Танки на крышах. Ч. 1, гл. 40 б

                40б

         От всех этих рассказов у меня, в конце концов, волосы встали дыбом. Только представить себе такое!
   «Кажется, я в очередной раз попал в райскую страну. Изумительный климат, плодороднейшая земля, невиданные красоты, удивительное многообразие жизни, и кому все это досталось? Воры, бандиты, разбойники, убийцы, насильники, зомби, колдуны, людоеды...».
   - Е... твою мать! - бездумно сказал я, рисуя в своем воображении живые картинки  услышанного.
   - Что? - посмотрела на меня Салха. - Ты часто говоришь какие-то слова, но никогда их не переводишь. Что ты сказал?
   - Ну, на русском языке это проявление крайней степени удивления. - ответил я и невольно остановился.
          Действительно ли это так? Иногда мы говорим это, когда испытываем восторг. Иногда – в гневе, в состоянии аффекта или недоумения. Удивительно. А ведь в смысловом переводе это всего-навсего: «Я тебе в отцы гожусь». Никакой связи. Не поддается объяснению. Все зависит от контекста, от конкретной ситуации. Иногда - от интонации. Непереводимо!
         А другие наши выражения или отдельные слова? Скажем, название мужского полового органа. Например: «Х... с ним». Ну, разумеется, с кем же еще? Это личный атрибут, символизирующий полный комплект. А в смысловом переводе что-то, наподобие: «Это его личное дело», или «Так ему и надо». Но ведь иногда мы говорим еще и «...с ней» или «... с ними». В прямом смысле это был бы нонсенс. А сколько вариантов с употреблением названия женского органа? В английском, произошедшем от латинского, для его обозначения используется слово: «vagina». Мы учили его по анатомии еще на первом курсе института и совершенно не задумывались, что этот термин может быть чем-то неприличным, и что оба слова имеют один и тот же смысл. Но латинское слово для наших ушей звучит нормально, а наше может даже свалить кого-то в обморок. В специализированных медицинских кругах используется официальный термин: «вагинальное исследование». А как это сказать с использованием нашего, чисто русского названия? Есть в английском и жаргонные аналоги, но и они печатные, цензурные, и произносятся чаще всего, как ласкательный вариант названия. Например - «pussy», или на суахили -  «kuma». Иначе, чем ласково, они и не звучат. А в русском языке «вариации на тему» этого слова имеют совершенно различный смысл. В частности: «п...дец» может обозначать и крайний восторг, и полный крах, разрушение, смерть. «П...дюк» - это мелкий мерзавец, или подлец. «П...бол» - это придурок или лентяй. А «п...дой накрылся» означает – исчез, пропал, умер.  Иностранцу невозможно разобраться в лабиринте нашего арго. Для этого надо много лет общаться с народом.
   - Ты знаешь, дарлинг, - попытался я объяснить поток своих мыслей, мгновенно пролетевших сквозь меня, - в нашем языке существует много слов и их вариантов для выражения чувств и эмоций. Но некоторые слова считаются у нас неприличными и вслух не произносятся. Особенно – при женщинах.
   - Почему? Это какие-то чисто мужские слова? Женщины их не знают?
   - Знают, конечно. Поэтому при них мы их и не говорим, - удивился я сам нелепости того, что только что сказал.
   - А они сами их говорят?
   - Говорят, и даже очень часто, – вспомнил я лексикон обитательниц чисто женских учреждений и персонала женских коллективов – родильных домов, гинекологических больниц, фабрик и цехов, колоний и тюрем. - Иногда даже лучше мужчин. Но только между собой. При мужчинах очень редко.
   - Вы какие-то странные. Мужчины с мужчинами, женщины с женщинами говорят одни и те же слова, но вместе не говорят. Вы друг друга стесняетесь? Для чего тогда нужны слова, если не для общения?
         У меня уже почти не оставалось аргументов для продолжения этой дискуссии.
   - У нас это как-то не принято. В приличном обществе для выражения чувств и эмоций используются другие, обычные слова и выражения.
   - Но это же смешно. Из какого общества вы все, если все всё знают, но не говорят? Из какого общества ты сам? Ты при мне это говоришь. Элеонора рассказывала, что вы с Павлом при ней тоже часто это говорили. Кое-чему она и сама неплохо научилась.
   - Ну,.. – протянул я, выискивая хоть какое-то оправдание, - мы же с ним приятели. Были приятелями. Мы могли себе это позволить. Тем более, что нас здесь все равно никто не понимает.
   - Тогда вы поступаете очень некрасиво, если пользуетесь тем, что вас не понимают. И потом, если вы так выражаете свои чувства и эмоции, значит они тоже неприличные, так?
   - Да нет. Все чувства и эмоции у всех людей на Земле одинаковы. Но выразить их обычными словами русскому человеку иногда очень трудно. Мы как бы подчеркиваем ими глубину своих эмоций.
         Продолжая говорить, я отчетливо сознавал всю абсурдность того, что произносил.
         В чем, собственно, отличие «обычных» слов от «необычных»? Оказывается, только в том, что одни слова употребимы и в устной, и в письменной, литературной форме, тогда как другие – только в устной. То, что у нас относят к разряду нелитературных выражений, мы называем «нецензурщиной».
         Цензура в России была введена еще в глубокие царские времена, как защита от внутриполитических нападок на царизм оппозиционеров различного толка и направления, типа Пушкина, Герцена и Добролюбова с Чернышевским. Но в те времена в литературу просачивались и всякого рода «словечки» и выражения, употреблявшиеся в среде солдат, сапожников и ямщиков, и коробившие уши аристократии. Один И.Барков чего стоит. Роль фильтра для отсеивания этих сентенций была отдана той же самой цензуре, после чего появилось понятие «нецензурщины». С того времени русская речь стала разделяться на устную и письменную, и оба направления стали существовать как бы отдельно друг от друга. Устная речь осталась для простого рабочего люда, а те, кто хотел принадлежать к «обществу», стали искоренять в себе все, что по их представлениям не соответствовало занимаемой ими социальной нише. В их речи тоже было немало слов, которыми можно было ярко подчеркнуть любые эмоции, но в простой среде это презиралось, как слишком вычурное и замысловатое. Чего ради расшаркиваться? Не «графья»! Со временем каждый слой общества стал использовать свой собственный, «приличествующий» ему лексикон. Все зависело от начитанности человека, от того, чего он больше «нахватался» в жизни – устной речи или почерпнутого из книг.
         В чем, например, смысловая разница между такими выражениями, как: «Ты был великолепен!» и «Ну ты, бля, ващще!». Или такими: «Оставь меня в покое» и «Пошел на х...». Ее нет. Оба выражения в каждом примере по вложенной в них мысли - абсолютные аналоги.
         Слова мы воспринимаем, как символы. Когда мы слышим, допустим, последние выражения из обоих приведенных примеров, ни у кого из нас в голове не возникает ни образа бесплатной разгульной «давалки», ни мужского полового органа. И в выражении: «е... твою мать» тоже никто не видит постельной сцены с чьей-то конкретной матерью. Но смысл этих выражений понятен любому человеку, к какой бы социальной группе он ни относился, от последнего конюха, пастуха или сантехника до президента страны или Академии наук. Понятен, но для кого-то неупотребим. Во всяком случае, вне круга самых близких друзей. Эта тема прекрасно обработана в знакомом всем «Пигмалионе».
         В прошлые века даже высшая аристократия понимала, что для каждой  социальной прослойки существует соответствующий ей язык, и для того, чтобы тебя понимали, нужно владеть языком тех, с кем ты общаешься. Сама императрица Екатерина Вторая в своих объяснениях с военными употребляла «казарменный» язык. Точно так же поступал и А.В.Суворов, приучая солдат видеть разницу между «сеном» и «соломой». А «Письмо казаков турецкому султану» - бессмертный образец доступного и понятного выражения простым людом своих чувств и эмоций.               
         Послушайте сейчас большинство нашей молодежи. Уши шелестят и осыпаются. Мне вспоминается один эпизод примерно десятилетней давности. Однажды я ехал в городском автобусе. На его заднем сиденье расположилась группа подростков, среди которых были две лохматые девчонки лет по 12 – 13. Со свойственной их возрасту шумливостью все они наперебой обсуждали какую-то чепуху, но в таких выражениях, что женщины испуганно оглядывались, а мужчины или делали вид, что сосредоточены всем своим вниманием над содержанием свежих газет, или кропотливо изучали городской  пейзаж за окном. А некоторые отчаянно старались заткнуть уши своих спутниц, навязывая свою тему разговора. Меня эти «словеса» всегда нервируют, если рядом женщины. Даже незнакомые. Я не выдержал и подошел к этому тяжелому наследию диктатуры пролетариата.
   - Если вы не прекратите материться, я вас вышвырну из автобуса на первой же остановке, - как можно суровее сказал я им, гневно посверкивая очками и переводя взгляд с одного на другого.
         Они остановили свою дискуссию, крайне удивленно переглянулись, и один из них ответил с высшей степенью изумления на лице:
   - Мы не матерились, дяденька. Честное слово.
         Они даже не поняли, о чем речь. Таков социум, в котором им довелось расти. Если положить свежий огурец в банку с крепким рассолом, то через неделю он уже ничем не будет отличаться от своих соленых собратьев. Для тех тинэйджеров в этих словах была совершенно другая символика, это была их норма. Ничего другого они никогда не слышали, а чтение книг для них и раньше не было популярным, а сейчас уже и вовсе вышло из моды.
         Та моя половина, которая происходит из очень аристократической семьи по линии матери, не позволяет мне замусоривать свой язык. Но вторая, чисто крестьянского происхождения, но с огромным запасом житейской мудрости, делает этот язык понятным и в некоторых обстоятельствах вполне допустимым.
         Я далек от мысли ратовать за «матерщинный» прорыв в нашем языке или «нецензурную» революцию. Я только за взаимопонимание, за спокойное отношение ко всему, что считаем для себя неприемлемым. Не нужно забывать, что оба эти слова имеют общие корни со словами: «цензура», борьбу с которой мы еще совсем недавно ставили чуть ли не во главу угла, и «мать», образ которой свят для большинства из нас. Все, что мы порой слышим, это часть нашей жизни. Отторжение, категорическое неприятие этого явления не более, чем ханжество. Право любого человека выражать свои чувства и эмоции так, как он может, как научил его тот самый «рассол». Тем, кто не приемлет, надо прислушиваться только к сути, отбрасывая «словесный мусор».
         Если людям с раннего детства не прививать любовь к чтению, чтобы постепенно изменить сам «рассол», то можно только догадываться, во что превратится русский язык лет через сто. Вполне возможно, что восторженный отзыв о чем-то, или о ком-то, будет заканчиваться фразой: «Ох...ть можно!», а некролог начинаться примерно так: «С глубоким прискорбием сообщаем, что на таком-то году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни имярек пришел п...дец» (или – « п...дой накрылся»).
         Хотя, с подгонкой под контекст и постепенным изменением символики языка, может быть, все будет звучать для ушей наших потомков не так уж и страшно.
   - А разве у вас нет таких слов, которые употребляются только в кругу близких друзей и знакомых? - задал я Салхе вопрос, понимая, что это мой последний аргумент.
         Она призадумалась, перебирая в уме свой лексикон, а потом ответила:
   - Нет, таких слов у нас нет. Слова для того и придуманы, чтобы их говорить.
         Африка...