Аура Междометий, глава 2

Крайняя степень отчуждения, максимальная изолированность от материального мира со всеми присущими физическими и интеллектуальными удовольствиями, в число которых входит пресловутая межличностная коммуникация, коей я сейчас лишён. Не, Ангел, ты не в счёт, ты существо высшее, духовное, светлое, мне же хочется порой горе своё с таким же, как я, — грешным мирским человеком разделить: посетовать, поплакаться, слова поддержки послушать. Ангелочек, ну, может быть, всё-таки можно сделать так, чтобы мамочка речь мою понимала, а? Я ведь говорю с ней, говорю, а её ухо лишь нечленораздельные звуки идентифицирует. Ну, вот опять: не положено, не положено… А колошматить до полусмерти меня положено было, а? Почему ты допустишь моё избиение Васей Зубодыром и Колей Колдырём? Под себя хотят прогнуть, своей шестёркой сделать, гады. Отстёгивать им, других сливать. Ну, это уж слишком! Кто назначил их смотрящими, кто? Тоже мне, самопровозглашённые узурпаторы, блин! Вот скажу Петровичу, что эти урки самочинные поборы мутить задумали. Блин, а остальные-то, остальные — все прогнулись, трусы жалкие, хоть и в числе своём заведомо превалируют над теми уродами! Но я-то не сдамся! Я буду бороться. Я сильный. Воевать? Воевать с ними? Война за лидерство. Пока рано и глупо. Посмотрим, как приспособиться. Да… не о такой жизни мечтал, не о таком контингенте. Но не отчаивайся, может быть, если повезёт, то на другую точку переметнёшься, вон, где Миха стоит. Место-то там не такое, конечно, хлебное, но хоть стрессов поменьше. Но сейчас не надо на будущее загадывать, даже в пределах одного дня. Поживём — увидим. Увидим. Увидим… Что я увижу, Ангел мой? Увижу ли выход из этого зловонного и грязного мира, куда волею судеб вынужден был интегрироваться? Если бы у меня сейчас были волосы, то они определённо встали бы дыбом от одного только вида картонной подстилочки за помойкой, на которой я спать буду. А знаешь, каково это — зимой бомжевать? Да ты-то знаешь, а мне зимовье неприятным сюрпризом обернётся. Заливаться водкой по самое горло, двигаться. Хорошо, если сегодня внеплановой ментовской пересменки не будет — не погонят, значит, на улицу в мороз, в холле у батареи заночевать доведётся. Андрюха-то мент добрый… не, ну не со всеми, конечно, добрый, а только с теми, кто по душе придётся, как я, например, что будет стоить мне немалых усилий. Одному меня учит эта поганая работа — путём анализа, основанного на прецедентах и неплохом знании человеческой психологии, прогнозировать возможную реакцию на твои слова и действия. Прежде чем что-либо сказать — тщательно подумай. Учись находить общий язык с людьми, которые тебя бесят, — от них может зависеть твоё выживание. А я-то думал, что с моей дворовой закалкой с лёгкостью мимикрирую под этот уродливый мир… Не тут-то было! Кто бы знал, как мне тяжело приспособиться… Ангел, а вот каково тепличным маменькиным сынкам, оказавшимся на нашем вокзале? Каково было Витальке Профессору, окончившему аспирантуру? Да-да, помню: мы с тобой обсуждаем исключительно мою личность и ничью больше.

А вот скажи, удастся ли мне победить Васю Зубодыра или он меня таки сожрёт с потрохами? Ненавижу его! Ненавижу! А он, очевидно, — меня. Воевать с ним бесполезно — сразу поставит на место, поэтому стараюсь по возможности не пересекаться, благо, отстёгивать больше не требует — с тех пор, как я намекнул на возможность доведения до сведения Петровича факт Васькиного зарождающегося самоуправства. Попритих, падла. Зато смотрящий у Петровича новый появился — Зяма Северный — ох, и лютует, урод! Не показывать Зяме страх: почувствует его, как зверь, и будет больше напирать. Вон давеча смена моя закончилась, а Зяма навар пересчитал и говорит: «Мало, ещё стой!» А я что, железный, что ли? Нет, зря согласился. Струсил, дурак. Вот так раз постою, два, а потом и будет на мне ездить. В следующий раз надо будет сказать, твёрдо в глаза глядя: «Зяма, я замёрз, моя смена кончилась, и не факт, что, отстояв сверхурочно, я смогу собрать нужную тебе сумму». Или не нарываться? Прибьёт ещё, на хрен… Твоя личность, Феликс, на работе никого не интересует, не хочешь играть по их правилам — другого найдут, более покладистого. Ты — бездушная машина, пополняющая их благосостояние. Уже и сам начинаю себя скотом чувствовать…

Ангел мой, как мне окончательно в этой клоаке не оскотиниться? Книги, говоришь, спасут меня от неуклонно наступающей деградации? Томас Манн, Герман Гессе, Генрих Бёлль, Бертольт Брехт, Эрих Мария Ремарк… я начну с немцев, которые в обилии хранятся дома у чокнутой Дуньки, примкнувшей к нашей братии после кончины мужа. Как там у Петра Лещенко?.. «Дуня, люблю твои блины, Дуня, твои блины вкусны, в твоих блинах огонь и нежный вкус, твоих блинов съесть много я берусь»… Кстати, скоро пенсию получит, дура старая, авось и нас угостит чем, ежели повежливей будешь. Вот живёт ведь — комната в коммуналке есть, кровать и холодильник есть, вода горячая есть, пенсия ежемесячная есть: радоваться бы условиям жилищным, а она, безумная, к нам, бомжам, попрошайкам да алкоголикам каждый вечер идёт, словно забыться хочет, отвлечься от мыслей горестных об утрате невосполнимой. Эх, тётя Дуня, никогда мы не привыкнем к людским потерям, никогда… А помнишь похоронную конторку из «Чёрного  обелиска»? Помнишь их отношение к смерти? Так вот, я думаю, что… а, ты не читала… А, ну да, это же книги твоего мужа, а не твои, тебе же за всю жизнь недосуг было самообразованием заняться, да и не по душе тебе работа интеллектуальная — всё удобней руками трудиться а с народом сплетни сплетничать, разговоры праздные вести.

А ко мне даже погоняло «Библиотекарь» приклеится. Буду стоять, Оруэлла читать, а тут Коля Колдырь подойдёт да как рявкнет: «Закрой книгу, библиотекарь сраный, работай по-человечески, а не то Зяме заложу!» — и это притом, что по переходу в то время никто почти сновать из фраеров не будет. Какая, на хрен, разница — стоять с книгой или без, если всё равно никто ни копейки не даст? И вообще, Коле-то какое дело до моих доходов? Или он так беспокоится за достаток Петровича с Зямой? Ага, как бы не так: поддеть меня хочет, унизить, отомстить за неповиновение. А я буду игнорировать его провокации и нападки. Эх, если бы только он один наседал, а то… а то все только и грызёмся, как собаки бешеные. Изнуряет борьба эта бессмысленная, конфликты эти беспочвенные, жизнь эта бесцельная. И нет никакой альтернативы, и нет ни малейшей возможности улучшения социальных условий. Нет, я не ною, просто факт констатирую. А вообще, я помню, что каждый несёт только тот крест, что ему под силу. Значит, я достаточно силён для того, чтобы пережить все эти испытания, чтобы выжить, чтобы не сломаться. Те же, кто проживает более лёгкую жизнь, по сути по своей слабоваты, морально субтильны, да настолько, что с проблемами не способны самостоятельно справиться, без помощи Высших Сил, которые вынуждены их переносить через все лужи, попадающиеся на жизненном пути. Жизнь — это бесконечные раунды боёв без правил…

Нет, Ангел, ты что, я ничего не сказал такого кощунственного! Да послушай… Послушай… Да выслушай же ты меня! Почему это я неблагодарный? Ну, хорошо, извини, я, конечно, перегнул палку, признаю. Да, согласен: ты мне помогал всегда и везде, а моё попадание в жизненные коллизии обусловлено исключительно собственным упрямством и нежеланием прислушаться к твоим советам. Хотя, знаешь, вот, честное слово, не могу понять, почему ты так старательно будешь отговаривать от похода до ларька за сигаретами… Помнишь — то лень на меня нашлёшь, то напомнишь о том, что я Митьке должен, а поскольку отдавать пока нечем, то и соваться туда не следует? Только я ведь всё равно пойду. До палатки добреду, мелочь из кармана выгребу, на прилавок насыплю, сигареты самые дешёвые попрошу, затянусь, порадуюсь, а тут и рожа знакомая нарисуется. Нос с горбинкой, глаза голубые, хитро прищуренные… Ё-моё, это же Толян! Толян, кореш мой дорогой! Подойти, обнять. Нет, стой, куда? Ты на себя-то посмотри, бомжара опустившийся, — если Толян тебя в таком виде узнает, то стыда-то не оберёшься. Сныкайся за ларёк да украдкой оттуда понаблюдай за ним. А если в мою сторону глянет? И что? Не узнает меня в бородатом и вонючем отбросе общества, одетом в грязный рваный ватник. Сейчас Толян сдачу за сигареты заберёт и уйдёт, оставив, как ящерица, хвост напоминаний о нашей совместной юности, кажущейся ныне такой беззаботной… Не, а что я стесняюсь, что прячусь за ларёк? Ну, узнает он меня — и что? Что случится-то? Толян! Толян, это я — Феликс, узнаёшь?

Ангел, ну не хмурься, ну, подумай сам, как важна и нужна несчастному бомжу неделя послабления, какая это отрада — ежедневный душ, регулярное питание. Ну, зачем ты сейчас попрекнул меня половой жизнью с Толяном? Ну вот, началось: «прелюбодей», «мужеложец»… Моя истерзанная душа любви жаждала, участия людского, а как ещё её можно выразить, как не через совокупление? Не, погоди… То, что ты сейчас говоришь, — верно и правильно, но как человек с тем жизненным опытом, что на тот момент будет накоплен мной, сможет своим умом дойти до всех этих духовных премудростей? Ой, да хватит уже, зачем ты со мной споришь? Твои контраргументы представляются мне слабыми и малоубедительными. Да что ты говоришь! Ну, подсказывал, да, и что? Не вижу причинно-следственной связи. Нет, всё не так! Ты пойми, что на тот период жизни душа моя настолько загрубеет, что всё то бесконечное, вечное и мудрое, что изложено в книгах Ремарка, просто не сможет мной осознаться в полной и должной мере. Кстати, помнишь, когда я «Сто лет одиночества» Маркеса начал читать, то?.. Да не ухожу я от темы! Хорошо, что я должен сейчас тебе сказать? Ну, нет у меня тяги к женщинам, я же не виноват в этом. А вот не надо «если бы»! Я вот не знаю, что было бы, если бы я не поехал в тот клуб, — ты же мне сам этого не показал. Давай будем реалистами и, споря, начнём отталкиваться от объективных фактов? А что?.. А как?.. Всё-всё, молчу, не перебиваю тебя. Да. Да, ты прав. Прости меня за моё упрямство. Я же ведь…

Ангел, ты где, а? Ты куда делся? Вернись! Вернись, к тебе обращаюсь! Да не грублю я. А что ты крылья расправил и к форточке устремился? Да ещё бы мне не испугаться! После таких ужастиков-то, как ты думаешь, не боязно ли в комнате одному оставаться? А что мама — она меня не понимает, а потому факт её присутствия ничуть не устраняет душевного смятения. Да, такой вот я экстраверт, потому, кстати, по возвращении из роддома жены Толяна я на вокзал-то под покровом ночи, скрывающей меня от любопытных глаз бывших соседей, и вернусь, проигнорировав твой совет и не подавшись в бродяги. Ох, и удивится народ, меня уже похоронивший, ох и позавидует шмоткам моим новым!.. До чего же свербит у вас в очке от вида чужого успеха! Сразу: делиться надо, делиться… Чем делиться-то — трусами чистыми или джинсами? Ну, давайте, вам отрежу одну штанину и сам тоже в одной буду стоять. Что, не катит, да? А что ерунду всякую говорите? Ты вон, Коля, поделился со мной, когда тебе бабка бутылку водки презентовала? Чего глаза-то отводишь — стыдно, что ли? А есть чего стыдиться: в одну харю выжрал поллитровочку и не икнул даже. Что ты Зяме расскажешь? Ну, давай-давай, только учти, что и я не прочь с ним твою персону обсудить. А то! А есть, что сказать! А у тебя сколько в этом месяце откатов было? А давай проверим? А считал! А докажу! Сам в рыло получишь!

Вот и затечёт жизнь своим чередом. А вскоре и новенький у нас появится — Витёк Чугунный — ох, и отвратительная же личность, ох и брехло же! Чует моё сердце, крысятником он себя покажет, вон Витальку Профессора уже на пиво развёл — и это в первый-то день пребывания на нашем вокзале! Если бы только развёл, а то ведь, собака, в душу-то в его интеллигентную влез, просканировал её насквозь, а потом и растрепал каждому встречному-поперечному все Виталькины секреты — от нечего делать растрепал, гад. Зачем, падла, спрошу, ты с человеком так поступил? Ответит, что теряет к индивиду всякий интерес, когда узнаёт его поближе. Никогда никому не открывать своих тайн, не делиться личной информацией, не рассказывать о проблемах, не обнажать слабые места — всё это может потом использоваться против тебя. И вообще, что — Витальку пожалел? Жалость ослабляет. К слабым такие вот, как Витёк Чугунный, и подсасываются аки комары кровососущие.

Слабею, да, слабею… После так называемых каникул недельных у Толяна сентиментальным каким-то стану, расхлябанным… Вон к Васе Зубодыру почти подмазываться начинаю — за это стоит презирать себя. Ставить себя ниже людей, которые на самом-то деле, сопли, выковырянной из моей ноздри, не стоят!.. Ангел, да какая же это гордыня, это же простая констатация факта! Ты сам-то на Васю глянь: бескультурный, неотёсанный, примитивный! Цивилизованный и — не побоюсь этого слова — высоконравственный человек, кстати говоря, как правило, нейтрально или по крайней мере более спокойно, нежели Вася, проявляет антипатию к кому бы то ни было, эта же неразумная и незрелая личность по одной ей понятным причинам постоянно изыскивает способы публичной демонстрации ненависти, испытываемой ко мне. Атавизм рода человеческого! О его низкой организованности хотя бы будет свидетельствовать тот факт, что он меня пнёт в первый же день возвращения на вокзал. Нормальный человек просто молча прошёл бы, а этот!.. Придурок! Неотёсанный хам! Но я не буду делать его невежество своей проблемой — это его недостаток, а я не психолог, чтобы задумываться о чужих изъянах. Нет, ну надо же, какое ничтожество! Примитивный, поверхностный урод! О чём с ним вообще можно говорить? Разве можно с ним обсуждать что-то глубокое и серьёзное? Дебил! Олигофрен! Ладно, по фигу, тупость — это его беда. Задача любого индивида при соприкосновении с подобными личностями в том, чтобы не опуститься до их интеллектуального уровня, им не уподобиться, и в силах каждого остаться на ступени, расположенной выше их, избежав опасности стать такими, как они. Да, выговорился, а что? Не понял, что значит «А теперь посмотри на самого себя и найди хоть одно отличие от Васи»? Не, ну я-то не такой… Как — каким себя позиционирую? Как — какого себя? А какой ещё «я» существует? Ах ты, точно, родной мой! Это я же сейчас такой мудрый и рассудительный, пока в люльке лежу, пока зуб первый не прорезался, пока с тобой общаюсь, а потом-то… Слушай, а я выпал из образа. Что ты не понял? Ну, я имею в виду, что не могу сейчас сконцентрироваться и влезть под кожу того урода, которым через много лет буду — не могу его чувства ощутить, не могу его мысли считать, я его сейчас как-то абстрагировано от себя воспринимать начал. Просто устал, говоришь? Ну да, не исключаю вероятности влияния усталости на процесс восприятия информации. Не, давай передохнём чуть попозже, когда мама придёт меня кормить, а сейчас посмотрим, что дальше будет. Как — что? Всё мне интересно, всё!

Вот давай с того момента, как мне Вася в очередной раз по щам надаёт. Опять, блин, себя ничтожеством почувствую. Не могу даже ответить! И так — из раза в раз после моего возвращения. Да соберись ты уж — ишь, расслабился! Бросить всё на хрен и уйти на другую точку. Нет! Хватит себя надеждами тешить. Куда ты денешься-то? Везде одно и то же — одни и те же проблемы, одна и та же модель взаимоотношений с людьми. Куда ты собрался — на Мишкину точку? Поздно уже: теперь Вася и там отношения наладил со всеми, с кем надо. Везде он. Со всеми у него общий язык есть, а, стало быть, если не хочу стать изгоем, то надо налаживать контакт и с ним. Как? Прогибаясь, отплясывая под его дудку? Смогу ли потом смотреть на него свысока или же привычка прогибаться до земли перерастёт в условный рефлекс? Ангел мой, если это бой, то уж слишком неравный! Выпустили сопляка желторотого против армии годзилл. Нет, не подхожу я на роль бойца! Вся моя жизнь — сплошная жопа. Хочу умереть. Так, соберись, тряпка! Что делают бойцы, проиграв бой? Тренируются и мстят. Но я не боец. Но я вынужден им стать. Но мне не дадут. Но именно в сопротивлении и закаляется характер. Я сильный, я поставлю всех на место. Ничего, все в этот мир приходят Ванями, а вот станет ли конкретная особь Иваном Ивановичем — зависит исключительно от неё. Перебарывать себя, поддерживать контакты даже с теми, кто вызывает стойкую идиосинкразию. Не скандалить, а спокойно, но твёрдо отстаивать свою точку зрения. Не лезь пока в лидеры, веди себя скромно, но с достоинством.

С достоинством? Ангел мой, поясни, о каком достоинстве я сейчас говорил? И вообще, я не могу поверить в то, что этот тупорылый хмырь способен изрекать столь глубокомысленные фразы. Не понимаю… То есть, проникая в его сознание, я могу лишь частично познавать его внутренний мир, и то через призму моей нынешней личности? А нельзя мне полностью его прочувствовать? Ну, почему? Да не растворюсь я в нём! Почему снаружи его рассматривать его как телеперсонаж можно, а изнутри — только отчасти? Не утрируй, я не становлюсь похожим на него. Ну, ладно, если и становлюсь, то ненадолго. Ну, подумаешь — заимствую его фигуры речи! Но это же проходит! Ангел, я же восстанавливаюсь! Ангел! Ну, пожалуйста! Ну, как скажешь. Да я не обиделся. Нет, ну честно, может быть, так и к лучшему: зачем мне перевоплощаться в тупого и ограниченного человека, пусть даже и на время? Ну, хорошо — опять я не прав, признаю, эпитет «тупой» совершенно неуместен. Что — грех-то — то, что интеллектуальный потенциал, которым щедро от природы наделён, не реализовываю, бесцельно и бессмысленно проживая жизнь привокзального бомжа? Ну да, грех. Ангел мой, но я же буду всеми силами стараться исправиться. Буду, Ангел мой, честное слово, буду! Видишь, я вот уже книжки читаю! Вот Кэндзабуро Оэ уже почти всего дочитал. И с трусостью своей буду бороться. Честно-честно! Перестану закрывать глаза и делать вид, будто не замечаю того, что началась война. Я буду твёрдым, буду ругаться, буду стоять до последнего. Им не сломить мой дух даже побоями. Они больше не заставят меня испытывать страх. В сущности, мне бояться нечего: телесные повреждения — не такая уж и большая беда. Страх собственного страха. Смелость развязывает руки. Жить, прямо глядя опасности в лицо. Я не сдамся, я буду сильным.

Ну, что ты так иронически улыбаешься, что? Я ведь исполню свою клятву. Вон даже мечтать буду, когда же Коля или Зяма меня на скандал спровоцируют, дав тем самым возможность, наконец, характер свой проявить. Зяма в грубой форме потребует, чтобы я не появлялся возле участка его шестёрки Димона. А я тут Витька жду — тему одну перетереть надо. С каких это пор по чужим участкам уже и ходить нельзя? Димон блатной, конечно, но это не даёт ему привилегий такого рода... Не, ну надо же, совсем охренел — по участку его шестёрки даже ходить нельзя! Сейчас прям все фраера мне будут бабки давать, ага, как бы не так. Ой, да ясно же, что дело не в бабках, а в принципе. У меня тоже есть свои принципы, я вам не говно бесхребетное! Сказать, что я буду ходить там, где мне надо, а чужой навар меня не интересует. Получить по роже. Продолжать настаивать на своём. Я буду ходить там, где мне нужно. Удар в солнечное сплетение, перекрывающий дыхание. Темнота в глазах. Звон в ушах. Опереться рукой о стенку. Я буду ходить там, где мне нужно. Удар по почкам. Падение на шершавый асфальт. Я буду ходить там, где мне нужно. Удар в живот. Ещё удар. Проваливаюсь в тёплую и мягкую пустоту. Расслабление. Хорошо. Какие-то звуки издалека доносятся. Удары всё слабее и слабее. Темно.