О любви

               


     История, которую хочу я рассказать, типична, как и всякая история о любви, поэтому сразу предупреждаю читателя, что имена моих героев вымышлены, и живут они, как водятся в таких случаях, в неком городе N.. в котором, как правило, есть завод большой или маленький, работающий хорошо или плохо в условиях нашей постсоветской демократии и рыночной экономики, кляп ей в рот. А так как на заводе работают люди, а не только придатки машин, то и случаются или вполне могут случиться с ними события, речь о которых и пойдёт дальше.
     Итак, он - немолодой уже мужчина, обремененный детьми, старой сварливой тёщей, которую он взял из доброты своей из старой доживающей век свой деревеньки, которые тысячами разбросаны по диким и необъятным просторам России и от которых постепенно остаются одни лишь трубы, медленно врастающие в сиротливую и неухоженную землю.
По вечерам, он ворочается на своём старом скрипучем диване, таком же старом как он и уже жалеет о своём благородном поступке.
     Голос у тёщи, несмотря на её старость, оказался сильным и грубым, и она, несмотря на разменный восьмой десяток лет, всё ещё довольно бодро разгуливает по тесной квартире героя, где живёт его взрослый сын со своей женой. К тому же она глуха на оба уха и невероятна упряма. Для полноты картины незавидного существования нашего героя обрисую и его жену, работающую на другом заводе.
     Когда-то она была красива, но годы безотрадного тяжкого монотонного, серого, ничем не окрашенного бытия сделали своё дело. Её некогда красивое лицо, на которое заглядывалась, чуть ли не вся деревня, покрылась сетью тонких морщин, а под глазами легли плотные густые тени, результат каждодневного недосыпания и постоянной заботы о куске хлеба. От былой красоты остался лишь маленький задорно вздёрнутый носик, который она торопливо припудривала, спеша на работу, дешевой косметикой с надписью от АVON. К тому же она, как и всякая женщина ревновала нашего героя.
     Раз как-то он решил сделать своей жене подарок к 8-му марта. Для этого он специально оставался на работе, брал сверхурочное задание. Нередко ругался с бригадиром, который то и дело, вопреки всякой логики стремился повысить ему норму, чего наш герой, как водится не особенно желал. От этой ругани, от постоянного шума и грохота в цеху у него часто болела голова, но заветную сумму своей Маше он всё же к 8-му марта отложил.
Отложил и перед самым восьмым марта, когда с крыш неожиданно и дружно потекли тонкие весенние ручейки, весело переговариваясь между собой, а в удивительно чистом, словно вымытом весеннем небе, не по-весеннему ярко и тепло засветило солнце, отправился покупать подарок.
     Он долго и нерешительно мялся около прилавка, и молоденькая продавщица уже начала подозрительно посматривать на него. Наконец, он решился. Смущаясь и робея, он подошёл к прилавку, где было разложено изобилие колец, серёжек, цепочек и других приятных дорогих безделушек, так милых сердцу женщины, и своим заскорузлым от работы пальцем указал на колечко с зелёным сердечком внутри, которое почему-то ему сразу понравилось и такую же пару серёжек. «Мне бы вот это-то, девушка», - сказал он своим глуховатым голосом и почему-то страшно смутился.
     Положив подарки, в потайное место наш герой отправился на работу. "Вот обрадуется-то моя Маша,- думал он, глядя на тоненькую полоску металлической стружки, змейкой выползающей из под станка, - вот обрадуется"
     Но, придя, домой, он застал свою жену всю в слезах.
     -Ты кому это купил всё, ирод, - спрашивала она с опухшим от слёз лицом, и больно тыкала ему серёжками прямо в лицо.
     -И как она только их нашла? - растерянно подумал Григорий, так звали нашего героя,- ведь я же хорошенько их запрятал.
     - Тебе, Машенька, тебе нерешительно произнёс он, переступая с ноги на ногу, и вытирая платком розовую царапину на щеке.
     - Не ври мне, не ври! - пронзительно закричала она и прижала пальцы к вискам.
     - Нехорошо так,  Григорий, - громко протрубила тёща, - нехорошо.
     В тот вечер Григорий сильно напился. Сам не помня как, он быстро спустился с лестницы и побежал к ближайшему ларьку, благо сейчас их было много. Купив несколько бутылок, отдающих кислятиной, дешевого яблочного вина он прошёл на кухню и не раздеваясь начал пить.
     Отворилась дверь и на кухню робко вошла жена Григория.
     -Гриша, прости, - тихо сказала она и молитвенно сложила на груди руки.
     - Отстань! - грубо отмахнулся Григорий и залпом выпил ещё стакан.
Диван с готовностью принял его обмякшее и огрузневшее тело и его пружины жалобно заскрипели.
     Она была молодой женщиной, если можно назвать молодостью, тот неопределённый возраст 30-40 лет, про который сами женщины не без некоторой доли лихости, пополам смешанной с отчаянием и надеждой говорят: «Бабе скоро 35,баба ягодка опять» и работала технологом в той же бригаде, где работал Григорий. Молода, красива, той неброской русской красотой, какой красив увядающий осенний лес, сбрасывающий первую пожелтевшую листву в преддверии жгучих заморозков, красотой, которая исподволь, незаметно проникает в сердце человека и затем остаётся в нём навсегда.
Красивая и незамужняя.
     Как часто встречал я их, работающих на заводе и служащих в банках, богатых и не очень, с неизменной потаённой тоской в глазах, с вечным, казалось, вселенским вопросом, который застыл в их больших красивых глазах.
     За что?! Почему?! Безмолвно спрашивали они меня. Ведь женщина по природе своей не должна быть одинока, ведь она подобно цветку, раскрывающему свои нежные лепестки навстречу солнцу, должна раскрывать свои объятья навстречу мужчине. Своему мужчине единственному и неповторимому, с которым она вместе должна сидеть у домашнего очага, очага который она должна хранить и лелеять, чтобы поддерживать в нём искру Жизни, зароненную туда обоими.
     Получается какой-то странный и необъяснимый учёными парадокс, чем красивее и умнее женщина, чем более она независимее, тем труднее ей найти спутника, с которым она вместе рука об руку могла бы идти по трудной, а порой тернистой дороге Жизни.
Или она знает настоящую цену мужчинам?! Так и с нашей героиней, назовём её Галиной, она была незамужней.
     Об этом значительном пробеле в её биографии, который она и не особенно скрывала, знала вся бригада - десять разношёрстных, разномастных мужиков самого разного возраста. Знала и отпускала по этому поводу солёные мужицкие шуточки.
Особенно старался один Санёк - маленький корявый мужичонка, с глазом, непрерывно подёргивающимся от нервного тика. Галина то наша того .... - говорил он, обнажая в улыбке маленькие гнилые зубы и при этом мелко плотоядно смеялся.
     В такие трудные для него минуты Григорий не урезонивал озорника, а лишь долго и почасту курил, да какой-то внутренней болью подёргивалось его красивое лицо, да глаза загорались огнём, как у хищной птицы. После этого он торопливо вынимал из ящика лекарство и клал таблетку себе под язык, у него была астма. Галина своим чутким женским сердцем чувствовала страдания Григория, но делала вид, что их не замечает.
Но Санёк, вдоволь начесавшись языком, умолкал, и тогда боль уходила из глаз Григория, а лицо принимало прежнее веселое выражение.
     Однажды подскочил он ко мне радостный и взъерошенный. «Представляешь! - быстро заговорил он, и глаза его радостно засветились, - я сейчас запустил Галине руку в карман и почувствовал её бедро мягкое и тёплое, как булка хлеба. На мой недоуменный вопрос, зачем он так это сделал?  Григорий, пряча улыбку в густых пшеничного цвета усах, довольно отвечал: «Надо же ей дать почувствовать, что она женщина. Наверное, это у меня наследственное, - немного погодя, со вздохом сказал он, - вон мой отец, так он не мог пропустить не одной юбки, из за этого с ним случались большие неприятности в городе, большие».
     Ещё немного помолчав, Григорий принялся за работу. А работать он умел. Иногда он так уходил в неё с головой, что даже забывал о перекурах. За это начальство его ценило.
Но иногда он срывался. Неожиданно на него накатывала, необъяснимая ни одному западному человеку, но так понятная русскому, какая-то угрюмая, дикая тоска и он уходил в запой.
     Пил он по-чёрному, его опухшая от слёз, простоволосая жена не успевала бегать в киоск, и батарея зелёных пустых бутылок росла и росла, заполняя пространство его и так небольшой кухни. В такие минуты он, обычно, кроткий и тихий становился зверь зверем, и даже его взрослые сыновья опасались попадаться к нему под руку.
Тревожно тогда было в доме Григория.

     Тревожно было и в цеху.
     -Ну, как? - спрашивал начальник цеха у своего зама, на утренней планёрке.
     - Пока без изменений, - озабоченно говорил тот и беспомощно разводил руками.
     - А ждать нельзя, - вновь говорил начальник цеха, - скоро должны прийти новые детали.
И они пришли. Сверкающие, никелированные, никто не мог обработать их лучше, чем Григорий. А ждать было нельзя, поджимал план и смежники. Вечером к Григорию домой пожаловал сам зам. начальника цеха. Он долго мял в своих натруженных руках потертую пыжиковую шапку, долго расчёсывал перед зеркалом в коридоре свои редкие поседевшие волосы, готовясь к длинному разговору. Но разговора так и не получилось.
     - Ты бы это, Григорий, кончал, - сказал он неловко, - а то цех стоит.
     - Вместо ответа Григорий посмотрел на него тяжёлыми, опухшими от пьянки глазами и ничего не сказал.
     - Кончал бы ты это дело, Григорий, - снова сказал он уже построже и зачем-то помял в руках пыжиковую шапку, которую он так и не оставил в коридоре.
     - Ладно, чего уж там, - буркнул Григорий, - завтра приду.
А на завтра он опять проснулся пьяный.
     - Ты чего? - испуганно и удивлённо спросила жена.
     - Душа болит! - вымолвил Григорий и пустил пьяную слезу.
     - И чего это она там у тебя болит? - ехидно справилась жена, поджаривая на сковородке дешёвую рыбу.
     - Обидно, - вымолвил Григорий и потянулся за огурцом, - за русского мужика обидно. Работает как вол, согнут в три погибели, а получает копейки не то, что это немчура или французики тонкие. А мы что хуже?! Вон Левша даже блоху подковал. Вот напишу президенту, пускай узнает всю правду-матку о нашем заводе. Григорий зло ударил кулаком по столу.
     - Пьянчуга, громко проговорила  жена, глаза б мои на тебя не смотрели.
Правдоискатель нашёлся. Да президент лучше тебя знает о твоём заводе, на то он и президент, а ты бы лучше шёл работать, чем детей-то кормить будешь?!
     - Сами прокормятся, - пьяно отмахнулся Григорий, - не маленькие уже, я вон с четвёртого класса семью тянул, когда на отца похоронка пришла, я, может быть, и институт мог закончить и начальником цеха стать, а надо было семью тянуть. Но ничего я им ещё покажу кто такой Григорий Маликов знатный фрезеровщик.
     - Покажешь, покажешь, - ехидно отозвалась жена и громко хлопнула входной дверью.
В этот день Григорий так и не пошёл на работу, не пошёл он и на следующий.
     А горка необработанных деталей росла, сиротливо поблёскивали они у его станка. Телефон у начальника цеха раскалился докрасна. И тогда он решился.
     - Галина Петровна! - К ней подбежал толстый запыхавшийся мастер, - Вас вызывает начальник цеха.
Начальник цеха был угрюм и сосредоточен.
     - Галина Петровна, - начал он, - цех стоит, под угрозой срыва план. Но, в общем-то, Вы сами всё понимаете, - сказал он совсем не строго и неловко постучал карандашом по столу.
     - Понимаю, - сказала она и в глазах её блеснула непрошеная слеза, - где тут у вас телефон?

     -Григория Михайловича можно? - проговорил приятный женский голос.
     -Чего-чего? - оторопела его жена.
     - Григория Михайловича, - повторил женский голос, - ему звонят с работы.
     - Иди! Тебя к телефону, - и жена больно толкнула в бок задремавшего Григория.
У! Кобель проклятый! - и она швырнула недостираные носки в ванну.
     После этого разговора Григорий расцвёл. Сам он был мрачный и угрюмый, но в душе у него распевали соловьи.
     - Вот что мать, - вечером сказал он, - приготовь-ка ты чистую рубашку.
     - К ней, к ней идёшь, к этой суке проклятой, - взвилась его жена.
     - Детей надо кормить, - веско сказал Григорий и, не спеша, отрезал большой кусок хлеба.
     В цеху его уже ждали. Степенно поздоровавшись с каждым, он пошёл к своему станку. «Гришка! А как же это? - и Санька растерянно указал на чёрные костяшки домино, беспорядочно раскиданные по деревянному столу. Не оборачиваясь, Григорий прошёл к своему станку, включил его. Станок ровно и приятно загудел. Не пошёл Григорий и на первый перекур, и на второй, и на третий. Золотистая горка стружек у его станка росла, а горка деталей соответственно уменьшалась. Лоб его вспотел от напряжения и на нём выступили капельки пота, но Григорий всё работал и работал, и золотистые искорки плясали в его глазах. И лишь только когда сам начальник цеха подошёл к нему он остановил работу. «Григорий Михайлович, - сказал он и мягко тронул его за плечо, - обед уже.
     Обычно они уходили в отпуск вместе с Галиной Петровной. По этому поводу неоднократно судачил всё тот же Санёк. Но ничего такого между ними не было, мне в этом признался сам Григорий, пряча улыбку, в свои пшеничные усы. Но в этот раз у Галины Петровны заболела мать, и она ушла в отпуск пораньше. И Григорий потух.
Нет, он работал, как и прежде и даже больше, но с каким-то остервенением. Никто уже больше не слышал его веселого торопливого говорка, его незамысловатых мужицких рассказов о своей прошлой жизни, а жизнь здорово поломала, повертела его, прежде чем Григорий попал на завод, и даже любимая игра-домино теперь не радовала его. С потухшим взором сидел он среди весёлых азартных мужиков и механически выкладывал костяшку за костяшкой.
     «Да ты чё Григорий? - бесцеремонно спрашивал его Санёк и больно толкал его в бок, - заболел что ли»? Вместо ответа Григорий шёл к своему станку и начинал работу.
Иногда он останавливал работу и грустный, притихший, похожий на маленького обиженного воробья сидел. А иногда долго и почасту курил.
     Но пришла Галина из отпуска, наполнила своим неспешным волжским говорком весь цех, и Григорий ожил. Вновь в его глазах заплясали весёлые золотистые искорки. А костяшками домино он стучал так азартно, что чуть не расколол их.
     - Ты чё Григорий?! - Удивленно спросил Санёк, вытаращив один здоровый глаз.
     - Вместо ответа Григорий весело и совсем не больно ткнул его в бок.
И вновь весело поползла из под станка стружка, и вновь весело и громко зачирикал воробей, прикормленный хлебом из заводской столовой, который таскал ему Григорий.
И вновь ярко засветило солнце.

                А ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ?!