Аура Междометий, глава 3

рассуди, я же, в свою очередь, изложил тебе всё, что считал нужным, и по существу мне добавить нечего. Да не запугивай ты меня Бога ради, хочешь кокнуть — кокни, что базары-то лишние разводить? Не то чтобы очень смелый, но… знаешь, Петрович, бояться надоело. Банально надоело бояться. Ну вот, скажи, чего мне объективно опасаться — того, что Зяма твой меня к праотцам отправит? Так не велика потеря! А что, Петрович, ждёт меня в дальнейшем: вши, цирроз, гангрена — что? А, не знаешь? Да тебе-то и знать это не нужно. Жизнь моя стоит не дороже шкурки песца, из которых шубки шьют, которые фраера покупают бабам своим, а те, брезгливо морщась, кидают мне в кепку монетки, которые вечером пересчитывает Зяма, который… Зяма, что ты сразу руки распускаешь, я ничего особенного про тебя говорить и не планировал! Ну, просто ассоциативный ряд. А я, знаешь ли, Петрович, часто об этом думаю. Да вот так и вышло. Да что тебе рассказать-то? Жизнь моя ничем не примечательна, да и сам по себе личность я никчёмная. Да что я тебе говорю, Петрович? Ты же сам всё знаешь. Отпусти ты меня, Петрович, или, вон, Зяме скажи, чтобы пришиб меня, только насмерть уж — отмучаюсь, наконец. Да не ною я! Раньше верил, Петрович, что не вечно буду на вокзале побираться, а теперь понимаю, что оснований для подобных предположений нет. «А что, Феликс, давай-ка с нами примем?» И за стол посадят — там, где хозяева со смотрящими водяру обычно глушат, и наблюдать пристально за поведением моим начнут. Отличный способ сломить волю человека — заставить себя почувствовать исследуемым объектом и нахлебником в одном лице. Провалиться сквозь землю. Почти ничего есть не буду, сославшись на боли в желудке, в Зямину сторону даже не посмотрю, дабы не смущаться сугубо ухмылкой его злорадной. А Петрович-то, кстати, мужик компанейский и простой довольно-таки, вон даже чокается со мной, да и говорит более или менее на равных. Смелость моя ему импонирует? Да какая там смелость? Ох, если бы знал он, сколько раз пружина страха в душе моей сжималась и распрямлялась, если бы знал… а он всё подливает и подливает. И тут найдёт что-то, и тут начну всю жизнь свою ему рассказывать — всё-всё, без прикрас, не отдавая отчёта в том, какой опасности подвергаюсь благодаря столь опрометчивым действиям. А будь что будет! А надоело молчать, надоело в себе держать! Выговориться, душу излить, а потом хоть убейте. Ненавижу такую жизнь, а другой её и представить не могу. Это усталость? Нет, вряд ли, уставать-то мне в последнее время по большому счёту не от чего, ибо привык я к работе своей, и казаться мне она довольно лёгкой начала. Нет, это не усталость. Это неудовлетворённость и личностная невостребованность. Это чувство ненужности и бессилия. Да и кому мы, в сущности, нужны в этом мире? Иллюзия. Иллюзия нужности. Да нет никаких исключений, Петрович, по крайней мере, в системе социально-денежных взаимоотношений, внутри которой, как точно подметил Ортега-и-Гассет, каждый индивид является лишь мелкой деталькой, исполняющей волю обезличенной толпы.

Чем же я ему понравлюсь, Ангел мой? Ну, давай сейчас отставим разговоры о морали и просто попытаемся как-то выявить и определить причины его симпатии ко мне. Сам как думаю? Ну, полагаю, что главной станет моя храбрость, которую он на протяжении нашей беседы сам неоднократно отмечал. Нет, ну, я правда не понимаю, какая там храбрость? У меня же поджилки будут трястись по дороге к нему! Долго буду сидеть в ванной, не решаясь выйти. Я же ничтожный безликий бомж, а он… он — главный над нами всеми, у него связи есть, деньги. Неужели я реально ему нравлюсь? А ведь он — мой шанс попасть в жизнь нормальную, повезёт ежели, то и в квартире его однокомнатной жить останусь — пусть хоть на какое-то время, а дальше видно будет. А дальше посмотрим, может, жизнь моя непутёвая наладится, может, дни, бесцельно прожигаемые мною, к цели достойной устремятся. Ангел мой, наполни жизнь мою смыслом и светом!

Ох, если бы я тебя и правда в будущем вспоминал бы, а то ведь, как зубы прорежутся — так и видеть тебя перестану, так и забуду беседы наши. Как чистый лист стану — лишенный знаний, черпаемых сейчас из бесед с тобой и из информационного поля ноосферы, к которому подключён был при рождении и от которого отсоединят рано или поздно, чему я никак, к сожалению, не смогу воспрепятствовать. Нет, ну надо же, забавно как мир наш человеческий всё-таки устроен: рождаемся со сверхспособностями — видим будущее, знаем всё и обо всех, с вами — Ангелами — беседуем, а как рубеж определённый перейдём — так и теряем всё это. Слушай, ну а зачем, вот, тогда мне демонстрировать грядущие события, если я всё равно не смогу избежать тех опасностей и бед, что мне предрекаются? Да я помню, что уже спрашивал, но ты же мне так и не ответил. Так если бы понимал, то и не задавал бы тебе вопросы! Но я же не буду помнить о показанных тобой проблемах, грозящих свалиться на мою голову в случае совершения неразумных поступков! А вот так — не буду помнить! Что — разве персонаж того кино, что ты мне показываешь ежедневно, помнит о том, что в младенчестве был мной и всё это заранее видел? Ах, подсознательно… Не больно-то подсознательная память регулирует поведение и пресекает его девиации. А, ну да, свобода воли! Концепция свободы воли. Можно лишь ненавязчиво подсказывать, но не направлять, ясно, да. Ну что же, буду надеяться на то, что хоть краем уха, или, если быть точнее, сознания, смогу хоть как-то улавливать подсказки своей бессознательной памяти. Своей дурацкой памяти!

Ангел мой, как жаль, что я тебя забуду! Родной ты мой, светлый мой! Знаешь, если бы я хотя бы помнил тебя, хотя бы только твой визуальный образ… хотя бы часть образа… хотя бы пёрышко из твоего крыла… Нет, я не плачу… Ну, плачу, плачу я! Дурацкая человеческая память! Гнусные её проявления! В суете повседневности мы часто забываем покинувших нас любимых. Мы клянёмся помнить вечно, а сами погружаемся в насущные бытовые заботы. Буду стоять у окна и курить. Петрович спит. Обычная ночь. Падает снег. Мокрый весенний снег. Много-много снега. В одну из таких ночей отец нас с матерью бросил. Она запила, махнула на меня рукой: живи, как знаешь, как захочешь и сможешь. А нужно ли мне сейчас об этом думать? Я выжил, мама, выжил всем назло. Я изменился сильно за последнее время — стал серьёзней, мудрей, спокойней. А знаешь, я сейчас чувствую себя человеком. Завтра Петрович проснётся, и мы с ним составим план моей дальнейшей жизни.

Ну, план — это, конечно, сильно сказано, я бы сейчас этот термин расценил как литературную гиперболу. Предложит жить остаться у него, строго-настрого накажет на вокзале больше не появляться, дабы избежать распространения слухов о нашей связи. Как будто есть в нашем тандеме нечто предосудительное! Ну, ладно, я привык уже к тому, что нас, геев, неадекватно воспринимают, и подозрение в альтернативной сексуальной ориентации способно бросить тень на репутацию в целом. Да что я рассуждаю? Сказал молчать — значит надо молчать в тряпочку. И не больно-то надо на вокзале появляться — ноги бы моей там не было! А чем же я буду заниматься, как на жизнь зарабатывать? Э, нет: на шее я сидеть не хочу. Да, есть у меня чувство достоинства, не окончательно оно растоптано сапогом бомжевания. Хорошо, Петрович, там дальше покумекаем о том, чем мне по жизни заниматься.

Только не скоро докумекаем мы, не скоро. Немало времени дома проведу безвылазно как зверюшка декоративная. Вот и не знаешь, что лучше — жизнь пса вольного, но бездомного, или крыски ручной, в клеточке запертой. Ладно бы крыски, а то ведь почти таракана: как гости придут — так и с глаз долой надо скрыться немедля. Сидеть на кухне, не высовываться, быть тише воды, ниже травы. А у них беседы ведутся, веселье… музыка, водка, карты. А я — знай своё дело: книжку читай при свете неярком. Как же обидно всё это, Ангел мой! Опять это свербящее чувство униженности… Ничего, надо лишь немного потерпеть. Ничего, никто сразу к звёздам не воспаряет. Вон, Мао Цзэдун тоже начинал с малого — с поста секретаря хунанского отделения коммунистической партии Китая. Смог же он потом себя реализовать! Ну, ты и сравнил, конечно! Мао был образованным и умным человеком, для которого высокий государственный пост и власть как таковая не являлись самоцелью, по крайней мере, на начальном этапе восхождения на политический олимп, ты же — тупорылый осёл и гнусный гедонист — мечтаешь лишь о жизни кайфовой. Не, ну, а с другой стороны, если откладывать счастье на будущее, то оно так никогда и не настанет — вечно нам хоть чего-нибудь, да не будет хватать. Мы сравниваем текущий отрезок жизни со своими мечтами, и никогда сравнение не бывает в пользу реальности, хотя бы потому, что мечты всегда её опережают. Ангел мой, ну вот почему так? Как бы хорошо нам ни было, мы, используя все ресурсы нашего воображения, начинаем грезить о лучшем, решительно не замечая всех преимуществ нынешнего положения? Ангел, ну вот смотри: живя на вокзале, я буду мечтать о возможности спать в квартире. Да что там… Для меня это будет пределом счастья! А потом, обретя угол, постоянного любовника и избавившись от необходимости ежедневного попрошайничества, я постоянно буду вести внутренние монологи о тягости бытия. Почему, вот, я не вспоминаю о том, как тяжело мне на вокзале жилось, почему не благодарю судьбу ежедневно за избавление от того ада — может быть, из-за свойства психики вытеснять всю травмирующую информацию из поля зрения? Психика-сказочница… ретроспективно нам всё представляется в наилучшем свете. Ну вот, скажи, теперь, спустя три месяца после поселения у Петровича, — кажется ли вокзал тебе чем-то инфернально жутким? А помнишь, как с Виталькой Фолкнера обсуждали? Эх… нет, как говорится, пророка в своём отечестве. У нас же ценить начинают либо посмертно, либо после получения премии. А Франсуаза Саган?.. Тоже ведь только посмертно звания великой писательницы достигла… Что тут сказать — пример с известными людьми, в общем-то, не только архитипичен, но и показателен… Не ценим мы тех людей, что рядом находятся, того счастья, что храним в своих карманах, вечно стремимся к чему-то далёкому, неведомому и, как нам кажется, превосходящему настоящее по всем возможным параметрам! Три месяца пребывания у Петровича подходят к концу, а на душе — хоть волком вой от пресыщения тем заветным покоем, той тишиной, коими грезил с первого момента появления на вокзале. Отдых от надоевших лиц себя изживёт примерно через пару недель, и уже захочется кричать, стучать, звонить в колокола: вернитесь ко мне, те, к кому я привык, те, кого я не ценил, не замечал, чьим поведением возмущался. Ведь не всё так ужасно было, не всё! Виталька Профессор был, Манька-минетчица, Женя Тёртый… Эх, какие беседы мы вели! А сейчас — серые стены однушки Петровича, книжка… как гости пришли — так марш на кухню. А как Петрович по делам уйдёт — так хоть вешайся от одиночества. Впервые за несколько лет начну смотреть телевизор, чтобы хоть как-то заглушить тоску. На ум приходит ассоциация с романом Сартра «Тошнота»… Если меня не выпустят из заточения — я рехнусь! Хоть бы сосед Петровича, что ли, зашёл, словечком со мной перекинулся, пока Петровича дома нет! Ох, и хороший же он малый! «Ты не первый, — говорит, — содержант у Петровича и не последний, но в твоих силах продержаться у него максимально долго и это время использовать с пользой». Спрошу, с какой такой пользой я могу использовать свободное время, если я даже на улицу не могу выйти? Учиться читать порекомендует. Читать?! Учиться?! Да я только и делаю, что читаю! Книжные персонажи для меня скоро станут реальней тех людей, с которыми некогда по жизни соприкасался. Поразится мне, помочь пообещает… Хороший он человек! Не узнал бы только Петрович о наших беседах, а то живо на улицу выставит меня. А вот чем больше скрыть что-то пытаешься — тем ведёшь себя неестественнее. Было бы проще, если бы при каждом визите соседа я должен был уходить на кухню, но с ним дела обстоят иначе, от него Петрович давно перестал скрывать определённые аспекты интимной жизни, а потому прятать меня нет и смысла. Веду себя как маленький неуклюжий ребёнок! Ладно, главное — в глаза не смотреть ни тому, ни другому — авось, незамеченным моё немного неадекватное поведение останется, благо за одним столом не сидим. Они пьют — я стою рядом, работу свою выполняю: то хлеба нарезать, то ещё колбасы из холодильника принести… Как-то раз присяду на стул, блин, так Петрович после ухода соседа так меня за низкую дисциплинированность стулом по спине огреет — неделю кряхтеть при каждом наклоне буду.

Ангел, я не понимаю, как ты можешь так безучастно взирать на эти ужасающие картины? Слушай, ты что, на самом деле не понимаешь серьёзности ситуации? Ну, знаешь ли!.. Это же ужас! Ангел, даже стоя на вокзале с протянутой рукой, у человека больше прав, оснований и возможностей, чтобы именоваться личностью, чем живя с Петровичем. Я ведь там — не единственный бомж был, а один из многих, из равных, а потому и не чувствовал себя там таким ущемлённым, как в доме у этого козла. С каждым днём всё хуже и хуже. Я уже вообще не человек. Говорить только по команде, вставать, когда он заходит в комнату, и не садиться до тех пор, пока не разрешит, не трогать ничего в его доме, кроме книг, доставшихся Петровичу от родителей и ему совершенно не нужных, составлять полный письменный отчёт о том, что делал в его отсутствие… Ой, Ангел, не показывай ты мне всех этих издевательств — смотреть на них сил моих нет! Почему этот идиот не уйдёт от Петровича? Да, под «идиотом» я имею в виду себя. Ну вот, опять ты углубился в философские дебаты о личном выборе, о приоритетах… Ничего подобного, ему просто страшно было уйти! Ну, сам посуди — ну, уйдёт он на вокзал, подконтрольный Петровичу, — долго ли он после этого проживёт? Почему ты молчишь? Ну, хорошо, покажи, что дальше будет.

Вот давай с того места, как я буду лежать на ковре, в очередной раз избитый, и проклинать судьбу. Петрович-то где? Дверью хлопнет. «Дозором обходит владенья свои». [Цитата из стиха Некрасова ] Насколько же я одинок! Пропадаю ведь, а обратиться за помощью совершенно не к кому. Толян? Нет, у него жена. Кто ещё? А больше-то и нет никого. Старые корешки с района? Нет, не вариант: на хрен я им нужен. Да и денег должен. Хорошо ещё, что тогда, когда к Толяну ездил, меня не увидели и не узнали, а то прибили бы. Ещё была парочка знакомых из школы… нет, не то: я давно прекратил с ними общение, ещё до того, как бомжем стал. Насколько же я не предусмотрителен! При желании я мог бы не терять старые связи. При желании я мог бы завести много друзей. Никогда не упускай возможности с кем-либо подружиться: эти люди в дальнейшем могут тебе пригодиться. Никогда не разбрасывайся знакомствами. А, кстати… Да, кстати, надо обратиться к соседу Петровича, может быть, он мне чем-нибудь и поможет! Он добрый, он поможет просто так… люди же иногда помогают друг другу бескорыстно, бывает так, бывает, я знаю! Мама моя, добрая моя мамочка, — она тоже старалась многим помочь. А вот ещё помню, когда я был подростком, мы с ней собрали мои старые и ненужные детские игрушки и отнесли в детский садик. Детишки обрадовались, воспитательницы благодарили! Здорово было, здорово! На душе радость воцарилась. А потом домой вернулись удовлетворённые, перед глазами ещё долго счастливые ребячьи мордашки проплывали, в ушах визг счастливый. Это был такой чудесный день… Эх, если бы мама всегда была трезвой, как тогда, то и моя жизнь, возможно, сложилась бы иначе!..

Нет, что ты, Ангел, я мамочку не сужу и вину за собственную жизнь на неё не пытаюсь перевалить. Ну, а я что говорю? Так, давай расставим все точки над i: сейчас я её не осуждаю, потом, оказавшись на глубочайшем социальном дне, я также не буду её порицать. Своими вопросами ты порой вводишь меня в замешательство: как это — откуда я знаю, что будет потом, — разве я только что не собственное будущее просматривал? Ну, так вот, я же могу идентифицировать те эмоции, которые меня посетят. Ну, говорю же тебе, не буду я её осуждать тогда, лёжа на полу в хате Петровича, тем более, ты же сам видишь: времени на рассуждения у меня не очень много будет, потому как, памятуя о возможности скорого возвращения Петровича домой и твёрдо решив покинуть его жилище, я устремлюсь к соседу с просьбой о помощи. Как всё-таки хорошо, что попадётся такой добрый человек! Как здорово, что он мне поможет!

А что, Ангел мой, стройка — это как раз самое то, что мне, человеку, нигде по-настоящему не работавшему, будет нужно. Выполнять работу и получать за неё деньги, не уповая на милость посторонних людей, не будучи от их настроений материально зависимым — это прекрасно! Рано утром встать, протереть глаза, сунуть ноги в кеды, выйти из вагончика, который на четверых делим, да пошлёпать по осенней слякоти на работу. Физический труд — лучшее лекарство для истерзанной сомнениями и страхами души. Самозабвенно работать — как фанатик, как безумец. Работать, не слыша чужих разговоров, не видя мелькающих мимо лиц. Работать, отдаваясь процессу без остатка. Жалеть вечерами об окончании рабочего времени. И откуда только берётся энергия в таком количестве?.. Знаешь, Ангел мой, в чём недостаток проживания в одном из многих общежительных вагончиков у стройки? Ну почему сразу привереда?.. Я просто констатирую факт. Ой, не хочешь — не слушай! А потому что мне тоже надоело, что все мои разглагольствования ты постоянно пытаешься пресекать. Да я просто сказать хотел! Уже не хочу. Ну, потому, что ты опять начнёшь рассматривать мои притязания, мысли и поступки через призму религиозной парадигмы. Ангел, логическая ошибка в том, что ты забываешь о моей тогдашней религиозной инертности. Всё, не будем спорить. Полемика началась из-за того, что я хотел поделиться своими соображениями о проблемах проживания в вагончике у стройки. В чём, спрашиваешь? В том, что я, человек, уже успевший привыкнуть к регулярному соблюдению правил элементарной гигиены, снова буду лишён возможности банально помыться. Ну, хорошо, что эта проблема решится. Как, кстати, решится, покажи?

А, бани… Да, это я верно придумаю: на что ещё тратить деньги как не на баню! Чистоплюй, как надо мной подшучивают Шушан и Кенжебек. А и ладно, пусть шутят, всё равно я прав, что, впрочем, люди, привыкшие спускать все деньги на водку и проституток, не поймут. Муклай вот умница: деньги откладывает, семье высылает. Родители, наверное, гордятся таким сыном. А вот моя мамочка, знай она, как я жил… нет, не надо об этом! Я уже не привокзальный попрошайка, не нахлебник, я — разнорабочий, добывающий себе пропитание собственным трудом, такой же работник, как и все те, с кем волею судеб разделяю временное место проживания. А помнишь, как тебе было сложно освоиться среди них? Помнишь, как робел, стесняясь собственной тщедушности и отсутствия рабочих навыков? Ничего, уже через пару месяцев работы разовьёшь в себе немалую физическую силу. Какой же я всё-таки молодец, а! Вот был бы таким с детства — жизнь нормальной была бы — не пил бы, не курил… Вон, когда с Маринкой жил, — капли в рот не брал, а ничего — скучно не было! Каких мы только забав ни придумывали — то на завод заброшенный залезем, то завяжет она мне рукава на куртке, наподобие смирительной рубашки, а я, стараясь не хихикать, прошу прохожих меня развязать, за чем Маринка втихаря наблюдает. Надо же, теперь странным кажется, что я мог иметь связь с девчонкой. Нет, я не жалею об этом, конечно, но гетеросексуализм — не мой путь. Всё произошло так, как должно было произойти, и в какой-то степени мне следует быть благодарным тем мужикам, с которыми когда-то давно мы познакомились на дискотеке, за совершение действий, подтолкнувших к осознанию и обретению собственной сущности, в противном случае я мог бы всю жизнь прожить латентным геем и не понять истинной причины неудовлетворённости жизнью, которая неизбежно возникла бы. Вот только шутки о людях нетрадиционной сексуальной ориентации в исполнении Шушана и Кенжебека мне как серпом по яйцам. Как нажрутся — так давай анекдоты травить про баб, про тёщ, про пидорасов. Хочется превратиться в бумажный самолётик и вылететь в окно. Превратиться в вазу, доползти до края стола и разбиться на тысячи мелких осколков. Превратиться в спичку, вспыхнуть и сгореть заживо. Превратиться в воду и слиться в унитаз.

Ой, Ангел мой, ты куда делся-то? Ну вот, вывел из себя собственного Ангела-хранителя... Но я же не виноват в том, что так сильно увлёкся просмотром и почти перестал различать грань между своими будущими мыслями и настоящими. Ангел, ну, вернись, ну, Ангел! Не слышит… далеко, наверное, уже. Улетел в свои заоблачные дали, рассекая крыльями перины облаков. Я бы тоже с удовольствием полетал с ним. Взял бы меня с собой хоть на часик, а то ведь никакого композиционного разнообразия: с утра до вечера — рассматривание жёлтых выцветших обоев, узоры которых уже успел изучить досконально. Ну почему вот родители не поклеят новые, почему жилище не украсят? Ни малейшего эстетического чувства у них нет! Как недостаёт нам всем японской созерцательности, их стремления к прекрасному! Да вообще нам много чего недостаёт — глубокомысленности, благородства, рассудочности, спокойной уверенности, неторопливости! Жалкие существа, погрязшие в мелких страстях! Проживаем мы жизнь бесцельно, время напрасно расходуем, как воду из водопроводного крана, который по рассеянности забыли закрыть. Нам так мало времени отведено на жизнь, но мы совершенно не думаем об этом! Что полезного обычно делают люди за день? Для чего они проживают его? Пополняют копилки бесплодно отжитых мгновений, просто приносящих им деньги и их же конфисковывающих. И — что самое парадоксальное — большинство людей вполне устраивает подобный способ структурирования времени, более того, он доставляет им удовольствие, меж тем они совершенно забывают о том, что один день, проведённый с пользой для души, стоит гораздо больше тысячи пустых рабочих дней, посвящённых исключительно разрешению социально-бытовых проблем, и тысячи выходных, отданных охоте за удовольствиями.