Голубая вода

               
                М . . о  посвящаю
 
     Голубая вода появилась в этом богом забытом таёжном озере внезапно. Первым её действие ощутил на себе одинокий самец марала, который забрёл в это озеро, спасаясь от волков. Его правый бок был разодран почти наполовину острыми волчьими клыками, на губах при каждом тяжёлом вздохе показывалась розовая пена, и волки уже считали марала своей добычей.
     Удобно расположившись на высоком почти отвесном берегу, положив тяжёлые головы на передние лапы, они ждали. Смотрели, как марал заходит всё глубже и глубже в озеро.
Вода вокруг марала побурела от крови, в некоторых местах рёбра выступили наружу и теперь при каждом вздохе марала они, подобно какой-то ужасной гигантской фисгармонии раздувались. Раздувались и снова опадали. Марал забрёл в это озеро умирать. Его некогда могучая шея уже не могла держать статную, красивую голову, увенчанную тяжёлой короной рогов. Ещё немного и копыта марала потеряют и эту последнюю опору. Волки, высунув свои розовые языки между зубов, терпеливо ждали.
     Голубая вода коснулась истерзанного бока марала неожиданно, и он поплыл. От недоумения и досады волки завыли и стали бегать по берегу. Наконец, один из них, самый крупный, по-видимому, вожак стаи вошёл в воду, за ним с громким воем бросилось и вся стая. Вожак стаи, подняв свою крупную красивую голову, изо всех сил работал лапами, но марал всё равно уходил. Это взбесило волка. Потеряв всякую осторожность, глотнув два раза уже начинающей студенеть октябрьской воды, он, распушив свой большой красивый хвост, бешено заработал лапами.
     Вот, наконец, и спасительное дно. Громко всхрапнув, марал оттолкнулся от скользкой, обросшей тиной гальки и начал выходить на берег. За ним, отряхиваясь от воды и клацая зубами, начали торопливо выбегать волки.
     Преследование утомило волков, к тому же они знали, что марал смертельно ранен.
Вожак стада, даже не выбирая позицию для атаки, взвился в воздух. Тяжёлый смачный удар марала раздробил ему весь позвоночник от шеи до крестца. Жалобно и протяжно воя, вожак стада перевернулся на спину и затих. Несколько мгновений волки недоуменно смотрели на него своими умными зелёными глазами, а затем, не сговариваясь, бросились врассыпную.
     Там его и нашёл с большими остекленевшими глазами уже полузапорошенного жёлтой вялой листвой местный охотник Алексей. Алексею нездоровилось. Бродя за белкой, которая в этих заповедных местах ещё встречалась, он провалился в болото. Болото было небольшое, так, здоровая лужа, наполовину заполненная водой и грязью. Но правая нога Алексея в нём застряла глубоко, и он чуть было не потерял сапог, пока выбирался из него.
     Сразу, как только выбрался из болота, он развёл небольшой костёр, но неожиданно налетел крупный дождь. Его большие холодные капли вмиг с шипением затушили чёрные головёшки и Алексей, проклиная так некстати изменившуюся погоду, с ворчанием залез под большую ель. Ель была старая, и под ней было тепло и сухо. «Ничего, - глядя на крупные летящие капли дождя, рассуждал Алексей, - скоро дождь кончится, и он вновь выйдёт на охоту, тем более незаметные постороннему охотничьи следы указывали на соболя «барина», как почтительно величали его в тайге.
     Но как назло из гнилого угла, надвинулся дождь не дождь, а так, мелкий противный сеянец, мелкая водяная мошкара, которая больно жалила и проникала во все поры тела Алексея. Весь воздух вдруг сделался сырым и холодным, и больным лёгким Алексея ещё труднее стало дышать.
     Дождь сеял уже четвёртые сутки, ель намокла, и теперь с её отяжелевшей влажной хвои с неожиданным шумом, так пугавшим Алексея, срывались тяжёлые холодные шапки воды. Одна из них попала Алексею за шиворот, и Алексей окончательно захворал. Он долго и тяжело кашлял, озабоченно прикладывая платок ко рту, замечая на нём капельки крови. У него начался жар. В бреду, он метался, звал сестру, мать. Когда же жар немного спал, дождь неожиданно кончился.
     С мутными от болезни глазами вылез Алексей из под сосны и потащился сам, не зная куда, лишь бы подальше от этого гиблого места. Там то и нашёл Алексей волка. Волк был давно мёртв, кожа местами с него слезла, один глаз ему уже выклевали большие чёрные вороны, и теперь он скалил в стылое небо свою мёртвую пасть, насмехаясь неизвестно над кем и над чем.
     Волку Алексей обрадовался как старому товарищу. Отогнал от него ворон, которые с громким недовольным карканьем отлетели совсем недалеко. Торопливо натаскав веток посуше, он развёл большой костёр и стал кидать в него крупные белые камни, которые приметил  на берегу озера. Когда камни накалились и стали изсиня-красными Алексей, как учили его старые охотники, бросил на них тонко нарезанные куски волчьего мяса.
Волчье мясо было жёсткое и невкусное, не помогала даже крупная соль, которой Алексей обильно посыпал его. Но Алексей старательно жевал каждый кусок, стараясь не ощущать тот вкус псины, которым несло от него. От соли захотелось пить, и Алексей спустился вниз к озеру.
     Вода была холодная, очень холодная, но странное дело, она не обжигала своим холодом больные внутренности Алексея, а как бы наполняла каждую его клеточку прохладной удивительной энергией. Наполняла и лечила её. От удивления Алексей округлил глаза и торопливо зачерпнул ещё пригоршню воды. По его телу медленно разливалось блаженство.
     Алексей с удивлением попробовал эту воду, так неожиданно принесшую ему избавление. Ничего особенного не было в ней. Чистая холодная, какая бывает она в горных таёжных речушках ещё не тронутых рукой человека. Отличала её, пожалуй, какая-то тяжесть, да необычная голубизна, будто само лазурное весеннее небо растворилось в ней и теперь весело плавало в каждой её капельке.
     Алексей припал к озеру и пил, и пил эту чудесную воду, чувствуя, буквально всей кожей, как сила вливается в него с каждым глотком. Затем он набрал большую флягу этой воды и, прихватив остатки волка, стал выбираться из тайги.
     В тайге была глубокая осень, а осенью человеку одному в тайге худо. Через день надсадный нутряной кашель перестал мучить Алексея, и он почувствовал какую-то необычную лёгкость в ногах, да и во всём теле. Нужно было спешить, пока крепчающий мороз не набрал силы, а снег не засыпал ягоды шиповника и малины, которую не успели склевать птицы, или съесть прожорливый медведь.
     Алексей спал не более 4 часов в сутки, когда окончательно выбивался из сил, и не помогала даже голубая вода. Тогда, он, выбрав ель пораскидистей, разбивал под ней палатку, которую носил в котомке за спиной, на дно палатки заботливо стелил тщательно выскобленную волчью шкуру. Шкура согревала ноги и лечила его.
     Но сон его был чуток, лесные обитатели, готовясь к зиме, становились нервными и раздражительными, в это время даже рыжая лиса становилась смелой и запросто могла броситься на Алексея, не говоря уж о медведе шатуне, который опоздал залечь в свою берлогу.
     Но как не спешил Алексей, как ни урывал он у сна драгоценные минуты и часы он не успел. Закружила, замела снежная позёмка, запутала, завертела она Алексея, и Алексей сбился с пути. Обнаружил он это на третий день, когда вместо чернеющих труб родной деревни увидел стройные ряды корабельных сосен. «Заблудился», - и сердце Алексея змеёй сжала тоска. О возвращении в деревню нечего было и думать. Слаб, был ещё Алексей и вполне мог замёрзнуть в тайге. Скорее всего, он в этой снежной круговерти пошёл в обратном направлении. Оставался один путь ему, к голубой воде. Она и на ноги поставила Алексея и от верной смерти спасла, она и лютую, таёжную зиму поможет перезимовать. И Алексей пошёл к ней.
     К этому времени позёмка стихла, и зима предстала перед Алексеем во всей своей красе.
Деревья уже не были голыми и пугающе чёрными, на них были драгоценные снежные наряды, а сам снег, чистый свежевыпавший, нет, да и нет, вспыхивал таинственными голубоватыми искорками, и почему-то легко становилось на душе Алексея. К тому же на снегу зоркий глаз Алексея приметил много следов разной лесной живности. Вот цепочка мелких совсем неглубоких следов, словно чёрточки нарисованные на снегу, то спешила по своим делам мышь полёвка, а вот следы поглубже и покрупнее, это её заметила хитрая лиса.
     Видел Алексей и следы зайца, раз даже вдалеке увидал и самого косого. Гулко раскатился по притихшему лесу выстрел, стряхивая с деревьев снежные шапки. Но, видно, слаб, был Алексей, дрогнула его рука, и испуганный заяц стремглав умчался в таёжную глухомань.
     На второй день своего скитания Алексей подошёл к озеру, в котором и забил источник с чудесной водой. Словно большая драгоценная чаша лежало оно между снежными сопками. Тонкий ледок уже схватил стылую воду, и Алексею пришлось два раза стукнуть прикладом, пока корочка льда не раскололась. В этот раз Алексей пил не торопясь, маленькими, маленькими глотками. И опять чудесная вода не обожгла его своим холодом, лишь напоила своей таинственной силой. Вдоволь напившись этой чудесной воды и набрав полную флягу, Алексей отправился искать заимку, которая по его расчётам была недалеко.
     Неплотная деревянная дверь заимки была открыта, и оттуда несся такой несвежий запах, что Алексей невольно прикрыл нос. «Это всё пришлые шалят, - с недоброй улыбкой на лице подумал он, - не знают они тайги, не уважают наших законов. А за «барина» могут и убить. Одно дело пришлые. Чужие они нам - волки».
     Наломав сухих веток, Алексей принялся за уборку. На полу рядом с нечистотами Алексей обнаружил несколько сморщенных позеленевших картофелин. Их Алексей бережно положил на неструганый деревянный стол. Но ни соли, ни тем более крупы, которую охотники всегда оставляют, следуя неписаным охотничьим законам, Алексей так и не обнаружил. Тяжело вздохнув, Алексей подложил под голову свою котомку и улёгся спать.
     Позавтракал он при неясном утреннем солнце одной картофелиной, да мясом волка.
Он тщательно счищал с неё кожуру, стараясь сделать её как можно тоньше, это ему плохо удавалось, ослабевшие руки почти не слушались его. От этого Алексей злился и нервничал. Невкусный бульон Алексей, морщась, пил маленькими глотками. Бульон вызывал в нём отвращение. Непроизвольные спазмы сжимали горло. Но больше есть, было, нечего, и Алексей, морщась, пил.
     Позавтракав, таким образом, Алексей вновь предпринял попытку найти что-нибудь из съестного. Неторопливо он обшарил каждый угол охотничьей заимки. Тщетно, даже маленького заплесневелого сухарика не оставили ему пришлые городские охотники.
Тяжело вздохнув, Алексей подложил руки под голову и улёгся спать. Он старался, как можно меньше двигаться, он старался позабыть, что у него есть руки, что у него есть ноги, он старался, как можно глубже провалиться в спасительный сон, он почти не вставал со скамейки, он берёг свои силы, готовясь к страшной затяжной схватке с зимним одиночеством.
     Вечером всё же голод взял своё, и Алексей, кряхтя, слез со скамейки и вновь неторопливо почистил ровно одну картофелину и сварил небольшую порцию мяса.
Алексей старался спать долго, тем более всю ночь злобно свистала вьюга, и ему стоило немалых трудов открыть дверь заимки, чуть ли не по макушку занесённую снегом.
Затем он принялся мастерить нечто вроде лопаты, благо заржавевший топор валялся рядом под лавкой. Покончив с этим делом, он отправился за голубой водой. Снег был не жёсткий и Алексей то и дело проваливался глубоко по пояс. «Надо будет расчистить тропинку к голубой воде», - хмуро думал он. Набрав голубой воды, он отправился обратно на заимку.
     Странное у неё было свойство. Она будила в Алексее какие-то новые, невиданные в нём силы, она наполняла его бурлящей энергией, и она же в десятки раз усиливала чувство голода, с которым Алексей безуспешно пытался бороться. Усиливала, чуть ли не до тошноты, усиливала, чуть ли не до рвоты.
     Зимний лес, он, как и летний полон жизни, надо только уметь вслушиваться в его звуки, читать следы лесного народа. Вот Алексей и вслушивался в звуки зимнего леса, то протяжно тоскливые, то восторженно чарующие. Но они раздавались где-то там, в синем, морозном далеке. А Алексей уходить далеко от заимки боялся. Он был очень слаб, и вся надежда у него была на голубую воду.
     Но как-то раз ему крупно повезло. Стремясь скоротать лениво текущее время, он расчищал дорожку от заимки к голубой воде. И, совсем случайно, оглянулся. И замер.
Совсем недалеко от него стояли он и она. Великолепный красавец лось, увенчанный тяжёлой короной рогов и его скромная безрогая подруга.
     В груди Алексея возник лёгкий приятный холодок, и он, всё ещё не веря своему счастью, затаив дыхание, шмыгнул в избушку. Но видно сильно спешил Алексей, скрипнула дверь избушки, и красавец лось, настороженно подняв свою горбатую голову, стал, не спеша, уходить.
     Пропал! Ай! Пропал! И Алексей с досады стукнул себя кулаком в голову. Но видно уже овладел Алексеем азарт добычи, загорелись в его глазах диковатые огоньки, да и голубая вода делала своё дело и он, стараясь даже пар изо рта не выпускать, который застывал на морозном воздухе лёгким причудливым облаком, отправился в погоню.
     Однако и лось нутром почуял своего врага. Он не спешил, но и особо то не сбавлял своего мерного размашистого шага, и не как не удавалось Алексею поймать его горбатую голову на прыгающую мушку.
     Так продолжалось час или три, Алексей совсем потерял счёт времени. От быстрой ходьбы, иногда переходящей в суетливый бег, от выдыхаемого пара на усах и бороде Алексея выросли ледяные сосульки, которые больно кололи  лицо. Но Алексей старался не обращать на них внимания, весь его горячечный взгляд был устремлён туда, где гордо покачивалась голова лося.
     На этот раз человек перехитрил зверя. Лось со своей подругой остановился на краю глубокого оврага, где рос высокий кустарник. Был уже вечер. Солнце заходило. И его длинные закатные лучи окрашивали белый снег в нежно розовый цвет. Наклонив свою могучую горбатую голову, лось пригибал своей подруге самые сочные, самые тонкие ветки и она своими нежными бархатными губами неторопливо хватала их.
     У Алексея сердце готово было выскочить из груди. Торопливо он сдёрнул с руки шерстяную рукавицу. И грянул выстрел. Снег из розового стал ало красным, и жалобно замычала подруга, глядя на лося, которого вдруг и сразу подкосила неведомая ей сила.
Лосю удалось подняться с колен, и он дико взглянул вокруг, поводя своими налившимися кровью глазами. Тогда Алексей прицелился ещё раз. На этот раз целился он неторопливо и тщательно. После второго выстрела могучий красавец лось беспомощно покачнулся на своих сильных ногах, они у него разъехались, словно у несмышлёного телёнка и в облаке снежной пыли он упал с обрыва. Испуганно его подруга метнулась прочь.
     Попал! Ай! Попал! И Алексей, зажав в руке большой охотничий нож, побежал к обрыву. Кубарем скатился он с него. Но там его уже ждали. В сгущавшихся вечерних сумерках зелёные фонарики волчьих глаз горели ярко и настороженно. Некоторые из волков жадно рвали ещё полуживого лося.
     Дико ощерился Алексей и вскинул он своё ружьё. И третий раз прозвенел в вечерней тайге гулкий звук выстрела. Передний самый наглый волк нелепо вскинулся на задние лапы, перекувыркнулся в воздухе, да так и остался лежать на вечернем снегу. Алексей судорожно передернул затвор, но вместо гулкого выстрела раздалось лишь слабое клацанье.
     Волки смотрели на него умно и настороженно. Тогда Алексей выхватил из за пояса широкий охотничий нож, пошире расставил ноги и приготовился к схватке, может быть, уже последней в его короткой жизни. Волки не спешили, у ног их лежал погибший сородич, но постепенно голод брал своё.
     Кольцо волков становилось всё уже и уже, мигание диких зелёных фонариков всё ближе и ближе, и, наконец, самый азартный и молодой прыгнул на Алексея. Прыгнул и сразу же напоролся на острый нож, который вовремя сумел подставить Алексей. Нате! Жрите! с каким то особым сладострастием Алексей отрезал ещё тёплые, дымящиеся на морозе внутренности волка и кинул их его сородичам.
     Но волки есть их не стали. Подняв голову, на только что зародившийся бледный серп луны, они громко и протяжно завыли. А затем в призрачном лунном свете три серых молнии разом взвились в воздух. Боли Алексей не почувствовал, лишь что-то резко и остро обожгло левую руку, и рукав распоротой волчьими клыками кожаной куртки стал быстро набухать.
     Схватив ружье, Алексей с неистовой яростью крушил прикладом направо и налево, слыша глухой хруст разбиваемых им костей. Тогда волки отошли. Нет, они не отступили. Они отошли на несколько шагов, уселись полукругом и стали терпеливо ждать. Весь ещё дрожа от горячки боя, поминутно оглядываясь по сторонам, Алексей подбежал к убитому лосю и стал торопливо отрезать большой кусок мяса с задней ноги. Волки не двинулись с места. И лишь когда Алексей, вспотевший, уставший, но счастливый, кусок мяса весил не меньше пуда, был на пол пути из оврага, волки, громко хрипя, рванулись к лосю и стали ожесточенно рвать его.
     «Вот наемся мяса», - думал Алексей. Но тайга и не думала отпускать так просто свою жертву. Ночью был мороз, да такой сильный, что столетние корабельные сосны гулко ухали. Весь лес жалобно трещал и стонал. Всю ночь Алексей жёг костёр, всю ночь он наслаждался вкусом лосиного мяса густо посыпанного крупной солью и теплом костра.
А на рассвете не выдержал, задремал. Коварный утренний сон смежил ему веки. Тут то и взял мороз Алексея в свои крепкие холодные объятья.
     Проснулся он от того, что кто-то сильно и нетерпеливо выдёргивал из его правой руки мешок, в котором находились остатки лося. Небольшая рыжая лиса, уже успевшая отощать за зиму, мотала своей острой головой из стороны в сторону, но мешок не поддавался. «А вот я тебя», - грубо крикнул Алексей и схватил обгоревшую ветку.
Лисица отбежала на несколько шагов и остановилась. «Ну, спасибо, что разбудила, -усмехнулся Алексей, -а то совсем бы замёрз я».
     Тяжело поднялся он со снега и, глядя на белое морозное солнце, которое совсем не слепило ему глаза, отправился к голубой воде. К обеду он приготовил ещё лосиного мяса.
Но к блаженному чувству сытости, которое волнами разливалось по его телу, примешивалось какое-то другое странное и непонятное. Оно мешало Алексею и раздражало его. И лишь взглянув на свою левую руку Алексей понял его причину, распухшая рука увеличилась почти вдвое и теперь едва умещалась в рукаве куртки.
     «А ведь истеку кровью», - со страхом подумал Алексей и стал торопливо снимать куртку, чтобы перетянуть руку. Но куртка не снималась. Алексей хотел сначала располосовать рукав куртки ножом, но затем передумал. «Ведь замёрзну», - и страх холодной змеёй вновь вполз в его сердце.
     Достав прочный капроновый шнур, он, морщась, и кряхтя от боли, туго перетянул левую руку чуть повыше локтя, а затем, вставив в капроновую петлю прочный еловый сук, ещё несколько раз повернул его.
     Нужно было спешить. Поддавшись так мучающему его чувству голода, Алексей в первые два дня съел почти половину лося. А до заимки по его расчётам оставался день пути не меньше, к тому же и рука всё больше и больше беспокоила Алексея, кожа на ней начала чернеть. Но слаб, был Алексей, борьба с волками и раненая рука отняла у него и так немногие оставшиеся силы, и он потратил ещё один день пути.
     А на второй день случилось непоправимое. До этого его донимала сильная тянущая боль в руке, а тут, жуя ароматный кусок лосиного мяса, чуть пропахшего еловыми ветками, он с удивлением обнаружил, что боли не чувствует. Алексей легонько постучал раненой рукой о дерево, боли не было, поднёс её ко рту и куснул, боли не было, он не сильно ткнул ножом в раненую руку - боли не было. Всё ещё, не веря в случившиеся, с округлившимися от страха глазами, он взял нож и стал вырезать кусок мяса из раненой руки - боли он абсолютно не почувствовал.
     «А!!! – Дико, нечеловечески взвыл Алексей, - А!!! - Раненым зверем метался по тайге его отчаянный крик, - Господи! Если есть ты, отзовись, за что, за что ты мучаешь так раба своего Алексея? - плакал и причитал он, баюкая, словно маленького ребёнка раненую руку. Но молчали вековые сосны, и слёзы застывали на ресницах Алексея маленькими прозрачными бусинками.
     Когда добрался он до голубой воды боли не чувствовала почти вся левая рука.
Исступлённо стал сгребать Алексей толстый холм, отделяющий его от заветной воды. Но ему ещё понадобилось продолбить толстый, почти метровый слой льда и разбить приклад ружья в щепки, прежде чем он добрался до неё.
     Располосовав рукав куртки, он с ужасом почувствовал, как с кожаными лохмотьями с него слезают и лохмотья кожи. С благоговением смотрел он, как капли голубой воды стекают с его почерневшей руки. И на душе Алексея стало легко и свободно, опять напоила его голубая вода своей таинственной силой. Поужинав, Алексей лёг спать.
     А под утро он проснулся от сильной боли. Горела, вся огнём, ныла его раненая рука.
Словно кто-то невидимый подтолкнул Алексея, и он побежал к голубой воде. Вернувшись, он проспал до обеда, а, проснувшись, с удивлением обнаружил, что боль в раненой руке начинает потихоньку стихать. В этот день он несколько раз бегал к голубой воде.
     А через два дня боль в раненой руке прошла, совсем прошла. И вместо почерневших лоскутьев чёрной, отмороженной кожи, он увидел другую, нежную и розовую. Тихие слёзы радости покатились из глаз Алексея. «Не иначе, как Николай-Чудотворец помог мне, - думал он, с восторгом и удивлением разглядывая руку, - как вернусь, большую свечку поставлю ему в церкви.
     Больше Алексей не рискнул уходить далеко от заимки и голубой воды, так чудесно спасшей его. Все короткие зимние дни он проводил за расчисткой дорожки, что вела от заимки к голубой воде. Алексей отрезал от своей кожаной куртки большой и просторный капюшон, не раз, спасавший его в зимние холода, и сшил из неё нечто нового рукава, который он широкими, неумелыми стежками пришил к куртке. Мясо лося Алексей берёг для весны, его, пока оно не протухло, Алексей разрезал на тонкие полоски и тщательно прокоптил на костре.
     Как-то раз, когда он по обыкновению своему расчищал дорожку, Алексей на свежевыпавшем снегу заметил заячьи следы. Сердце Алексея радостно забилось, и остаток дня он провёл за изготовлением силков из прочного конского волоса. Утром, сварив последнюю картошку, и пожевав немного лосиного мяса, Алексей отправился ставить силки.
     Вернулся он к обеду, когда зимнее солнце стояло в зените, и его яркие лучи растопили сосульки, что свешивались с крыши нехитрого жилища Алексея. «А ведь скоро весна»,
-подумал Алексей, слушая, как мерно капают капли с сосулек, и вдохнул полной грудью свежий совсем не морозный воздух.
     На следующее утро он отправился проверять силки. Полуобъеденную заячью тушку он увидел сразу. «Волки», - тревожно подумал Алексей, но он ошибся. Следы хищника, который ночью устроил здесь настоящее пиршество, были немного меньше и не так глубоко уходили в подтаявший снег, как тяжёлые волчьи следы. «Значит лиса, - понял Алексей и, прихватив заячью тушку, отправился на заимку.
     Но заяц скоро был съеден, а долгожданная весна с её весело бегущими ручейками, бездонно синем небом и ярким тёплым солнцем всё не приходила. И наступил опять голод. Часто Алексей просыпался по ночам, ему чудилось, что где-то под полом бегают мыши и он, опасаясь за мясо, подвесил его куски высоко под потолком. Но тихо было всё вокруг, лишь мерно шумела тайга под порывами тёплого ветра прилетевшего с юга,  да в небе одиноко плыла луна.
     В одну из таких ночей голодный Алексей снова проснулся. Проснулся и прислушался.
На этот раз мышиная возня была особенно громкой. Всё же Алексей полежал несколько минут с открытыми глазами, но мыши заснуть ему не дали. Теперь он ясно слышал тонкое поцокивание мышиных коготков. Торопливо вскочил Алексей со скамейки и начал разбирать пол.
     Подгнившие доски поддались быстро, и Алексей явственно увидел маленькую серую мышку, смотревшую на него живыми бусинками любопытных глаз, рядом с ней он увидел несколько маленьких розовых мышат. Жалобно пискнула мышка, пытаясь убежать от Алексея, хотела она юркнуть в спасательную темноту. Но цепкие, проворные пальцы Алексея опередили её. Задушенную мышь Алексей оставил на утро, а вот мышат он проглотил сразу, предварительно посыпав их крупной солью. «А ничего, - думал Алексей, жуя розовых, полуслепых мышат, и слушая, как слабо хрустят их кости, - вкусно».
     И вот пришла долгожданная весна. Снег вдруг как-то сразу почернел и набух, а большая подтаявшая сосулька чуть было не упала Алексею на голову, и он весело, по мальчишески, пол дня махал лопатой, сбивая их с крыши своего неказистого жилища.
Теперь смысла расчищать дорожку уже не было, всё равно её заваливал подтаявший рыхлый снег. Алексей сидел в своей избушке и тщательно латал свою поношенную одежонку, готовясь в дальний путь. Иногда, когда солнце становилось особенно ярким, Алексей радостно подставлял его жарким щедрым лучам своё почти голое тело.
     А через несколько дней, когда небо над тайгой начало голубеть, а из под влажной рыхлой земли показались первые робкие головки подснежников, Алексей отправился домой. В последний раз он сбегал к заветному озеру. Жадно припал он губами к чудесной воде и пил, пил её до коликов в животе. Затем набрал её полную флягу. Ещё раз оглянулся, стараясь запомнить приметы, и быстро пошёл к родным местам. В пути помогало ему лосиное мясо и голубая вода.
     В родное село он вошёл поздно вечером, когда на чёрном прохладном небе уже загорелись первые звёзды.
     - Кто там? - громко и строго спросила  мать, когда Алексей робко постучал в знакомое окошко.
     - Это я мама, - негромко сказал Алексей и опустился на землю.
     - Лёшенька! Ты! - и мать всплеснула руками, - а мы уж и не ждали тебя, сынок.
Вон и поминки по тебе справили. Сегодня девять дней как будет. А Нюрка то, Нюрка то как по тебе убивалась, - и мать тихонько всплакнула в платок.
     - Рано меня хоронить, мама, - негромко ответил Алексей, - ты лучше бы мне баньку истопила, а то продрог я сильно в тайге.
     - Сейчас, сейчас, Лёшенька, - засуетилась мать.
В стылое ночное небо потянулся ароматный березовый дым.
     - А всё голубая вода помогла мне, мама, - говорил Алексей после бани, не спеша, с наслаждением, прихлёбывая чай из старенького блюдца, - если бы не она, пропал бы я. Ни иначе как Николай Чудотворец её сотворил, завтра свечку пойду ему ставить.
     - Что за вода, Лёшенька? - и лучики-морщинки вокруг глаз матери потеплели и разгладились.
     - Устал я, мама. Завтра всё расскажу. И Алексей, широко зевнув, отправился спать.
     А утром, надёв красивую новую рубаху, и новые сапоги, в деревне грязь была непролазная, Алексей отправился в церковь к отцу Егорию ставить Николаю-Чудотворцу свечку. Но дойти до церкви ему не дали.
     - Лёшка! Ты?! - услышал он знакомый голос.
И весёлая, щебечущая стайка ребят и девчат мигом окружила Алексея.
     - Здорово, Серёга! и Алексей радостно протянул руку своему закадычному другу Серёге.
     - А мы уж и не чаяли тебя живым увидеть Лёшка, - удивлённо говорил Серёга, смотря на Алексея из под полуприщуренных глаз.
     - Да и не выжил бы я, - вздохнул Алексей, - если бы не голубая вода. Она меня спасла. Если хочешь, на попей, - и Алексей протянул Серёге зелёную солдатскую фляжку.
     - Ты что-то заливаешь Лёшка, - сказал Серёга, - облизывая сухие губы, - никакой воды там нет, - и для пущей убедительности он перевернул флягу вверх дном. Наверное, высохла твоя вода Алексей? - и Сёрёга, прищурившись посмотрел на него.
     - Но нет, так нет, - равнодушно ответил Алексей.
     Сейчас Серёга Алексея совсем не интересовал. Его так и стригла своими большими похожими на чернослив глазами, соседская Нюрка. Алексей и раньше приглядывался к ней, а за зиму, что Алексей провёл в тайге, Нюрка вытянулась, похорошела.
     - Пойдёшь за меня замуж? - спросил у неё Алексей, пробившись через толпу парней и девок в цветастых платках, густо пахнувших дешёвым одеколоном.
     - Пойду, - и Нюрка стыдливо зарделась.
     - Богатыми теперь будем, теперь у меня есть голубая вода. Куплю шубу тебе песцовую, в каких городские барыньки щеголяют. Нюрка слушала его и тихонько смеялась.
     А вечером к Алексею пришёл Серёга. Вся деревня знала о Серёгиной беде. Серёга был женат на Варьке. Хороша была Варька. Ноги белые, руки белые быстрые гибкие, лицо такое, что картину прямо с него можно писать, а вот детей бог им не дал. Четвёртый год жил Серёга с Варькой и четвёртый год мечтал он покачать своими сильными мужицкими руками колыбельку, что сам он смастерил. Четвёртый год мечтал он услышать звонкий детский смех. А ребёночка всё не было и не было.
     Уж куда только Серёга Варьку не возил, даже в Москве у столичного профессора побывал, большие деньги отдал. Но и профессор ничем помочь Серёге не смог.
«Не было у вас ребёнка и не будет», - строго он сказал он Серёге, блестя стеклами заграничных очков. Спайки какие-то у Варьки были, и помочь ей не могло никакое лекарство. Правда, за консультацию профессор взял себе половину оговорённого гонорара, чем спас Серёгу от неминуемого разорения.
     Серёга рвал себе все жилы, ставя на ноги свое немудрёное хозяйство. Занимался мелким бизнесом, как принято сейчас говорить. Словом, крутился как белка в колесе.
Но иногда Серёга срывался и запивал, а напившись, бил Варьку. Бил больно и тяжко, но Варька никому не жаловалась, терпела. Понимала, за что её бил Серёга.
     И вот теперь Серёга пришёл к Алексею. Долго разговаривали они. Уже и вся водка была выпита, и весь стол завален искуренными бычками, а Серёга всё пытал и пытал Алексея насчёт голубой воды.
     - Так, значит, говоришь, помогла тебе голубая вода? - уже в который раз недоверчиво спрашивал он Алексея, щуря свои карие глаза.
     - Помогла, помогла Серёга, - и Алексей пьяно кивал головой, он совсем не умел пить, - если бы не она, пропал бы я, сгинул в тайге. Да ты вот сам на руку мою посмотри, - и Алексей показывал Серёге свою белую левую руку, - а ведь совсем сгнила, почернела, если бы не голубая вода, - и Серёга любовно погладил свою руку.
     - Знаешь о моей беде? - Серёга исподлобья посмотрел на Алексея.
     - Да кто о ней не знает, - Алексей пьяно хохотнул, - комолая твоя Варька.
Сдержался Серёга, лишь только желваки заходили под крутыми скулами, да зубами скрипнул.
     - Может, поможешь мне?
     - Да как не помочь, вот только отосплюсь немного я, отъемся на мамкиных харчах, да и махнём в тайгу за голубой водой.
     - А зачем тебе мамкины харчи, - поставил точку в долгом разговоре Серёга, -Варькиных попробуешь, неуж ли не знаешь, как моя Варька стряпать может?
     Дома Серёга всё рассказал Варьке о своём разговоре с Алексеем.
     - Не ходи, Серёженька, не ходи, - и Варька кинулась к нему на грудь, - заведёт, заплутает он тебя, что я одна то делать буду. Болтун ведь он.
По правде говоря, Серёга и сам слабо верил в Лёшкины россказни: «Прятался где-нибудь всю зиму на печке у молодой вдовы, а потом и заявился в нашу деревню», - мрачно думал он, почесывая волосатую грудь, водилась за Алексеем такая слабость. Но уж больно хотелось Серёге подержать на своих руках нежное детское тельце, услышать звонкий детский плач, первое неумелое а-гу.
     - Ты вот что! - грубо сказал он Варьке, отрывая её от себя, - завтра приготовь харчей, да побольше, идём мы с Лёхой в тайгу.
     - На кого ты меня оставляешь, Серёженька, - и Варька, зарыдав, кинулась ему в ноги, пропаду ведь я.
     - Молчи дура, - грубо одёрнул её Серёга.
     Весь следующий день он хмуро и сосредоточенно подвозил корм для своего небольшого хозяйства, чистил и прибирал в хлеву, Варька жарила мясо, пекла пироги.
На следующий день лишь только первые розовые лучи солнца осветили чернеющие крыши домов, Серёга с Лёхой покинули деревню.
     - Ты чё это Серёга? - удивлённо спросил Лёха, - глядя на друга, - две канистры взял, не многовато ли будет?
     - Наоборот, маловато, - мрачно пошутил Серёга и сплюнул сквозь зубы.
     Варькины пирожки да булочки оказались на редкость вкусные, к тому же Серёга взял с собой изрядный запас патронов, так что опасаться лесного зверья им не приходилось. Раз как-то у вечернего костра к ним в гости пожаловали волки, но Серёга быстро отогнал их меткими выстрелами. Один из них так и остался лежать на земле. Можно было снять с убитого волка шкуру, волчьи шапки хорошо шли на продажу на рынке в райцентре, но Серёга этого делать не стал, нужно было спешить.
     На четвёртый день они подошли к заветному озеру. Недоверчивый Серёга не стал сразу набирать полные канистры голубой воды, а кружкой медленно и степенно зачерпнул её из озера. И по мере того, как пустела кружка, глаза Серёги делались всё круглее и круглее.
«Не соврал Лёха», - думал он, чувствуя, как с каждым глотком чудесной воды в него вливалась молодая, бурлящая энергия. Набрав две канистры голубой воды, он стал готовиться в обратный путь. Лёха же наполнил голубой водой лишь старую зелёную солдатскую флягу, которая досталась ему от отца.
     «Дождь скоро будет», - задумчиво проговорил он, глядя в унылое серое небо, и теребя  русую бородку. Но природа видимо решила сделать путникам подарок. Набежавший южный ветерок, быстро растаскал тучи по разным углам, и на Серёгу с Лёхой глянуло бездонное синие небо, такое бездонное и лазурно синее, какое оно бывает только весной.
     - Ну пошли Лёха! - сказал Серёга, деловито поправляя лямки рюкзака.
     - Пошли, Серёга, - вяло отозвался Лёха. Ему совсем не хотелось уходить из этих мест, а хотелось, опрокинувшись на спину, широко раскинуть руки, жадно вдыхать запахи пробуждающейся земли и глядеть в бездонно лазурное небо, по которому лениво плыли белые облака. Пошли Серёга, - вяло отозвался Лёха и отряхнул листик, который прилип к его штанам.
     Убью я Лёху! Эта мысль неожиданно, как молния, сверкнула в голове у Серёги. Серёга и сам её испугался. Быстро и настороженно глянул он на Лёху, не заподозрил ли он
что-нибудь. Но Лёха ничего не заподозрил, а, смотря на небо, лениво жевал какую-то зелёную былиночку, проклюнувшуюся из земли. Серёга старательно гнал от себя эту мысль, но она, словно цепкий репей, прилипла к нему и не отпускала его.
     Через четыре дня они опять возвратились в деревню. Серёга уже почувствовал на себе таинственную силу голубой воды, но всё же на всякий случай решил сходить к местной ворожее бабке Глукерье. Выслушав путаный Серёгин рассказ, ворожея задумчиво пожевала губами. Потом, глядя на Серёгу, старческими, давно выцветшими глазами сказала: «Пусть твоя Варька приходит в полночь, в полнолуние к заброшенной бане».
     Дома Серёга всё рассказал Варе.
     - Боюсь я Серёжа! - и Варька прильнула к нему, - наведёт она на меня порчу. Ты же знаешь Глукерья колдунья, один раз мальчишки видели, как она вылетала на метле из трубы своего дома.
По правде говоря, Серёга и сам немного боялся бабки Глукерьи. Боялся её большого крючковатого носа, шамкающих беззубых дёсен, но уж больно хотелось ему подержать на руках своих ребёночка.
     - Да ничего она тебе не сделает, - грубовато проговорил он, - а сделает?! - И Серёга угрожающе показал свой большой увесистый кулак.
     Ровно в полночь, вся, дрожа от страха, и кутаясь в платок, Варя робко постучалась в закопчённую деревянную дверь. «Входи, входи касатушка, - неожиданно ласково проговорила бабка Глукерья, - давно тебя ждём». Она была не одна.
В слабеньком, колеблющемся огоньке свечи Варя разглядела ещё несколько старух.
Все они, как и бабка Глукерья были голыми, их сморщенные старческие груди, беззубые шамкающие рты напугали Варю и, несмотря на то, что в бане было жарко натоплено, её пробил озноб. «Да ты не бойся нас, касатушка, - ласково проговорила бабка Глукерья,- раздевайся и проходи».
     Путаясь в пуговицах, Варя торопливо начала срывать с себя платье. Затем она встала в центр круга как велела бабка Глукерья и от страха крепко зажмурила глаза. «Открой глаза, касатушка», -  ласково проговорила бабка Глукерья. Старухи между тем встали полукругом и затянули песню. Ой-е, ой-е слышала Варя её мерный мотив. Бабка Глукерья взяла протянутую кем-то большую чашку и вылила на голову Варе голубую воду. Она была удивительно чистой это голубая вода. Капли её стекали по чёрным, как вороново крыло густым волосам Вари, по её тугим грудям, по большим коричневым соскам, по широким бёдрам и собирались в прозрачные голубые лужицы у ног Вари.
     - Холодно, - поёжилась Варя.
     - А ребёночка хочешь? - и бабка Глукерья обидчиво поджала сухие губы.
     - Хочу, - затаённо выдохнула Варя.
     - Тогда терпи! - и бабка Глукерья вылила на Варю ещё одну большую кружку голубой воды. Затем её заставили испить ещё одну кружку.
     После этой ночи Варю как будто подменили. Она и прежде была спорой в работе, но всё это делалось её как-то без огонька, без задора, так лошадь тянет тяжёлый плуг, понукаемая грубыми криками и кнутом настойчивого погонщика. Теперь же в её глазах заблестело солнце. Серёга никак не мог не нарадоваться такой внезапной перемене и с удивлением слушал весёлый звонкий смех Вари, раздававшийся с утра до вечера.
Но он всё ещё не верил в таинственную силу голубой воды, а потому повёл Варю на приём к сельскому врачу. «Рано пришли, - урезонил их врач, - вот подождите месяц, второй, тогда и приходите». Но Серёга ждать не хотел и через неделю повёз Варю в райцентр. Уезжая Серёга поклялся чуть ли не перед всем селом, что если всё будет хорошо, то он, Серёга, ради такого случая не пожалеет свою лучшую свинью.

     - Но Вы же у меня были Варвара Ивановна? - недоумённо сказал ей врач. Эту пациентку он знал давно, знал о её неизлечимой болезни, и о её неистребимом желании иметь ребёнка.
     - На этот раз вроде всё получилось, - и Варя стыдливо зарделась.
     - Получилось? - и врач недоумённо вскинул брови.
     - Ну, что ж раздевайтесь, посмотрим.
Несколько минут он после обследования Вари озадаченно молчал.
     - Редчайший случай, - наконец, сказал он, - редчайший случай и постучал пальцами по столу, - вероятно, спайки рассосались само собой. Но это же чудо, самое настоящее чудо! - и он недоумённо уставился на Варю.
     - А чудо и произошло, - улыбнулась Варя и всё, всё ему рассказала о голубой воде.
     - Ничего определённого я Вам сказать сейчас не смогу, - сказал врач озабоченному Серёге, - если беременность и есть, то сроки её очень маленькие, - впрочем, она может пройти дополнительное обследование и тесты, но стоить это будет недешево? - и врач вопросительно посмотрел на Серёгу.
     Цена Серёгу не испугала и теперь, он, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо ждал Варьку, поплёвывая кедровой шелухой.
     - Ну что, - спросил он, грозно блеснув глазами, едва только Варька показалась из-за двери.
     - Есть, - радостно выдохнула Варька и уткнулась Серёге в плечо.
     - Ребёнок!
Серёга поднял голову и высокие берёзы, усыпанные жёлтыми дурмяно пахнущими шишками, вместе с Серёгой поплыли в медленном торжественном вальсе, медленно кружились белые облака в бездонно синем небе и даже само солнце, радуясь Серёгиному счастью, казалось, кружилось в медленном торжественном танце.
     - Ты это бы Варька оделась бы, а то на улице холодно, - и Серёга снял с себя тёплую куртку.
     - Да мне и так тепло, Серёжа!
     - Бери, бери! - и Серёга грубовато укутал в куртку, светящуюся от счастья Варьку.
     На радостях Серёга дал врачу, ещё изрядный куш денег, сверх того, что было оговорено, и врач тем же вечером, пригласив молоденькую медсестру, на которую он имел виды, пошёл с ней в ресторан. Водка и полные ноги его спутницы пьянили его, и он безудержно хвастаясь, рассказывал ей о голубой воде. Рассказывал и не замечал, как весь вечер около их столика отирался серый, неприметный мужчина. Под утро врача обнаружили с проломленным черепом, неподалеку от ресторана в весенней грязи. Машина скорой помощи по вызову приехала не скоро, и по дороге в больницу врач умер.

     Очень не хотелось резать Серёге свою лучшую свинью Машку. Но он чуть ли не шапкой о землю бил перед всем селом. Опрокинув для храбрости стопку водки, и захватив больший тесак, Серёга отправился резать Машку. Машка! Машенька! И Серёга подошёл к большой бело-розовой свинье. Машка! и он любовно погладил её тёплый бок.
Свинья учуяла запах водки исходивший от Серёги и, негромко хрюкнув, отодвинулась от него. Машка! Машенька! Свинья выжидающе смотрела на него коричневыми глазами.
У! Стерва! И Серёга, растопырив руки, бросился на Машку. Громко хрюкнув, свинья ловко увернулась, и Серёга уткнулся носом в прелую солому. Ну, погоди у меня, и Серёга угрожающе поднялся. Резать свиней Серёга совсем не умел и Машкины громкие визги слышала, чуть ли не вся деревня.
     Весь в крови Серёга постучался к своему соседу дяде Васе. Увидев Серёгу в таком виде дядя Вася сначала сильно испугался, но, выслушав спутанный Серёгин рассказ, весело улыбнулся в пшеничные усы. «Пошли», - только и сказал он. Вдвоём они справились с Машкой быстро. В предсмертных конвульсиях дёрнулись её ноги, и она затихла.
     - Ну, вот и всё! - весело сказал дядя Вася, вытирая окровавленный тесак о брюки, - зови в гости Серёга.
Невесть, откуда-то взявшийся дворовый пёс Тузик стал жадно лакать густую тёмно вишневую Машкину кровь, вытекавшую из её распоротого горла.
     - Позову! - глухо отозвался Серёга, ему было жаль Машку.
     Машка нарядная и розовая лежала на большом медном подносе и улыбалась уже изрядно подвыпившим гостям какой-то странной улыбкой. Голова у ней была посыпана зеленью и изрядно поперчена, изо рта у ней торчали дольки ананаса, такую свинью Сергей видел в одном ресторане, когда выезжал по делам в город. «Ай да Серёга! Ай да молодец»! - пьяно кричали гости. «Убью я Алёшку» - вдруг снова молнией пронеслось в голове у Серёги, и его сытые масляные глаза зазмеились в холодной улыбке.
     Через два дня после приезда Серёги, деревенские мальчишки заметили большой чёрный джип. «Ну, налетело, закружило воронье, - прошамкала бабка Глукерья, отодвигая дешёвую ситцевую занавеску, - не иначе, как за голубой водой гости пожаловали». И она не ошиблась.
     - Можно к Вам, бабушка! - в дверь бабке Глукерье громко постучали, звонка по бедности, у ней не было.
     - Входи, входи, - проворчала старуха.
В невысокую дверь с трудом протиснулся широкоплечий мужчина в дорогом малиновом пиджаке. Он зорко и настороженно огляделся по сторонам и с притворной вежливостью обратился к бабке Глукерье.
     - А я вот к Вам за голубой водой, небось, слыхали о ней?
     - Ничего я, милый, о ней не знаю, - прошамкала бабка Глукерья.
     - Я Вам денег дам! - и незнакомец раскрыл толстый кожаный бумажник.
     - На что мне деньги?
     - Ну, купите себе что-нибудь, платье, какое или обновку, или зубы вставите.
     - Жую, я и без зубов, милок, хорошо, а зачем старухе обновы, мне уж помирать скоро, - и бабка Глукерья широко зевнула.
     Дальнейшие переговоры не дали никаких результатов, незнакомец предлагал бабке Глукерье всё большие и большие суммы в обмен на голубую воду, старуха равнодушно молчала. Поняв, что от старухи ничего добиться не удастся, незнакомец перестал горячиться.
     - До свиданья бабушка! - с притворной вежливостью проговорил он.
     - До свиданья, милый.
И лишь только очутившись у джипа, он дал волю своей ярости. От его сильного пинка, шина джипа жалобно загудела.
     - Куда теперь? - спросил его водитель.
     - Ну, к этому как его Серёге. Ты адрес его знаешь?
     - Знаю.
     - Тогда поехали.
Но Серёга, тем более не стал им раскрывать тайну голубой воды. «Ишь чё удумали, волки пришлые, - думал он, настороженно глядя на незнакомца, - узнаете путь дорогу к ней, а я Серёга тогда вам на что»?
     Вечером того же дня в кабинете одного респектабельного джентльмена произошёл следующий разговор.
     - Узнали? - и джентльмен махом опрокинул себе в рот стопку водки.
     - Пока нет.
     - Тогда следите за ними. Чует, чует моё сердце, что это не простая вода. Только без эксцессов, мне трупы не нужны, у меня скоро выборы. Зачем врача убили?!
     - Нам в этом деле лишние не нужны.
     - Без эксцессов, жёстко повторил джентльмен, хотя бы до моих выборов.
На этом разговор закончился.

     Теперь мысль об убийстве Алексея, так внезапно овладевшая Серёгой, больше не пугала его как прежде, теперь он не гнал торопливо её от себя, наоборот, она начала обрастать подробностями, он свыкся с ней, как порой свыкаются люди с шумным неудобным соседом. Всё лето ходил он за Алексеем, всё лето со звериной настойчивостью выслеживал он его. Но Нюрка, как приклеенная была рядом с Алексеем. В эту свою весну и лето она неожиданно расцвела и похорошела, и её громкий, певучий голос часто можно было услышать у старого деревенского клуба, который оживал только по ночам, наполняясь ломающимися басками парней, да тихим смехом девчат.
     Не стесняясь никого, Нюрка ходила по всей деревне в обнимку с Алексеем. «Тьфу, ты бесстыжая! - плевались женщины, завидев Нюрку в обнимку с Алексеем, и громко хлопали ставнями. А Нюрке хоть бы что. Смеётся она заливисто, звонко и глядит лучистыми от счастья глазами на своего Алексея. Но убивать двоих Серёга не решился. «Не могу я взять такой грех на душу» - часто говорил он, разговаривая сам с собою.
     В начале осени у Алексея заболела мать, не выдержало, надорванное непосильной работой, да материнскими переживаниями сердце, и Алексей засобирался в тайгу.
Узнал об этом Серёга, обрадовался, и маленькие бесенята заплясали в его глазах.
     - А меня не возьмёшь Лёшка? - подкатился он к нему.
     - Пошли, если хочешь, - простодушно отвечал Алексей.
С собой кроме оружия и припасов Серёга захватил и большую колотушку, начинался сбор кедровых орехов, а Лёшка хорошо знал кедровые места.
     Но, видно, нелегко убить человека, видно, нелегко переступить тот невидимый барьер, отделяющий человека от нелюдя. Сколько раз взводил Серёга своё ружьё, сколько раз поднимал он колотушку над мирно спящим Алексеем, но в последний момент дрожала и тихо опускалась его рука.
     Набрав голубой воды, Лёха, как всегда набрал всего лишь флягу, Серёга же две больших канистры, они поспешили в обратный путь. Они уже почти подходили к деревне, а Серёга всё никак не мог осуществить свой страшный замысел. Наконец он решился. «Гриб! Смотри Сёрёга! Да какой большой»! -  и Лёха радостно потянулся к толстому боровику на крепкой белой ножке. Тут то и обрушилась на него Серёгина колотушка.
     - За что? - недоумённо проговорил Алексей, тихо опускаясь на землю.
     - Не ходить нам с тобой Лёха по одной дорожке, - и Сёрега вновь поднял колотушку.
И вдруг вроде солнце сверкнуло в голове у Серёги. Ведь Лёшку, Лёшку лучшего друга убил и за что, из-за денег. «Чёрт меня попутал»! - ужаснулся Серёга и явственно увидел сквозь кровавую пелену тумана, застившую ему глаза, его противную козью морду с маленькими рожками на голове. В голове Серёги окончательно помутилось и он, нелепо размахивая руками, побежал обратно в тайгу.
     Сколько блуждал Серёга по тайге он и не помнил, да он и сам себя позабыл, добротная кожаная куртка порвалась на нём, да истёрлась, борода на красивом русом лице выросла, чуть ли не до пояса. Да он и сам уже не обращал на это внимания. Перед глазами стояло бледное лицо Алёхи, его светлые волосы, измазанные кровью и тихий недоумённый вопрос: «За что»? Питался он грибами, разной лесной ягодой, иногда мелкую пичужку с кладки спугнёт, ружьё он давно потерял.
     Долго блуждал бы Серёга, возможно и вышел бы он из тайги и возвратился бы в родную деревню, но повстречался на его пути медведь.
     - Хозяин, - прошептал Серёга и обмочился от страха в штаны.
     - За что Алексея, невинного человека убил? - вдруг проговорил человеческим голосом медведь.
     - Не убивал я его, хозяин, - взмолился Серёга, бес меня попутал, - и Серёга встал на колени.
     - Убил, убил, - громко захохотал медведь.
Медвежья туша приблизилась совсем близко к Серёге, от её зловонного дыхания совсем невмоготу стало ему, и острые медвежьи когти без труда распороли живот Серёге.

     «Что-то нет Алексея? - вздыхала Нюрка, с тоской глядя на заходящее солнце, - али, может, Алёшка другую кралю себе завёл»? Своей тоской по Алёшке она решилась поделиться с Алёшкиной матерью, которая, как ушёл Алёшка в тайгу, так и не вставала с постели.
     - Али я не хороша тетка Марья? - жаловалась Нюрка Алёшкиной матери, - и грудь у меня высокая, и нога подо мной белая.
     - Хороша, хороша! - отвечала ей Алёшкина мать, - только чует моё материнское сердце, - вздыхала она, - что с Алексеем беда приключилася. Сходила бы ты Нюрка в тайгу, да поискала бы Алексея.
     - Да как же я его найду тётка Марья в тайге то?
     - Найдёшь, найдёшь человек не иголка. Ступай к нему, ноги тебя сами к Алексею и приведут.
     Ещё один день подождала, повздыхала Нюрка, грустно глядя на заходящее солнце.
На другой день она не выдержала. Напекла пирогов, нажарила мяса и пошла в тайгу, как советовала тётка Марья. И странное дело, ни один зверь лесной её не тронул, чуяли, видать, они своим чутьём звериным, что идёт она к своему любимому, суженому.
Солнце ей путь освещало, ветер лицо обдувал, чтобы не так жарко было. А когда солнце садилось, на небо месяц выплывал, освещая Нюрке дорожку к Лёшке.
     И ведь нашла Нюрка Лёшку, правду люди говорят, любовь человеку к человеку путь кажет. Полз Лёшка три дня и три ночи, оставляя за собой жирный кровавый след, если бы не голубая вода, совсем сгинул бы, пропал Лёшка, а так силы она ему давала от волков отбиться, ночью костёр развести. Полз Лёшка, звал Нюрку. И ведь нашла его Нюрка.
Лежал Алексей, широко раскинув руки на земле, и глаза его, которые уже начали стекленеть, смотрели в удивительно синее такое бездонное небо.
     Лёшка! - заплакала Нюрка, - живой ли ты? - и она приподняла его голову. Что-то липкое и густое испачкало ей пальцы, и она с отвращением отдернула руку. «Кровь»! ужаснулась она. Не умирай, не умирай Лёшенька! - заголосила Нюрка и, подхватив его под руки, падая и спотыкаясь, потащила к родной деревне.

     - И это есть ваша вода? - респектабельный джентльмен с брезгливостью посмотрел на простую глиняную кружку, наполненную голубой водой.
     - Она самая! - его собеседник махом осушил кружку и наполнил ещё. Следили за этими парнями ещё в деревне, потом в тайге их наши люди пасли.
     - Маршрут запомнили?
     - Запомнили и на карту нанесли.
Несколько секунд джентльмен поиграл массивным золотым перстнем с бриллиантом.
     - Надеюсь, на этот раз всё обошлось без эксцессов?
     - Да у одного из этих придурков, видимо, крыша поехала, и он раскроил череп своему спутнику.
     - Люди гибнут за металл, люди гибнут за металл! - тихонько пропел респектабельный джентльмен, - Вы Шаляпина когда-нибудь слушали?
     - Да я больше лагерные люблю, или из зоны.
Джентльмен снисходительно посмотрел на своего собеседника, затем достал из кармана серебряную пилку и неторопливо стал чистить ногти.
     - Классику надо знать. Вот я вор в законе, а классику знаю.
     - А с водой что делать? - его собеседник вопросительно посмотрел на респектабельного джентльмена.
     - Отдайте в местную больницу, пусть посмотрят, какова она в деле, да не забудьте сказать, что это от Владимира Петровича, солидного и уважаемого человека, кандидата в депутаты.

     Главврач, которого Владимир Петрович заранее предупредил, ждал голубую воду. Он радостно с нетерпением, как мальчишка, подхватил тяжеленную канистру и понёс её в кабинет.
     - Помочь? - спросил бритый верзила, который принёс голубую воду.
     - Что Вы! Что Вы! Мы сами! Может быть, это есть действительно чудодейственная вода! - и главврач радостно рассмеялся.
     - Аглая Петровна! - громко крикнул он, - где у нас тяжёлые больные?
     - В 4 5 и 7-й палате? Вот и понесём туда.
     А через три дня появились первые результаты. «Нет, иначе, как чудом, я назвать это не могу! - сказал главврач, рассматривая рентгенограмму одного из больных, - ведь у него же был тяжелейший множественный перелом ноги. И вот полюбуйтесь, кость срослась так, как будто никакого перелома и вовсе не было. Это, несомненно, сенсация, Виктор Григорьевич, - сказал он своему коллеге, - а мальчик с острой пневмонией, он буквально задыхался, а теперь лёгкие у него чистые и здоровые.

     Дотащила, доволокла Нюрка всё-таки Алексея до деревни, наверное, любовь ей в этом помогла. Но слаб, был Алексей, два дня метался в бреду, всю звал Нюрку, хотя она была рядом с ним. А когда очнулся от горячки и узнал Нюрку, то, едва ворочая языком, прошептал.
     - Худо мне Нюрка! сходила бы ты за голубой водой.
     - Но, как же я тебя брошу, Лёша! - и Нюрка заплакала, - а вдруг что с тобой случится?
     - Не случится, - участливо сказала мать Алексея, смотря на Нюрку, - я за Алексеем присмотрю, а твоя любовь сбережёт его.
     Страшно было Нюрке идти в тайгу одной, много зверя там разного водится, и она позвала свою лучшую подругу Варьку, которая убивалась по Серёге, а с собой они ещё прихватили и деда Порфирия. Несмотря на то, что он уже седьмой десяток разменял, лёгок был на подъём дед Порфирий и белку бил не в бровь, а в глаз.
     Через несколько дней благополучно они возвратились с голубой водой, и ожил, встал на ноги Лёшка, а Серёгу Варька так и не нашла. Дед Порфирий, добрая душа, рассказывал о голубой воде всем, кто только его не спрашивал, да и Варька после смерти Серёги язык за зубами не держала.
     Потянулся народ из разных деревень, да посёлков к голубой воде. Кто шёл, кто бежал, а кто и идти не мог, тот ползти пытался. Приезжали в заброшенную деревеньку Лыськово и из районов важные люди на богатых машинах. Оставят в деревню машину на присмотр мальчишкам, заплатят им, а сами пешком в тайгу, тайга то ведь она непролазная, на машине не проедешь.
     Всех оделяла своей таинственной силой голубая вода. Кто на костылях туда плёлся, или кого на колясочке везли, испив голубую воду, вставал с колясочки и костыли забрасывал далеко, далеко. Кто сердцем болел, тот о сердце и вовсе забывал, одну только грозную болезнь голубая вода не излечивала, СПИД она называется, может быть, потому, что болезнь эта за грехи людские нам послана.
     Божье дело делается, доброе! - светлел лицом дед Порфирий, узнав ещё об одном исцелении. Но чернел лицом, скрежетал зубами, чуть ли не волком выл уважаемый человек Владимир Петрович, кандидат в депутаты. Несметное богатство уплывало из его рук.
     И уплыло бы, если бы не приняли наши депутаты «Закон о земле» закон, разрешавший продавать землю, нашу кормилицу, за зелёные бумажки с чужим горбоносым профилем.
Из корысти ли приняли, или недомыслия, того мне знать неведомо, только приняли тот закон, и налетели, словно, чёрные вороны на землю нашу русскую различные покупатели.
На аукционах они землю покупали.
     Вот на одном из таких аукционов и продавалось заветное озеро с голубой водой.
100 000$, 200 000$, продано. И стал Владимир Петрович обладателем горных, заснеженных сопок, печально шумящих кедров и заветного озера с голубой водой.
     Прознал об этом народ, всполошился, и стар и млад, побежали на защиту голубой воды. Только где им неуклюжим с рослыми охранниками справиться, стерегущими, словно, псы сторожевые хозяйское добро, раскидали, разбросали они людей, словно, солому прелую.
     С одним только дедом Порфирием справится, они не могли.
     - Там дед один сидит, уходить не хочет! - и в кабинет начальника охраны ввалился здоровый бритый детина.
     - Ну, так возьмите его за руки и отнесите за территорию, нам стройку начинать надо.
К деду Порфирию подошли два рослых охранника. «Шёл бы ты дед отсюда, подобру, поздорову! - обратился к нему один из охранников, - земля то ведь продана. Частным владением теперь она называется. Молчит дед, не отвечает на слова охранников. Только вдруг снег под ним начал таять, и это в мороз сорокаградусный, когда на охранниках овчинные тулупы надеты. Удивились, испугались охранники, такого, отродясь они не видали, но приказ то исполнять надо, за то и деньги им платят.
     Ты что оглох дед? - и один из охранников грубо потряс его за плечо. Молча взглянул на них дед в своём рваном зипунишке, и, словно, тысяча солнц прожгло их, а в глазах деда увидели они всю боль людскую за народ наш русский, оболганный, за землю нашу поруганную. Ещё больше испугались охранники, совсем потеряли головы, и побежали они к начальнику охраны.
     К деду Порфирию пошёл сам начальник охраны, да не один пошёл с собаками. Громко лают они, слюной исходят, поводок так и рвут.
     - Попомните мои слова! - тихим, но страшным голосом произнёс дед Порфирий голубая вода она не ваша, она божья, бог дал бог взял, а так сгинет, пропадёт голубая вода.
     - Взять его! - грубо приказал начальник охраны.
И исчез, пропал без следа, дед Порфирий, только подтаявший снег за ним остался.
Говорят, после этого случая один из охранников у столичного психиатра за большие деньги долго лечился, а озеро где бил источник с голубой водой стали колючей проволокой огораживать.
     Огородил Владимир Петрович это озеро колючей проволокой, ворота поставил кованные, стальные. И стал он в бутылочки голубую воду разливать. Маленькая бутылочка одна цена, большая бутылочка другая. Кряхтел, народ охал, уж больно кусачей то цена на те бутылочки с заветной водой оказалась, но делать то нечего, здоровье оно ведь всяких денег дороже.
     И потекли к Владимиру Петровичу золотые ручейки. Доволен был Владимир Петрович, большой дом, что замком прозывается, во Франции купил. Прислугу себе завёл. Машину большую купил. Гувернантки его детей разным наукам обучали.
     Только глядь, в одно прекрасное время кончилась голубая вода, захирел, ослаб источник. Почернел лицом Владимир Петрович, заскрежетал зубами, а сделать ничего не может. Лучших водолазов он из Москвы выписал. Приехали водолазы, поныряли в озеро и сказали Владимиру Петровичу, что скважина, из которой бьёт источник, вероятно, забилась и забилась она там, на большой глубине, куда им водолазам доступ неведом.
«Может быть, потоки воды сами расчистят затор», - сказал один из водолазов и плечами пожал. На том дело и кончилось. Укатили водолазы обратно в Москву, Владимир Петрович один остался.
     День проходит, другой, совсем зверем стал Владимир Петрович, на людей не смотрит, того и гляди, на кого-нибудь кинется и укусит. Тогда пошёл Владимир Петрович в баню с девками беспутными, что по разным местам его гладили, плоть его услаждали. Но и баня не помогла. Тогда пить начал Владимир Петрович. Пил много, не закусывая, до тех пор, пока водка сама назад через горло полезла. Ослабел, захмелел Владимир Петрович, тут и сон к нему пришёл.
     А во сне явился к нему дед Порфирий, посмотрел на него ясно и строго и сказал: «Божья это вода, не твоя. Бог дал, бог взял. Два дня воды не будет, на третий день появится, но смотри, это тебе предупреждение». Ещё раз посмотрел на него и исчез.
В поту и в ярости проснулся Владимир Петрович. Из ружья стрелял, много народу переполошил. «Найдите, найдите мне этого старика»! - и в пьяной ярости кулаком по столу стучал.
     Сбылись слова деда Порфирия, пошла на третий день голубая вода. Подобрел, округлился лицом Владимир Петрович, щетину свою сбрил, что за эти дни успела отрасти, надел костюм дорогой, заграничный, словом, опять солидным респектабельным джентльменом стал.
     И вновь потекли золотые ручейки к Владимиру Петровичу, ручейки в реки слагались.
Но мало всего этого было Владимиру Петровичу, грыз его, глодал изнутри золотой червь, покоя ему не давал и задумал он эту воду за границу продавать французам, с которыми познакомился, когда с женой под ручку по Елисейским полям прогуливался. Приехали они на эту воду посмотрели, радостно руками потёрли, одобрительно головами покивали, и контракт заключили на очень большую сумму.
     Совсем забыл вещие слова деда Порфирия Владимир Петрович и под деньги, которые ещё не получил, заключил договор. А под тот договор деньги в банке взял под очень большой процент. Но словно подслушала голубая вода, что в баночке на столе в роскошном кабинете Владимира Петровича стояла, его разговор с французами. Недаром же говорят учёные, что вода, она память имеет и может хорошие слова от плохих отличать. Вон недавно учёный японский опыт такой провёл. Написал на бумажке слово Гитлер и приклеил его на колбу с водой. Молекулы воды съёжились, почернели, разрушилась её структура. А написал слово Любовь, которое на другую колбу приклеил, расцвела, ожила вода, восстановилась её структура.
     На другой день, после того как взял Владимир Петрович большие деньги в банке, под очень большой процент вновь иссяк источник. «Проклятый старик! - и Владимир Петрович в отчаянии схватился за голову, - сбываются твои слова. Вновь он выписал водолазов из Москвы. Приехали водолазы, поныряли, но ничего утешительного сказать Владимиру Петровичу не смогли.
     - Источник иссяк, - сказал ему самый главный, самый рослый из них.
     - И ничего нельзя сделать? - спросил Владимир Петрович, не глядя на него.
     - Ничего, мы с риском для жизни спустились на очень большую глубину, туда, где бьёт источник, и взяли пробу воды. Обыкновенная вода - и водолаз подал ему банку с мутной водой. Сник, посерел лицом Владимир Петрович, одна половина рта у него поехала вправо, другая влево, сполз с дорогого кресла Владимир Петрович.
     А через неделю ему позвонили разгневанные французы из Парижа.
     -Господа! Но у меня нет голубой воды, - беспомощно оправдывался Владимир Петрович, - она пропала, фарс-мажор, господа! Поймите же вы, наконец.
     - Тогда мы разрываем с вами контракт.
Владимир Петрович молча положил трубку телефона. Долги огромным бременем висели на нём, и невозможно было его стряхнуть, жить ему стало незачем, и он подошёл к сейфу, где у него хранился пистолет - память о недавнем бандитском прошлом. «Проклятый старик, ты был прав», - подумал он, криво улыбаясь, засовывая дуло пистолета себе в рот.
Сухо щёлкнул пистолетный выстрел.



                С.  Язев – Кондулуков.


Рецензии