антоновна. Я написала письмо без всякой надежды получить ответ. А он пришел через месяц.
Писал Витя, Виктор Сергеевич Сорди. Он сообщил, что Елизавета Антоновна умерла девять лет назад. Она была дочерью итальянского коммуниста Антонио Сорди и русской эмигрантки. У неё было счастливое детство. Потом пришёл к власти Бенитто Муссолини,  родители попали в тюрьму и там  погибли. Она решила пробираться в Советский Союз. По рассказам отца, знала, что это счастливая страна, что там любят детей, что люди там живут замечательные, отзывчивые.
«Летом сорокового года, - писал Виктор, - её с группой перебежчиков арестовали советские пограничники и отправили в лагерь. Там она прошла все круги ада, но многому научилась. После войны жила на поселении в глухой деревне. Там встретила и полюбила будущего моего отца, которого застрелили, якобы, при попытке к бегству. Маму, едва живую, подобрал Никифор Петрович, выходил её, принял роды. Он заботился о нас обоих до конца маминого срока. Однажды по весне он провалился под лёд и мама его спасла. Потом ухаживала за ним…
Эту книгу она переводила всю свою жизнь, даже в тюрьме не оставляла работу. Хотя пришлось текст держать в памяти долгое время. Я как мог, помогал ей. Успел при её жизни опубликовать книгу. Она была несказанно рада. Но  через два месяца мамы не стало…».
  В этом жизнеописании было много интересного, в том числе, описание «храма тишины». В комментариях было сказано, что замыслы художника остались нереализованными.
Прошло еще несколько лет.  Счастливый случай привёл меня в маленький, старинный,  опустевший городок  на юге Италии. В первый же день я отправилась осматривать достопримечательности. Город поразил меня необычным обликом: в скалах, которые его окружали, среди буйной зелени были вырублены пещеры. В них располагались гостиницы, магазины, жилища. Сколько я могла судить, люди чувствовали себя очень комфортно в этих необычных помещениях. В жару там было прохладно, а в холод, наверное, тепло. Некоторые из пещер «оккупировала» молодёжь. Громкие разговоры, музыка, смех доносились отовсюду. Иногда мне казалось, что в этом гаме слышна русская речь. Но приблизиться к разухабистым весёлым компаниям я не решилась.
Пора было возвращаться в маленькую гостиницу в центре городка. Но где она? Я настолько увлеклась, что заблудилась и страшно устала. Присела у обочины дороги отдохнуть. Мимо меня проезжали машины. Вдруг одна остановилась. Водитель, пожилой человек, подошел ко мне и что-то спросил. Я показала жестами, что не понимаю, что мне нужно в отель, и громко сообщила, что я из России. Он весело рассмеялся.
- Что здесь смешного? – раздражённо спросила я.
- Всё. Я тоже оттуда, только давно.
Тут уж и я рассмеялась. Напряжение вмиг слетело, и я выложила свои впечатления от этого городка.
- Мне почему-то кажется, что я пропустила что-то очень важное и необычное, - призналась я. –  А что, не знаю.
- Садитесь, - предложил новый знакомый, распахивая дверцу, - я покажу вам то, ради чего стоило сюда приезжать. Да,  не бойтесь вы меня! Я не бандит. Обыкновенный строитель. 
Ехали мы довольно долго. Наконец, остановились на  площади какого-то города. Сердце моё замерло, глаза отказывались верить в реальность увиденного. Прямо передо мной высился под чистым синим небом тот «храм тишины»,  который описан в книге Антонио Нардини: огромный шар покоился на высоком цилиндре. У арочного входа застыли крылатые существа. Они как будто приглашали войти в храм. Такие же существа, образовав круг, украшали шар своеобразным орнаментом.
 Внутри цилиндра вилась двойная винтовая лестница. Тот, кто поднимался вверх, не видел того, кто в это время спускался вниз. Поднялись и мы. Ступеньки были так удобны, что создавалось впечатление, будто идёшь по ровной площадке.
И вот, наконец, мы наверху. Внутри большого шара другой, поменьше. Его опоясывала галерея, по которой шли в молчании люди. Они заходили в малый шар и присаживались на несколько минут у круглого стола на двенадцать таких же круглых, но небольших по размеру, сидений. Потом, как по команде, вставали и безмолвно выходили на галерею с другой стороны от входа.
Мы тоже проделали этот ритуал. Я испытала очень странное чувство: будто рядом еще кто-то невидимый руководит моими действиями, мыслями. Неведомое доселе ощущение благодати снизошло на меня за эти несколько минут волшебной тишины.
Когда мы снова оказались на земле, долго не могли придти в себя. Вокруг все гремело, скрипело, визжало тормозами. Ехали обратно в полном молчании. И только прощаясь у отеля, мой спутник сказал:
- Рассказывают, что самым чутким и чистым сердцам иногда является Иисус Христос…Наверное, выдумывают люди?
- Не знаю. Но я в это верю. К сожалению, мне не явился…Но это были божественные мгновенья. Спасибо вам.


               
                25 декабря 2010 г.
                Г. Чебаркуль.