Аура Междометий, глава 1

Мамочка, мамочка! Родная моя мамочка! Как передать тебе всю глубину ужаса, наполняющего меня? Мама, услышь меня, пойми меня, успокой меня! Почему сейчас, когда я взываю о сочувствии, ты лишь сюсюкаешь и улюлюкаешь? Мамочка, ну, послушай же меня! Родная моя, послушай! Блин, да бесполезно от тебя чего-то ждать, бесполезно! Ты можешь хоть на минуту прекратить петь какую-то фигню о ёлочке, рождённой в весеннее время, и обсудить со мной то, что действительно для меня важно, а? Ты что, совсем глупая, что ли? Да понял я, понял, что ёлочка в лесу родилась, что там же и росла! Только срать мне на хвойные растения! Срать, мама, срать! Боже… ты непрошибаема. Ладно, бесполезно пытаться вызвать тебя на нормальный продуктивный диалог. Всё, я замолчал, ты ведь этого, наверное, добивалась. Конечно, тебе не до меня, тебе вон ёлочка какая-то важней. Нет, ну надо же, какое откровенное презрение — я к тебе обращаюсь, а ты даже не слушаешь! Хорошо, фиг с тобой. Не буду больше от тебя дожидаться ни помощи, ни поддержки. Ох… родная мать! Родная мать. Биологическая, если быть точнее. А родных в этом мире у нас нет, да, Ангел мой, хранитель? Молчишь. Да я помню, что ты мне в прошлый раз рассказывал, помню твои слова о том, что каждый сам для себя это определяет… Сам, ангелочек мой? Разве выбор мировоззрения не обусловлен объективными факторами, коими являются жизненный опыт, окружение, прочитанная литература? Ладно-ладно, не буду с тобой спорить, я уже понял, что это бесполезно. Нет, ну, скажи, вот, только, разве это я выбрал такую жизнь? Вот ты меня спрашивал, как я хочу жить? Спрашивал, а? То-то, молчишь! Вот не спрашивал! А я скажу! Я скажу, что не хочу. Не хочу, не хочу, не хочу, понимаешь? Не хочу! Впрочем… я уже привык к тому, что тебе безразличны мои желания. Слушай, ну а зачем ты тогда показываешь мне все эти жуткие кадры? Не, ну вот, правда, зачем информируешь на предмет дальнейшей жизни, которую всё равно не в силах изменить? Ну вот, и ты меня покинул. Улетел в открытую форточку. Мама ушла стирать мои обосранные трусы. Ещё бы — как не обосраться от такого-то зрелища!

Нахальный пацан, подворовывающий у матери деньги и методично их пропивающий, — я в одиннадцатилетнем возрасте. Волосы сальные, всклоченные. Морда прыщавая, выражение хитрое, угрюмое, наглое. К десяти годам уже буду выкуривать по пачке самых дешёвых крепких сигарет без фильтра в день. Буду нюхать клей и участвовать во всех дворовых разборках. Буду жупелом класса. Пацану одному бок пропорю на переменке за обзывательства. Не, ну сам он тоже, конечно, виноват: знал же, с кем связывается, а всё равно на рожон полез. Битва за лидерство. Ну да, мне не привыкать, не то, что этим интеллигентным маменькиным сыночкам. А я буду ходить с гордо поднятой головой в школе — я им всем не по зубам. Хотя расслабляться тоже, естественно, не стану — этот мир опасен, и, живя в нём, надо всегда быть начеку. Берегись. Опасайся. Опасайся тех, кто пытается с тобой дружить, — они могут предать в самый неожиданный момент. Буду осторожен со всеми, особенно с ближайшим окружением Шкеда, — они по непонятной пока причине станут всё больше и больше пытаться сблизиться. Может, разнюхать чего хотят, узнать обо мне? Осторожней. Не подпускать к себе близко, но и не отталкивать. Поддержание хороших отношений со шкедцами просто физически необходимо, иначе можно из дома даже и не выходить. А Санёк Кривой — так это вообще… Санёк ещё опасней Шкеда: последний хоть уязвим, хоть волнуется на тему того, что могут о нём подумать и во дворе, и участковый наш, который с мамашей его жмётся, и девка, на которую он запал… А Санёк… Санька подобные вопросы никогда не волновали. Он очень сильный — настоящий танк, не боящийся абсолютно ничего — ни слухов, ни разборок, ни драк. Он безжалостный, как пуля, жестокий, как приговор. Приобретение такого врага равносильно самоубийству, и, видимо, исходя исключительно из подобных соображений, Шкед уже второй месяц молча терпит недвусмысленные намёки со сторона Санька в адрес его шмары, тем, кстати, только ускоряя падение своего авторитета среди наших. Впрочем, он понимает, что ситуация у него безвыходная, и рано или поздно Санёк его под себя подогнёт. А может быть, предчувствуя это, Шкед так будет стараться со мной найти общий язык? Только не найдёт, его кокнут раньше. Ой, Ангелочек мой, это ты вернулся? А я-то и не заметил, как снова начал кино о себе просматривать, да погрузился в него настолько, что даже перестал настоящее от будущего отличать. Покажи-ка мне лучше, что с Саньком будет. Ну, извини, что так грубо, извини, я в роль уже вошёл. Так что там с Саньком-то будет? На лавочке сидеть будем, радостные от того, как фраеров удачно развели? Ну что же, неплохо, неплохо, только вот вопрос: долго ли продлится наше союзничество? Спрошу его, действительно ли он ко мне по-дружески расположен, правду ли говорит, что всю жизнь мечтал обрести верного и надёжного друга, и только во мне наконец его увидел. Ответит утвердительно, только не поверю. Переспрошу, не врёт ли он. «Знаешь, — ответит он, — мне это на фиг не надо. Одно дело фраер — жалкая пародия на человека, способная вызвать лишь презрение, другое — ты, друг мой. Я же тебе не Шкед, чтобы предавать!» Очень интересно. «Я не Шкед!» Понятно, что не Шкед, только вот ведёт себя, кажется, аналогично, что и сам понимает, а потому и боится подобного же осознания с моей стороны, в противном бы случае даже не заводил о Шкеде речь. Вор громче всех кричит: «Держи вора!» Как Шкед незадолго до того, как его порешили, говорил Сене: «Я Феликсу пакощу потому, что гад он последний, а ты же мой кореш закадычный», — а на деле нам обоим гадил и обоих за дураков держал, потому что ловились мы на эту удочку. Как врал-то — убедительно, эмоционально! Если бы я завёл с ним разговор про Сеню — наверняка мне то же самое сказал бы. Эх, вот он — круговорот вранья в природе! Сеня Сане рассказал, тот мне, я ещё кому надо… а кто Шкеда порешил, так и непонятно, мож, Кирпич, который теперь с его бывшей лярвой жмётся, а мож, и Санёк, который, как всегда, в выигрыше, — хрен их разбери. Да, Санёк-то хорошо на этом наварил, теперь весь двор почти под ним ходит. Я только ему поперёк яиц стою. Ну, тут у него два выхода: либо со мной подружиться, либо меня устранить; впрочем, одно другого не исключает — втёршись в доверие, можно и приступить к процессу ликвидации. Осторожней с ним надо быть, не лезть в бутылку. Сглажу углы, скажу: «Санёк, ты не думай, что я тебе не доверяю, мы ж с тобой кореша». Проглотит, кажется, брёх мой. Контролировать себя надо, чтобы в дальнейшем подобных тактических ошибок в разговорах не допускать. Пусть думает, что я ему безоговорочно доверяю, пусть его бдительность спит сладким сном и видит сны про мутантов.Ангел мой, ну неужели нет другого пути, а? Ну как же мерзко всё это будет! Слушай, ну, помоги, ну чего тебе стоит! Говоришь, что не можешь сделать ничего, что противоречит воле твоего подзащитного? Ну, ёлки-палки, послушай: да, я знаю, что сам виноват, что сам добровольно с восьмилетнего возраста скатывался по наклонной — ещё тогда, когда отец от матери ушёл, а она запила, предоставив меня, таким образом, самому себе и вероятности попасть под пагубное влияние дворового окружения. Если бы я тогда — в первый раз — не залез в её сумку, не украл бы деньги, не пропил бы их, то, может быть, и по-другому всё было… Говоришь, что не «может быть», а было бы? Ну да, было бы, не спорю. И ты меня предупреждал, летал за спиной, увещевал, вот только голос твой жаждой приключений заглушался. Надо же — какой маленький шажок может всю жизнь дальнейшую поменять! Не оступись я тогда — и жил бы, как все нормальные подростки, а не промышлял бы воровством, не отнимал бы деньги у младших, не бил бы фары машин чисто из хулиганских побуждений. Говоришь, ещё один шанс был — тогда, когда мы с Саньком магнитофон наш из дома вынесли, что и было моей маманей обнаружено? Да, мог бы я тогда завязать. Мог бы, но я этого не сделаю. Не вырвусь из этого. Во мне не останется уже ничего, способного вызывать симпатию. Я буду презирать себя, но ничего не смогу сделать для того, чтобы стать другим. Ангел мой, ну подтолкни меня, подай сигнал, и так, чтобы я услышал! Подашь, говоришь? Когда — в тринадцатилетнем возрасте? Ты Маринку имеешь в виду? Да, девчонка-то отличная.

У Валерки с ней познакомимся, когда тот с бодунины отсыпаться будет. Разговоримся с ней, пока он будет дрыхнуть, много она о себе расскажет. Милая такая, общительная, добрая и… чудовищно несчастная! С отчимом её жить невозможно — издевается над ней как только может. Вот как-то раз, когда она и сестрёнка её восьмимесячная одни с ним дома остались, порнуху врубил и голым по комнате расхаживал, а потом чуть на младшенькую дрочить ни начал, чему Маринка и пыталась воспрепятствовать, спровоцировав с его стороны только очередные избиения. Да если бы только избиения — он же заставил её за *** его подержаться, а не подержалась бы — совсем мог прибить или покалечить. Бедняжка! Только куда ей деваться, будучи лимитой несовершеннолетней? Ну, сбежала она из дома, а дальше что? Всё равно ведь вернуться придётся рано или поздно. А там бесконечные побои, потом прямые домогательства, потом новый побег из дома, приход в наркопритон, подсаживание на иглу, работа наркокурьером, заведение уголовного дела в милиции, срок… Да, так оно и будет, а виноват в этом я. Ведь хотел же я тогда изменить свою жизнь, хотел и ей помочь — тогда, когда в комнате спящего Валерки впервые в своей жизни познал радости плотской любви. Приятно было до самозабвения — каждая фрикция приближала к сладкому мигу взрыва тысячи фейерверков внутри каждой клеточки тела. Влажная и тёплая изнутри, выпучившая на меня ошеломлённые глазёнки — Мариночка была моим билетом в новую жизнь. И маме моей она понравилась, когда я привёл её к себе домой, когда сказал: «Мама, она будет с нами жить», — когда рассказал об условиях проживания Маринки. Всё начиналось хорошо. Маринка забрала вещи, отчим с мамашей её спокойно отпустили — всё-таки одним ртом на семью стало меньше. Всё хорошо начиналось, да…

Зачем я тогда струсил, Ангел мой? Почему, когда она залетит, я потребую, чтобы она свалила из моего дома? У нас бы семья была прекрасная, мама моя пить перестала бы, мне бы не до гоп-компаний стало бы… смалодушничаю я, придурок такой! Она перенервничает, у неё выкидыш случится, я себя винить буду, она домой уйдёт, я запью, её отчим ****ью будет считать, я… она… я… Идиот я, идиот! Все шансы просрал я, какие только мне давались. Да хватит тебе, Ангел мой, что ты меня успокаиваешь, думаешь, я не понимаю, насколько низко я паду — тогда, когда в четырнадцать лет на дискотеке первый раз побываю с Вовкой Сизым и Толяном? Отстойный интерьер у того здания: пол — самый обыкновенный, паркетный, как в школах или у нас дома, стены голые, даже не покрытые ни краской, ни обоями, туалеты — хуже, чем на вокзалах, вместо светомузыки будет гореть один омерзительный фонарь. Куда я попал?.. Размер и построение танцпола, как в школьных актовых залах, а вид — как в сарае. Единственное, что прикалывает, — это ди-джей, у всех на виду нагло читающий газету за своим пультом. Нет, ну надо же, какой чудак! Совершенно невозмутимо и ничуть не заботясь о том, что творится вокруг, читает газету! Вовка меня взбесит. Мы с Толяном его звать будем: «Пошли с девками знакомиться», — а он всё отказывается, стесняется. Мож, думает, что девка какая сама подойдёт? Наивный! Не, с девками так не выйдет: они же ждут, что сам подрулишь, кокетничают, куклы, делают вид, что интерьером любуются, а сами краем глаза на тебя поглядывают, вычисляют, заметил ли ты принятую ими позу эффектную, а коли заметил — тоже не спеши рвение излишнее проявлять, потому как расценят его как спермотоксикоз. Тут сноровка нужна: притворись значительней, чем есть на самом деле, веди себя так, чтобы внимание твоё воспринималось ей как милость, и тогда, боясь тебя потерять, она на всё пойдёт. Разводить на койку — надо уметь.

Нас в тот вечер тоже неплохо разведут. Подкатят три мужика: два маленьких урода и один высокий красавец-блондин, который весь вечер от меня как от самого остроумного из нашей компании ни на шаг не отойдёт. А в полночь мы выйдем на улицу, и будут они активно зазывать нас к себе, совершенно не скрывая своих планов на наш счёт. «Вы же не ханжи и не трусы! Надо в жизни всё попробовать!» Прельщать выпивкой дорогой начнут, сигарами. Толян с Вовкой-то смекнут, что хату, на которую нас зовут, обчистить можно. Стрёмно на сердце, стрёмно… Предчувствие нехорошее леденит всё изнутри, руки холодеют, трясти начинает, тошнит от страха, в сердце покалывает. Да, Ангел мой, правильно ты мне говорил не ехать никуда, но я же парень рисковый, безбашенный, ты же знаешь. Как же я жалеть буду, что не послушался тебя! Как я себя начну винить, когда въедем мы в ворота здания того проклятого, когда ворота закроются! Всё. Обратной дороги нет. В здание войдём, изнутри ключ повернётся. Мой-то сразу меня в одну пристройку здания поведёт, а пацаны в другую отправятся. Дураки самонадеянные — они сопротивляться не будут даже — в надежде на возможность обчистить офис. А я… ноги как ватные. Обречённый поход на эшафот. Включение света, потом — музыки. Наполнение бокалов сладким мартини, извлечённым из стенного шкафа. Полный бокал — залпом, потом второй. Стресс. Понимаю, что моё единственное спасение — это разведение его на базар. Просто говорить слова. Произносить слова. Ему должно быть интересно. Максимально интересно — настолько, чтобы отвлечь от изначально преследуемой цели. Говорю — а меня дико трясёт и зубы стучат, пытаюсь собраться, взять себя в руки — ничего не получается, только хуже. Он спортсмен, занимался бегом, каратэ, тяжёлой атлетикой, а я… я простой пацан, что я могу против него сделать? Я только у себя на районе, среди таких же пацанов герой. А тут — жопа с дырой. Блин, сейчас накаркаешь ещё! Говори, давай, хоть о чём-нибудь, заговаривай зубы! О чём говорить?.. А вон прикол в нашем дворе был недавно… Рассказать. А потом — что? О чём говорить дальше? Дурняк подступает, аж темнеет в глазах, ничего уже не соображаю. Просто страшно — и всё. И больше ничего. Но зато как страшно! Как! До умопомрачения. О сигаретах заговорим. «Почему-то в твоём возрасте все считают, что курить крепкие сигареты — это очень круто». Станет стыдно за то, что он принимает меня за молокососа, желающего выглядеть взрослым и поэтому совершающего глупости. Встанет, снимет с себя куртку и положит на кресло. Неприятный холод в который раз обожжёт всё внутри. Надо контролировать свой страх, не показывать ему волнение. Алкоголь страх притупляет. Выпить ещё мартини.

Ангел мой, я никогда не забуду того пробуждения, не забуду кувшина ледяной воды, вылитой мне на лицо. Смех, доносящийся из глубины комнаты. Всё перед глазами расплывается. Пошевелиться… какая боль! «Ну что, Феликс, собирайся, иди, твои товарищи уже давно за воротами». Встать. Тошнит — как же перебрал! Каждый шаг, как пытка. Улюлюканье вслед. Буду идти по пустынной улице и проклинать себя на чём свет стоит. Буду мечтать о смерти как избавлении от позора. Буду идти при свете фонарей, а кругом ни души. А вон у трамвайной остановки Толян с Вовкой — меня дожидаются. Молча доковыляем до метро. Никаких вопросов, никаких обсуждений — всё и так ясно. И так ясно, что надо молчать. Светает. Метро, наверное, уже открыли. Мы не скажем о случившемся никому, даже друг другу.

О, маманя, вот и ты вернулась! Посиди, что ли, со мной, а то мне так тяжко! Тяжко, мама, тяжко на душе становится, как только начну думать о том, каким я буду в пятнадцать лет. Мам, я же школу совсем заброшу… Грозятся отчислить, если за ум не возьмусь, но куда мне — я же даже читаю до сих пор исключительно по слогам! Воровать и пить, воровать и пить — вот два основных занятия моей никчёмной жизни. Надыбаем с пацанами денег, соберёмся на хате и начнём бухать. Свалят родители Толяна на выходные в деревню, и мы с пацанами к нему завалимся. А у меня улов хороший будет — я как раз двух фраеров к тому моменту развести успею. А Серёга бабку грабанёт. Нормально так с деньгами будет. Закупим водки, пива и сивухи, что Надька гонит, пойдём на кухню, махнём сразу по стакану водяры, пока Толян пельмени жарит. Как ни странно, я не почувствую опьянения, хотя не первый день уже почти ничего не ем из-за того, что маманя опять всю получку пропила. Много пельменей съесть не смогу — желудок к тому времени уже сожмётся, подташнивать начнёт. «Феликс, давай, бухни беленькой, желудок расслабится, и пожрёшь нормально». Вливаю в себя и вливаю. Всё начинает плыть перед глазами. Толян мне что-то говорит, а я только киваю, уже почти ничего не соображая. Понимаю — я уже пьян в говно. Закуриваю — сигарета падает изо рта. Провал в памяти. Стою в дверях, силясь, вырвавшись из рук корешей, выйти из квартиры. Дойти до дома. Хрен знает, что за водка, не исключено, что палёная, тогда можно от алкогольного отравления помереть. Дойти домой и вызвать скорую. Провал в памяти. Стою на коленях над ванной в одних трусах, Толян поливает мою башку холодной струёй душа. Голос Серёги: «Надо его совсем раздеть и положить в ванну». Провал в памяти. Голый в ледяной ванне. Ай, как холодно-то! Пацаны, вы охренели?! «Лежи, пока в чувство окончательно не придёшь!» Серёга уходит куда-то. Воды хоть потеплей включить немного. Толян склоняется надо мной, спрашивает, как я. Как-как? Толян… А я-то помню, что было год назад. Помню-помню, Толян. Кстати, с тех пор ты похорошел, вон, возмужал как, прыщи пропали и вообще… Красивый ты парень, Толян! А потом будем лежать на диване, обнявшись. Я так и знал, что захочется ещё раз попробовать, чтобы сравнить ощущения. А ничего не подозревающий Серёга, нажравшись, будет спать в соседней комнате, своим присутствием делая ситуацию ещё пикантней

Пелёнки мои проверяешь? Да сухие они, сухие! Нашла, о чём волноваться, — о пелёнках каких-то! Лучше бы подумала о том, что жить тебе осталось не так уж и много по человеческим меркам. Бедная ты, мамочка моя! Умрёшь, когда мне шестнадцать лет будет, сивухой поганой отравишься. Как же я переживать буду, как плакать по тебе, мамочка моя, единственный близкий мне человек, которого даже и похоронить-то не на что! Что делать? В путягу надо идти, на слесаря учиться. Денег нет. Хоронить надо тебя. Денег нет. Жрать что-то надо. Денег. Нет. А тут ещё зима грядёт. Займу денег у соседей, похороним с грехом пополам, а дальше-то что? Санёк, вон уже давно в другой район переехавший, объявится неожиданно — не к добру это, не к добру… Что ему от меня нужно? Изменился сильно. Красавец, облачённый в дорогую одежду, — любо-дорого посмотреть. Стрижка модная, весь подтянутый, спортивный — я ему и в подмётки не гожусь, к сожалению. Хотя, чем я хуже? Блин, я так же могу! Санёк — мы с ним вместе груши на рынке тырили — теперь модный пацан, а я — лох педальный? Не, всё от меня зависит, я могу, как и он, стать успешным, тем более что, по его словам, это просто: всего лишь разменять трёхкомнатную квартиру на двушку, а вырученные деньги инвестировать в саморазвитие: оплату обучения в путяге, может быть, даже в институте, в случае окончания школы экстерном, поездки по стране с целью расширения кругозора, приобретение книг… У эрудированного человека больше шансов чего-нибудь в жизни добиться.

Мамочка-мамочка! Дорогая мамочка, не узнаешь ты о том, что Санёк сведёт меня с чёрными риелторами, не узнаешь, что с деньгами кинут, что без квартиры оставят, что пригрозят в случае появления в районе на тот свет отправить. Да и чего мне туда возвращаться, когда долги соседям отдать нечем? Ни денег, ни жилья… Чем заняться, куда податься? Ладно, не бойся, не пропадёшь, ты у нас — парень смекалистый. Опыт попрошайничества-то есть, почему бы им на первое время не воспользоваться? Ну а дальше? Дальше видно будет. Домой всё равно заезжать нельзя — вон завтра тебя из больницы выпишут, благо переломы все срослись, и на вокзал двинешь, будешь с протянутой рукой сидеть, будешь на щедрость людскую уповать. Ангел, а что дальше? Нет уж, давай, не темни, показывай будущее. Ну, извини, опять нагрубил, ну, ты же знаешь, я же, как губка, впитываю повадки окружающей среды. Как — какой среды? Вот той самой, которую ты мне показываешь. Да какая разница — наблюдать или находиться в эпицентре событий? Э, нет, я с тобой не соглашусь. Что говоришь — впечатлительный слишком? Ну да, есть такое. Ну вот… дозированно, говоришь, теперь информацию подавать будешь… Да не волнуйся ты за мою психику — выдержу я всё это! Ну, ладно-ладно, помню, что с тобой спорить бесполезно. Хорошо, спокойной ночи, постараюсь за ночь переварить полученную информацию.