Памятник дворовой собаке

Ее звали Ушастая. Рыжая, гладкошерстная, с кривыми ногами и веселой длинной мордой. Уши, кстати, не висели и вообще не были какого-то особого размера. Не знаю, почему наша собака звалась именно так.

Теперь нет дворовых собак. В смысле, чтобы в многоквартирном доме была бы общая собака ребят этого двора. Чтобы она спала под тополем или валялась у песочницы на солнышке и её всегда или почти всегда можно было увидеть, выйдя из подъезда.

Теперь дети выходят во двор, чтобы пройти через него дальше  - к остановке  транспорта, в школу, в секцию, к друзьям, в пивной ларек. Кто куда, в зависимости от возраста и развития. Мы же выходили, чтобы провести во дворе львиную долю своего детского времени. «А Наташа выйдет?» Что за вопрос. Конечно.

И в этом времени у нас была собака.

Вообще-то, Ушастая – не первая общая любимица.  До нее была Чара. Мы были еще мелюзгой, и с Чарой возились ребята постарше. Она тоже уродилась рыжей и гладкой, но ее бабушки грешили не с кем-то вроде таксы, как предки Ушастой, а с боксерами. Чара была тупомордой,  крупной и бесхвостой псиной на высоких ногах, лихо скачущей за кошками или просто так, по дворовому тротуару или траве по краям двора. Бегала она часто и осталась в моей памяти именно такой -  развевающей на бегу необрезанными ушами.

Она погибла. Так же,  как позже Ушастая.

Завелась у непоседливой Чары привычка – бегать к дороге, что проходила с другой стороны нашего дома и лаять на проходящий мимо транспорт. И не просто лаять, а еще и гнаться за машиной какое-то время. Темпераментная была собака, скучала. Ну, и нашла себе роковое развлечение. Старшие ребята пытались ее отвлечь от бегания к дороге – бесполезно. Стояли рядом, даже держали, но Чара вырывалась, как только появлялся очередной автомобиль и бешено лая, неслась за ним. Толстые вены проступали на сильной шее, загривок страшно щетинился,  ноги сливались в диком беге  - догнать, порвать, убью. Ничего не могли поделать, она даже спать норовила теперь под деревьями за домом, чтобы быть ближе к проезжей части.

Мы подозревали, что ничем хорошим новая привычка для Чары не кончится. Так и вышло – насолила собака одному автолюбителю. Ездил мимо каждый день, надоели ему Чарины наскоки.

Она набегалась, задремала прямо в пыли, на обочине. И даже не успела встать навстречу, да и не собиралась, видимо, облаивать его на этот раз. Он проехал по ней специально – это было видно по вильнувшему к лежащей собаке следу от протекторов. Раздавил, выехал обратно на асфальт и поехал себе дальше.

Чару похоронили между нашим домом и соседним с ним ДК Железнодорожников, у трансформаторной будки.  Настоящую могилу сделали, с холмиком и надписью. Цветы приносили. Весной холмик стал ниже, а к осени по нему проехал какой-то грузовик… И после смерти не было Чаре покоя от тяжелых резиновых колес.

Потом мы стали постарше -  как те ребята, что возились раньше с Чарой. И появилась Ушастая.

Однажды мы решили, что собака наша грязная и решили ее помыть. Набрали воды на колонке в кастрюлю, принесли из дома мыло.

Вдоль двора нашей пятиэтажки шла улочка из стоящих в один ряд деревянных домов – «Казанка». Она не имела даже дорожки – кривенькая горбатая тропка прерывисто шла между сточной канавой и хлипким деревянным заборчиком, кое-как отделявшим улочку от двора нашей хрущевки. Вот по этой тропинке мы и гнались за удирающей Ушастой, тщетно пытаясь полить на нее из кастрюли хотя бы на бегу. Все дело в том, что намочить и намылить себя псина еще позволила, но вот ополаскиваться не пожелала. Возможно, капризность животного была связана с прогрессирующей беременностью.  Понимая, что оставшееся на шкуре мыло будет щипать и кусать, мы гнались за Ушастой, но не сумели ее остановить. Вернулась сама через пару дней, и была так грязна, как нам и не снилось до попытки ее помыть -  мыло высохло, жутко свербило и Ушастая всласть начесала себе бока о пыльные ухабы окрестностей.

Момент рождения щенков для меня остался за кадром – в это время мы семьей уезжали в дом отдыха в Горьковской области. Когда вернулись, Ушастая гордо возлежала в домике, специально сооруженном для её счастливого материнства, под развесистым тополем, окруженная восемью очень разными щенками. Был и белый, и черный, и в пятнышко, и серенький, и рыжий. Все собачата, как тогда говорили в наших краях, были закреплены за определенным мальчиком или девочкой. Мне тоже зарезервировали щенка до возвращения из дома отдыха. Друзья показали симпатягу по имени Лобик: « Вот твой». Белый лоб, мордочка в саже, белые носочки, остальное светло-коричневое.  Был еще один, точно такой же масти, назвали его Кубик, но у моего еще на кончике хвоста было белое пятнышко. Так мы их и различали.
Толстяки с треугольными хвостами стали нашим ежедневным развлечением и заботой. Мое платье ужасно воняло псиной, его приходилось чистить от шерсти, но мама почему-то не ругалась.

Близко к самодельному дому для собак стоял гараж. Несколько лет назад была в том районе, заглянула в арку – то ли двор, то ли гаражный кооператив… Но тогда стоял всего один гараж. Куркуль, (а кто в те времена имел гаражи и машины) каждое раннее утро бравший свой транспорт, будил Ушастую. Как и положено собаке с выводком, она зло и беспокойно лаяла в ответ. И однажды утром, придя к тополю, мы никого в будке не нашли. Сначала не поверили – бывало, что собака оставит щенят и уйдет куда-нибудь. Но их тоже не было.
Несколько дней мы надеялись на что-то, заглядывали в остро пахнущее жилище. Платье постиралось, и больше не пропитывалось щенячьим теплом. Нам  сразу кто-то сказал, что хозяин гаража увез Ушастую и щенков, куда подальше. Хорошо, если в лесу выкинул. Но мы все-таки думали, что прибил или, что вернее, сдал собачникам.

Мы подождали еще. Может, Ушастая вернется? Потом пришел сентябрь и надо было ходить в школу…

От Ушастой и ее потомства у меня осталась память на всю жизнь – миндалевидный шрам на правом колене. Один раз щенята зачем-то полезли в трубу под мостиком  над канавой «Казанки», и достать их оттуда другой дуры не нашлось. В вонючей тени, среди прочей дряни были осколки бутылки из-под шампанского. В те времена пластиковый мусор в природе не существовал. Но было много битого бутылочного стекла. Темно-желтые, зеленые, белые осколки лимонадных и минеральных «чебурашек» обильно покрывали асфальт и траву дворов и тротуаров. Мы ими играли даже – делали «секретики»,или изображали россыпи драгоценностей во дворце принцессы.

Бутылки из-под шампанского были редкостью. Однако именно толстое стекло такой бутылки встретило меня в трубе, и пропороло ногу до сухожилия.

Я вылезла, прижимая рукой поток темной, быстро идущей крови. Отняла руку – в порезе виднелась белая трубчатая жилка. Брат повел меня домой, где мы с ним мыли мою рану, поливая порез водой из-под крана над унитазом, из ковшика, пока кровь не остановилась. Как у меня не случилось гангрены, не понимаю.

Надо было зашить, и тогда сейчас не было бы такого следа. Но в нашем доме к детским ранам относились легко – подумаешь, порезалась. И рана сама зарубцевалась, заросла, как получилось.

Перевязывая ногу, я любила попугать братишку противной белой жилкой. Так Ушастая осталась в моей памяти и на моем теле навсегда.

Я вижу себя девочкой в зеленом платье, пахнущем собачьей конурой, которая обнимает тонкими руками рыжую шею беспечного существа с веселыми глазами. Вижу Ушастую, устремившую поворот морды на закат над улицей Казанской. Вот сейчас она рванется из моих рук и кинется улепетывать от нас вдоль канавы. Туда, в наше детство – мир, которого нет.